Хождение

 
«Великие кажутся нам великими лишь
потому, что мы сами стоим на коленях.»
                К. Маркс


Палуба дрожала под ногами мелкой, частой дрожью. Корабль на подводных крыльях набирал скорость в готовности стать на крыло, опираясь на твердь воды. Двигатели наращивали обороты, форсируя всю мощь в ожидании момента выхода на крейсерскую скорость. А пока надсадные усилия мотора и желание скорее освободиться от растущего давления в цилиндрах двигателя передавались всему кораблю. Из двух небольших труб вылетал струёй вертикально вверх чёрный дым и, постепенно и низко стелясь над водой, не спешно отлетал к удаляющемуся причалу.
Я стоял на корме, и ступни вибрировали, поглощая частую палубную дрожь, которая мелкой зыбью постепенно поднималась, затухая по мере движения от ступней вверх, растворяясь в теле и потом неожиданно вновь возникая в голове. Но это уже не было механической дрожью судна. Казалось, что мозг дрожит сам по себе в своем ритме и частоте, которые, по счастью, не совпадали с частотой колебаний корабля. Если бы они совпали, то наверняка попали в резонанс и тогда уж точно голова бы лопнула. И разлетелась бы не столько от механических вибраций, а скорее от массивного, плотного наплыва мыслей, возникавших и пролетавших бурным потоком в голове.
Гипотезы не поспевали за гаммой эмоций и чувств, которые вспыхивали и проносились в душе с такой скоростью и в таком количестве, что я не успевал дать всем им оценку, ощутить и осмыслить. Сердце колотилось учащённо, пытаясь догнать бурление кипучих переживаний и нешуточных страстей. Казалось, оно торопится, спешит не отстать от набирающего обороты двигателя корабля.
Внезапно по щеке скатилась слеза и я смущённо украдкой смахнул её, бегло окинув боковым взором стоящих рядом пассажиров, стесняясь возможной реакции на такие сантименты.
Чтобы отвлечься от накативших волнений, надо было на чем-то сосредоточиться. И я стал в поисках подспорья мурлыкать старую песенку «Как провожают пароходы…», подходящую моменту. И следом подумалось о том, что вот уж воистину – корабли провожают совсем не так, как поезда. Возьмём вокзал, к примеру. Ну, пробежал за окном по перрону самый энергичный из провожающих, промелькнув коротким взмахом руки и натянутой улыбкой на запыхавшемся лице. А потом пассажиры начинают суетливо устраиваться, раскладывая вещи, доставая варёные яйца и котлеты, распространяя запах снеди по всему вагону, будто их долго не кормили и единственная возможность утолить голод – это вот так, сразу после отхода поезда налопаться всласть в отместку или на зависть тем, кто провожал. Похоже, что именно эти оставшиеся на перроне не давали уехавшим наесться, или наоборот – упрямо сами сидели на строгой диете и теперь с радостью провожали отъезжающих в надежде поскорее вернуться домой и тоже с наслаждением утолить голод.
В порту совсем другое дело. Вот корабль, даже тот, что на подводных крыльях, плавно отчаливает от пристани – и между отплывающими (и тут сравните мелодию слов «я отчаливаю» и «я отъезжаю», – это же две разные песни!) – и провожающими медленно, не суетливо образуется тёмное пространство между корпусом корабля и стеной причала. Далеко внизу, как в бездонной пропасти ущелья, начинает смутно проявляться лихорадочно и хаотично колеблющееся нечто. И только через некоторое время это нечто в потоке врывающегося света оказывается водой – вначале черной, едва узнаваемой; и по мере того, как плавно растёт расстояние, и вода постепенно насыщается светом, преображается из глубокой черноты в зеленовато-коричневатую жидкость, вспенивающуюся и бурлящую от набирающих обороты винтов корабля.
Отплывающие спокойно стоят вдоль борта и на корме, между ними и провожающими медленно увеличивается расстояние до самого последнего момента, пока корма нехотя, до предела оттягивая момент расставания, не оторвётся от причала, расставаясь с портом приписки корабля, уходящего в плавание.
Берег и причал медленно отходили вдаль. Создавалось впечатление, что уплывает земля, а не корабль и только дребезжание, вибрация и покачивание на волнах говорили об обратном.
Пассажиры без суеты начинали расходиться, вторя неспешному уходу провожающих. И те и другие уже переставали различать друг друга. Обычно первыми заканчивают сцену проводов, покидая причал, оставшиеся на берегу, а на отплывающем корабле спешить некуда.
В этот раз на удаляющемся причале остались два человека, и я долго за ними наблюдал, всматриваясь вдаль. Удивительна была та чёткость, с которой удавалось различить маму и папу на таком расстоянии. Видимо, накатившая слеза создала эффект линзы и придала бо;льшую зоркость взгляду. Скорее всего родители уже не могли разглядеть одинокую фигуру на поднявшейся над водой кормой. Корабль встал на крылья и скорее летел, чем плыл. Вибрация почти утихла и форсажный гул двигателя перешел в ровное и приятное урчание.
Водный лайнер мчал меня не просто в другой город, он переносил в другую жизнь. Это осознание пришло с такой отчетливо кристальной ясностью, что сердце в груди сжалось от волнения и трепета ожидания неизведанного, неясного и тревожного, как всё новое. Прижавшиеся друг к друг родители тоже это понимали и старались сохранить эхо уходящего этапа жизни, пытаясь разглядеть сына вдали или просто догадаться, что видят, ощущая неразрывную нить. Близость с родителями сохранится на всю жизнь, но это будет уже другая, иной категории связь, постоянная даже на больших расстояниях общность.
Несмотря на то, что мы уже друг друга не могли различить, я знал, что на удаляющейся белой полоске, ставшей совсем узкой причальной стенке, едва заметно возвышающейся над гладью реки, по прежнему стоят два самых родных мне человека, и они не сомневались, что сын всё еще смотрит на них так же, как они смотрели на ставший маленьким, летящий вдалеке корабль. Нас продолжал связывать невидимый духовный канал, который сохранится на всю оставшуюся жизнь. Позже мы иногда не виделись годами, но всегда чувствовали друг друга и слышали без слов.
Прошло 40 лет. За это время в моей жизни было много дорог, но этот переход, отплытие во взрослую жизнь запомнились навсегда – ярким, щемящим следом на сердце остались две одинокие фигуры на опустевшем причале родительского дома.
