22. О природе пространства, времени и движения

Что касается природы пространства, времени и движения, то исторически на этот счёт существовало множество взглядов, причём известно, что их группы сменяли друг друга в соответствии со сменой способов общественного производства, как то и предсказывает теория исторического материализма Маркса. Мы рассмотрим три из них – варварский, цивилизованный и сообщественный, сообразно трём историческим эпохам, переоткрытым выдающимися французскими философами-постструктуралистами, Жилем Делёзом и Феликсом Гваттари, а также те практические выводы, которые делало общественное сознание вместе с данной картиной мира. Вместе, а не вследствие, так как производство общественных практик и картины мира, действительно коррелирующих друг с другом, и друг друга, до известной степени, рефлектирующих, происходит по причине, внешней им обоим, а именно – в соответствии с уровнем развития производительных сил и определяемой им структурой производственных отношений, которые и производят и практики повседневности, и общественное сознание вообще, и теории пространства, времени и движения в каждой эпохе и в каждом обществе.
 
Варварское воззрение на природу пространства и времени является вписанным в религиозно-схоластическую идеологию, выражающую способ работы деспотических формаций на закодированных потоках, и может быть охарактеризовано как топологическая проекция трансцендентной сущности на имманентный мир материи. государственная власть, отчуждённая от общества и господствующая над ним, создавала в сознании масс иллюзию трансцендентности, переносившуюся и на понимание самой природы, которая представлялась иерархическим государством, созданным в буквальном либо метафизическом смысле слова, небесным султаном/королём/царём/василевсом/императором – или каким-либо иным деспотическим монархом, выражавшим в фантастической форме имманентный предел всех деспотических формаций. В отчётливой философической и метафизической форме это предстаёт в учении Платона о мире потусторонних идей, проецирующих свои образы на океан бесформенной материи, в результате чего возникает чувственно воспринимаемый мир, сочетающий в себе материю и форму. Впоследствии, Платон присовокупил к своей картине мира ещё и демиурга, буквально бога-горшечника, который помогает эйдетическим образам спускаться из потустороннего мира в мир материи, что выражало не только старческий маразм самого Платона, перешедшего от философского метода «Парменида» и «Софиста» к философско-мифологическому в «Тимее», и присочинил к абстрактным сущностям всех вещей ещё и бога, но и тенденцию раннедеспотического античного общества к параноидализации структуры общественных отношений по причине концентрации государственной власти, всё более и более вытеснявшей исходное множество общественных сил, борющихся друг с другом на плане консистенции. Далее, по мере развития платонизма путём деградации оного в неоплатонизм, гностицизм и христианство (последнее, как известно, возникло путём гибридизации иудейских и гностических сект), эта тенденция ещё больше усиливалась.
 
Итак, в платонизме, неоплатонизме и устоявшемся христианстве некие благие, нематериальные и трансцендентные формы проецируются на греховный материальный мир становления (у гностиков была особая ситуация, там эманация божественного абсолюта проходила сквозь такое громадное число стадий, что в итоге в материальном мире почти ничего не оставалось от того сверхнебесного света самотождественных Идей). Какая картина распределения при этом будет наблюдаться – равномерная или неравномерная? Очевидно, что неравномерная, так как согласно логике религиозно-догматической идеологии, разные формы материального мира оказываются в большей или меньшей степени причастны к сверхкосмической божьей благодати, которая спускается из трансцендентности порциями, в ходе