Человек

Еуфимиянъ же слышавъ се, тече къ человеку Божию и, пришьдъ, глагола къ нему, и не бе гласа от него уже, и открывъ лице его, виде свьтящеся, яко ангелу, и дьржаща харътию въ руце. Еуфимиянъ же хоте възьмъ харътию видети, чьто есть написано въ неи, онъ же не пусти ея.

___

Летом парк хранил мороз января и зимой — теплоту июля. Так и Алексей хранил молчание от начала года до его конца, сидя у входа в метро. Всякий знал, что Алексей занимал ступеньку не один год, что на неё не падал снег и что она всегда была укрыта от солнца тенью, что на ней одной во всём городе было так чисто, что упавшее на ступень яблоко казалось чище, когда его поднимали.

Прохожие оставляли еду рядом с Алексеем, потому что знали, что он никогда не встаёт и не ходит за едой. Никогда, однако, не видели, чтобы он обращал на еду хотя толику внимания.

Его подслеповатые лучистые глаза всегда смотрели вверх, редко моргая. Один глаз был голубой, другой глаз был зелёный. В его глазах нельзя было прочитать мысли.

Иной человек иногда подходил к Алексею и спрашивал:
— Сколько вы здесь сидите?
— Я не ел вчера, — беззвучно произносили губы Алексея, чувствуя, что в произносимом не было смысла.
— Как вас зовут? — снова спрашивал иной человек.
— Мне семьдесят три, следовательно, десять лет, — Алексей не обращал внимания на иного человека.
— Боже, ну и параша, — заключал иной человек и уходил. Он не осознавая, что говорил только что с немым и сам вкладывал слова в движения губ, обращённые не к нему.

Однажды Алексей исчез. В тот день было солнечно, чисто и как-то нерадостно. Ушёл кто-то, кто никогда не просил ничего, не лгал ничего, не давал и не брал ничего, не возмущал и не успокаивал, о чём-то думал и всегда красноречиво молчал, разгоняя лучистыми глазами и нарушая наружный шум народа.