И ещё врезались в память брызги воды от крыльев корабля, которые залетали на корму сбоку. Эти брызги не пугали и не гнали в салон с мягкими, удобными самолётными креслами. Необычно и странно, что эти капли не будили, не отрезвляли, а наоборот уносили в иное измерение, погружая в гипноз, видения, размывая границы реальности в сознании, когда растворяешься во времени и пространстве и перестаёшь себя ощущать. Не существуют, размыты все рамки и только в глубине души маяком вспыхивает ярким светом звезды импульс – аз есмь.


Прошло 40 лет… Вспомнилось, как тогда, на палубе абсолютно неожиданно возник вопрос, который потом не давал покоя много лет: «Спасённый из воды Моше 40 лет водил иудеев по пустыне. Почему именно 40, а не 33 или 45?». Тогда этот вопрос возник во мне в пограничный момент перехода из яви в другую реальность, когда капли воды на лице, обдуваемые ветром, как ни странно, перестали ощущаться. Перед глазами внезапно проявилась, возникла пустынная земля и дорога, ведущая к поросшему редким, жиденьким кустарником бугру, очерчивающему плавной дугой горизонт. Всё виделось и ощущалось абсолютно живой реальностью. 
Совершался медленный, монотонный переход в группе людей. За спиной была дорога, по которой они пришли, слегка вьющаяся, обходя невысокие возвышенности бескрайней равнины. А вот здесь, перед ними, она не обходила холм, а взбиралась вверх – на вершину невысокой горки и странникам предстоял не очень крутой, но длительный и изматывающий подъем. Это в начале перехода, когда много сил и энергичного задора, такие подъемы были как забава – бодренько поднялся и весело сбежал, мельком оглянув однообразные окрестности, не задерживаясь на вершине.
Но вот с годами долгих, непрерывных, полных лишений странствий без остановок и отдыха даже такие незначительные возвышенности становились неприятными и вызывали вместо привычного раньше воодушевления и соперничества, любопытства и интереса – раздражение, апатию и становившийся навязчивым вопрос: «Зачем?».
Поднявшая с привычного, насиженного места высокая цель и ощущение сопричастности чему-то великому и возвышенному затуманились в ежедневном преодолении мелких и крупных, но многочисленных и не прекращающихся бытовых проблем, заботе о хлебе и крове. И так на протяжении уже 39 лет. И где она мечта – Земля Обетованная?
Все больше чувствовалось и становилось яснее, что подобные ощущения и безответный главный вопрос присутствует в той или иной степени остроты у каждого в их растянувшейся цепочкой, напоминающей жиденькую колонну, группе. За исключением, пожалуй, одного – медленно идущего во главе группы мужчины преклонных лет. Казалось, что этот седой бородатый старик точно знает ответ на вопрос: «Зачем?». Наверняка он знал ответ и на вопрос: «Куда?» – и ведал, где она находится, эта вожделенная Земля, мечта о которой побудила предков много лет назад на исход из Египта. А если бы не знал, то зачем бы они за ним шли столько лет?
Возможно, ответ знали и ушедшие предки? Вероятно, они даже понимали в каком направлении двигаться и где оно счастье. «Может быть, может быть…», – прозвучало в такт размеренным шагам в глубине сознания. За время похода многие уже умерли и из тех, кто вышел из исходной точки в начале пути, на этот момент остались единицы. Они брели в конце группы, опираясь на посохи-палки или поддерживаемые более молодыми соплеменниками. Эти старики, изнуренные длинной и трудной дорогой, шли молча, и во время стоянок также были немногословны. Молодежь все чаще и чаще пыталась получить от них ответ о конечном пункте их путешествия и о том, когда же, наконец, они придут.
Конечно же, они все знали общую задекларированную цель – прийти в землю необыкновенную и обещанную им для счастливой жизни; и что они избранный народ, которому именно и предназначается эта земля, дарующая свободную, сытную жизнь. И после многих лет лишений и странствований заживут они там счастливо, как в раю. Но со временем молодым все больше и сильнее хотелось понять – где раскинулась эта земля, как именно она выглядит. Как они узнают, что пришли или хотя бы приближаются?
Все эти годы их окружал унылый не меняющийся годами пейзаж долины Эсхол. Прекрасным воспоминанием остался позади Оазис Кадеса и возникло даже предположение, что покинутый дом, а может быть оазис и были той самой вожделенной Землей благоденствия. Но нет и нет! Невозможно измерить обетованную землю лишь количеством воды и фиников.
Несколько раз они выходили на обширные земли, которые были и плодородны и красивы, но заняты другими племенами, например, народом хананейским, который им якобы Бог предписывал уничтожить полностью. За что? За то, что живут вольно и хорошо, а Бог считает, что они его не слишком почитают и уж очень свободны?! Но возможно ли счастливо обживаться на крови и начинать новую жизнь с убийства? Какая ж это Земля Обетованная и какая может быть там, после всего этого, райская, счастливая жизнь?! Со слов немногочисленных стариков им вроде бы так и стоило поступить. Загадки, дилеммы…
В моем сознании независимо от мерной ходьбы прокручивались калейдоскопом в который раз вопросы, а ответы, приходящие на них вызывали холод страха и тревоги потому что ставили под сомнение основы всего. Эти сомнения давили и душили, хватая за горло, сжимая мозг и не было сил озвучить их старшим или лидеру группы.
И вот опять впереди был очередной волнообразный холм, который своей высотой мог претендовать на статус невысокой горки. Нам предстояло подняться на него, и не было уже никаких сомнений, что с его вершины перед ними откроется все та же бескрайняя то ли степь то ли пустыня, покрытая редким кустарником и где-нигде торчащими одинокими деревьями. Где же этот обещанный райский уголок – Земля Обетованная, где текут мед и молоко?
Старики молчали или отвечали односложно и привычно выученными уже всеми словами об избранности и предназначении достичь высокой цели – жить свободно и вольготно в райском уголке Земли. Отвечая молодым, они с опаской поглядывали на вожака, который ввел и поддерживал жесточайший порядок и дисциплину, в связи с чем не полагалось дискутировать о цели пути и ходе её достижения. Полагалось покорно слушать его и идти. Любой ропот и недовольство предводитель пресекал строгими наказаниями. А еще более жестоко он поступал с теми, кто решался с ним заговорить и поставить конкретные вопросы.
И вот так с годами бывшее воодушевление мечтой и страсть высокого желания сменились страхом и унынием. Вера в то, что они, в конце концов, придут к благой цели и вожак знает куда идти растворились в тысячах километров позади и многочисленных мелких и крупных трудностях. У каждого на первом месте были три вопроса: «Когда?», «Где?» и «Зачем?». И даже явленные чудеса не укрепили веру. Необыкновенное возникало, впечатляло и быстро, утрачивая свое влияние, уходило в прошлое, а дорога с ежедневными и постоянными сложностями и проблемами – вот она под и перед тобой и этот путь надо преодолевать постоянно.