чудесных проявлений, событий, откровений и эманаций, которые, таким образом, сверхкодируют не только пространство общественной жизни, производя в нём разнокачественные проекции: святые, нейтральные и нечестивые места, но также и время, даже в ещё большей степени чем пространство, по причине ограниченности годового цикла, состоящего лишь из 365 дней, чтобы оставлять в церковном календаре некоторые дни нечестивыми. Все даты, считающиеся посвящёнными сатане, злым духам и тому подобным антагонистам церковной идеологии, восходят к более ранним, языческим временам, когда календарь не был так густо заселён святыми мучениками, бессребрениками, подвижниками, угодниками, юродивыми, преподобными и прочим <...>. Религиозная идеология не знает пространства и времени ни в кантианском, ни в материалистическом смыслах, для неё они не априорные формы созерцания и не атрибуты материальной субстанции, а разнокачественные топосы проекции трансцендентного на имманентное. Аристотель, например, объяснял движение вещей через их естественные места, занять которые они стремятся, но поскольку им препятствуют в этом прочие вещи, то весь мир и пребывает в непрекращающемся движении. Проекция трансцендентных сущностей пятнает общественное пространство неисчислимыми множествами «святых мест»: алтари храмов, сами храмы, освящённая земля христианских кладбищ, священные рощи у язычников, священные источники у тех и у других, священные кости и мумии покойников, вообще любые предметы, имевшие какое-либо предполагаемое отношение к святому, своей жизнью засвидетельствовавшего сопричастность к потустороннему, окружались почитанием и благоговением, так что их пребывание в той или иной местности распространяло потустороннее воздействие на всю округу, приобщая её к таинству сверхнебесного бытия. Такова была земля христианского мира – за пределами которой лежали иные земли, как более святые, как Палестина, так и нечестивые – земля синагог, мечетей, языческих капищ, языческие страны в целом и так далее. Подобные же воззрения складывались и в исламских, и в индуистских, и в буддийских странах, а также в Китае, имевшем смешанный буддийско-даосско-конфуцианский идеологический аггломерат. Наконец, помимо смешанного свято-греховодного пространства чувственно-воспринимаемого мира, над и под ним примысливались дополнительные измерения, содержащие благие и греховные трансцендентные сущности, то есть, попросту говоря, Небеса заселялись святыми и ангелами, а недра Земли – чертями и бесами, а поверхность Земли представляла собой место борьбы тех и других. При этом относительная симметрия трансцендентных миров сохранялась только в восточных дуалистических религиях - зороастризме и манихействе, в монотеистических религиях имела место асимметрия в пользу верховной деспотической трансцендентности, а в дхармических религиях – индуизме и буддизме – она была множественной и в конечном итоге лишь проявленной стороной монистического абсолюта, именовавшегося Брахманом и Шуньятой соответственно. В целом, заселение общественного пространства священными местами носило неупорядоченный характер, хотя в целом прослеживается определённая закономерность их зависимости от экономических интересов господствующих классов, то есть от попов и иже с ними, а также их аналогов в иных религиях, о чём мы подробнее скажем ниже. Заселение же календарного года праздниками в честь событий из жизни основателей религии и памятных дней святых угодников носило более бюрократизированный характер, во всяком случае, на тех территориях, где имелся бюрократический церковный аппарат, там же, где его не было, или его власть была относительно слаба, заселение календаря праздниками происходило столько хаотично, как и пространства, в каждой местности по-своему, хотя и наблюдалась известная закономерность соотнесения с годовым циклом сельскохозяйственных работ.
