Расщелина Глава 15

ЛОВУШКА

Стоя у подножья подернутого мхами холма, скальным выступом возвышавшегося над всей тайгой, Павел задумчиво всматривался в заросшие склоны, словно оценивая его величие и силу. Наверное, так же, перед восхождением, покорители вершин охватывают взглядом горы. Подошедший чуть позже, Игнат, вывел его из состояния застывшего наблюдателя.

— Ну, что сказать; на черепаху похож, гляди как мхами затянуло. Жизнь камня не нашими годами измеряется. Ему века — нам минута…

— А ты, Игнат, почти философ; вон как про его жизнь заметил, — улыбнулся, оборачиваясь, Павел.

— На мой взгляд; их путь, укрытый долгими веками молчания, лишь сон. То не жизнь вовсе, а так, окаменелость одна.

— Ну вот, дошли… — Тихо произнес Павел, опершись спиной о серый ствол осины, стоявшей у подножия увала.

— Тогда передохни, а дальше, как решили, пойдешь один. Я здесь покараулю, чтобы не помешали, мне так сподручней будет. С остальным сам управишься. Если что окликнешь, поди недалече будешь.

Павел кивнул, соглашаясь.

— Спасибо, Игнат! Тут рядом, скоро вернусь. Нам еще до темноты выйти нужно; в балке ночью тоскливо; по другую сторону валуна — топь, только выпь и говорит с лесом.

Поправив вещмешок, Павел вскинул ружье и осторожным, но скорым шагом, устремился вверх по увалу, к истокам памяти о Марии, которую как бессменный часовой, хранил старый холм.

Бывалый охотник, мышью шмыгнул под широкий, мшистый уступ камней, укрытых гнилью трухлявых осин. Притаился, стал ждать. Слегка прикрыв кепкой глаза, он выставил на обзор лукавому лешему лишь кучерявую, черную бороду, ничуть не роднившуюся ухоженным видом с косматым творением соглядатая тайги.

Баюкая тишиной, прошмыгнуло время. Игната встревожил, далеко разнесшийся по лесу, хруст ветви, который мог исходить от неосторожно, без опаски, крадущегося зверя. И впрямь, так бы и утвердился мыслью охотник, не будь поблизости преследователей, которые по неосторожности и нашуметь могли. Вслушался, внимательно оглядывая округу. В проеме между стволами, пробитых солнцем, дальних сосен, мелькнули едва различимые тени. Замерли на минуту. Взгляд опытного таежника уловил застывшие столбиками фигуры, в ожидании шума или шороха: «Вот и объявились. Скоро, однако, Фома дорожку подсветил, — убедился в своих подозрениях Игнат. — Случайному человеку здесь делать нечего, выходит выследили мальчишку. Ну да ладно, за это, мы еще с виновником перетолкуем».

Сквозь частокол ветвей и сухостоя, обильно сбившихся к краю уступа, Игнат все же имел возможность скрытно наблюдать за недоброжелателями. Оба были вооружены и, осторожно ступая по склону, несли ружья не за плечами, а на изготовку, словно скрадывая жертву.

«Известное дело; на Павла охота — эти за чужим пришли», — продолжал размышлять Игнат, не упуская дерзкую парочку из вида. С утра, в оба ствола он зарядил пули; мало ли, Томильская балка, все же. О ней, в пути, Павел не раз тревожно отзывался; а тут люди… Щелкнув затвором, перезарядил на мелкую дробь; негоже после с совестью рядить. Ежели с недобрым намерением пришли, то и дробь, в самый раз будет. Оно и наперед наука. Не зверье все же, хотя знал Игнат, по опыту, что и в человеке при жизни может всякая перемена произойти. От страха ли, безысходности или нищеты, что в теперешнее смутное время, всюду возможны. Тайга, она прозорливее всякого; тут если слаб духом, или замыслил недоброе, то лучше в лес не ходи…

Однако замысел Игната провалился; ему не представилась возможность захватить крадущихся по следу, злоумышленников. Неожиданно для него, преследователи обошли валун с другой стороны и вышли на ту же тропу, по которой поднялся на холм Павел, минуя место его засады. Следом идти было опасно; Игнату совсем не хотелось, на глазах у юноши, устраивать перестрелку с неизвестным исходом. С холма спуск один; мимо его скромного и надежного укрытия им все одно не пройти. Вот и решил Игнат, без лишнего шума, в засаде ждать их возвращения, оставив тем самым, Павла один на один с озлобленным и алчным родственником. Жалел, что сейчас не с ним и не может помочь. Понимал; тяжело парню придется там, наверху, но надеялся, что обойдется без насилия и Павел даст ему возможность, выиграв время, ослабить бдительность грабителей и застать их врасплох. Он все же не раскрыт, а значит и необезврежен. Окончательно поборов в себе всякое, отчаянное стремление, любой ценой прийти на помощь, Игнат решил использовать маленькую хитрость, а ее только выдержка питает.

