От истоков своих Глава 11 Предчувствие перемен

          Высоко в весеннем небе плыли прозрачные, белесые облака и заливался звонкой трелью жаворонок. Широко раскинув руки и ноги, Иван лежал в молодой траве.  Он рассматривал картинки, что образовывали, плывущие куда-то, облака. То, что-то похожее на перья птицы покажется ему, а то вдруг представит диковинного зверя, иль корабль с парусом.

"Эко диво! Поблазнится* жа", – восхищался Иван, наслаждаясь весенней благодатью.

 Вместе с тем он думал о том, как правильно распределить свои силы для многих дел, что предстоят его семье в тёплое время этого года. Кроме привычных для крестьянина ежедневных забот, настала пора позаботиться о пристрое к избе для Григория – старшего сына.

"Подошёл возраст яму женихаться. Ужо восемнадцать сравнялоси. Год-два и приведёт он в семью свою невесту, ишшо одну работницу. Вот и надыть загодя с избой для молодых управитси. Штоба опосля второпях не колготитьси*. Штоба всё добротно было, справно, как подобаеть", – рассуждал мысленно Иван.

Он был доволен своею жизнью. Судьба доселе не обижала его: любимая жена, хорошие дети, крепкое хозяйство. Работы было много, но Иван другой жизни не знал, и жить по-другому не умел. Сейчас он пришёл на свой надел посмотреть: не появились ли всходы посеянной пшеницы, потешить сердце радостью. Пшеница взошла дружно. И, глядя на молодые побеги, сердце Ивана ликовало в предвкушении хорошего урожая.

"Ежели ничаво не случитси, сытым должон быть год. А стало быть, и деньги будуть на строительны материялы. Можа и на коня хватить, а то «Туман» совсем остарел. Добрый был конь, но прошло его времячко. Скольки лет дяржу яго, жаль на живодёрню вести, да видать всё ж таки придётси…" – раздумывал он.

      Вспомнилось, как год тому назад, почитай, в это же время чуть не случилась с его Гришкой беда. Да спасибо деду Ерошке…
Тогда Иван так же пришёл ранним утром на свой надел полюбоваться подросшей пшеницей.  Он увидел, как краем по земляной, ещё не очень пыльной, дороге проехала телега. На ней сидели урядник, два его помощника и кто-то полулежал со связанными руками. Кто это был, Иван не сумел разглядеть, его закрывали спины других, сидящих на телеге.
 
"Чавой-то оне в таку рань, по чью душу? – тревожно подумал Иван, – Ой, в грудях не то засаднило…" – потёр он грудь в области сердца.
 
Спустя короткое время, вдали на дороге показался дед Ерошка. Он быстро семенил старыми ногами, забыв про свою клюку, которую в минуты крайней спешки таскал под мышкой. Вот и сейчас клюка торчала из под худой, согнутой в локте, руки деда.  Он подбежал к Ивану, уже вышедшему на дорогу, встал перед ним, опершись на клюку обеими руками, тяжело дыша.

          – Здорово, дед! Куды пылишь-то спозаранку? – спросил Иван.

          – Дай дыхнуть хоша*. К тябе чай, Наталья твоя сказывала, здеся ты, – чуть отдышавшись, начал дед, – слышь, чаво скажу: мяне сёдни Лукерья моя чуть не до свету подняла. Грить, курей наших лиса таскаеть. Грить, слови иё, проклятушшую, не то и без яиц и без курей останимси. Орёть на мяне, ровно я сам энтих курей извожу.

          – Слышь, дед Ерошка, некоды мне про курей твоих баять.  Делов, ровно семек в подсолнухе, – повернулся было к дому Иван.