 
Теперь скажем о материалистическом объяснении этих явлений. Для всех деспотических формаций, работающих на закодированных потоках, свойственно разделение между государственной властью, обществом и природой, иначе говоря, между полным телом деспота, желающим производством и полным телом земли соответственно, и поскольку это противоречие рассогласует производительную деятельность громадных масс с её результатами, рефлексируя живые человеческие тела как отчуждённые от самих себя, так что их собственное бессилие, обусловленное структурными противоречием между производительными силами и производственными отношениями они воспринимают как бессилие, подчинённое внешней по отношению к ним потусторонним силам, рассматриваемым философами-метафизиками как безличные сущности, но олицетворяемым массами в рамках простонародной религиозной идеологии как небесные отцы, матери, сыновья, духи, сановники, министры, волшебники и т.п., подтверждая теорию Маркса о том, что религия есть прежде всего, опиум самого народа, лишь вторичным образом приспособляемый господствующими классами в качестве опиума для народа. Силы, противостоящие государственности, принимают в учении церковников форму подземного ада, населённого чертями и демонами, которые поднимаются оттуда на землю, и телепатически внушают верующим разные греховные помыслы. Греховным же оказывается опять же все действия, направленные против статус-кво деспотических обществ: гнев, ненависть, разврат, наслаждение пищей и музыкой, танцы, тщеславие и гордость, воровство и убийство – короче говоря, всё, что позволено и предписано «господу-богу и его помазаннику» (Пс.2.1-12). Что позволено Юпитеру, то не позволено быку – а что позволено небесному и земному императору, должно быть запрещено его подданным, иначе была бы нарушена кодификация общественных положений, то негативное всех деспотических формаций, что впоследствии установится и возобладает в виде современного капитализма на всей планете. Делёз и Гваттари подтверждают это, утверждая, что трансцендентный центр деспотической формации является центром детерриториализации и декодификации, организующий сверхкодирование всей системы. Ему противостоит линия негативного ускользания, сверхкодированная как линия изгнания, по которой изгоняется всё, не воспринимающее деспотическое сверхкодирование. Однако, общая религиозно-идеологической кодификации пространства и времени не является механической, и происходит она следующим образом: вначале государственная власть отчуждается от общества, внося идеологические рассогласования в сознания масс, и тем самым конституируя план трансценденции. Затем план трансценденции начинает заселяться всевозможными духами, призраками, богами и тому подобными мифологическими персонажами. Затем, по мере усиления религиозного фанатизма, самые ярые из фанатиков, воспринимая логику трансценденции, начинают её реализовать в своей жизни, отказываясь от всех удовольствий, и совершая удивительные и необычные поступки, вроде стояния на одной ноге или жизни на высокой колонне, чтобы тем выразить свою покорность сверхнебесному королю, как то имеет место в авраамических религиях, или чтобы принудить богов исполнить свои желания магической силой, накопленной в ходе духовных упражнений, как это было в индуизме и отчасти в буддизме. Попутно, от неестественного образа жизни у таких подвижников начинаются галлюцинации, которые записываются, обогащая религиозный мемплекс, а массы, воспринимая их как состоящих в особых отношениях с трансцендентным, окружают религиозным почитанием места их жизни и все предметы, связанные с ними, надеясь через них добиться милости от высших сил, чтобы те перестали вносить рассогласования в процесс производства материальных и насущных благ, либо на уровень выше, если те прониклись также долей фанатизма, и мечтают о благочестивой жизни ради небесных удовольствий в раю больше, чем о действительных благах в этой единственной реальной жизни. Подобным же образом объясняется и календарная кодификация, в которой расположение постов и праздников достаточно отчётливо коррелирует с циклом сельскохозяйственных работ, в ходе которого имеют место периоды, когда продуктовые запасы подходят к концу, и людям приходится жить впроголодь, что попы сверхкодируют, объясняя телеологически, что такое время существует специально, как установленное сверхнебесными силами для поста и воздержания от всех благ. Отсюда же происходит запрет на эротические удовольствия во время поста, так как дети, зачатые во время голода, родятся нежизнеспособными, и с высокой вероятностью погибнут, во время беременности истощая попутно организм матери, так что зачатие детей в этой время и самими крестьянами считалось нерациональным прежде и помимо того как попы придали этому религиозный смысл. Что касается праздников, установленных в конце каждого поста, когда разрешалось всяческое обжорство – то и здесь объяснение является вполне физиологическим: попы и церковники вырабатывали таким образом у масс верующих условный рефлекс, как у собаки Павлова: после выголодовки пищевое вознаграждение, и выделявшиеся эндорфины как эрзац снисхождения божьей благодати. Иначе говоря, вся система обрядов и ритуалов, мыслимая как обрамление акта излияния трансцендентной сущности, в действительности обрамляет пустую дыру, которая оттого и кажется священной, что обрамлена пышными складками идеологических практик. Таким образом, мы не погрешим против истины, если скажем, что пространство и время деспотических формаций мыслились в них как псевдосистемное нагромождение складчатых проекций трансцендентной сущности на плоскость имманентного материального мира.
