Тещин сад

Электричка пришла вовремя. Стоя на перроне, было видно, как за минуту до прибытия ее головной вагон выворачивает на прямую из-за поворота, и сразу становится спокойно,– все в порядке.

День будничный. На работе отпросился до после обеда завтра, а ночь проведу  в тещином саду. Я уселся на деревянную скамью во втором вагоне у окна. Я знал еще со времен работы на Рижском вагоностроительном заводе, что все нечетные вагоны в электричках моторные, а значит шумные и поэтому всегда садился либо во второй, либо в четвертый, так как идти к теще с вокзала надо было по ходу поезда, и так было  ближе.

Глядя на мелькавшие за окном здания, а потом деревья лесополосы, задумался… 
У моей тещи был садовый участок. Тещин сад мне нравился. Шесть соток, организованных с любовной целесообразностью: домик у входа. Справа от него заросли вишни, которые занимали весь угол. Там под сенью вишен была компостная яма, куда забрасывали перегнивать  то, что не должно было расти в саду: сорняки, обрезки тонких веток, листья травы и прочее. Слева росли несколько слив, а за ними, уже в углу на южной стороне несколько стволов облепихи, а дальше шли кусты смородины и красной, и черной. В дальнем южном углу росли две яблони, по западной стороне снова смородина, с выходом на северную сторону. В центре северной стороны росла шикарная ирга, мы ее пытались укрыть сетками от птиц, и иногда это удавалось.  Внутри, сразу у выхода из домика росли три-четыре ряда малины. Теща знала, что я люблю есть малину с куста, как медведь, и оставляла мне нетронутый рядок, чтобы я мог вволю попастись. Справа от малины до вишни, о которой я писал выше, садили овощи. Это могла быть морковь или даже картошка. С южной стороны между облепихой и домиком была теплица, где вырастали и благоденствовали помидоры и огурцы. Помидоры потом рассадой высаживали в грунт, а огурцы так и росли до осени в теплице. Возле нее, но уже в земляных грядках росли кабачки, баклажаны, тыквы. Теща умудрилась добиться спелости даже арбузов. Она была удивительный садовод. Все в округе равнялись на нее. Если Мария Васильевна начала садить, значит и им пора. У нее, все детство проведшей в деревне, было удивительное, присущее только крестьянам чутье на изменения окружающей среды. Были в саду, конечно и ягоды, и чеснок, и лук… Были и цветы: гладиолусы, пионы, астры.Цветы, как правило, уходили в школы первого сентября...

А в центре, ближе к западному краю росла огромная яблоня. Ее какой-то лиходей подрубил, когда она была еще полутораметровым саженцем, но тесть ее выходил. И она вымахала аж метров шесть и благодарила за заботу обильным урожаем.

Жила теща сравнительно недалеко в 116 км. в городке, название которого не совпадало с названием железнодорожной станции, что меня некоторое время удивляло и забавляло. Это был интересный город. В войну в него перевезли завод вторичных цветных металлов, построили там шиферный завод, шамотный для производства огнеупорного кирпича. Поблизости была еще дореволюционная бумажная фабрика, которая выпускала прекрасный пергамент. Я наведывался туда сначала с тестем, а потом и один за отходами пергаментного производства, ими хорошо было накрывать грядки с ягодами.

А уже на наших глазах выстроили огромный цементный завод. Вот отсюда, наверное, лучше всего и начать рассказ.

Строительство этого завода изменило полностью этот маленький, городок.  Дело в том, что для такого крупного строительства не хватало рабочих рук, и на стройку нагнали уголовников, людей которым до окончания отсидки осталось немного, вели они себя хорошо, нареканий не имели. И начальство решило, что их можно расконвоировать и привлечь к работе на стройке.

И вот тихий захолустный городок нехорошо преобразился. Это сладкое слово «свобода» пьянило расконвоированных, а народ в городе был простой, наивный и доверчивый. Расконвоированные постепенно распустились и начали баловать. Они работали в одну смену, а вечерами гуляли по городу, бывало задирали молодежь, подворовывали, приставали к девушками, были случаи и изнасилования , и убийства. Конечно, милиция все эти случаи расследовала, нарушителей наказывали, нередко возвращали в зону, добавляли сроки, но исправить ситуацию ничто уже не смогло. Город покатился вниз.

То зло, которое у этого социального элемента не считается злом (просто другие нравственные нормы) развращало социум провинциального городка медленно и неуклонно. Уголовники выходили на свободу «с чистой совестью», устраивали свою жизнь и вливались в местное сообщество. Они образовывали семьи, там рождались и вырастали дети, уже в том, новом обществе, которое все дальше дрейфовало от мирного теплого и доверчивого социума, который был раньше в городке, потому что дети вырастали и шли по стопам своих непутевых отцов, впитывая с младых ногтей правила жизни с криминальным уклоном, собирались компаниями и безобразничали.
 