Так за размышлениями я и не заметил, как постепенно, медленно, монотонным шагом странники взошли на плоскую вершину холма, которая на противоположной стороне, перед спуском, оканчивалась довольно большим камнем, почти скалой, венчавшей возвышенность. Утомленные долгим подъемом иудеи из последних сил добрели к этому камню и расселись, привалившись к нему. Как и ожидалось, перед ними открылся все тот же унылый пейзаж – бескрайняя пустыня Фаран, уходящая за горизонт.
Усталость и очередная порция разочарования навалились на них и усилили жажду, мучавшую их в последние дни. Запасы воды были на исходе, и было неизвестно, когда они добредут к источнику. Мудрец-вожак очень экономно, буквально по глотку в день вот уже три дня выдавал им живительную влагу из усыхающих запасов. Вот и сейчас, немного отдышавшись, люди потянулись к нему за обещанным на покоренной вершине глотком такой желанной жидкости.
Я находился почти в конце очереди среди немногочисленной группы бойких юношей, которым полагалось получать довольствие в числе последних, как самым молодым и сильным. И это казалось, пожалуй, одним из немногих справедливых правил среди установленных вожаком.
Наконец подошла и моя очередь.
Растягивая удовольствие, я мелкими глотками пропускал малую порцию влаги в себя. Приходилось прилагать колоссальные усилия, все силы, чтобы сдержаться и не утолить измучившую жажду большими, лихорадочными глотками. Оставшиеся капли бережно слизал с обветренных и потрескавшихся, шершавых губ, которые, как казалось, в одно мгновение могут впитать влагу.
Наверное, так бы и произошло, если б не это замедленное движение языком, который тоже с усилием приходилось удерживать от поспешности. Я ощущал, как вода проникает и растекается мельчайшими частичками (молекулами или атомами, но тогда такие понятия и слова были неизвестны) по всему телу, в каждый уголок, клеточку организма, взбадривая и придавая им жизненную силу.
Эти несколько глотков освежили меня отрезвили и наполнили энергией. Я сравнивал себя с цветком, окропленным и оживленным дождиком, поднявшим свою головку после долгой засухи. Неожиданно для себя вдруг услыхал произнесенный хриплым голосом вопрос:
— Доколе!?
Поперхнувшись и откашлявшись, я повторил окрепшим от влаги голосом твердо, громко и ясно, так, что меня услышали все. Это было опять всего лишь одно слово:
— Доколе???
И это слово-вопрос удивительным, чудесным образом придало мне еще большую, дополнительную силу. Вдруг почувствовал себя бодрым, ясноголовым и уверенным в своей правоте, в своем праве и в себе, в том, что поступаю единственно правильно, когда уже невозможно далее оставаться наедине со своими вопросами. И в этом единственном слове-вопросе прозвучала, вырвалась вся мука терзавшей всех неизвестности.
Старец спокойно обратил в сторону дерзнувшего задать вопрос свой взор, и в его глазах промелькнула искра легкого удивления и как ни странно радости. Да, именно так, и даже более — торжества! Казалось, что он рад этому вырвавшемуся криком слову. Вожак сделал несколько шагов, приближаясь к вопрошавшему, чтобы то ли рассмотреть его поближе, то ли не говорить громко. Эти несколько шагов он совершал неспешно, плавно и его взор был все время сосредоточен на глазах задавшего вопрос.
В этом взгляде был спокойный свет мудрости человека, понимающего и знающего больше и глубже той картины, представшей перед глазами. Не было ни удивления, ни озабоченности к тому, что последует за этим возгласом отважившегося спросить. Казалось, ему или неинтересно, или все известно наперед. А, может, он так устал, что не осталось сил выражать чувства? (опять вопрос! И сколько же их есть и еще будет?) Внимательно заглянув еще глубже в глаза, он спокойно, тихим голосом произнес:
— А что вас, собственно, интересует?
Обращение было подчеркнуто на Вы. И мне это показалось странным и еще более удивительным, чем сама картина библейского сюжета, окружающая меня и переживаемая мной так, словно я именно там нахожусь. Вот уж поистине каламбур – удивление удивляет. Ведь на Вы обращаются, наверное, только в России. И откуда он знает и, вообще, на каком языке мы говорим? В этот момент мне показалось, нет, стало ясно, что мы говорим не вслух, а обмениваемся фразами мысленно. А тут уж какой язык – все и так понятно, без слов. И не соврешь, и не вильнешь – твой собеседник считывает, понимает то, что ты думаешь на самом деле, а не то что хочешь произнести.
Какой значительной и удивительной бывает порой трансформация мысли от возникновения до воплощения в произнесенном слове. Думает человек одно, а говорит, и так случается часто, совсем другое. И в результате выходит… Да ерунда и трагедии происходят, когда люди говорят, вроде бы слушают, но не понимают друг друга. А тут — вот здорово! — нет лжи и лицемерия, только думай, что думаешь. Осознание такой, казалось бы, простой мысли привело в трепетное волнение, но не было страха или боязни груза ответственности. Я стоял в тихом изумлении от своего открытия с устремленным в глубь себя взором. К реальности вернул меня тихий голос (вот уж стереотип и привычка! Он просто думал так — тихо и спокойно) старца, повторившего вопрос:
— Так что вас, собственно, интересует?
И после короткой паузы уточнил:
— Доколе – что?
Я понял, что в этот небольшой промежуток между двумя вопросами сознание старца прокрутило разные варианты поведения и дальнейших действий и это ощущалось в заданном вопросе. Уловить на его лице палитру или оттенки его соображений было совершенно невозможно. Определенно я понимал, что солгать или вильнуть хоть на микрон (откуда такие термины?) в сторону невозможно – ты как на рентгене (вот, опять термин из нынешнего дня!) и даже самая шальная, мгновенная твоя мысль станет видна, как на ладони.
Все это молнией пронеслось у меня в голове. Стоп! В моей или того парня, который стоял на холме? Разбираться будем потом, а пока следовало ответить на поставленный вопрос.
Было странное ощущение не обреченности приговоренного говорить правду и только правду, а наоборот – облегчение и радость вышедшего на свободу после долгого заточения и услышавшего лязг закрывшихся позади ворот тюрьмы, и только после этого свободно вздохнувшего полной грудью. И я действительно вдохнул и на выдохе, с чувством облегчения произнес:
— Доколе мы будем вот так, как овцы, брести за тобой?