 
Цивилизованное воззрение на природу пространства и времени является вписанным в зрелую либерально-консервативную буржуазную идеологию, выражающую способ функционирования капитализма на раскодированных потоках, и может быть охарактеризовано как априорные структуры восприятия трансцендентального субъекта, переводящие трансцендентную и непознаваемую вещь-в-себе в имманентное содержание сознания абстрактного человека. Что касается абстрактного человека и происхождения трансцендентального субъекта – то мы уже не раз говорили, и скажем ещё, что данная теоретическая структура возникает в капиталистическом обществе как результат осмысления повседневного опыта мелким буржуа, оторванным от всех прежних косных и закодированных структур старой деспотической феодальной формации, заброшенного в стихию рынка и вынужденного действовать в ней априори-обособленно от всех прочих мелких буржуа, на свой страх и риск. Впервые данная проблематика в отчётливом виде из буржуазных философов встаёт у Декарта, утверждавшего существование двух субстанций: мыслящей и протяжённой, соединяя в абстрактной форме всю последующую дискуссию между субъективным идеализмом и механистическим материализмом, рационализмом и эмпиризмом, закончившуюся на Фейербахе, и давшую через него начало диалектическому материализму Маркса и Энгельса, снявших противоречия между всеми проблемами буржуазной философии и утвердивших их на новом основании как конкретную междисциплинарность подлинно-теоретического миропонимания. В учении Декарта о двух субстанциях, протяжённой и мыслящей, заложено априорное противоречие, предвосхищающее всю последующую антитетику буржуазной философии между признанием пространства как абсолютной, метафизической и самотождественной протяжённости вместе с однородным линейным временем с одной стороны, и пространством и временем как структурами полупотустороннего субъекта, трансформирующих вневременную и внепространственную, потустороннюю вещь-в-себе в посюстороннее содержание сознания отдельных лиц – с другой. Физика Ньютона и метафизика Канта есть лишь развитие идеи, потенциально уже содержащейся в мысли Декарта, но оформившейся позднее как идеологическое выражение социальных эффектов первоначальной стихии свободного рынка и практики множеств мелких буржуа, чьим имманентным пределом она является. Гладкое физическое пространство и линейное время буржуазной физики соответствуют гладкому пространству свободной комбинаторики раннего рынка и равномерному развитию производительных сил, ещё не подчинённому воздействию кризисных системных циклов. Трансцендентальные априорные структуры буржуазной метафизики выражают осуществление названных выше через деятельность множеств мелких буржуа, абстрагированных в своей деятельности как от старых кодификаций деспотической формации, так и от крупного машинного производства. Иначе говоря, равномерный скепсипоэзис раннего капитализма осуществляется через деятельность мелкой буржуазии, каждый представитель которой абстрагирован как индивид-субъект-личность, что и отражается в его сознании как трансцендентальная структура его собственного ума. На основании теоретической структуры полупотустороннего субъекта впоследствии развилось бесчисленное множество идеологических учений, причём не только позитивистских, либеральных и националистических, но также религиозных – в особенности разнообразные пятидесятнические и харизматические протестантские секты, проповедующие «личного Иисуса», то есть зафиксированного в числе структур трансцендентального субъекта наряду с априорными пространством и временем, чьё идеологическое происхождение мы уже вскрыли; а также магических, чьи адепты проповедуют идеи оккультного и спиритического толка, утверждая «материальность мысли» в том особом антинаучном смысле, как способность телеологически влиять на естественный ход событий, что обычно подкрепляется ссылками на новейшие физические открытия, перевранные самым превратным образом. Возможно, что идеология «персонального Иисуса» есть простое выражение очередной стадии адаптивного развития путём деградации товарного фетишизма, хотя можно предположить, что она выражает какие-то более значимые изменения в структуре глобального капиталистического производства, что в любом случае, нуждается в более подробном исследовании.