          – Ды, погодь ты, заполошнай*, дай обсказать всю тиятру, – остановил дед Ивана, потянув за рукав рубахи, – ну, поднялси я, значитси, вышел во двор. А за плетнём телега едеть с урядником. Мундиром светлым яго в ночи видать. Ну,  натянул я портки и за имя. Почитай, всю деревню пробёг. Гляжу: телега у учителевой избы стоить. Заглянул я в оконце, а тама…! Всё поразбросано, перевёрнуто… Чистый погром! Вота, понимашь, тиятра! А главно дело, Гришку твово один из помощников за рукав держить, а другой рукой Аржанова Фёдора. Затаилси я, смекаю, чаво, значитси, предпринять, коли случай такой вышел? Дождалси я, коды все из избы выйдуть, и прям в ноги уряднику бухнулси.  Баю, я энто, один я кругом виноватый. Я робят к учителю послал за бумагой, кака ненужна, для самокрутки. Оне, говорю, с девками у моей избы прохлаждалиси. Ну, я и сговорил их, штоба к учителю прошлиси за бумагою.  А то курить страсть охота! А бумажки-то нетути, хоша в юбку бабкину махру завёртывай. А сам сюды прибежал, бо не надеелси, што принесуть бумажку-то. А курнуть, спасу нет, охота! Тако, едва сговорил урядника парнев ослобонить.  А учителя-то увезли. Вота така тиятра, – вздохнув, закончил свой рассказ дед Ерошка.

          – Спаси Христос тябе, дед Ерошка. Век за тябе Бога молить стану, – поспешно проговорил Иван и широко зашагал по дороге к селу.

          – Да, ладныть, поспешай ужо, – крикнул ему вдогонку дед.

 Иван разъярённый влетел в горницу, с порога грозно кинул жене:

          – Игде Гришка?

          – Дык, робята на речку рыбалить ушли, а девки в огороде грядки ладять под репу, – откликнулась Наталья, – а чаво надыть-то?

          – Всыпать ба, поганцу энтому! Да и табе, штоб за дитями лучшее приглядывала. Игдей-то он ночами валандыетси? – гневно «ощетинился» Иван.

          – Нашёл дитя, мужик ужо! Знамо дело – с девками прохлаждатьси. Ты чаво взьелси-то? – спокойно спросила мужа Наталья.

Иван выложил жене всё, что рассказал ему дед Ерошка.  Наталья, выслушав мужа, перекрестилась на образа:

          – Пресвятая Богородица, спаси, сохрани чадо моё от всех напастев, – проговорила она и, повернувшись к мужу, добавила, – а ты, Иван, отхлешши яго как следоват, шоб вдругорядь* неповадно было.

Сыновья вернулись часа через два с небогатым уловом. Волна злости на сына к тому времени схлынула с сердца Ивана. Он ограничился грозными внушениями и отцовскими наставлениями Гришке. Что было на уме у старшего сына, Иван тогда не распознал. Принял его покорное молчание за принятие отцовских внушений и полное с ними согласие.
 А сын слушал, молча, но в душе он не соглашался с отцом.

"Ну, ладныть, батюшке перечить не подобат. А всё ж таки Василий Макарыч хороший человек. Умный он и справедливый, вона как обо всех обездоленных радееть. Говорить: скоро жизня в России вовсе перевернётси. Революция, говорить, будеть и всем бедным землю дадуть. И всякие другие послабления предполагаютси и для крестьян, и для рабочих тожа. Тоды все ровней стануть. И дружить можно с кем хошь и жанитьси на ком хошь, а не на какой-нибудь косой али рябой, какую батюшка с матушкой посватають, с богайствами иё. А как Василий Макарыч про революцию сказываеть? Столь огня в яго речах! Так ба чичас и побежал в партию их большевистку записыватьси. Тольки об энтом говорить дажа не следоват, в подполье она, как сказал учитель. Перетерплю укоры батюшкины, и што мне от них сделатси?"

