Портрет одной училки

Портрет моей современницы: мое детство и мои университеты
От автора
Почему я решила написать заметки о своей жизни? В жизни очень везло мне на особенных людей. Их было действительно много.  Мне кажется, их портреты достойны внимания читателей,  в моей же памяти они останутся навсегда, я надеюсь.
Часть 1. ДЕТСТВО
Младенчество
Детство свое я помню не особенно четко. Всплывают в памяти отдельные картинки. Часто они не связаны друг с другом, ибо многое забылось, зато все оставшиеся в памяти  кадры очень точные, детальные.
Самое ранее мое детство прошло в доме моих бабушки и дедушки по линии отца. В собственном их доме тогда на окраине города Бреста, теперь почти в центре. Период этот был непродолжителен. От него нет воспоминаний, зато есть любительские черно-белые фотографии, снятые, кажется, соседкой, на  которых я на руках то у папы, то у мамы. На них виден любимый мною двор… и,  пожалуй, все. Младенцем я была, судя по всему, внешности ангельской : голубые глаза с загнутыми ресницами и фарфоровая кожа, позже упругие локоны льняных волос… Словом, идеальный младенец… Однако характером обладала скверным, ибо орала день и ночь напролет, не давая спать никому в доме. Правда, позже выяснилось, что крики эти были следствием какой-то желудочно-кишечного недуга, связанного с отсутствием материнского молока и искусственным вскармливанием. Так накричала я грыжу, которую мне и прооперировали годика в четыре, может, в пять… На переулке нашем была какая-то бабуля, древняя-древняя, которая однажды подошла к маме, взглянула на меня и сказала, якобы  «какая же она беззащитная»… Мама моя почему-то эту реплику очень запомнила и восприняла как что-то чуть не сакральное, и нередко в периоды моих частых неудач приписывала ей какие-то пророческие свойства. Из того периода, пожалуй, все.
Малосемейка: стрижка, кино, уроки чтения, дефицит
Очень скоро родителям моим выделили малосемейку, и они переехали в крохотную комнатку с крошечной же кухонькой, зато  собственной ванной и туалетом, что было по тем временам для моих родителей верхом роскоши. С малосемеечных времен помню я немного. Самое страшное из воспоминаний той поры – это поход в парикмахерскую. Мне было, наверное, годика 3 или 4, когда моей маме внушило суеверное е окружение, что чтобы у девочки были густые волосы, ее надо непременно в таком уже сознательном возрасте обрить на голо. Последнее и было сделано. По указанию мамы однажды по-моему папа взял меня собой в парикмахерскую где и была произведена экзекуция… Самой процедуры я не помню, предполагаю теперь, что меня как-то обманули… Однако когда я по выходе ощупала руками свой лысый череп, я стала так истошно орать и причитать, что успокоить меня вряд ли было возможно. До сих пор на каком-то подсознательном уровне помню я тот ужас, который обуял меня тогда.   Мне казалось в тот момент, что никогда у меня больше не будет «волосиков», я кричала и плакала. Словом,  даже сейчас, когда я вспоминаю тот смутный эпизод, мне делается не по себе и пробуждается какая-то бесконечная жалость к той захлебывающейся в собственных слезах и соплях малышке, которая ничего не понимала в то миг, кроме того, что ее изуродовали, и это навсегда… Еще помню маленькую кухоньку и как мы с мамой лепили вареники… Я была в красненькой кофточке и очень старалась. Вечерние просмотры советских кинофильмов тоже помню. К стати, весьма полезное часто это было времяпрепровождение, комнатка –то была одна, мой раскладное кресло стояло перпендикулярно родительской кровати, буквой «Г», а телевизор был установлен на расширенном для этих целей подоконнике… Помню почему –то особенно мне нравился многосерийный фильм о Ломоносове… А еще почему-то запомнила похороны какого-то советского вождя. Наверное, потому что мне было очень жутко, ибо я тогда впервые, пожалуй, столкнулась со смертью, родители смотрели, скорее, по привычке после трудового дня, ибо если вождь умер, то смотреть было больше нечего… А мне было не по себе…
Еще помню, как мама учила меня читать по Букварю.. Судя по всему, я не высказывала особенных способностей. Помню, мы сидим с книжкой на разложенном диване, и перед нами Букварь, я глотаю слезы, а мама кричит… (Она после пары уроков была твердо убеждена, что я, если не идиотка, то обладаю весьма ограниченным умом и очень близка к обозначенному диагнозу. Я, впрочем, ей поверила и верила долго).  И вдруг приходит папа, раздобывший дефицит… И крики мамы тогда с меня переключаются на папу, ибо уже не помню, что он должен был купить…. Но явно не то, что купил… Вместо тумбочки хрустальную салатницу… Тогда все  было дефицитом, мебели не было но его продавцы убедили, что хрусталь – это тоже дефицит и бывает редко и надо непременно брать. Он и взял. Дома его ждал скандал. Тумбочку так и не купили, зато эта хрустальная салатница долгие годы пылилась в нашей стенке, как впрочем, и во всех советских семьях, из хрусталя никогда не ели, он стоял за стеклом…
Детский сад
Еще помню детский садик, в который я сходила всего несколько раз, ибо постоянно возвращалась оттуда с температурой… Помню мальчика Диму, который  во время прогулок меня подкарауливал и … целовал в щеку… Я сильно плакала, мне почему-то казалось тогда, что поцелуи – эти что-то недопустимое и очень стыдное, и что от них я могу умереть. Не знаю, откуда эти мысли… Еще помню манную кашу холодную, синеватую и резиновую, над которой плачу, и меня заставляют ее съесть а меня тошнит… Вообще, история с молочными продуктами прошла через все мое детство какой-то болезненной нитью, может быть, из-за того, что у мамы моей не было молока, а может, по каким-то другим причинам, но меня от всего молочного в детстве тошнило и это добавляло мне бед… Еще помню Новый год в детском саду и Деда Мороза с серьгами в ушах, я смотрела и понимала, что это не Дед Мороз, а переодетая тетенька и мне  было очень обидно, что настоящий Дед Мороз к нам не пришел…
Двор
Еще помню двор нашей малосемейки, детей было много разных возрастов, мы гуляли и играли в разные игры, особенно мне запомнились «секретики». Надо было раздобыть стеклышек, цветочков, фольги, фантиков, вырыть ямку в земле, соорудить из всего этого какую-то композицию, прикрыть ее стеклышком и закопать, а потом продемонстрировать другим, раскопав и аккуратно счищая со стеклышка землю. Сейчас думаю, что было в этой незамысловатой игре что-то в высшей степени художественное, направленное если не на развитие вкуса, то на любовь к прекрасному точно…  А еще мы любили истории. Старшие в основном в этой сфере были авторитетными, помню, собирались мы всем двором и кто-то начинал рассказывать, и все слушали, затаив дыхание. К сожалению, не помню ни одного сюжета, но помню атмосферу внимания и интереса…
Вот и все, пожалуй…
Затем начался новый период моей жизни…
Новая квартира
Мы получили квартиру. Для меня это было невероятное событие, впрочем, для моих родителей, конечно, тоже. Мне было 6 лет. Мы переехали в новый район, и поселились в трехкомнатной квартире, на втором этаже, двенадцатиэтажного дома. Помню ощущение свежести и простора. Вокруг нашего дома тогда были поля, я собирала там васильки, потом все это застроили домами, похожими на наш…
Учительница первая моя
Отсюда пошла я в подготовительный класс. А потом и в первый. Училась я в 12 школе. В начальной школе с учительницей мне не очень повезло. Звали ее Людмила Эдуардовна. Она много кричала и ломала о нас линейки. А еще рвала тетрадки. Напополам. За плохой почерк и неаккуратность. Мы ее очень боялись. Помню, что было ей лет 45-50…. Внешность она имела какую-то мужеподобную, хотя волосы ее были обесцвечены и завиты по моде той поры. Но черты лица были очень жесткими, мужскими. Унее был один строгий костюм, а может, их было и больше, но просто все были одного фасона. Но была у нее одна слабость. Она очень любила кошек. У нее жило их постоянно около десятка, она подбирала бездомных и постоянно пыталась их пристраивать своим ученикам… Если удавалось, то ученик впадал в милость, если же нет, то гнев на него изливался щедро… Я почувствовала, видимо, возможность облегчить участь и как-то взяла котенка и принесла домой. Однако родители мои были непреклонны. Папа сказал с несвойственной ему твердостью, что кот должен жить в доме с двором, а не в квартире. И котенка мне пришлось вернуть… Людмила Эдуардовна была разочарована.  Но видимо, так бывало нередко…
Начальную школу я не любила. Когда в каком-то из классов у нас была вторая смена, то частенько и прогуливала. Ко мне заходила подружка, и мы оставались дома и играли в куколки…
У меня помню, было почему-то стойкое убеждение в собственной бездарности и ограниченности, когда впервые внушенное мамой, ну а позже подкрепленное  Людмилой Эдуардовной…
Однако все заканчивается. И этот ужас закончился и я, получившая в руки фотоальбом «Учительница первая моя» с портретом Людмилы Эдуардовны, фотографией всего нашего класса, и собственной рожицей, весьма неудачно снятой,  перешла в пятый класс.