 
Сообщественное, или коммунистическое воззрение на природу пространства и времени является вписанным в научно-материалистическое миропонимание, выражающее снятие всех идеологических рассогласований в коммунистическом обществе, и осуществление адекватного отражения онтологической картины мира как складкообразование материальных форм имманентной субъект-субстанции, лишённое как потусторонних, так и полупотусторонних элементов, в котором пространственность и временность есть порядки самоотрицания материальной субстанции. Математический и естественнонаучный базис для этих открытий был заложен ещё в конце XIX – начале XX века, благодаря изобретению неевклидовых геометрий и их применению в теории относительности Эйнштейна, открывшего складчатость пространственно-временного континуума, способность времени и пространства к сжатию, растяжению и многообразной деформации под воздействием гравитационных сил и высоких скоростей. Следующий математический и естественнонаучный этап наступил в 70-80-е гг., с открытиями фрактальной геометрии природы Бенуа Мандельбротом и нелинейного времени, имманентного самим материальным процессам Ильёй Пригожиным, чьи открытия были систематизированы, обобщены и концептуализованы выдающимися французскими философами-постструктуралистами, Феликсом Гваттари и Жилем Делёзом. Согласно их критике, направленной как против платоновско-христианского учения о трансцендентной сущности, так и против картезианско-кантианского учения о трансцендентальном субъекте, пространство уже-всегда есть пространство конкретных материальных вещей, и как таковому, ему присуща диалектика фрагментарности и её имманентных пределов, как поверхностей трансверсально пробегающих всю виртуальную бесконечность возможных сечений-фрагментов данной системы материальных тел; а время также имеет два измерения: ризоматический телесный хронос вечно-настоящего и линейный эон чистой событийности, производный от хроноса, включающий в себя лишь безначальное прошлое и бесконечное будущее без настоящего.
 
Согласно современному диалектическому материализму, пространственность и временность как таковые отличаются от конкретных пространств и времён, имеющих место в ходе естественно-исторического процесса. В основе этого различия лежит различие более фундаментальное, которое есть различие между вечными или абсолютными универсалиями как атрибутами Атрибута материальной субстанции, и относительными или частными сущностями как конкретными их реализациями в круговороте вечного возвращения. Рассмотрим это подробнее. Материя, как известно, есть единственная субстанция всех вещей, которая обладает неотъемлемым свойством – Формой, которое, по причине его фундаментальности и неотъемлемости, мы называем Атрибутом. Поскольку не существует ни бесформенной материи, ни нематериальной формы, как в учении Платона, то весь мир оказывается подобным в онтологическом смысле некоей плоскости, ни над, ни под которой ничего нет, и всё, что происходит, происходит на/в самой этой плоскости, так как противопоставление поверхности, выражаемое предлогом «на», и глубины, выражаемой предлогом «в», в этой ситуации теряет свой смысл. Помимо Формы, этого Атрибута par excellence, имманентно присущего всякому материальному объекту, существуют также вторичные атрибуты, которые также являются вечными свойствами материи, так как присущи всякой материальной форме, хотя и являются производными от первичного Атрибута. К их числу и относятся пространственность и временность как порядки параллельного и последовательного отрицания форм материальной субстанции, присущие, как мы понимаем, вообще любой материальной форме в пределах этой бесконечной Природы. При этом, не следует думать, будто они обладают существованием, отдельным от конкретных материальных форм, времён и пространств, перетекающих друг в друга в нашей и в иных вселенных. Соотношение пространственности и временности с конкретными временами и пространствами подобно соотношению отдельных волн водной или иной поверхности с явлением волнения как таковым. Очевидно, что волнение как таковое это и есть движение отдельных волн, которые, тем не менее, потому и возникают, что водная или иная поверхность при известных условиях обладает свойством волнения. И поскольку мы не можем оторвать волны и волнение, времена и временность, пространства и пространственность, в общем виде – вещи и их универсалии друг от друга, то мы признаём их имманентными друг другу, что, в свою очередь, выражает имманентность материи и формы во всей природе через имманентность интеллектуального и физического труда в коммунистическом обществе.