Было понятно (о чем ясно свидетельствовало выражение лица и глаз старца, в которых промелькнули веселые огоньки), что он совершенно не удивлен вопросом и ему даже приятно его услышать.
— Пока не придем! Мы все это прекрасно знаем – мы идем в Землю Обетованную!
Я предполагал такой ответ, и он вызвал во мне чувство легкого раздражения, даже негодования, которые и прозвучали в моей громкой ответной тираде:
— Да знаем мы это! И отец мой знал и дед и, наверное, прадед!!! И что? Ты-то знаешь, где она? Откуда и куда мы идем?
— Откуда идем и ты знаешь. Вышли мы из Египта, – с легкой издевкой прозвучал ответ.
— Да, это я знаю. И говорят, что жили мы там не очень плохо и даже достаточно сытно. Не манна, конечно, но все же спокойно и не голодали.
В глазах старца промелькнул огонь ярости и из глубин его сухонького тела вырвалась такая волна возмущения, что показалось будто она меня пошатнула, и воздух вокруг уплотнился и заколебался.
— Вот именно – не голодали! И это все, что тебе необходимо?
— Я не хочу, как баран кружить по пустыне!
— А с чего ты взял, что бредем по кругу? Тебе кто-то сказал?
— Ты знаешь, спасенный однажды из воды, дело не в том, что вокруг одни и те же пески и холмы. Несколько лун тому назад я сделал памятный знак на нашем пути и вот опять не миновало и нескольких дней, как мы мимо него снова прошли, вот разве что повернули правее к этому холму.
— Ты не глуп и наблюдателен!
— Так значит это правда!!! – обида обмана и разочарования, гнев и возмущение закипели во мне.
— А что ты еще думаешь? – внимательно глядя мне в глаза, спокойным голосом спросил старик, опираясь на свой посох и не обращая внимания на бурю моего негодования. Словно её и не было.
Мы стояли на вершине холма, вокруг был уходящий за горизонт простор, и можно было практически без колебаний предположить, что за ним картина не изменится и будет все та же унылая пустошь. И что самое грустное, обременительно-печальное – такая же бессодержательная и тоскливая, без событий и открытий, без радостных достижений жизнь. Каждый новый день будет опять наполнен монотонным, неспешным шагом привычно бредущих колонной людей, не осознающих ясно цели и совершенно не ведающих – где и когда будет финиш их долгого и многотрудного пути.
Для очень многих финиш уже наступил – позади осталось множество могил, обложенных камнями поверх земляных холмиков. И неожиданно вдруг подумалось о том, что на удивление они еще ни разу не прошли мимо хотя бы одного из таких холмиков.
— Присядем, – сказал старик, опустился прямо на землю и оперся спиной о круто вздымающуюся вверх грань камня-скалы. Странным был этот одиноко торчащий камень. И странность эта становилась тем более заметной, чем дольше его разглядываешь и всматриваешься в детали. Вот если бы так же однообразно, монотонно бредя дальше, люди прошли бы мимо и не остановились, то, наверняка никто не обратил бы внимания на загадочность глыбы. Так бы и протопали понуро далее, как проходили ранее мимо множества подобных, большего или меньшего размера камней. В камне-скале была скрыта какая-то тайна, и уловить ее с первого взгляда было невозможно. Но старик отвлек мое внимание от скалы очередным вопросом:
— А что ты вообще знаешь о нашем походе?
Я оторвал свой взгляд от камня и заунывно, нудно забубнил выученные, известные с самого раннего детства факты, словно ученик вынужденный отвечать учителю урок – вызубренный, но не любимый:
— Мы вышли из Египта много лет назад, чтобы избавиться от рабства и найти обетованную землю, в которой текут реки молока и меда!
— И это все? Не за едой же мы шли?! Ну что ты твердишь, как попугай? Хотя откуда тебе знать, что такое попугай? А что ты сам, именно ты сам думаешь, по этому поводу?
Я задумался. В голове вертелись банальности и избитые истины, которые повторялись в третьем и даже уже, пожалуй, четвертом поколении. Соплеменники расположились неподалеку и, пользуясь нежданно выдавшимся привалом, отдыхали – кто разлегся, раскинув руки и ноги, кто-то сидя поправлял сандалии, а некоторые что-то жевали. Было видно, как люди измождены и оставалось загадкой что они жуют – ведь припасы уже были на исходе и провизия скудными порциями выдавалась ответственными за провиант из все более таявших с каждым привалом мешков.
Ветер, овевающий холм ровным потоком, слегка шевелил длинные волосы мужчин и женщин. Воздушный поток ласкал путников, унося усталость, очищая и даря свежесть. Земля была теплой и мягкой, убаюкивающей и клонящей в сон утомленных путников. Из земного чрева поднимался поток силы и напитывал распластавшихся людей. В лагере наступал покой, когда все уже сделали свои мелкие дела и расслабились, и не было вообще никаких движений — никто их не совершал, набираясь сил. Наступила тишина и, словно вторя ей, утих и ветер, и казалось, что можно услышать собственное дыхание, не говоря уже о произнесенных словах.
В таком установившемся беззвучии каждое слово было слышно любому даже самому отдаленно лежащему или сидящему. Понимание этого заставило меня еще глубже задуматься. И от этого осознания, казалось, исчезли даже маломальские остававшиеся звуки во всей округе и наступила звенящая тишина. Пауза затянулась, но отвечать мне было необходимо.
— Что я думаю?
Звук моего голоса был хриплым, потрескавшимся и показался мне самому чужим. Поперхнувшись, я откашлялся, прочищая горло и восстанавливая нормальное звучание, а более всего выкраивая себе еще немного времени для обдумывания и формулировки ответа.
— Да, ты! Именно ты! – произнес спокойно мудрец, раздельно произнося слова и предоставляя тем самым мне возможность обрести свой голос и собраться с мыслями и мужеством. Он, без сомнения, все понимал.
Выстрелив из глубины легких последней порцией воздуха, я кашлянул, окончательно прочистив горло и восстанавливая голос, сделал паузу, снова вдохнул, наполнился вновь воздухом и на спокойном выдохе негромко произнес:
— Думаю, наш народ ушел из Египта вовсе не из-за еды, а потому, что не мог дольше терпеть преступного попрания своих прав, ущемления своей свободы и достоинства.