Моя бабушка Марфа Климентьевна. Деревня Шестаково
Еще одно воспоминание той поры стоит отдельного описания. Это воспоминание о моей бабушке по линии матери – Марфы Климентьевы. Родилась бабушка моя в августе 1907, а умерла в октябре 1988. Первые воспоминания о бабушке относятся ко времени лет 3-4. Тогда родители мои отправились на отдых на Черное море, а меня оставили у бабушки в деревне Шестаково. Помню деревянную избушку, треск печки по утрам, маленькую, почти кукольную чугунную сковородочку, в которой бабушка готовила мне завтрак, зажаренные на масле кусочки картофеля, заправленные куриными яйцами, все это невероятно пахло и казалось каким-то волшебным лакомством… Может, потому что в печке  готовилось, может потому что все свое, а может потому в деревне.  Спала я на одной из двух кроватей, с чугунным каркасом и соломенным матрацем, на той кровати, что стояла у печки, а бабушка   - на противоположной. Между мной и печкой ставила бабушка берестяную прямоугольную корзинку с маленькими цыплятками, которые всю ночь тихонечко лопотали… А перед сном бабушка всегда крестилась перед иконой, которая висела в углу. Она ней было изображение Божией Матери с младенцем, какое-то неяркое, плохого качества, дешево оправленное  вместо оклада в фольгу. Рама была деревянная, окрашенная голубой краской. Я была советским октябренком и мне было не совсем понятно, что происходит, однако у другой моей бабушки в спальне также была картина, перед которой другая бабушка тоже крестилась по вечерам, поэтому вопросов никаких не возникало, казалось, что так и надо.  По вечерам я просила у бабушки рассказать мне сказку…. Особенно отчетливо помню один ее рассказ, который считаю в своей жизни крайне важным знаковым. Мне было года три-четыре, но помню тот вечер в деталях, и икону, и полумрак, и тишину, и треск печки, и рассказ тот. Бабушка сказала, что расскажет мне историю, которую недавно прочитала в одной книжке… Жил был в одном большом городе один молодой человек, бывший студент, очень несчастный, очень нуждающийся, больной и голодный и очень одинокий… однажды он совершил страшное – убийство, и потом так страдал , так мучился, что  с мукой подобной никакая не сравнится, потом признался во всем, отправился на каторгу… а потом много-много еще страдал…  Я не помню сейчас детально всего рассказа.  Не  уверена даже в расставленных акцентах.  Я уснула,  рассказ меня очень поразил. Много лет назад, он вспомнился, конечно, и вспоминается до сих пор как что-то очень в моей судьбе важное, мистическое…
Моя бабушка была малограмотной, умела читать и писать, но я не знаю, училась ли она. Думаю, нет, и вот из маминых школьных книг, набор которых был весьма скромен, хаотичен, она выбрала и прочла именно эту, и решила мне именно ее пересказать… Лицо бабушки я помню… А еще в тот период помню очень я ее обижала. Периодически устраивала истерики, требуя маму. Тогда дочь маминого двоюродного брата – Лену -  наряжали в яркий платок и подсылали ко мне, говоря, что это мама. Я понимала, что это не мама, но успокаивалась.
Целыми днями я пропадала с другом своим Колькой, который жил по соседству, был сыном каких-то асоциальных родителей, то ли просто нигде не работавших, то ли даже отсидевших в тюрьме, мы с ним шатались по полям и лугам, из деревяшек мастерили автоматы и коней и играли в войну. А еще он учил меня курить… Правда, думаю, ч то сигареты были игрушечные… Кроме Кольки,  дружила я с внуками маминой старшей сестры, которые приезжали из Бреста, Сашкой и Юрой… Дружила - это громко сказано, они придумывали всякие игры, а я выполняла какие-то второстепенные функции, но была рада… Двор Ковалевых – это семья маминой старшей сестры – был тогда одним из самых богатых в деревне. Большая семья: мамина сестра и ее муж, их сын Виктор с женой Марией и их трое детей: Саша, Лена и Сережка.  Все жили  в большом доме, а на выходные из города часто приезжали еще два сына Марии и Ивана с семьями. Помню, по вечерам в этом доме собиралась вся деревня, все рассаживали в большой комнате и смотрели телевизор – который был тогда еще в деревне диковинкой. Готовила Мария в отдельном помещении – в летней кухне и масштабы ее стряпни были поистине царскими. Помню, огромную эмалированную миску, которая занимала полкухни, полную оладушек, пышных и ароматных, которые таяли во рту… Мы , детвора, бегали целыми днями и периодически проголодавших забегали в кухню и хватали эти горячие оладушки, которые, как мне сейчас кажется, она пекла днями напролет.  А еще помню, лакомство – «полюхи»… Комочки из картофеля, которые сначала варили а потом обжаривали на сале в чугунной сковороде…. Все это тогда поедалось нами в невероятных количествах и казалось, что вкуснее этого нет ничего на свете…
Это первые воспоминания о моей бабушке и жизни у нее. Есть еще и другое, более позднее и грустное. Бабушка жила со мной в одной комнате, уже в нашей новой квартире, сейчас я понимаю, что мама забрала ее тогда, когда она была уж очень слаба.  Спала я на двуспальном родительском диване, который теперь стоял в моей комнате, а бабушка на том самом раскладном кресле, на котором я когда-то спала в малосемейке. Ей, конечно, было на нем неудобно, но она ни за что не соглашалась перейти на диван, говорила: « Не хочу я умереть на Алениной кровати». Я  бабушку обижала.  Сейчас особенно больно об этом вспоминать, ибо была она такой кроткой и безответной… Умерла она у нас. Мама тогда была наверное на работе, а я в школе… скорую вызвали, маме сообщили коллеги.  Помню, похороны, они были в деревне, там бабушка и похоронена… Больше о ней ничего не помню, кроме того кроткого взгляда и рассказа…

Начальная школа. Друзья.
Дружила я тогда со своей соседкой Аней. Мы вместе играли во дворе и друг у друга в гостях, устраивали шалаши и традиционные куклы. А в классе же я дружила с Олей Моториной, она жила в соседнем подъезде. И с Наташей Малиновкой. А позже с Наташей Автухович. Это мои первые друзья. Поэтому о них скажу пару слов. Оля Моторина. Ее воспитывала мама. С отцом Оли она развелась давным-давно. Мама Олю беззаветно любила и баловала. Помню, что меня удивляло, несмотря на то, что Оля училась намного хуже меня, она нисколько не страдала от этого, она радостно сообщала маме, что получила пятерку по физкультуре и тройку по математике, и ей за это ничего не грозило. Я любила бывать у Оли дома, потому  что у них в стенке было множество альбомов по искусству. Мама Оли училась заочно в институте в Ленинграде и всякий раз привозила оттуда эти чудеса. У них были альбомы Эрмитажа и Русского музея, отдельных художников и выставок. Я могла часами за ними просиживать. В моей семье подобных книг не было. Был, правда, журнал «Огонек», в каждом номере которого выла художественная вкладка, но там в основном были произведения современного искусства, которые мне не нравились.
Оля же любила бывать у меня, потому что наш холодильник всегда был полон домашней еды, Мама Оли, судя по всему, не делал из еды культа, и моя подруга с аппетитом готова была оценивать произведения кулинарного искусства моей мамы. Позже в нашем классе появилась новенькая – Наташа Малиновская, с которой мы подружились. И наша пара превратилась в трио. Наташа училась хорошо, у не была младшая сестренка, за которую она отвечала и которую Наташе приходилось постоянно брать с собой. А еще у Наташи была собака – Габби. Предела наших с Олей мечтаний. Мне о собаке и мечтать не приходилось, хотя я все-таки мечтала. Ну а Оле приходилось довольствоваться тем, что в любой момент она могла взять на прогулку Боя – куцхаара, принадлежавшего их знакомым. Что она и делал и не грустила. Позже в нашем классе появилась Наташа Автухович, которая превратила наше трио в квартет.  Появление этой девочки в нашем классе было, если не сенсацией, то событием. Она приехала из Германии, где служил ее папа. В школу она пришла в брюках, что тогда казалось невиданным и над ней все смеялись. Она была круглой отличницей. Обладала каллиграфическим почерком и феноменальной грамотностью. Ей все давалось очень легко. Она училась в музыкальной школе, играла на фортепиано, последнее их сблизило с Наташей Малиновской. Помню, у меня дыхание захватывало, когда кто-то из них исполнял «К Элизе». Сейчас я не помню, насколько качественным были эти исполнения, но в моей семье не было любви к классической музыке, и мне этот недоступный мир казался волшебным, наверное, я немного им завидовала, впрочем, они постоянно жаловались и ненавидели музыкальную школу, ибо это была дополнительная нагрузка и, видимо, очень непростая. Мы же с Олей развлекались, как могли. Однажды мы заметили бездомных котят и решили за ними ухаживать, выяснили, что живут они в подвале, и повадились туда ходить, я принесла старое свое белое платье их хлопчатобумажной ткани, и мы устроили котятам постельку, и постоянно носили им  еду. Такой увлечение не осталось безнаказанным, через какое-то время уж не помню как, но выяснилось, что у нас обеих вши. Выводили их дустовым мылом, которое жутко воняло, но это было полбеды. Беда заключалась в том, что как-то о нашей беде узнали в школе и было очень стыдно.