Без особого труда отыскал Павел могилу бабушки, о которой говорила мать. Оставалось поклониться святому месту и с благодарностью принять ее дар. Здесь настигла Марию кара Расщелины хранящей священную силу вселенской энергии, знания исцеления души человеческой и обретения Божественной любви. От этого тайного, природного места силы теперь и его судьба во многом зависима.

Вершина огромного холма, одним боком прижатого к полуразрушенной скале, поросшей мелким, кривым осинником, открыла Павлу удивительный простор тайги, покорно стелившийся к его ногам. В лицо пахнул свежий, верховой ветер. В низинах балки, его аромат был совсем иным; он хранил запах ночной прели от погнивших стволов, укрытых мхами. Там настораживал пугающий сумрак болота, откуда доносился тихий шелест ручья. А здесь; дыхание леса и вольность ветра, с натиском ворвавшиеся в душу, вздыбили мягкие вихры волос, одурманили запахом ожившей тайги, осветив лицо лучистым светом стоявшего в зените солнца.

Павел не сразу приметил, косивший на бок, но стойко хранивший суть своего предназначения, слабый, полу-трухлявый крест. Будучи подвергнут влиянию времени и непогод, он сумел донести людям святость особого места, невольно связующего с прошлым, перед которым всегда стоишь, склонив голову. В минуты тихого, общения с былым, в сознании Павла вновь ожили картины уводящие его воображение во владения Расщелины, чья сила, ощущалась им даже сейчас:

«Напуганная произошедшим и, в то же время, благодарная судьбе, давшей ей возможность жить, дышать и чувствовать себя в безопасности, пусть в этой, мрачной, но обитаемой пещере, Мария стала понемногу приходить в себя. Чувствуя безвыходность положения, она готова была начать диалог с неведомым незнакомцем, остававшимся долгое время в тени. Слабый отсвет, маячивший в отдалении, едва выхватывал часть тусклого пещерного пространства скалы, погруженного во мрак подземелья. Неотвратимой волею судьбы, уготовано было оказаться этой женщине в столь беспомощной и непредсказуемой ситуации. Тревога ни на минуту не покидала ее, но мирясь с участью пленницы не способной защитить себя иначе, чем быть покорной, она ждала…

— Сейчас у меня нет имени, я отшельник, давно оставивший мир людей, в силу сложившегося во мне миропонимания и неприятия человеческой морали, — прозвучало из тьмы, гулким внятным эхом, донося до сознания Марии начало столь необычного общения. — Если Вы, сударыня, соизволите продолжить говорить, то я буду к Вашим услугам. В противном случае, удалюсь и дам Вам возможность, без волнений принять уют и разделить со мной благость скромного жилища.

— Где я?.. Кто Вы?.. Почему я здесь? — хрипло, с неуверенностью в голосе, спросила Мария.

— За очень долгий период одинокого пребывания в затворничестве, — спокойно и внятно говорил человек, во власти которого она находилась, — я уж было усомнился в реальности бытия, но всегда чувствовал себя ответственным за душу свою, коснувшуюся Божественной благодати, что снизошла ко мне, во времена, давно ушедшие в лета. К Вам судьба также оказалась благосклонна. Я позволю себе так выразиться, в силу обстоятельств случившегося. Постараюсь успокоить Вас, потому как волноваться нет надобности. Вы в полной безопасности. Я позабочусь о своей гостье подобающим образом. Этот грот, довольно просторный и скрытый. Он обитаем лишь мной. Сейчас Вы находитесь в моих владениях, позвольте мне так выражаться, и как гостеприимный хозяин, я готов служить Вам, сударыня.

— Почему Вы называете меня так странно?

— В обществе, в котором я воспитывался, обращение к дамам было только таким. Если позволите, я стану называть Вас по имени. Как Вы себя чувствуете?

Мария представилась, всматриваясь в полумрак окружавшего ее пространства. С трудом веря в происходящее с ней, постаралась собраться с мыслями и успокоить хозяина странного подземного ущелья. Однако, она до конца не понимала; где находится и, что произошло с ней после падения со скалы.