Старец улыбнулся краешками губ и в глазах его промелькнула искорка теплого огня, и он, повнимательнее всмотревшись в меня, поговорил:
— А ты понимаешь, что обрести свободу и вступить в новую землю, лучшую жизнь невозможно без потерь и борьбы? Это как выйти из старого дома и войти в новый. Старое, ненужное, мешающее новой жизни, надо оставить на пороге обновления – страх, чувство мнимой защищенности и обеспеченности, инфантильность и слабую веру, безбожие. Избавиться от многочисленных земных, обременительных связей-привязок и преобразиться. Чтобы обрести свободу надо оставить несвободу.
Его короткая фраза погрузила меня в задумчивость. Неужели в ней и кроется ответ на все мои вопросы и в ней сокрыта Истина? Во мне заговорил дух противоречия – ну разве можно вот так, одним предложением разъяснить мои долгие и длинные, во всех смыслах, рассуждения?! Сколько я прошел, перемалывая в себе вопросы и возможные толкования, но спокойного принятия единственно верного ответа, принятия не только умом, но и душой, так и не нашел.
— Так зачем устраивать эту комедию с хождением по кругу? Этот патефон с заезженной пластинкой!! – произнес я с раздражением и даже возмущением. Это был почти крик.
Я не понимал, почему так сказал, откуда возникло ощущение всего похода в образе заезженной пластинки, на которой игла патефона подрыгивает, повторяясь, раз за разом на одном и том же месте то ли ямке то ли борозде, а может бугорке. Дело не в сравнении, просто мелодия, ситуации, сюжет нашей экспедиции все повторялись и повторялись бесконечно-нудно. И этот повтор был системным – до тех пор музыка не зазвучит дальше, пока ты не устранишь, не ликвидируешь причину этого повторения, не преодолеешь эти самые пресловутые борозду или бугорок. Важно было услышать в этой мелодии главное, услышать Истину. Истину в себе.
Но, видимо, народ иудейский слушал, но не слышал. И поэтому бродил и бродил, потому что не слышал ответа в себе. И мало было услышать ответ, его надо было осознать и принять. Вот и со мной, похоже, происходила такая история – ответ пришел, и я его услышал, мне его даже милостиво вложили в уши. Но откуда и почему такое возмущение и злость, такое неприятие?
— А ведь сколько раз была возможность сменить пластинку, заиграть и услышать другую мелодию – в себе и вокруг. А вместо этого многолетнее, серое, однообразное повторение одной и той же заезженной фразы без стремления сменить, перевернуть пластинку. И сколько было возможностей и сигналов, но нет… Не было ни сил, ни желания. И главное – веры! – старик произнес это с болью и даже горячностью в ответ на мои мысли, развивая их, и в глазах его на миг вспыхнуло яростное пламя возмущения и горечи.
Я удивился этому и произнес:
 — Ну почему же не желаем или не верим? А почему же и зачем тогда мы идем?
Пламя в глазах старика стремительно разгоралось и это еще сильнее удивило меня, так как за много лет я не видел его таким возбужденным.
— Да ты сам только что сказал – зачем. Но понимаете ли вы, понимаешь ли ты сам, что это на самом деле значит вера? Вера!!!
Он замолчал и его взор обратился внутрь, вглубь самого себя, и показалось на мгновение, что он исчез и его нет – настолько глубоко он нырнул в свое естество, задумался и растворился в своих размышлениях. Через короткое время он опять вернулся к реальности и как бы вновь предстал передо мной.
Мне это показалось каким-то чудом и словно в продолжение или подтверждение моих мыслей он произнес тихо и спокойно:
— Чудеса для чего? Лишь для того, чтобы убедить в том, что Бог есть. Убедить слабых и маловерных. Таким вот невеждам и нужны внешние знаки и явления.
В его внезапно тихом после вскрика, ровном голосе не было даже нотки огорчения и возмущения, а вот я, напротив, с горячность воскликнул:
— Так мне и не надо это доказывать трюками. Я живу с этим убеждением и верой в душе.
В глазах старца заиграли огоньки лукавства и доброты. Он мягко и снисходительно и, как мне показалось, даже ласково и внимательнее всмотрелся в мое лицо, чем несколько, признаю;сь, смутил меня. Пауза немного затянулась, но мудрец не спешил, и еще какое-то время помолчав, размышляя о чем-то или вспоминая что-то, через некоторое время негромко спросил:
— Ты вот спрашивал – знаю ли я где она находится та самая земля желанная. А известно ли тебе, что я однажды уже приводил народ наш к Земле Обетованной?
— Это ты про землю Ханаанскую или город Хеврон говоришь? – проявил я свою осведомленность.
— Ух ты! – с наигранным удивлением и внутренним смешком произнес вожак, – А ты в курсе дела, что я приводил народ к Земле Обетованной и даже разведчики исследовали её в течение 40 дней с тем, чтобы убедиться, что вот это именно она – вожделенная и ожидаемая, именно она – та самая земля?
У меня аж дыхание перехватило от услышанного, и я, освобождаясь от распирающего возбуждения, во взволнованном ожидании ответа выпалил:
— Да ну!!! Ну, и как? Что они сказали?
Мудрец понимающе посмотрел на меня — и вопреки моему страстному желанию поскорее услышать ответ — не спешил с ним, а наоборот сделал паузу, задумавшись или вспоминая те времена. Затем он слегка на мгновение встрепенулся и даже как-то выпрямился. Было заметно, что старец принял решение, преодолев какие-то сомнения или сделав выбор, и заговорил. Голос его был тих, тверд и печален:
— Да, мы пришли!! Дошли!!! И привел нас милостивый Бог к земле Ханаанской. Пошли разведчики и сообщили, что это именно она – Земля Обетованная. Богатая, плодородная и красивая. И принесли в подтверждение плоды земли этой. Вспомните, — он слегка повернулся в сторону стариков, сидящих неподалеку, — гроздь винограда, которую несли двое на палке, и она была аж до земли. Ягоды размером с голову. А вкус какой!!! Кувшины, наполненные из молочных рек, и прочая красота, вкуснота. И что вы?
Струсили!!! Ну и что из того, что там было много укрепленных городов и люди, жившие на этой земле, огромны как великаны?! Вами овладели сомнение, испуг, страх и неверие в поддержку Бога. Вы не поверили в свои силы и в то, что способны занять свое место под солнцем на этой прекрасной земле, усомнились в поддержке и силе Бога, который был с вами и привел к этой изобильной дарами и красотами земле! Ну не брать же ему еще и палку за вас в руки и отвоевывать для вас и вместо вас это вожделенное вами же место. Ах, посмотрите на них! Он привел, но не предупредил, что придется побороться за право обладать этой землей, за свободную и счастливую жизнь.