Двор
Большую роль в период обучения в начальной школе играл в моей жизни двор. Да и не только в моей. К сожалению, сегодня этот жанр почти утрачен. Помню наш двор. Это пространство, окруженное многоэтажками. Детвора всех возрастов  после уроков или до них (если вторая смена) высыпала туда. Скучать никому не приходилось.  Кто-то на отдельном участке играл «в землю». Помню лишь суть, вначале у всех были одинаковые территории, смысл сводился к тому, чтобы максимально расширить надел. Последнее требовало ловкости, меткости и стратегичности. Какая-то группа играла в «казаков-разбойников». В арке с бетонными стенами с мячом гоняли  в «вышибалу». Но большая часть девчонок – в резинки. Это была моя любимая игра. Играли по трое и по четверо – парами. Двое стояли, натягивая резинку, а один либо пара прыгали. Мастерство надо было постоянно совершенствовать, во-первых, фигуры были все сложнее и сложнее, во-вторых, резинка поднималась все выше и выше. Я возвращалась домой и ноги забрасывала, лежа на диване, на стену – та ныли и болели мышцы. Зато такие физические упражнения делали нас крепкими и сильными.
Изостудия во Дворце пионеров
После этого вторым нашим увлечением стала изостудия. Мы ходили сначала в Дом Пионеров. Руководительницей была женщина, имени которой я не помню, помню только, что она очень была похожа на актрису Маргариту Терехову. В студии она нас особенно ничему не учила. Но в просторном Дворце Пионеров был просторный класс, где всегда были краски и бумага и мы ее посещали . Позже уже в средней школе мы перешли в студию Дома Профсоюзов, но об этом позже.
Видеомагнитофон
Последнее влияние периода начальной школы – это посещение семьи Наташи Автухович. У них дома был видеомагнитофон. Тогда ни у кого из наших знакомых их еще не было. Мы смотрели первые видеофильмы: «Терминатор», «Назад в будущее». Помню, мы были ошарашены, ибо это был совсем иной мир. Очень скоро все изменится. Распадется союз. Наступит перестройка, но тогда  для нас это было потрясение.
Часть 2. МОИ УНИВЕРСИТЕТЫ
Средняя школа
Первым нашим классным руководителем  была Ратникова Нина Викторовна. С ней мы обошлись по-свински. Детским сознанием довольно легко манипулировать. Одна из наших учительниц-предметниц нам постоянно на уроках рассказывала о том, как весело проходит жизнь ее класса, как много они путешествуют и как весело организуют досуг. Уж не помню деталей все истории, но факт остается фактом, инициативная группа нашего класса, в том числе и я, отправилась в кабинет директора с просьбой отказаться от классного руководителя – той самой Нины Викторовна. Сейчас мне стыдно об этом вспоминать, ибо я понимаю, что классная наша руководительница была человеком хорошим, и выполняла она свои обязанности не хуже других, однако мы поддались на искушение, нас оправдывает то, пожалуй, что мы были детьми, классного руководителя нам заменили, а Нина Викторовна вскоре ушла из нашей школы.
Изостудия во Дворце Профсоюзов
Михаил Сергеевич Толмачев
Примерно к этому периоду, по моим воспоминаниям, относится наше с Олей поступление в изостудию Дворца культуры профсоюзов, которой руководил тогда Михаил Сергеевич Толмачев. Учитель, образ которого  до сих пор бережно хранится в моей памяти. В предисловии к своим заметкам, в качестве одной из причин создания этих записей я указала то, что мне везло на исключительных людей. Михаил Сергеевич, вслед за бабушкой моей Марфой Климентьевной, галерею это продолжает. Студия располагалась на третьем этаже Дома профсоюзов. Благодаря советскому строю в нашем городе были такие вот места как упомянутый выше Дворец пионеров и вот Дворец профсоюзов. Помню, что пришла я в студию сама, очень мне хотелось приобщиться к живописи. Рисовать я любила с детства. Правда, первый опыт рисунка был крайне драматичным. Как-то просматривая семейные альбомы с фотографиями в возрасте лет пяти, наткнулась на мамин песенник. Была мода в ее юности и, впрочем,  и в моем детстве вести такие специальные тетради, куда от руки записывались тексты полюбившихся песен и непременно сопровождались эти записи рисунками и коллажами, сделанными из вырезок из ярко иллюстрированных журналов. Вообще в советском обществе в силу понятных причин была страсть ко всему яркому. Ну так вот, были там мамины карандашные рисунки. Сейчас я понимаю, что это были карандашные портреты известных в пору ее юности исполнителей и актеров, сделанные с открыток. Я старательно обвела контуры этих рисунков простым карандашом. Не знаю, что мной двигало, просто очень понравились рисунки. Сделала и забыла.  Через какое-то время мама обнаружила мои эксперименты, был страшный скандал, мне сильно досталось… Однако даже этот травмирующий опыт до конца не истребил в моей душе любовь к живописи, и вот я со страхом постучала в огромную дверь. Не помню деталей, но все оказалось вовсе не страшным, Михаил Сергеевич записал мою фамилии и имя в большой канцелярский журнал, еще какие-то самые простые сведения, возраст, кажется,  и школу и объявил дни и часы работы студии. С тех пор я стала ее посещать,  и длился этот период довольно долго. Мне кажется с 5 по 9 класс. В 9 классе все прекратилось. И дело не только в переходном  возрасте, первых влюбленностях, нов том историческом фоне,  на который пришелся мой подростковый период – перестройка и развал союза…. Но вернемся к началу. Мир студии мне казался волшебным. Впрочем, сейчас я думаю, что таким он и был. Представьте, просторный зал, сейчас мне кажется, квадратов 60, в правом углу от входа был стол Михаила Сергеевича и его рабочее место, напротив входа стояли столы, за которыми работали те, кто занимался гравюрой и офортами. Гравюры выполнялись на линолеуме штихелями, а офорты  - на стекле иглами специальными. Далее все пространство было уставлено мольбертами, за которыми рисовали гуашью, акварелью, пастелью… отгорожена была часть студии, там  находился пресс, на котором Михаил Сергеевич печатал гравюры и офорты. У входа был огромный аквариум с золотыми рыбками. Это был особый мир. Атмосфера в студии царила крайне демократичная. Каждый делал, что хотел. Михаил Сергеевич обходил зал и  периодически кого-то хвалил. Примерно так: «Вот это место просто изумительно!…».  Показывал на участок смеси цветов, где один оттенок переходил  в другой… Словом, учитель наш предоставлял нам полную свободу, сейчас, вспоминая студию, я думаю о том, что именно эта свободная атмосфера была для нас крайне благотворна. Она вдохновляла на созидание, нам хотелось рисовать. И это желание – самое ценное и есть.  Периодически Михаил Сергеевич показывал нам работы художников, которыми он восхищался. И это тоже было ценно. А еще он очень активно следил за мировой жизнью юных художников, он постоянно  отправлял наши работы на различные конкурсы. Так лично у меня была бронзовая медаль из Японии и диплом из Германии. Для меня, не слишком уверенного в себе ребенка, получение этих наград – было просто глотком свежего воздуха. Они помогали мне верить в то, что я тоже что-то могу. И таких дипломов и медалей в студии были десятки, если не сотни. Благодаря неутомимой энергии нашего руководителя, которого, конечно, никто не заставлял так хлопотать, отбирать работы, упаковывать пересылать… Я еще в фойе Дворца Культуры была выставка наших работ, которая постоянно обновлялась, и видеть свое произведение под стеком в красивой раме с подписью имени и фамилии тоже было очень приятно и важно.
Сейчас я понимаю, распад союза и предшествовавшие ему сложные времена не могли не отразиться на финансировании подобных учреждений, однако студия наша, по-моему, так и не закрывалась. А когда Михаила Сергеевича не стало, руководить его делом стала его единственная дочь… Правда,  я не знаю, что теперь со студией, надо как-то выяснить.