— Я не хотел бы утруждать Вас, Мария, своим рассказом; боюсь он покажется долгим и утомительным сейчас. С Вашего позволения, отложу эти повествования на потом. Солнце клонится к закату. Мне необходимо приготовить ужин, а Вы отдыхайте и набирайтесь сил. От Вас зависит увидеть и узнать большее… Прошу простить меня.

Странный и добрый хозяин грота раскланялся и, шурша одеждами, удалился. Марию вновь окутала тревожная тишина и полумрак. Лишь где-то там, в невидимом отдалении, у входа в странную пещеру, потрескивал углями костер, немного успокаивая уставшую женщину».

Неожиданный крик потревоженной птицы прервал воспоминания Павла.

— Аха-ка… уу, аха-ка… ууу, аха-ка… ууу, — простуженно-глухо прохрипела болотная выпь, оставаясь невидимой, среди молчаливого окружения леса.

Таинственно шурша листвой, по-змеиному тихо, наползала из-за спины тревога, словно вовсе не ждал его у подножия горы надежный и верный друг, а он один среди тайги невольно подвергает себя большой опасности, исходящей то-ли от валуна, то-ли от неухоженной могилы Марии. Редок здесь гость, странен его приход и тревожен. Словно духи болота, видят и говорят с духами леса, не дают порушить обетованный покой седого, мшистого холма: «Кто здесь? Кто здесь? Кто здесь?» — Буд-то спрашивали они голосом встревоженной птицы. Недобрые предчувствия, передававшиеся Павлу через этот крик, мурашками проникали внутрь и волновали душу. Где-то здесь, рядом, был тайник. Однако, сдвинувший седые брови холм, не желал уступать и отдавать свое, не желал обнажать тайну, знавшую руки Марии, повелительницы золотых самородков, которые являлись вечными хранителями доброй памяти Расщелины.

Сбросив наваждения, мешавшие Павлу сосредоточиться, повергая в глубокие раздумья, он отошел в сторону от могилы; левее, как и велела мать — осмотрелся. Тихо и неспешно оживала тайга, вдыхая полной грудью свежий аромат рвущейся к солнцу зелени. Вкруг обнажили себя голые корневища кустарника, изо всех сил пытавшегося удержаться на уступе скалы; не пасть вниз и не разбиться, лишив себя жизни. У каменного откоса сосна, корявая и кривая в основании ствола; та самая, про которую говорила мать. Позже, словно одумавшись, сосна исправляла себя и, чувствуя природную силу, распрямляла вершину, уходя ровным стволом к свету.

Обвитый по краям, корявыми жилами корней, камень, Павел, поначалу не приметил, но неким чувством все же усмотрел, сокрытый мхами, овал глыбы. Содрал сапогом липкую зелень; понял — это тот самый валун. Пришлось повозиться. Вогнав под него крепкий сук, способный выворотить тяжелый кругляк, ему удалось отодвинуть камень и обнажить, наследственный дар, ради которого он пришел сюда.

Истлевшая от влаги гниль сукна, оборачивала плотными слоями содержимое пакета, туго перетянутого жгутом, теперь уже ломким и потерявшим, от времени, свою прочность. Сверток едва ли не рассыпался в руках Павла. Убрав лишнее, в его ладонях оказалось золото. Он впервые видел его. В отличие от всего прочего, оно хранило себя в том содержании и формах, какие даровала ему природа, ни на толику, не изменив торжествующей сути драгоценного металла, высшей данностью уготованного жить в веках…

Малый камень, был размером, чуть больше перепелиного яйца; слегка приплюснут, с неровными и щербатыми краями. Второй, его «Старший братишка», как хотелось назвать его Павлу, глядя на смуглые овалы камня, имел вид двух сросшихся картофелин, среднего размера и был значительно тяжелее своего «Младшего брата», уступавшего ему в блеске, и величии: «На диво, красавцы; особенно сросток», — подумал Павел, разглаживая ладонями самородки. — Такие и карман оттянут».

Наслаждаясь редким, неведомым блеском, золотых камней, Павел, в какое-то мгновение, словно очнулся от колдовского притяжения благородного металла. До слуха неожиданно донесся, разорвавший тишину хруст сломанной ветви и, в душу проник холод, велящий быть начеку. Не успев прислушаться, Павел инстинктивно обернулся; было по-прежнему тихо и шум, исходивший от леса, прекратился, усыпляя ростки зарождавшейся тревоги, грозивший обрушиться на него нежданным бременем неисполненного долга. Тревожное предчувствие уже толкало его в спину: «Где там Игнат? Лучше бы он взял его с собой, ведь он все знает; к чему было устраивать, никому не нужную, браваду с золотом. Идти одному, зачем?»