Старец говорил возбужденно и даже гневно. В глазах бушевало пламя горечи, смесь возмущения и разочарования, боли и сожаления. Услышанное и его состояние передались мне.
— Так это когда было?
— Да еще твой дед ходил в разведку. Мы тогда ещё немного прошли, можно сказать недалеко ушли, чудесным образом перебравшись через море на Синай. И этой переправы, устроенной для вас Богом волшебным образом, оказалось вам, маловерным, мало для свидетельства его милости и силы! – возмущение и гнев вожака звенели булатом о камень на горе и иудеи втянули головы в плечи.
— А что же потом? Почему не пошли на вожделенную землю? Как же так? – я уловил в своем голосе интонации горечи созвучные настроению старца.
В ответ голос старика зазвучал громче, и в нем слышались боль и сожаление, сострадание и любовь, скорбь и возмущение:
— Бог не обманул вас — вывел из рабства египетского после множества попыток, усмирив могущественных фараонов, и привел к Земле Обетованной, показал ее и сказал: «А дальше вы сами! Хотите жизни сытой, счастливой, свободной – придется и самим побороться и потрудиться за такую жизнь!» А вы усомнились, возопили: «Не хотим рисковать и прилагать усилия». Жестоковыйный вы все народ! – в сердцах произнес старик и мне показалось, что он вот-вот плюнет сгоряча в сторону людей.
— Вместо того, чтобы подумать, решить и делом заняться, а не рассусоливать, что вы устроили? Вы всю ночь стенали и роптали: «Ах, мы не умерли в Египте и пустыне, при переправе через море и от палящего солнца, так что ж нам здесь вот тут теперь головы сложить?» А требовалось что — взять и делать, и сделать то, что следует, к чему стремились, предпринять усилие, победить лень и страх и совершить финишный рывок.
Народ блудливый – вы захотели все на блюдечке («с голубой каемочкой» неожиданно промелькнула в моей голове молнией классическая фраза из сегодняшнего дня) получить, чтобы все само собой случилось, свалилось с неба под ноги то, о чем вы мечтали и чего вожделели. А что вы сделали сами для себя? Причитали, жаловались и жалели самих себя, а потом бездумно проявили нетерпение и спешку от страха и неверия! И напоследок еще лучшее, в кавычках, придумали «И зачем нам такой Бог, который заставляет воевать за свое счастье? А может нам лучше обратно – в рабство?».
Дальше — горше и печальнее. Устрашился народ в неверии, а потом обратился к Аарону с просьбой сотворить псевдобога – золотого тельца. Совсем распустились, обезумели без меня. Вот стоило оставить толпу без надсмотрщика, и стадо охватил хаос; не имея пастыря оно не знало в растерянности куда идти. А сами-то вы на что? Свободные, понимаешь, люди! На что оказались способны?
Мудрец говорил с яростью, горечью и ехидством, почти выкрикивая слова. Все вокруг сидящие или лежащие на земле буквально приросли с ней и вжались в неё, стараясь спрятаться от поливающих их напалмом вопросов или малейшего мимолетного взгляда старца.
— И что вы за 40 дней, пока меня не было, сделали? – задал еще один вопрос старик и сам же на него ответил, не дожидаясь и не ожидая ответа от охваченной безмолвным страхом и сжавшейся в смятении, ушедшей в себя и в землю от трепетного ужаса толпы.
Повышая голос, пастырь продолжил:
— Вы отступились от Бога, да еще и замену ему быстренько соорудили в виде идола – золотого тельца. Сотворили себе такую дешевую подмену. Веру и мечту променяли на металл, наивно полагая, что, поклоняясь фетишу, кукле и рукотворному, искусственному богу, вы решите свои вопросы за счет злата, которое может быть ниспослано вам в обмен на веру. Веру истинную променяли на золото и мнимое богатство. Бог не ввел вот этот народ в Обетованную Землю, – и он пренебрежительно обвел взором распластавшихся вокруг людей указывая на них перстом. И, казалось, потоки огня исходили из его глаз и рук и поливали пренебрежительным укором склоненные головы и сгорбленные спины. Старик повторил с презрением и возмущением:
— Бог не довел вот этот народ до цели по причине того, что он ему не верил, роптал, раздражался и блудодействовал. Как собака за колбасой – так и раб семенит за поманившим приманкой хозяином, за мнимой сытостью, покоем и возможной пищей – телесной и духовной. И только двое решились воспротивиться вою большинства, но вялое, инертное большинство определило судьбу народа.
Толпа, оставшись без вожака, опрометчиво и самонадеянно сочла себя народом, людьми, а сама же спешно нашла себе новую подмену лидера и ложное божество. А без них слабо;? Швондеры (он-то как про них знает? – мелькнуло и улетело), пытаясь стать хозяевами своей жизни и положения, остались лакеями и рабами, желая над собой хозяина, который возьмет ответственность за них, их действия, за их жизнь.
Ах, да! Будет совсем хорошо, если этот хозяин еще и сделает всё за них. А потом еще, собаки неблагодарные, и руку, дающую ту самую пресловутую колбасу, будут норовить цапнуть, и при этом еще обвинять в том, что не та колбаса, не так и не там дали и вообще ведет себя хозяин не умно, не гуманно – и это все с собачьей точки зрения.
Раб не чувствует себя полноценным человеком – ответственным за свои действия, за свою жизнь и почти как собака бежит за колбаской. Если Бог дает — они верят в него, а перестал давать или дает меньше, или не так вкусно — тут и послушание, и вера испаряются как вода в пустыне, и появляются сухость и озлобленность. И вопите в отупении и скудоумии, в возмущении и злобе: «Назад, в рабство, к привычной колбасе! И вообще теперь у нас другой Бог – мы его создали, и мы ему поклоняемся. Как же!! В Египте был гарантированный кусок, а тут воевать! А вдруг убьют и голову кому-то придется сложить за мечту?! Так лучше жить полуголодным рабом, чем умереть свободным и дать право на свободную жизнь оставшимся в живых?».
И сколько изо всей этой толпы, этого сброда не усомнились? Только двое! Иисус Навин и Халеев сын, которые не дрогнули, не отступили от веры и стали убеждать: «Это она! Наша вожделенная Земля, и именно та самая — Обетованная! Да, придется потрудиться, повоевать и голову сложить кому-то. Только от Бога не отступайте в своем страхе и неверии!» Как они кричали, просили и молили!!!