Мои уроки французского – кружок «Читая Библию»
 Ирина Константиновна Плотко
К этому же примерно периоду относится еще одно сильнейшее влияние. Галерею моих учителей продолжает образ Плотко Ирины Константиновны, учительницы французского языка. Влияние этой изящной, хрупкой, грациозной и изысканной учительницы не только на формирование моего мировоззрения, но и на десятки и сотни тех, кому посчастливилось стать ее учениками, я уверена, переоценить сложно. Французский язык мы начали изучать с 5 класса. Я попала в группу другой учительницы – Татьяны Михайловны. Однако и с Ириной Константиновной познакомилась в том же 5 классе. Ученикам нашего класса она предложила по субботам посещать кружок «Читая Библию». Был тогда 1991 год. Каждую субботу в качестве 6 урока мы с нетерпением отправлялись в светлый уютный кабинет Ирины Константиновны, стены которого были украшены репродукциями  Владимирской иконы Божией Матери и «Девочкой на шаре» Пикассо. По стенам вился декоративный плющ, было много цветов, но главное сама Ирина Константиновна. Она была сама изящество. Помню, что даже просто смотреть на нее  было для меня каким-то несказанным удовольствием. Она рассказывала нам истории сначала Ветхого, а потом Нового Завета. Читала жития святых. Открывала какой-то новый мир, неведомый и сказочный. Нам было интересно и уютно. Несколько раз мы ездили с ней в храм. Побывали в  Свято-Симеоновском соборе Бреста и в монастыре памяти святого  преподобномученика Афанасия Брестского в деревне Гершоны. Все эти поездки мы воспринимали как маленькие приключения. Нами тогда никто особенно не занимался, и мы так и цеплялись за каждую возможность путешествий.  В 9 классе нам предстояла важная поездка, мы отправились в паломничество по российским монастырям. В автобусе, рассчитанном на 50 человек,  наша группа смотрелась странновато, ибо основная масса паломников это женщины глубоко пенсионного возраста. Сначала на нас смотрели враждебно. Однако в конце этого непростого пути всем мы породнились будто. Вернулась я из той поездки другой. Мы посетили Троице-Сергиеву лавру, Ивановский монастырь, Дивеево. В Иваново и Дивеево состоялись мои первые исповеди. Я видела в Иваново глаза послушниц и монахинь, которые были не намного меня старше, монастыри тогда только восстанавливались, спали насельницы в бараках, одевались в списанные откуда-то воинские шинели грубые башмаки, выполняли тяжелую физическую работу, во взглядах их было отражение горнего мира. Православие тогда было хрустально чистым – я уверена. Я задумалась тогда над многим. Помню исповедь у отца Амвросия, а затем в Дивеево. Не помню имени исповедника. Мне казалось будто мою душу выстирали и накрахмалили и хотелось это чувство сохранить. С этой поездки началось и мое увлечение русской классической литературой. Я начала посещать Свято-Симеоновский собор. Подружилась с сестрами Ксенией и Людмилой Степанюк, которых по праву могу назвать сегодня лучшими из практикующих православных христиан, с кем мне довелось общаться. Мои интересы тогда обратились к возрождающейся русской православной церкви. Время это было во много романтизированное, иллюзорное, однако для меня очень ценное. И за этот опыт я безмерно благодарна Ирине Константиновне, которая открыла для нас этот мир. Позже уже в студенчестве  я стала петь в церковном хоре, посещать храм, обрела друзей, мы много путешествовали. Тогда я побывала на острове Валаам, услышала небесный распев Валаамского монастыря; на острове Залит, успела взять благословения у старца Николая Гурьянова; в Псково-Печерском монастыре на празднике Успения; в Киево-Печерской лавре; в Жировичах…
Это было волшебное время. В этот период душа моя была исполнена самых чистых и добрых побуждений.
Уроки литературы
Зоя Андреевна  Коляда
Но вернемся несколько назад. Еще одна моя учительница, о которой не могу не вспомнить, – это Зоя Андреевна Коляда. Она преподавала у нас русский язык и литературу в 10  и 11 классе. Думаю, тому, что я попала на филологический факультет, я  обязана во многом ей. Это была учительница, которая по совести выполняла свою работу. В лихие 90-ые таких было немного. Она готовилась к каждому уроку ответственно и серьезно. После е уроков я без всякой дополнительной подготовки поступила на филологический факультет. А на исторический,  о котором мечтала, испугалась поступать даже после годичных подготовительных курсов, организованных в самом  БрГУ.  Зою Андреевну я помню всегда красивой и ухоженной. Невысокого роста, с аккуратной, чуть полноватой фигуркой, блондинка, с аккуратной стрижкой по моде тех лет, аккуратным макияжем, она на деле демонстрировала верность чеховским идеалам. И именно Антон Павлович и был ее любимым писателем. Не могу этого объяснить, но понимаю, что иным ее выбор и быть не мог. Личная ее судьба сложилась трагично. Эту историю я узнала уже когда мы школу закончили, было лето, предстояли вступительные экзамены. Зоя Андреевна предложила тем ученикам класса, кому предстояло сдавать русский и литературу позаниматься дополнительно у нее дома. Нас было четверо, мы ездили к ней, в уютную квартиру в центре города, помню большой полированный стол, за которым мы занимались, картины, всегда в вазе живые цветы. Среди картин был удивительный портрет, ее портрет, на котором она была запечатлена молодой. Могу ошибаться в чем-то, но сейчас мне почему-то кажется, что портрет этот написал ее муж. Они довольно рано поженились. Родилось двое детей. И он погиб. При каких-то трагических обстоятельствах, ей, по-моему, не было и 25, но она так и не вышла больше замуж. Никогда. При ее-то  красоте.  И всю нерастраченную теплоту своей души она щедро изливала на нас. Была для нас гораздо  больше, чем классная руководительница. Выпуск наш был особенным. В нашем классе было 11 медалистов! Это невиданно. И это ее заслуга. Она создала в своем классе особую атмосферу, нам хотелось учиться. И в те временя , а закончила я школу в 1996, это было особенно непросто.
Прежде чем закончить страницы, посвященные детству и отрочеству, необходимо восполнить некоторые пробелы.
Выше писала я о бабушке моей – Марфе Климентьеве. Но как-то перескочила и обошла вниманием очень важных для меня людей, которые в моей благодарной памяти стоят рядом с моими дорогими учителями: Михаилом Сергеевичем, Ириной Константиновной, Зоей Андреевной. .. Это моя тётя Люба, мамина родная сестра, которая после того, как не стало бабушки заняла ее место…
Ее звали Любовь Викторовна. Она была на 20 лет старше моей мамы. Последняя появилась на свет в 1950.  А тетя, значит, примерно в 1930. А умерла в 2011. Десять лет назад…

Когда я вспоминаю ее, меня сразу же окутывает невероятное тепло…
Судьба Любы сложилась непросто. Она рассказывала мне о ней откровенно и со свойственным ей спокойствием. Была она в юности влюблена в парня из своей же деревни. Завали юношу Арсений. Однако в отличие от нее, Арсик был единственным сыном у родителей. И когда парня забрали в армию, родители пришли к Любе в дом, поклонились и стали ее просить не выходить замуж за их сына, ибо он у них один, они хотят, чтобы он выучился, стал образованным и уважаемым человеком. Деньги они скопили. А если он на ней женится по возвращении, то какое уж тогда образование, семья, детишки пойдут…. Люба комментировала это так: «Послушала я их, посмотрела на малую, что по лавкам скачет (это моя мама) и решила выйти замуж за Ивана», который к ней как раз в ту пору сватался. Был Иван родом из деревни Дмитровичи, также единственный сын у матери, но немного старше Любы.  И так без любви вышла она за Ивана. Переехала в дом свекрови, в котором и прожила до самой смерти, в который и я к ней в гости ездила. Крайний дом в деревне, из двора которого вид на Беловежскую пущу. Родилось у Любы двое сыновей. И когда стала она матерью или еще раньше, не помню, но говорила она мне, что вышла без любви, а  любовь пришла к ней. Муж ее берег и заботился, а свекровь по ночам к малышам со всех ног бежала и ее отправляла поспать…
Потом свекровь умерла от старости. Не намного ее пережил и Иван. Умер молодым от сердечного приступа. Однако это не все горести.  Самое страшное, как у Некрасова, впереди. Утонул на озере ее четырнадцатилетний сын Витенька.  После этой утраты Любу увезли в Брест, где какое-то время лечили ее в психоневрологической больнице, кололи какие-то сильные успокоительные. Всю свою любовь вложила она в единственного сына Николая. Николай закончил школу, поступил в Брест в институт, закончил его, женился, у него родилась дочь. Как две капли воды похожая на Любу. Во внучке она души не чаяла.  В 33 года у Николая обнаружили злокачественную опухоль. Вылечить  не смогли. Люба потеряла второго сына. С тех пор жила она, по моим воспоминаниям, только внучкою. Любила ее всей душой. Хозяйство у Любы было богатое, вовсе не бабье. И корова, и свиньи, и гуси, и куры, огород, конечно, и еще Люба была самым известным во всей беловежской округе пасечником. Помню стопки журналов «Пчеловод» у нее на веранде, аккуратные ульи и постоянный запах меда всех сортов….