И вот по городу люди стали ходить вечером с осторожностью, а то и с опаской, а пожилые и слабые лучше вдвоем, втроем. Изменился сам климат общественной жизни: патриархальные спокойствие, доброжелательность, взаимопомощь сменили настороженность, отчужденность, закрытость. Повторюсь, это происходило очень медленно, жители сами не ощущали этих перемен, а мне было заметно лишь потому, что я бывал там довольно редко, наездами, когда была какая-нибудь трудоемкая работа…

Большинство заводчан держали сады, где у каждого был домик, как правило три на четыре метра с кладовочкой для инструмента, ямкой для хранения даров природы. Большинство хранили в этих ямках дары и зимой. Естественно, это не осталось без внимания хулиганов. Домики стали обносить. Раньше в домике у тещи с тестем стояла кровать с панцирной сеткой, матрасом для отдыха (и тесть отдыхал на ней), прикроватной тумбочкой с разными принадлежностями. Теперь все это (что не было украдено или попорчено) пришлось либо унести, либо выбросить. Кому ж охота видеть эти поругание и гадость… Урожай, например лук, картошку раньше сушили прямо на полу или под навесом. Теперь это все делалось в квартире.

Народ, конечно, как мог, сопротивлялся этому новому для него явлению, но не каждый сумел организовать сохранность продуктов, которые раньше хранились в садовых домиках, закрывавшихся на весьма условные замки, в погребушках и ямках. Когда взлом садовых домиков и их разграбление приобрели массовый устойчивый характер, садоводы перестали хранить там продукты своего труда и перенесли это по домам. А домики во избежание порчи замков просто перестали закрывать. А когда начали воровать и инструменты, то и их перенесли в квартиры.

Был у тещи один сосед, который из-за производственной травмы практически ослеп, стал инвалидом. Однако сад спасал его, делал его жизнь осмысленной, и он очень им дорожил. Он сделал, или заказал такую систему запоров, которую открыть было практически невозможно, как современный гараж. И однажды разозлившиеся на это подростки просто сожгли его деревянный домик. Отомстили. Год стоял обуглившийся остов. Однако через год сосед начал строить новый домик. Из огнеупорного кирпича – шамота. Где уж он его достал? Наверное на заводе купил бракованный. Построил.
 Вот ведь какая воля к жизни! Несмотря ни на какие невзгоды, человек стремящийся жить будет создавать все необходимое для этой самой жизни.И живёт он до тех пор, пока есть цель. С тех пор его домик стал неприступной крепостью. Он был хороший человек, так говорила теща, но мы с ним общались мало, не было общих тем, да и разговаривать особо было некогда.

И еще одно явление стало постоянным. Начали грабить сады во время сбора урожая. Да ладно бы пришли, взяли, сколько надо, а то налетят все сломают: и дерево, и теплицу.  Стали эти сады охранять. Разделили сад на сектора, распределили дежурство по ночам и так сообща и охраняли.

Со временем эта обязанность легла на меня. Я приезжал вечерней электричкой, теща меня кормила ужином. Кормила вкусно, старалась угодить. Она вообще очень хорошо готовила, почти как мама. А позднее, часов в 10 вечера, я отправлялся на охрану. Одевался по погоде, но, как правило, погода стояла хорошая, теплая и сухая. Если был дождь, то охранять особо и не надо было. Кто полезет ночью в дождь в сад, лезть-то надо было через забор, а везде скользко и здесь, и там, за забором.

С приходом в сад я знакомился со смежниками: теми, кто охранял квадраты, справа и слева от меня. Вместе обходили все три участка и договаривались об условных сигналах и взаимодействии в случае нападения. А у тех были еще смежники с дальних участков, но я их уже не касался. Так за ночь несколько раз обходили эти участки, когда вместе, когда порознь. По разному.

Пацанва, а это были, конечно, подростки в возрасте от 15 до 18 (после 18 они, как правила отправлялись в армию, а после армии теряли интерес к садовым разбоям). Они с гиканьем, матом забирались на забор и, когда понимали, что сад охраняется, на рожон не лезли. Садов в округе было несколько, – выбирали другой и повторяли  свою «диагностику». Рассказывали, что были и наглые, которые, услышав женские голоса, не стеснялись, забирались в сад и хозяйничали, правда накоротке по времени, все-таки побаивались, да и бандитизма крутого по садам  тогда не существовало.

Надо сказать, что психологию садовых воришек я знал не понаслышке, так как в детстве сам участвовал в подобных набегах, но, конечно, мы ничего не ломали. В моем детстве это было не принято. Это был спорт по недомыслию. Высшим шиком считалась операция по воровству винограда. Дед выращивал виноград на вино, потому что тот не успевал вызревать в сибирском климате. Он был единственным садоводом виноградарем в нашем околотке. В период созревания винограда дед  устраивал лежанку себе прямо под лозами. Их было три или четыре. И мы упорно ждали, когда он крепко уснет.