Наскоро замотав сросток в полуистлевший остаток холста, Павел сунул его обратно и, надежно прикрыв валуном, запорошил камень листьями и хвоей. Положил «Младшего братишку» в карман и, подойдя к могиле Марии, хотел уж было попрощаться, но за спиной что-то звонко клацнуло. Павел спешно обернулся.

Издали, в его сторону, выставились холодные стволы ружья. Чуть ниже, по склону, стоял отец, хищно смотревший на сына, как на загнанную, застигнутую врасплох жертву, осмелившуюся так дерзко пренебречь волей родителя, завладев золотом, к которому он рвался всю свою жизнь.

Шершень, обойдя Павла со стороны, продолжал бесцеремонно и спокойно, наводить стволы. Ружье Павла так и осталось стоять у корявой сосны. Неожиданно застигнутый врасплох, юноша, чуточку растерялся. Никак не мог понять Павел; откуда взялись эти двое? «Походило на то, что они, все это время, шли следом за ним и, так просто выследили его. Но ведь он не один; там внизу, оставался в укрытии Игнат, опытный и бывалый охотник, доверенное лицо самого Крутоярова, — быстро соображал Павел. — Как же он мог допустить такое? Почему позволил этим гадам, вот так просто захватить, взять с самородком в кармане. Неужели он подвел его? Или хитрит Игнат?.. Ведь они оговорили ситуацию на случай появления этих двоих. И что же теперь? Что произошло? Почему он не задержал их там, внизу или, хотя бы, не выстрелил, дав ему знать?»

Что-то не вязалось в подозрениях и выводах. Павел замер в напряженном ожидании; кроме их двоих на холме более никого не было. Теряясь в догадках, он выжидающе смотрел на отца.

— Ну, что, ребенок, попался все-таки! Знал я, что умом ты слаб и сам приведешь куда мне надо. А то ишь чего удумал; против отца идти. С мамашей своей заодно; она поди и надоумила? Все теперь расскажешь и покажешь, не то изведу вашу никудышную породу, под корень, как сорняк, вырву… — Грозился Василий, словно отчитывая сына за проступок, — Смотри, Шершень, да он здесь не с пустыми руками. Стоило иначе в такую даль тащиться.

— Ты, Василий, за ружьем его присмотри, а то второй где-то здесь трется, не помешал бы.

Выражая негодование, Шершень подошел ближе.

— Ну и зачем ты здесь? Отца обижаешь, делиться по-доброму не хочешь; ни девкой, ни золотом. Для Аньки стараешься или себе сладкую жизнь устроить решил? Ты не молчи, говори… Делиться надо, юноша, нехорошо так неуважительно к отцу относиться, — извернувшись Шершень, с силой ударил парня кулаком в живот.

Стало до жути больно дышать и Павел присел, хватая воздух губами.

— Отцу твоему особенно обидно; сын все забрал и ни слова. В тайгу сбежал. Так не делают. Что скажешь, пацан? Добром не отдашь, бить буду…

Павел молчал, пытаясь восстановить дыхание. Шершень, не церемонясь, ухватил его за шиворот и силой поставил на ноги.

— Карманы выворачивай, — заорал он, — не то штаны сниму и заберу все сам, — Шершень свирепо уставился на Павла, готовый сейчас же наброситься или спустить оба курка сразу, столь нетерпеливы были его желания.

Василий выжидающе уставился на сына.

— Чего вам надо? Я на могилу бабушки пришел, мать просила, — Павел с волнением держал руку в кармане. Малый самородок был с ним и избавиться от него незаметно, не было никакой возможности.

— Руки подними и не вздумай дергаться, а то прикладом схлопочешь! Здесь тебе никто не поможет!

Павел поднял руки, оставив камень в кармане. Шершень достал его сразу же. Показал на ладони Василию.

— И это все? — завопил тот, подбегая и замахиваясь кулаком.

— Погоди, Василий, успеешь еще! — остановил его Шершень, — он мне сейчас все расскажет, я умею языки развязывать.

— Забирайте, у меня ничего больше нет. Это мне от матери досталось.

Шершень продолжал требовательно и грозно смотреть в упор на Павла.

— Где остальное золото? Ты, юнец, очень пожалеешь, если сейчас не скажешь мне. А пока ты будешь здесь, на привязи, подыхать голодной смертью, я в городе Анькой займусь. Девка она покладистая, а если тебя живым увидеть захочет, то на все согласится.

— Отпустите меня, взяли свое, чего вам еще от меня нужно? — сделав попытку высвободиться, Павел понял, что сделать это не удастся.