Старец произнес всю тираду в запале горечи и гнева, в которых были и сожаление об упущенной возможности, и обида поражения в той поворотной точке, от которой так преступно отвернулись его соплеменники.
— И что же — вот это, трусливое, инертное стадо решило судьбу народа. Вот и получите заслуженный приговор — 40 лет за 40 дней – год за день. Достаточный срок, чтобы обдумать и понять. Не так ли?
Он стал всматриваться, надеясь услышать ответ или хотя бы прочесть его в глазах онемевших людей. Наши глаза встретились. В первый раз я позволил себе, сумел встретиться с ним взором. Раньше, предчувствуя момент, когда наши взгляды пересекутся, я отводил свой и не решался посмотреть. А вот сейчас смотрел открыто и спокойно без дерзкого вызова или подобострастия. Я не хотел ничего доказывать или утверждать, не вкладывал во взгляд силу или вызов. На сей раз мне не пришлось собираться с духом, чтобы заговорить:
— Я думаю, что становление свободного человека и становление покорного человека – разные процессы, у них разные цели и соответственно мотивы тоже разные. Освобождение от рабства и свобода, вера и послушание – вещи не связанные автоматически.
Я сам удивился своему голосу и тому, как и что я сказал. В сознании прояснилось, во всем моём естестве возникло ощущение, что удалось выразить несколькими простыми словами все то, о чем размышлял долгими днями и ночами – смутными бессонными ночами, тревожными от неизвестности рассветами и долгой дорогой. Дорогой, которая обязательно должна иметь смысл и вести к цели. А была ли у всех нас, бредущих по такому долгому, трудному, неизведанному пути общая цель?
Вопрос, ранее возникающий и маячивший обычно фоном в череде, как мне казалось, более важных и значимых вопросов, вдруг неожиданно вышел из тумана вторичности и стал большим и важным.
Вожак расценил нахлынувшую на меня задумчивость как смущение и робость после высказанных, выстраданных мною слов. Напротив, возникшая пауза была вызвана скорее иным — на человека, который долго думал, размышлял, искал ответ, осознавал его и оттачивал формулировку – вдруг после томительных и продолжительных блужданий все мучительные искания складываются в несколько слов, короткую фразу и ты испытываешь странное чувство — на тебя накатывает волна легкости и даже опустошения избавления от бремени.
Пожалуй так чувствует себя роженица после многих месяцев вынашивания, ожидания, волнений, отдав последние силы, с удивлением и восторгом глядя на плод своих мучительных родов, испытывая одновременно опустошение, удивление и радость. Старик решил осадить отважившегося умничать и рассуждать юношу:
— Да что ты понимаешь в вере и покорности! Сколько вам было чудес явлено, чтобы эта самая вера в вас окрепла, чтобы убедились маловерные в существовании, силе и заботе Бога. Вам и манна небесная в пустыне лилась и перепела с неба валились прямо в руки! Так нет же — вам этого мало. Оно же неизвестно откуда и непонятно как, – ехидно ерничая, передразнил он толпу. Вот золотой телец – это ясно! Вот он перед глазами, да еще и нами придуманный, созданный и потому понятный. А как понять Бога, да и где он? Тупое, неразумное стадо, не желающее не то что думать или понимать, а элементарно не готовое просто выполнить волю свыше. Бог милостиво дал, и я принес вам скрижали, так вы даже этого исполнить не способны оказались. Эх, жаль в гневе я их разбил! Было бы во что носом вас отступников, олухов тыкать!
Старик даже крякнул от досады и на лице его явственно отразились разочарование, досада и страдание от утраты. Мне стало жаль его, его сил и надежд, которые, как он считал в эту минуту, были растрачены напрасно. Но вместо слов поддержки и одобрения у меня опять наружу вылились выстраданные вопросы и соображения:
— Так эти скрижали – такая же скрытая форма рабства, облагороженный и даже возвышенный, но кнут послушания. Получается, что ушли от одного хозяина и пришли к другому — более сильному, сакрализированному и могущественному. Так в чем же принципиальная разница и чем скрижали лучше? В чём смысл?
Старик послышалось кашлянул от удивления и, отступив на шаг назад, внимательным и медленным взором окинул меня с головы до ног, словно находясь ближе, не мог этого сделать, и я по формату не вписывался в границы его взора (или раньше не вмещался). Потом сделал еще полшага назад, и слегка наклонив голову набок, негромко, но грозно спросил:
— Так, что ты себе позволяешь, внук Иисуса Навина? С Богом спорить? А как ты вообще сам представляешь себе свои отношения с Богом? Чего ты ждешь от Него – поучения, защиты, одобрения, кары, благ или подарков?
В ответ на окрик у меня в сознании и душе возникли не страх или смятение, а удивительно спокойный синтез и анализ мыслей и чувств, направленный на поиск и формулировку ответов на поставленные вопросы. После недолгой паузы я заговорил, и у меня создалось впечатление, что я рассуждаю сам с собой и отвечаю самому себе не вопросы, которые не давали покоя много лет:
— Не-е-е-т! Я с Богом не спорю, я Его люблю и уважаю! Желаю принять Его всей душой насколько возможно, ощутить всю Его полноту. Я с Ним прийти к согласию, договориться хочу, понимая и всецело принимая истинную суть наших договоренностей и союза. Вот ты спрашиваешь, чего я жду и как вижу наши отношения с Ним. А ведь это все в Завете, по сути дела, прописано. Во всяком случае, должно быть изложено досконально.
Ведь что такое Завет — это Договор между двумя сторонами. Так ведь? Это ж не циркуляр, спущенный свыше, в виде Скрижалей, например, где указаны 10 пунктов, которые надо принять и исполнять без рассуждений — просто делай так, как сказано. А вот если стороны договариваются и составляют Завет, то они признают права и обязательства друг друга. Это могут быть пусть даже и не равнозначные или равные стороны, но это, коль договариваются, уж точно уважающие друг друга стороны, признающие права друг друга и берущие на себя обязательства перед второй стороной.
Я внезапно заговорил (неожиданно и странно все зазвучало) юридическими или коммерческими терминами из наших дней и эти мои рассуждения несколько удивили, озадачили и меня и старика, который подключился к моим мыслям вслух:
— Так ты считаешь для себя возможным и представляешь свою персону достойной сидеть за столом переговоров и подписывать соглашение с Богом на равных?