Такой я ее и помню - красивой, никогда не унывающей, спокойной, готовой все отдать гостю, и меда, и масла, и сыра, и молока, и яиц, и грибков, и ягод….А по воскресным дням Люба была регентом церковного хора. В Дмитровичах храм Преображения Господня, каждую службу наряжалась она во все лучшее и неизменно отправлялась под купол на клирос, где пела свою осанну, всю жизнь не прекращавшуюся, несмотря на тяготы и беды.
Такой я ее помню… умерла она внезапно, никого не обременяя. К боли, как я понимаю теперь, она давно притерпелась, но однажды стало совсем невмоготу, тогда вызвал кто-то из клиросных к ней скорую и забрали ее в больницу в ближайший городок, там она и умерла ночью… Диагноз – рак.
Похоронили ее немногие близки и певчие, которые все и организовали, на сельском кладбище недалеко от того самого храма, радом с мужем, свекровью и  младшим ее сыном…
Когда я вспоминаю Любу, вспоминаю роскошные ее цветы, которые так буйно росли в ее доме, что по полкомнаты занимали; ее котов, о которых папа мой однажды справедливо сказал, что не у каждого хозяина поросята такие, как у Любы, коты; помню запах яблок в ее дворе; бесконечный горизонт пущи, ее исполненные любви и заботы глаза, так  похожие на глаза мой мамы…
И напоследок… Лет за пять до смерти случилась с Любой такая история. Раздался внезапный телефонный звонок и какая-то женщина сообщила, что звонит она из города Белая церковь по просьбе своего пожилого отца. Отец недавно потерял жену.  И попросил свою дочь разыскать Любу Мурину, в которую был он в юности влюблен. Она и разыскала.  Через некоторое время дочь привезла Арсения к Любе. Они увиделись и проговорили весь день. Вечером гости уехали.
И закончу я эту главу воспоминаниями о моих
бабушке и дедушке по линии отца.
Дедушка мой, Дубеник Василий Иванович, родился в 1925 году в деревне Ковердяки Брестской области. Рассказывал он, что мальчиком лет шести, остался круглым сиротой. Родители умерли, жил он в доме старшей сестры своей, уже тогда замужней. Уж не помню деталей, но чувствовал он себя там по каким –то причинам неуместным, то ли бедно жили очень, то ли просто природный такт его ему это подсказывал, а, скорее всего, и то , и другое.  По условиям Рижского договора, Брест в 1921 отошел к Польской Республике, на этот трагический период и выпало сиротское детство моего дедушки, помню смутно детали, но зато отчетливо то болезненное ощущение, с которым дедушка мой рассказывал о той поре, он вынужден был, чтоб как-то себя прокормить, наниматься в батраки к панам, а поскольку был мальчишкой, то чаще всего должен был ухаживать за животными – за коровами или свиньями. Чистить хлев или сарай, кормить, пасти.  Так вот он вспоминал, что даже в войну ему было лучше, чем при панах, потому что скотину они кормили лучшей едой, чем его, и смотрели постоянно, чтоб он у  свиней из корыта еду не таскал. Она была лучше. Когда началась война, дедушка мой поступил в партизанский отряд Чернака. Однако период этот был недолгим. Ему удалось уже в 1941 (было ему 15 или 16 лет) попасть на фронт, прибавив себе пару лет. Служил он в пехоте. Дошел до самого Берлина, где и встретил Великую Победу, но поскольку в тот момент дослужился он уже до сержанта, то демобилизовался не сразу, служил еще и в послевоенное время, домой он вернулся только через 2 года.  Привез из Германии трофейный велосипед и … белую ткань и белые женские туфли на высоком каблуке….
Дело в том, что еще ко временам его партизанской службы относится один романтический эпизод. Был дедушка во время одного из заданий ранен, попал в больницу, в палате их было человек десять, к  каждому кто-то приходил,  а к нему – никто. Вот однажды пришла в их палату девушка-почтальон, она была из соседней деревни Антоново, в больнице был ее односельчанин, и деревня делегировала ее проведать больного, ибо все равно ей по почтальонским делам надо было в город. Пришла, посидела, проведала, гостинцы от родни больному передала и собралась уходить, тогда дедушка мой ее попросил дать ему адрес, сказал, что ему писать некому, а она – почтальон и ему очень понравилась, так не разрешит ли она ему ей иногда писать. Бабушка моя – это была она- разрешила и адрес написала. Так они и переписывались всю войну и два года после… А как вернулся дедушка, то сразу же они о поженились, он и ткань из Германии привез, и туфли. Бабушка моя рассказывала, что потом еще несколько поколений невест из Антоново в то непростое послевоенное время выходили замуж в этом платье и туфлях… Туфли были большие и в них просто закладывали нужно количество ваты…
Поженились и стали строить дом. Сначала в землянке жили, потом в летней кухне, а потом и дом построили, добротный, кирпичный на 5 комнат, правда, в строительстве дома участвовал уже и мой отец – старший сын, так что все нес разу. Дедушка мой после войны работал шофером, а бабушка – в столовой. Воспоминания о дедушке у меня очень светлые. Уж не знаю почему, но меня дедушка очень любил. Из каждого своего рейса  привозил мне какие-то удивительные подарки и гостинцы. И всегда что-то такое, что очень я любила. Красненькое шерстяное платьице, игрушки.  Помню, дедушкой я очень гордилась, хотя была я маленькой, но понимала, что дедушка мой ветеран Великой войны – и это очень важно и достойно гордости. Пока был жив дедушка семья была крепкой и сплоченной, на все праздники собиралась семья за накрытым бабушкой столом: дедушка, бабушка, их друзья, наша семья, семья папиного младшего брата. Когда дедушки не стало, традиция эта прервалась, отношения стали другими. Много всего вышло на поверхность низкого и стыдного, и  все, как это часто бывает, из-за имущества. Но опускаться до подробностей не буду, стоит лишь отметить, что отец мой в этой ситуации поступил достойно – «умыл руки» - и не стал ни на что претендовать. Достоинство не продается, и я за этот урок ему благодарна, несмотря на внешнюю мягкость и даже порой слабость – в этой ситуации он повел себя как человек благородный.  Последние мои воспоминания о дедушке связаны с моим поступление в аспирантуру и переездом в Москву. Дедушка мной гордился, как человек советской эпохи, он очень уважительно, даже благоговейно относился к образованию, говорил мне, что гордится, что я учительница, и «благословил» меня на переезд в Москву, говорил, что будет мне помогать. Но в 2008 году дедушки моего не стало. Была осень, работала я тогда в одной из частных школ, расположенной в поселке Николина Гора, помню до сих пор, тот ледяной холод и пустоту, которые на меня обрушились,  когда я прочитала сообщение…Мы возвращали в Москву после рабочего дня, нас отвезли к метро корпоративный автобус, дорога всегда была тяжелой, было много пробок… и вот это сообщение…Потери близких людей – невосполнимы всегда…
Бабушка моя Мария Степановна пережила дедушку на 12 лет. Прожила бабушка моя 90 лет. Запомнила я ее неутомимой труженицей, работала она еще долго после выхода на пенсию, при этом возделывала шесть соток огорода, любила собирать гостей, до последнего дня находилась в здравом уме и трезвой памяти, сама себя обслуживала.  Никогда ни на что не жаловалась, сокрушалась, что наше поколение не ценит многое из того, что ценить стоит. Была в ней какая-то твердость и сила.
На этом я, пожалуй, и закончу свои сумбурные воспоминания о детстве и отрочестве. Здесь начинается новая важная страница – студенчество. Пора достойная отдельного рассказа…
Образование и распад союза
Помню очень хорошо день моего поступления. Я окончила школу с серебряной медалью. В 11 классе мечтала об историческом факультете. Однако исторические дисциплины в моей школе преподавались, мягко говоря, слабо, а точнее, никак. Наша учительница, Нина Владимировна, развлекала нас историями из своей личной жизни…
Впрочем, ситуация была непростая. Помню, в пятом классе я с замиранием сердца смотрела на комплект учебников по истории. Они были еще советские. Хорошо иллюстрированные и грамотно написанные. Однако поучиться мне по такому роскошному методическому подспорью пришлось недолго - всего год - 5 класс. А потом понеслось… Мой пятый класс это 1991. Распад Союза. Растерянные учителя, еще более растерянные родители, предоставленные сами себе дети. Советские учебники больше не выдавали. А новые суверенная Беларусь еще не издала.  Какое-то время мы были и вовсе без учебников. Ну а какое преподавание без книг? Через какое-то время учебники появились. Но что же за горе это было. Брошюрки,  напечатанные на газетной бумаге, без единой иллюстрации, написанные на самом радикальном диалекте, именуемом «беларускай мовай». Я отправилась в магазин «Асвета» и купила трехтомный словарь «Белорусско-русский». Теперь я могла перевести содержание параграфа. Уж не знаю, кто их писал. Бог им судья. Но это был какой-то кошмар. Появился и новый предмет «История Беларуси». С таким же примерно учебником. В общем, при подобных обстоятельствах, когда я доучилась до 11 класса, мои познания в области истории можно смело обозначить как «tabula rasa», и хотя история как наука меня с детства манила, даже год посещения подготовительных курсов ничего не исправил. А скорее, наоборот. Я старательно посещала лекции, которые читали преподаватели БрГУ. Все записывала, но учить записи времени не оставалось – надо было готовить текущие уроки. На лекциях я всего лишь осознала масштабы своего незнания.