      Василий Макарович Назаров приехал учительствовать в село восемь лет назад, когда ещё сам Гришка ходил в двухклассное училище. Он приехал на смену старому учителю из церковно-приходской школы. Прежний наставник был ярым любителем закона Божьего. И, как ни странно, большим почитателем горячительного напитка, который приобретал в лавке мельника. Гришка теперь с теплом вспоминал, как впервые увидел нового учителя с небольшим чемоданчиком и стопкой книг, под мышкой. На нём был потёртый сюртук и картуз с блестящим на солнце козырьком.
Только с появлением в сельской школе Василия Макаровича дети узнали, что такое настоящие уроки. Новый учитель обучал местную детвору всем предметам: арифметике, чтению и письму. Он же вёл азы природоведения и географию. С особым увлечением рассказывал Василий Макарович своим ученикам об истории России и других стран. Дети слушали его, открыв рот, задавали множество вопросов и повсюду ходили за ним. И со взрослыми Василий Макарович быстро сблизился. Вечерами в его избёнке собирались крестьяне поговорить о своей нелёгкой жизни.
     Слушая селян, учитель объяснял им непонятные вопросы, разбирал их споры. Учителя уважали, к нему тянулась молодёжь. И Григорий, давно отучившись четыре года в школе, не забыл тропочку, что вела к учителевой избе. Часто навещал он Василия Макаровича. Здесь ему было очень интересно. Он мог без утайки всё рассказать, что тревожит и волнует его. Мог взять книжку домой, а потом обсудить прочитанное с друзьями. Из уст учителя впервые услышал он слова: пролетарии, партия, революция, справедливость. Услышал рассказы о том, какой прекрасной может быть жизнь. Гриша никогда не гордился тем достатком, что имела их семья.  Ему часто хотелось помочь своим друзьям, но мать и отец не позволяли этого делать, называя бедных односельчан «беспортошниками», «голытьбой» и «мимозырями».
Нравилась Гришке белолицая, голубоглазая красавица Дуняша Потапова. Только он твёрдо знал, что батюшка и думать не даст об этой девице. Бедно жили Потаповы, одно слово: «безлошадные». А другой девушки ему вовек не надо! Потому и ждал Гришка ту революцию, как «манну небесную», когда все в селе ровней станут.
Иногда заводил он на эту тему разговор с младшим братом, но Дмитрий, выслушав его, высказывал:

          – А ну, как я батюшке про мечтание твое обскажу? Смекашь, чаво тоды будеть? Ты ополоумел нито, брат, с голодранцами связалси. Чаво проку-то от их, голопузых? Энто что жа, мы тута хребты свои ломим и всё им задарма раздать? Да я вперёд их на куски порву, пушшай попробують чаво забрать, а не то, штоба самому разбазаривать.

          – Да, ладныть, чаво пылишь-то? Шуткую я, брат! Неужель думашь взаправду? А то всякое мужики болтають, вота решил твое мысли про энтот вопрос прояснить, – отговорился Григорий, решив про себя никогда не посвящать брата в свои тайны.
 
 В ту ночь, о которой рассказывал дед Ерошка, Василия Макаровича урядник забрал за какие-то книжонки и письма, которые нашли у учителя в избе.

          – Запрещённая литература! – орал урядник, потрясая книжками перед носом учителя, а это – переписка с бунтовщиками и заговорщиками?! Как это прикажете понимать?! О революции мечтаете, заговор против царя нашего батюшки замышляете?  Сообщников из молодых готовите? – орал он, трясясь от злости и утирая рот несвежим носовым платком.

Случилось это весной 1916 года. Василий Макарович в село больше  не вернулся, и что с ним стало, пока никто не знал.
 
      Лето прошло в трудах и крестьянских хлопотах, а зимой произошли грандиозные события, потрясшие не только Россию, но и весь мир.
В конце февраля 1917 года в Петрограде (переименованном Петербурге ещё в начале войны с германцем) произошёл политический переворот. С 21 февраля толпы бастующих в Петрограде громили булочные и требовали хлеба. Народ устал от плохого снабжения города продовольствием, от многочасового стояния в очередях в булочные. Обессилели люди от затянувшейся войны с германцами. Даже саму императрицу Александру Фёдоровну подозревали в государственной измене, так как она была по происхождению немкой. Великие князья и либералы составили оппозицию царю Николаю 2.
 Второго марта 1917 года царь Николай 2 отрёкся от престола.
 Все эти сведения пришли в село с большим опозданием, особо не повлияв на размеренную жизнь крестьян. Посудачили о том, как теперь будут жить без царя, но видя, что никаких изменений в их селе не происходит, сельчане опять погрузились в свои ежедневные заботы. Однако, мысли о том, что теперь можно совершить чёрный передел земли не давали некоторым крестьянам покоя. Снова, как в 1905 году начались погромы помещичьих усадеб, самовольный захват земель и их перераспределение.