— Скажешь по-хорошему, отпущу; слово даю. Тиранить не стану. И про Анну не вспомню — твоя будет. Делай выбор, не то сам решать стану.

Павел зло смотрел на ненавистного Шершня. Его трясло от безысходности и гнева.

— Василий, — обратился Шершень, не сводя глаз с неподатливого парня, — обшарь тут все. Место должно быть, откуда он этот камень взял.

Напарник, подобно ищейке, бросился исполнять указание.

— Ничего, главное он в наших руках, теперь я его дожму! — продолжал грозиться Шершень.

— Поостеречься надо, с ним второй был. Пальнет еще? — беспокоился Василий, осматривая прилегавший к холму кустарник.

— Где напарник, говори? — повысил голос Шершень, продолжая шарить глазами по сторонам.

Павел упорно молчал, соображая: «Ну вот они сами же, все и сказали. Выходит, побаиваются Игната. Значит не обнаружил он себя, выжидает. Вот и славно, надо время тянуть. Он непременно что-то готовит», — Павел незаметно, с облегчением, выдохнул.

Хоть и больно было видеть ему, как сверток со «Старшим братишкой» в руках отца оказался, но делать было нечего. То, чего так опасалась мать — свершилось; оба золотых самородка оказались в грязных руках Василия.

— Ты за что мать убил? — Так вот просто и неожиданно, с ненавистью и укором, бросил в лицо ликовавшего отца, Павел.

Не ждал неожиданного упрека Василий, смутился даже.

— Не трогал я ее и не убивал вовсе, — отмахнулся, оправдываясь, — сама дом запалила, а золото это мне принадлежит. Я к нему всю жизнь шел и ты, мне не указ; молчи лучше, не то Шершень тебя успокоит.

Сунув сросток себе в карман, Василий подошел к напарнику.

— Думаю большего нам здесь не взять. Он знает и другое, но сразу не скажет.

— У меня скажет, а нет, то здесь останется, — коротко и сурово заявил Шершень.

— Оставь пока, свое взяли и ладно. Нам из балки до ночи выбраться надо. И не забывай, что напарник его где-то здесь. Как бы не устроил пакость какую; стрельбы нам сейчас только не хватает.

— Ну тогда, вяжем его и уходим, — согласился Шершень. — Выберемся, там на хуторе, и дожмем.

С холма все спустились благополучно, однако, на этот раз, под пристальным надзором Игната. Обойдя сырую лощину, вышли на сухую поляну, где по окраине, молодыми березами, белел подлесок. Заговорили.

— Ты то Васька, видать не знаток, а вот мне приходилось, одну суку на кол сажать, — Шершень специально говорил в голос, громко, чтобы до испуганного пацана, сказанное им доходило лучше.

— Как это? — Василий озадаченно шел следом за связанным по рукам Павлом.

— А что? Пусть твой юнец соображает пока. Одумается, все про золото скажет, может и отпущу. А нет, то на кол; я слово свое держу. Если не веришь, Сидора спроси; он меня знает…

Павла абсолютно не пугал бред озлобленного, Шершня. Он знал, был просто убежден в том, что где-то рядом Игнат, который непременно поможет ему. Он в него верит. Иначе и быть не может. Надежда придавала силы, вселяла уверенность и ослабляла любую хамскую выходку бандитов. Павел знал; вот-вот начнется карусель…

— И ты, Василий, не упрашивай. Я тебя в дело не для того брал. Вон, Сидор, тот всегда в согласии был, не перечил. Теперь и ты не зли или уговор забыл? На золоте стоим; вон они самородки, карман тянут. И за другое мне твой отпрыск тоже все скажет.

— Да я разве же против, но не свирепствуй так. Дай мне с ним поговорить. Скажет, куда ему деваться, — пытался сгладить накал Василий.

— Валяй, только учти; я долго ждать не буду.

— Не время нам, Шершень, раздоры устраивать, да на мушке у его приятеля сидеть. Вот где он, скажи мне, где? Уходить надо, уходить поскорее из этого леса. Он темноты дожидается и каюк нам; идет где-то сзади, а может и спереди, момента ждет, сволочь.

— Не трусь, у нас три ствола против одного. Оставит он свою затею, не дурной же — под пули лезть.

Павел чувствовал, что его отец в чем-то прав, наверное, так оно и будет. Поэтому старался идти медленно, то и дело спотыкаясь и заваливаясь на бок. Ссылаясь на связанные руки, он подолгу возился, прежде чем подняться, но каждый раз, получая тычок прикладом в спину, вынужден был двигаться дальше.