Поступление в университет
Накануне вступительных экзаменов я в последний момент подала заявление на филфак. Мне отчаянно хотелось стать студенткой, благодаря Зое Андреевне, у меня была надежда пополнить ряды счастливцев. Однако был у меня и запасной план, в случае провала я надеялась попытать счастья в медицинском училище, при поступлении туда у медалистов были какие-то серьезные льготы.  Вот настал день первого экзамена – это был устный экзамен по русскому языку и литературе. Было два вопроса по литературе и серия заданий по русскому. Помню даже, ч то отвечала я перед Марией Петровной Жигаловой, позже она читала  нам методику преподавания литературы и на каком-то из курсов я писала курсовую под ее руководством. Ответила если не блестяще, то точно неплохо. Ибо один из вопросов был о поэме Лермонтова «Мцыри» и как раз накануне я не только текст перечитала, но и изучила черновики, опубликованные в своем собрании сочинений. Помню, что я даже процитировала параллельно окончательный и черновой варианты финала – их сопоставила - чем повергла в восторг всю комиссию. Мне поставили пятерку. А так как я была счастливой обладательницей медали, то остальные экзамены мне сдавать не пришлось. Вопреки обозначившейся уже тогда тенденции, конкурс на филфак был серьезный. Наверное, это было вызвано тем, ч то слишком много было «целевиков». Например, в моей группе, из 25 человек было всего 5 или 6 брестских. Остальные из окрестных деревень, в основном дочери председателей колхозов, все с направлениями, при наличии последнего им достаточно было троек.
Студенчество
Уровень нашей группы был плачевно слабый. Я оказалась в атмосфере гораздо более слабых учеников, чем мои одноклассники в школе. Это очень расхолаживало. Моя школьная база позволяла мне вообще ничего не делать, особенно ан их фоне.
Сейчас я понимаю, что преподавание в моем университете было крайне слабым. Уже когда я училась в аспирантуре МПГУ и общалась со своими однокурсниками,  я это в полной мере ощутила. Например, у нас был курс «Современный русский язык». Читала его неизменная Ада Юрьевна Яницкая, которая раскладывала перед собой на кафедре учебник Шанского и просто размеренно его нам надиктовывала. И все. А в МПГУ же был отдельный курс на каждый раздел языкознания и читали их разные преподаватели. Так же примерно обстояло и с литературой. За все свое студенчество я помню только одну преподавательницу достойно и по совести выполнявшую свою работу – это Татьяна Васильевна Сенькевич, она, слава Богу!, читала нам вторую половину 19 века и ее лекции действительно соответствовали университетскому образованию.
На одном из последних курсов появилась еще одна молоденькая преподавательница, которая работала на высоком уровне – Людмила Михайловна. Теперь она Садко. Тогда у нее была другая фамилия.  Она читала нам современную зарубежную литературу. Больше и вспомнить-то некого, как это ни грустно.
Дипломную работу я и писала у Татьяны Васильевны. Помню и тему «Достоевский и христианский гуманизм».
Церковный хор
Все студенчество я пела в церковном хоре и мое увлечение православием лишь укреплялось. Это был неофитский такой период. Счастливый и яркий. Я любила посещать тогда свой первый храм – Свято-Симеоновский собор. Прихожане все знали друг друга, если не лично, то в лицо. Было ощущение большой и дружной семьи, когда все воссоединялись на воскресной божественной литургии. Священство собора на тот момент возглавлял архиепископ Брестский и Кобринский Константин (11.11.11). Такую дату рождения сложно забыть…  на моем первом курсе ему было 85 лет.  С особенной благодарностью вспоминаю и протоиерея Евгения (Семенюка) – образец интеллигентности и такта. В хоре же я пела в Свято-Воскресенском храме. Поскольку музыке я никогда не училась и природным слухом не обладаю, то я, скорее, мешала, чем помогала. Но очень любила православные богослужения и если мне везло и на клиросе появлялся кто-то из сильных сопран, то я могла им вторить. Но самостоятельно петь я так и не научилась.
Интересно, что судьбы тогдашнего моего кружения  остались в лоне православной церкви. Пожалуй, лишь я оказалась блудной дочерью…
Дружба
Особое место в моей жизни тогда заняли мои студенческие подруги – обе Натальи. Наталья Кукина и Наталья Буласова. К сожалению, или, скорее, к счастью, они отсутствуют в соцсетях и теперь я потеряла с ними связь. Без преувеличения могу сказать, что больше в моей жизни таких друзей не было. В моей памяти каждая из них навсегда занимает очень важное место.
Работа  в школе
Еще на пятом курсе начала я работать в школе. Работала я с увлечением невероятным. Есть что-то магическое в умении удерживать внимание аудитории. Однако моя знакомая учительница доверила мне тогда свои 10 (!!!) классы, она училась на курсах повышения квалификации в Минске и вынуждена была часто уезжать. Так мы и работали весь учебный год – то я- то она. Позже этот опыт мне неожиданно очень помог, поскольку я училась на бюджете, мне предстояло обязательное распределение и отправить могли куда угодно. Так вот при распределении в РАОНО приехала директор 31 школы, в которой я работала, и попросила, чтобы меня направили к ним. Я не только осталась в родном городе, но и попала в школу, с которой уже была знакома.
Работать я начала с 2001 года. Сказать, что с увлечением – ничего не сказать. Я буквально жила и школой, и в школе. Так сложилось, что не оказалось тогда рядом человека, который бы мне помог восстановить явно нарушенный баланс. Впрочем, не уверена, что я бы его услышала. Я кропотливо готовилась к каждому уроку. Администрация наша была довольно строгой, но мои конспекты, исправно составляемые на каждый урок, я все равно писала бы, я очень ответственно относилась к каждой секунде урока, ибо в нашей профессии обратная связь ощущается мгновенно. Я преподавала, организовала литературный клуб и театральную студию. Дома я лишь ночевала. Помню каждого своего ученика. Все лица, фамилии, имена, почерки…
Скажу здесь пару слов о тех, кто делал мою работу бесконечным праздником.
Первый в этом ряду – Кирьянов Артем. Помню его еще пятиклассником. Я заменяла у них, будучи студенткой 5 курса. Удивительно живые глаза, голубые, глубокие. Темперамент холерика. Начитанность и увлеченность историей и литературой. Позже Артем был моей правой рукой. Например, он набирал и верстал наш литературно-художественный альманах «Слово», на страницах которого мы печатали наиболее интересные творческие работы учеников школы. Артем был редакцией в одном лице. В то далекое время, компьютеры были далеко не у  всех, а смартфонов еще не было.  Артем отличался  и удивительной коммуникабельностью, очень легко было организовывать любые мероприятия при его помощи. Мы ставили спектакли и однажды даже совершили гастроли – ездили в один из детских домов со спектаклем по повести Гоголя «Ночь перед Рождеством». В спектакле была масса различных творческих находок. Когда мы ставили его у себя в школе и для своих, и для гостей, зал буквально катался со смеху, такими комичными и талантливыми были некоторые сцены, а в детском доме на протяжении всего преставления в зале царила просто мертвая тишина. Дети смотрели, но на  их лицах трудно было разобрать эмоции. После спектакля нам предложили остаться и пообщаться с детьми, но мы ездили на электричке, и нам надо было спешить, быть может, если бы мы остались, плотина бы рухнула, однако я не уверена.
За время существования нашей театральной студии мы также поставили «Маленькие трагедии», «Евгений Онегин», «Капитанскую дочку» А.С. Пушкина,  «Песню про купца Калашникова» М.С. Лермонтова, «Историю Мари» (фрагмент романа «Идиот») Ф.М. Достоевского. Каждый спектакль был настоящим событием, готовились мы долго и кропотливо, кроме актеров, были режиссеры света, музыки, пластики. Спектакли были сделаны по-настоящему профессионально. Теперь мне есть с чем сравнивать, и я горжусь тем, что была причастна к этой работе. К счастью, у меня сохранились видеозаписи.