В селе Гусево радикальных действий в этом направлении не было.  Но слухи, тянущиеся со всех сторон, о погромах помещичьих хозяйств и разделе их земель будоражили умы и бедноты и крепких крестьян. Каждый думал о своём житье. Крестьяне разделились на два откровенно враждебных лагеря. Только открытые схватки между ними были ещё впереди.
Между тем вся власть в стране была передана в руки Временного правительства. Хотя фактическая власть в столице оказалась в руках рабочих и солдатских депутатов.
В деревне в высказываниях наиболее активных крестьян появились новые слова: двоевластие, советы, революция.

          – Опеть, язви иё, кака-то революция! Большаки, говорять, Николашку-то скинули, свобода теперя, говорять. А кака свобода, коды работы непочатый край. Все барями всё одно враз не стануть, на всех слуг не напасёсси, – рассуждали мужики.

          – Чаво ишшо энта революция покажеть. Можа пушше прежняго обдирать зачнуть? Нова власть без новых поборов не быват, – переживали сельчане, не понимая, как им себя вести и чего опасаться.

Гришка заметно повеселел:

"Вота она, революция! Настала таки! Должно со дня на день все ро;вней стануть, как землю поровну поделють. А тоды уж зачнуть счастливую жизню строить, где все будуть товаришшами и братьями, как объяснял Василий Макарыч", – с улыбкой думал он.

Но дни шли, а землю никто не делил. На толковище, у торговых прилавков собирались мужики и галдели, ровно вороны перед дождём. Как сороки трещали бабы у колодцев и у проруби, полоща бельё.

          – Надобно зерно припрятать, на няго можна хоша соль или мануфактуру выменять. А всего вернея царские червонцы, вота чаво попрятать надыть.

          – Можна-то, можна, да зерна-то тожа мало осталося до нови, а червонцев царских у нас и вовсе николи не водилоси. Вота на них то, чаво хошь купить можна…– мечтательно проговорила Авдотья Потапова, мать голубоглазой красавицы Дуняши, поднимая тяжёлые деревянные вёдра с мокрым, прополосканным бельём.

      Спящая веками деревня загудела, что те колокола, которые раскачивала метель, нагоняя жути да бабьи слёзы своими звонами.
В доме Чернышёвых водились и червонцы и закрома полнились зерном. Одно было плохо – Временное правительство издало указ об обмене крестьянских продуктов на промышленные товары. Все излишки зерна собирались у крестьян. Вот и Иван с Порфирием сдали не по одному пуду пшеницы, но не получили в обмен ничего…
Этот закон был совершенно не продуман властями.  Собирали продукты у зажиточных крестьян, а товары делили на всю волость. Так что доставались те товары одним беднякам. Тем, кто ничего не сдал. Озлобило это зажиточных крестьян, ещё больше настроило против бедноты. Еда стала валютой, которую теперь берегли, прятали по погребам, закапывали в схроны в лесу.

      С бунтующих фронтов потянулись в деревню дезертиры, кто прятался за спины героев. Из городов возвращались мужики, когда-то сбежавшие из деревень от голода, а теперь ставшие безработными. Накопив злобу на сытых крестьян, они поголовно примыкали к большевикам и анархистам. Вдруг объявилось много желающих вступить в партию большевиков или какую другую, не из идейных соображений, а для приобретения некоей значимости в глазах сельчан.
Стихийные собрания и митинги возникали на толковище каждый день и уже не были спокойными, как прежде.
      Что-то неизбежное кружило в воздухе, раздирая воспалённый крестьянский мозг множеством незнакомых доселе слов, призывов и обещаний. Заволновался народ, закипела, всегда спокойная, кровь в жилах. И душа рвалась из тела на волю, желая скинуть тяжёлое крестьянское ярмо и обрести, наконец, такую желанную и такую сладкую свободу, от сознания угнетённости и бесправия.

*поблазнится – почудится, померещится.
*колготиться – суетиться, хлопотать.
*хоша – хоть.
*заполошный – взбалмошный, безрассудный.
*вдругорядь – в другой раз.

Продолжение http://proza.ru/2022/08/13/410