Часа в три-четыре, мы бесшумно перелезали через деревянный двухметровый забор, через натянутую колючую проволоку, осторожно крались по саду и прямо над похрапывающим дедом острым ножом срезали несколько кистей винограда и так же бесшумно ретировались. Виноград был неимоверно кислым – челюсти сводило, и мы шли по улице и кидались им из баловства. Позже я, конечно, осознал то зло, которое мы совершали, но в 12-13 лет чувство ответственности на сады не распространялось. А деда, конечно запоздало,  было жалко…

Ну, вернемся к теме. Телефонов сотовых в то время не было и в помине, даже в квартире далеко не у каждого был телефон. У нас, например, в городской квартире, был телефон–автомат на углу здания и, в случае необходимости бегали туда. К чему я это говорю? А к тому, что связи у сторожей этих садов никакой не было, как и управы на тех, кто посягал на урожай. Всякий раз придумывали, как спастись от этих набегов. Милиция, конечно, этим не занималась.

Я не любил эти дежурства, ехать три часа в электричке, отпрашиваться на работе, бессонная ночь, хлопотно. Но тещу не бросишь…

Смежники были разные, с некоторыми мы могли проговорить всю ночь, и это было интересно, с некоторыми только здоровались, обходили территорию  и расставались. Так один мне предложил пошариться по ближайшим садам, полакомиться и поживиться вкусными редкими садовыми деликатесами. Я отказался. Стыдно было – пришел охранять называется. Вспомнился однокурсник Вася, который учился в нашей группе, будучи лет на 15 старше нас. У него была поговорка, видимо из его жизненного опыта: «кто на чем стоит, тот то и ворует». У меня было другое жизненное кредо…
Был однажды эпизод, который запомнился.

Случалось такое, что ты пришел на дежурства, а кто-то из смежников  не явился, тогда договаривались, перераспределяли обязанности по обходу и дежурили в меньшем составе.  В тот вечер смежники не пришли оба. Я остался один на все три сектора и почувствовал себя как-то одиноко. Все-таки локоть рядом и пара слов действуют успокаивающе.

И как назло в этот вечер набежала большая, судя по голосам, компания. Они влезли на забор и начали ритуал выкрикивания, ругались матом и провоцировали на отклик. А мне откликнуться было некем. Я был один. Я задумался. Страшно не было. В темном саду укрыться можно было за ближайшим деревом, да и силенкой Бог не обидел, хотя против десятка бравых удальцов устоять было бы, наверное, трудно. Я был озабочен, как показать, что я не один. И тут меня осенило:

– Колька! – заорал я что было силы, – вот они!
 
И замолчал. Сказать мне больше было нечего, так как я был один и следующий крик выдал бы меня с головой. А тут, получается, что в саду два мужика – сторожа. Прыгать в темноту сада, где тебя могут огреть дубиной, да еще и не одной, азартно. Наступила пауза. Пацаны вслушивались, чтобы определить, куда пойдут сторожа и что они будут говорить. Однако в саду царило молчание. Прыгать в темную неизвестность было страшно.  Ребята еще покричали и, не получив в ответ ни звука, заматерились, спрыгнули с забора по ту сторону сада и  ушли. Я с облегчением вздохнул.

Ночь прошла без осложнений. Я понял, как из одного сторожа сделать двух и был спокоен.

Этот случай был единственным и больше не повторялся. Может быть поэтому и запомнился.

А с тещей мы жили душа в душу. Поссорились всего один раз, когда я уволился из армии. Были на то причины. А так,– всегда было полное понимание.
 
Последние годы она жила у нас, и мы часто общались. Я даже записывал некоторые наши разговоры на диктофон, до чего же порой были интересны ее рассказы про жизнь. А жизнь ее была ох нелегка. Поколение, выбитое войной. Она сама, еле вырвалась, не попала в оккупацию на Украине, поезд попал под бомбежку. Ехала домой на перекладных, приехала уже в декабре голодная с обмороженными ногами. Потом завод, тот Вторцветмет, где она стала заведующей лабораторией экспресс-анализа.Серьезная ответственная работа. Экспресс-анализ давал возможность на небольшой пробе выплавки узнать состав сплава. И потом уже процесс плавки основной массы металла завершался. 

Замужество, дети, муж – инвалид. Хлебнула. Однако она своим трудом заработала свой авторитет вполне заслуженно. На заводе ее уважали. Даже когда она жила уже у нас в последние годы своей жизни, ей звонили с завода по дружески.
 
Она была первым цензором моих стихов. Они были разные. Она сдержанно хвалила их, что мне, конечно, было приятно.У неё был вкус, Она чувствовала и рифму и мелодию стиха, что меня по молодости и недомыслию удивляло. Мы ведь всегда считаем стариков отсталыми. И всегда удивляемся их необыкновенной неожиданно проявившейся вдруг по случаю мудрости, до которой нам ещё расти и расти...

Мария Васильевна была очень хорошим человеком!

Царствие ей небесное!