Частыми авторами альманаха «Слово»  были Оксана Бровач, Лиля Худик, Прусова Катя, Дордюк Дима… Артем, Катя, Лиля и Оксана закончили позже факультет журналистики БрГУ. Отдельно хочу вспомнить Ткачука Антона – он был на год младше перечисленных ребят. Его тетрадку в стопке из приблизительно 90  (у меня было три 5 класса) я всегда находила и перекладывала в низ стопки, как вишенка на торте, чтобы проверка заканчивалась подарком. Ни разу он меня не разочаровал. Это был особый дар. Он справлялся с творческими  заданиями как настоящий писатель. До сих пор помню его работу «Ревизия 31 школы», написанную по итогам изучения комедии Гоголя. В этой двенадцатистраничной тетради был тоже смех сквозь невидимые миру слезы, из нее я многое узнала из методических копилок своих коллег, о чем предпочла бы не знать.   Но не стоит  сейчас об этом.

Выгорание
Такое колоссальная нагрузка не могла, конечно, не отразиться рано или поздно. Так и произошло. Мой  организм через шесть лет такой перегрузки начал давать серьезные сбои. Я уже не владела собой. В резкие выходные на меня наваливалась невероятная слабость, приступы невыносимой мигрени, скачки резкие давления, с тошнотой и рвотой, я стала много плакать и по поводу и без. Слезы лились литрами, почти не спала. Я обратилась к врачу. Сначала к терапевту, потом к невропатологу, и в финале пару недель проходила лечение на дневном стационаре в неврологическом диспансере. Стала очень много спать. Просто сутками… Доктор говорил, что это хорошо, но что нагрузку надо серьезно уменьшать. В школе это сложно. Как раз на тот период и выпало мое зачисление в аспирантуру. И я решила ехать.
Мечты о поступлении в аспирантуру
Конечно, амбициозный проект – поступить в аспирантуру МПГУ возник не сразу. Я мечтала о продолжении учебы с момента получения диплома. Мне очень нравилась учеба на филологическом, помню с каким упоением я получала списки литературы по каждому из курсов, с какой радостью собирала по городским библиотекам те, книги, которые можно было раздобыть на абонементах, чтобы читать не в читальном зале, а дома.  После окончания университета жажда получения новых знаний была не удовлетворена. Как-то помню, уже когда я работала в школе я решила поехать в Минск, чтобы узнать, что необходимо для поступления в аспирантуру, боялась, конечно, но диплом у меня был с отличием, а за спрос, как говорится, не бьют, в Минске у меня не было ни родственников, ни знакомых, поэтому поехала я одним днем. Посетила я тогда и БГУ, и АН Беларусь. Результат был следующим. В БГУ какая-то дама в приемной комиссии достала какие-то распечатки, положила передо мной и сказала с некоторым плохо скрываемым раздражением: «Так, вот смотрите: на специальность литература – 1 человек, поверьте, мы знаем, кто это будет, но вы, конечно, можете попробовать»… Я все поняла и разыскала Академию Наук, там какой-то мужчина, гораздо более тепло мне сказала примерно следующее: «Дастаеускi…. Ну каму цiкавы Дастаеускi, вось, напрыклад, матывы Дастаевскага у творчасцi Кузьмы Чорнага»…  Так сложилось, что беларускую мову, как и литературу, мне вовсе не хотелось исследовать.  Я думаю, это были последствия легкой травмы, полученной мной в 5 классе, когда над нами нависла угроза (при Шушкевиче), что все предметы будут преподаваться по-белорусски.  Помню своих растерянных учителей – математика -  Анатолия Георгиевича, который говорил: «Теперь я должен буду говорить не перпендикуляр, а «стапчак»; и физрука – Ивана Степановича – который осваивал вместо команды  «Равняйсь!» в начале урока при общем построении  - «Напупырцеся!»….
Словом, вернулась я домой очень расстроенная. Однако снова погрузилась в работу.
Пушкинская премия
В 2003 произошло случайное, но очень важное в моей жизни событие, которое и помогло мне попасть позднее в МПГУ. Я стала лауреатом Пушкинской премии. Это был гром среди ясного неба. Оказалось, что в одной из бумажек РАЙОНО, которую мне дала наша руководительница методического объединения,  было положение о конкурсе. Я даже не помнила, прочитала ли я об этом, просто поняла, что надо написать небольшое эссе о своей работе. Я написала, отдала и забыла…. Оказалось, что это был конкурс и меня приглашали в числе других лауреатов для получения премии в Москву. Так впервые я и оказалась в Златоглавой.  И была просто потрясена. Энергетикой города, людьми. Для нас была организована культурная программа, в том числе, нам читала лекции, и одну из них читала Ирина Ивановна Мурзак. Она меня покорила совершенно. Уровень значительно отличался от того, что я слышала в студенчестве. Я поделилось с ней своим желанием продолжить учебу, и именно она мудро, по-матерински направила меня, она сказал, Вам нужно в МПГУ, у них есть общежитие…
Поступление в аспирантуру
Путь поступления моего был очень непростым. Сейчас по прошествии стольких лет я понимаю, что произошло настоящее чудо. Помню, как в один из моих приездов я попала на прием к Нине Петровне Родимовой, она возглавляла отдел аспирантуры, и она мне со свойственным ей спокойствием сказала: «Вам сначала надо будет подтвердить свой диплом»… И направила меня на Шаболовку в ВАК.  Там,  отстояв огромную очередь, я сформулировала свой вопрос и в ответ мне дали копию двустороннего соглашения между Россией и Беларусью о взаимном признании дипломов и с ним я снов примчалась на Пироговку. Лишь после этого мои документы согласились принять для поступления. Как же я была счастлива, будто уже поступила. Потом я приезжала на вступительные экзамены. Сдала их плохо. Помню, кто-то из комиссии  меня попросил назвать известные мне труды находящихся здесь исследователей, а я не знала не только трудов, но даже и не знала тех исследователей, которые находились в аудитории… Мне поставили, видимо, из жалости не два, а  три.  И я не поступила, нов следующем году Нина Петровна, которая работала как швейцарский механизм, предложила мне еще раз приехать. И тогда я взяла на неделю больничный лист и закрылась дом, я всю неделю исправно готовилась, что можно было выжать из недели – я выжала.  Помню, передо    мной отвечала другая поступающая. Ей задали какой-то вопрос по Древнерусской литературе, и она ответила уклончиво, а я знала ответ, благодаря работе Лихачева, которую в эту неделю проштудировала..В этот раз я по-моему не так плохо ответила, уж не помню свою отметку, но позже я узнала, что меня зачислили…
Переезд в Москву
Общежитие
И вот 2007. Я в Москве. Сложности начались сразу. С чемоданом, на каблуках ( какая глупость) прямо с поезда я направилась в отдела аспирантуры, отстояла очередь , с чемоданом, получила от Людмилы Васильевна направление на заселение в общежитие, затем на Юго-Западную к коменданту и Марья Ивановна выдала мне ключ… с колотящимся сердцем и уставшая я вошла. Это был кошмар. Общежитие блочное, блок – это двушка и трешка. Мне дали ключ конечно, в трешку, в двушку сложно было попасть. Но куда я попала! Стены ободранные, голые, из мебели три раздолбанные кровати. И все. Больше ничего. Ах, да! На одной из них, той, что у окна была скотчем приклеена записка: «Кровать Даши, не занимать!». Я заняла одну из двух…
Позже уже я поняла, как мне несказанной повезло. Оказывается, в этой комнате были мертвые души, поэтому она и была такой голой, она была нежилой. А для меня – это был праздник! Я приступила к учебе с одержимостью дикой и неуместной. Посещала все занятия для аспирантов. Их было немного. Да и те, что были редко, кто посещал. Сейчас я прекрасно понимаю, почему. Стипендия аспиранта была 1500 рублей. Проездной на месяц стоил дороже. Никаких льгот у аспирантов, кстати, в отличие от студентов не было. Поэтому почти все аспиранты работали, и,
конечно, не могли посещать занятий. Я посещала. И все задания выполняла. На те деньги, что перед отъездом мне дала мама, это были, по-моему 200 долларов, для моей семьи тогда – большие деньги… Я купила самый дешевые ноутбук… Денег больше не было…Оказалось, что как иностранка, я должна купить страховку на год… Надо было 6000. Я не знала, как быть. Надо было срочно искать работу. Идти в школу я не хотела, потому что очень хорошо понимала, что тогда об учебе придется забыть. Я поступила на работу администратором в частную гостиницу 7 этаж, которая была расположена в нашем же общежитии. На работу я ездила на лифте.  Платили мне 2000 за смену - 12 часов. Делать почти ничего не надо было: заселять гостей, рассчитывать.  Проработала я так 1 курс. Это был для меня ад. Здесь я поняла, что бывают такие работы, на которых не надо работать, а только отбывать время. Я очень мучилась.
Летом  перед отъездом к родителям я устроилась в школу «Президент» учителем русского языка и литературы. Начался второй курс, и я начала работать в школе.  Проработала я там всего два месяца. До сих пор до конца я не понимаю, что произошло.
Учеба
Весь первый курс я исправно и прилежно училась. То есть делала все, что могла. По совести. Но действовала я бессистемно. Последнее обстоятельство было продиктовано тем, что меня никто не направлял. Научным  руководителем мне назначили Леонида Макаровича  Крупчанова. Было ему 84 года.  В силу возраста он не мог уже выполнять такую тяжелую работу, как руководство по созданию диссертации   с нуля. А именно в последнем я нуждалась. Большинство аспирантов, абсолютное большинство, это все, кроме меня, поступали в аспирантуру, имея на  руках от 70 до 90 процентов работы – это были дипломные, которые логично перерастали в диссертации. У меня же не было ничего. Были тонны энтузиазма и желания работать, но что делать и как я не знала. Мне очень помогла Васюкова Аня, аспирантка кафедры зарубежной литературы, с ней я познакомилась на одном из первых же занятий, еще на 1 курсе. Аня тоже жила в общежитии. Она приехала из Рязани, окончила Рязанский университет, в котором и успела до поступления проработать два года. Аня закончила факультет иностранных языков. Тема ее диссертации была связана с изучением рассказов Зигфрида Ленца.  С ней мы ездили в Ленинку и в Химки – отдел диссертаций. Где старательно изучали все, ч то было сделано по тема наших исследований. Аня меня очень поддерживала и, как могла, направляла. Мы подавали заявки на участие во всевозможных конференциях, писали доклады и готовили статьи. Все это я  делала под ее руководством, а еще много меня направляла и делилась тем, что знала аспирантка нашей кафедры – Татьяна Богатырева. Вот благодаря, пожалуй, Тане и Ане, я как-то продвигалась в своей работе. Катастрофа разразила к концу третьего года, как и следовало ожидать. Срок учебы заканчивался и срок проживания в общежитии тоже. Надо было представить работу, если бы кафедра ее приняла, тогда срок продлили бы. Леонид Макарович  был в больнице, был уже октябрь, тянуть не могла, ибо мне грозило выселение, работа у меня была увесистая…
Предзащита
И я решилась. В общем, на одном из заседаний Валентин Иванович выдал ее кафедральным рецензентам. На следующем ее должны были обсуждать. Это был кошмар. Сергей Владимирович Тихомиров и Ольга Смыслова читали мою работу. Сергей Тихомиров выступал первым, и он честно оценил написанное мной. Его вердикт был жестоким, но вполне объективным. Он не рекомендовал работу к защите. Для меня это был приговор. Мне угрожало выселение и отъезд домой после трех лет ни с чем. Сергей Владимирович перечислил сотни недостатков, которые действительно были. Сейчас я понимаю, в каком он должен был быть ужасе, читая мои попытки создать нечто…
Помню, в конце монолога Сергей Владимировича Валентин Иванович спросил: «Ну, неужели в этой работе нет ни одного достоинства?»  - «Язык», - ответил Тихомиров.
Выступления Ольги Смысловой я почти не помню. Речь Сергея Владимировича была столь убедительной, что дополнительные  мнения были уже ни к чему.
После выступления рецензентов должно было состояться голосование.  Мнения разделились. Ведь перед преподавателями была не столько я - недотепа, сколько аспирантка Крупчанова, и отклонить  мою работу - значило усомниться в профессионализме моего руководителя,  к которому многие находившиеся в этой аудитории, питали искреннее и глубокое уважение. Кафедра разделилась. Были те, кто  считали, что работу надо рекомендовать,  но с серьезной доработкой. Это позволяло мне остаться в общежитии и переделывать текст. Были и те, кто считали, что работу рекомендовать нельзя. Началось голосование. Работу все-таки решили рекомендовать с доработкой, но перевес был мизерным, по-моему, в один голос. Я была на волосок от гибели. Это заседание длилось много часов. Помню после него я пола в парк Трубецкий и ревела несколько часов. Благодаря выступлению Тихомирова, Я поняла, что без руководителя работу мне не исправить. Надо было что-то делать.
Помощь Елена Геннадьевны Черношовой
И я решилась. Я попросила о помощи Е.Г. Чернышову. И она согласилась взвалить на себя эту нагрузку. С того момента как я отправила Елене Геннадьевне свой опус, она и стала моим научным руководителем. Она внимательно вычитала работу, все места с грубейшими нарушениями выделила, к роме того, предложила другую структуру. Н помню деталей, но после переработки под руководством Елены Геннадьевны, работу к защите рекомендовали. Так она спасла и меня, и авторитет Леонида Макаровича, которому  к концу моего  3 курс было уже 88 лет, он плохо себя чувствовал и, конечно, был не в состоянии вчитываться  в написанное мной.
Елена Геннадьевна помогла мне составить текст автореферата. Сейчас честно могу сказать, что моя защита – полностью заслуга Е.Г. Чернышовой. Она показала, что настоящий профессионал способен даже самую никчемную работу переработать так, что она будет достойна защиты….
Защита моя состоялась в 2011,  диплома надо было жать  примерно год и этот год мне рекомендовали быть в зоне доступа, чтобы если возникнут какие-то вопросы,  я могла незамедлительно явиться в ВАК. Так я осталась в Москве еще на год.
Выселение из общежития
 В общежитии мне отказали. В этом свою весьма низкую роль сыграл господин  Коновалов – ученик Леонида Макаровича. Как-то я встретила его по дороге к метро, он жил на улице Анохина, он спросил, как у меня дела, я честно и откровенно все рассказала, ибо наивно полагала, что он интересуется моей судьбой, так как я аспирантка Леонида Макаровича, из благодарности к своему учителю. До сих пор не понимаю, что руководило Коноваловым. Надеюсь, что просто административный долг, и он решил пресечь такие наивные рассказы о том, что в общежитии можно остаться нелегально.
На следующий же день меня вызвала к себе комендант и сказала, что дает мне недельный срок для выселения она сказала, что это его требование. Так мне пришлось срочно искать жилье. И я нашла. Это был следующий круг ада. Год я прожила в  общежитии АН, где целым этажом заведовал китаец ЛИ, сдававший комнаты всем подряд на каких-то кошмарных условиях. Я заселилась в комнату,  внесла плату  - 15 000. Деньги тогда немалые. И через неделю ко мне подселили девушку, с которой взяли столько же. Это был просто ад. Идти некуда. Жаловаться некому. При этом я работала в школе. Я дотянула до конца мая, ибо надо было закончить год. Но только Богу известно, сколько здоровья я потеряла тогда…
Получение диплома
Диплом я получила. Помню этот момент. Был солнечный день. Я шла по Пироговской и чувствовала легкую радость. Главные эмоции были уже испытаны – это сама защита. Мне тогда, кроме Елены Геннадьевны, очень помогла Анастасия Георгиевна Гачева, она согласилась быть моим оппонентом и написала хороший отзыв на работу, не потому что работа хороша, а потому что есть такие ученые,  которые в любом труде способны найти то, за что можно похвалить исследователя. Я никогда не забуду день своей защиты. Когда я стояла за кафедрой и произносила положенное слово, я перестала видеть лица. Аудитория небольшая. Думала это от волнения. Однако позже поняла, что за один день мое зрение с идеального снизилось до минус трех.
Моя аспирантура – это колоссальная школа для меня. И не только  научная. Это школа жизни, которая очень многому меня научила. Способствовала моему запоздалому взрослению, от которого дома я была ограждена.
Затем после получения диплома, было мое возращение домой, в родной Брест, однако диплом мой, полученный в России, мне предложили подтвердить в АН Беларуси. Возможно, процедура эта была бы несложной, и сейчас я думаю, что, наверное, формальной, но так дорого мне обошлось его обретение, что я почувствовала себя глубоко оскорбленной и отказалась от этой процедуры. Искала работу. Не нашла. Попала в больницу с диагнозом микро инсульт, который,  впрочем,  не подтвердился, моя доктор мне сказала, что мое заболевание имеет иную природу, что в их отделение меня положили ошибочно. Рекомендовала мне «серьезно пересмотреть соотношение труда и отдыха  в своей жизни»… Моя подруга Аня предложила мне тогда снова вернуться в Москву. Я знала, что там без работы я не останусь. И я снова отправилась в белокаменную.
С тех пор так и живу и работаю в Москве, а точнее, последних 6 лет, в Подмосковном городе Королёве.  На этом я хочу закончить эту главу моей жизни.
Следующую часть стоило бы назвать « В людях», и, возможно, однажды я ее напишу.