Меня поставил в тупик не столько вопрос, сколько слово «стол». Исходя из реальности блуждания по пустыне, где мы ни стола, ни стула ни даже кровати не видели, у нас в принципе таких слов в обиходе не было, и мы их не слышали. И вот на тебе — я не мог представить не только себя, подписывающего Договор с Богом, но даже стол и стул вообразить не мог в тот момент. Это из сегодняшнего дня данная ситуация кажется нелепой, а вот тогда – ступор и растерянность, преодолев которые, не смущаясь произнес:
— Говорить о равенстве с Богом?! Это так же абсурдно, как рассуждать сейчас об изяществе модели стола, умничать о том, чего не видел и понять не можешь, так как не обладаешь всей совокупностью информации и фактов.
— Вот видишь – ты даже стол представить не можешь. А как же ты можешь представить Бога и рассуждать о договоренностях с ним?
— Да я и не низвожу Его до своего уровня. А тем более стола – такого ровного и плоского. Это невозможно, самонадеянно и глупо. Невозможно понять уровень Бога и познать Его. Бог на то и Бог, что непознаваем и всеобъемлющ.
Как можно представить или познать безграничную и бескрайнюю мысль и знания, Космос? Как можно собрать все факты, все образы – всё, всё, всё, что включает и охватывает Бог. Ведь это всё, что меня окружает это всё и есть во мне!!!! Пьер Безухов вроде бы так и кричал у Толстого: «Всё вокруг – это я!!!». Я разобраться хочу… Истину принять. Понять, как поступать, как жить с собой и Богом в ладу.
Мудрец с пониманием и даже вроде с сочувствием и теплотой посмотрел на меня, и волна приятного озноба прокатилась по всему моему телу от кончиков пальцев ног до самой макушки. Эти волны прокатились несколько раз вверх—вниз, согревая и вызывая на резонансе волны в каждом моем органе, в каждой клеточке, усиливая биение и импульсы моего сердца.
А потом волны утихли, и все успокоилось как море после налетевшего волнения и только сердце продолжало импульсивно, мерно сокращаться, пропуская кровь, и на сильном толчке, под давлением выстреливая его в артерию. В одном ритме с ним в моем мозгу, в моем сознании пульсировали мысли. И это сочетание – сердца и ума – делало меня наполненным, и эта наполненность не вмещалась в мое тело и изливалась, излучалась вовне, душа сливалась в радостном порыве с одухотворенным пространством.
— С Богом договориться хочет! — с улыбкой тихо произнес старец. — Ты вначале с собой разберись и договорись. Я вон 40 лет вожу и толку – 0,3%. Ходят как бараны, просят и молятся, поклонами лбы расквашивают. На чудо смотрят как на обыденное явление – перепела и манна с неба валятся, моря расступаются, а они все в Боге сомневаются и вопят – предъявите-ка нам Его, докажите нам Его существование. Бог привел к вашей мечте! И что???
Так будьте смелы и возьмите обязательства и ответственность на себя, а не живите в страхе, сомневаясь, прося и ожидая! Поверьте, что вы и как раз именно вы сможете исполнить желаемое и получить ожидаемое, мечту реализовать, в конце концов. А как подписывать договор с теми, кто трусит и не верит в себя? Бог хочет иметь дело с теми, кто верит. Верит в Него, верит в себя.
Вы не можете быть равными Богу по определению, но быть причастными и ощущать единство, родство, общность – это по силам, это возможно и может быть даже единственное что необходимо. Прийти к согласию, Завету возможно с теми, у кого единение с Творцом не декларируемое, а в крови, в душе, в каждой клеточке и атоме и является естеством, не вызывающим ни грамма сомнения.
Мудрец глубоко задумался и утих. Создавалось впечатление, что он даже не дышит, погрузившись полностью в себя. После паузы и звенящей, оглушительной тишины, он взбодрился и резко спросил:
— А ты знаешь, что Бог вообще хотел в гневе всех уничтожить, но мои мольба и просьба о милосердии убедили Его. Ваше хождение — это наказание и урок – очистить подотчетное мне сообщество от всех, имеющих печать раба.
Эта его фраза не вызвала во мне ощущения того, что мне сообщили откровение и мне следовало бы замереть от потрясения, услышав истину, которая была неведома или до этого момента хранилась в тайне. Напротив, вместо блаженной тишины или восторга избранника, которому дано услышать сокровенное, в душе поднялась волна возмущения, сродни ощущениям ребенка, которому в сотый раз показывают фокус с пальцем.
То, что так важно и значительно сообщил старик, давно было известно, много раз мною обдумано и даже среди странствующих было не принято обсуждать эту тему. Как глоток чистой воды пришло осознание себя свободным человеком, много лет бродившим по пустынным землям, много размышлявшим о причине и цели этого хождения, о задачах и смысле всего происходящего, преодолевшим множество дней и даже лет обдумывания, споров с самим собой и наконец вкусившим долгожданную прозрачную, чистую ясность.
Случилась счастливая возможность сказать то, что многократно обдумывалось долгими днями и ночами. Улетучились навязчивые мысли, вертящиеся в голове и возвращающиеся с разных сторон надоедливо, не давая покоя и терзая душу, ум, наполняя сердце сомнениями и страхами от невообразимости и кажущейся несуразности полученных ответов на запрос. Свершилось преодоление животного страха и желания забиться в укромное место, спрятавшись от приходящих полученных ответов.
Явилась кристальная прозрачность сознания и все стало на свои места, и ты, усмирив себя, утихшим, гармоничным сознанием принимаешь выстраданный ответ, исходящий из глубины истерзанной души, которая, как мать, родившая дитя, затихает счастливо и удивленно смотрит на плод своего труда. Снизошло состояние утвердившегося человека, который долго собирался сказать вслух что-то крамольно-дерзновенное, не принятое и не позволительное не только для озвучивания, но даже преступное для обдумывания, и вот решается и выдает, выговаривает с выдохом облегчения не в силах более носить в себе:
— А я думаю, что бестолковое, многолетнее хождение – наоборот – стремление привить рабскую психологию – послушание. В таком случае план Бога — слепая вера, беспрекословное подчинение в отношениях Бог – Человек. И тогда выходит, что это Его ответ на наши страхи и сомнения – «А-а-а! Они позволяют себе размышлять, сомневаться, задавать вопросы и проявлять свободолюбие и вольнодумство. Раз так – то походите и подумайте, как себя вести следует». Это как наказание ребенка, который поступил не по желанию родителя.
Вожак возмущенно вскинулся:
— Какое вольнодумство? Вот если б вы подумали и сделали хоть шаг в сторону, но вперед. Так вы, наоборот, жаловались, роптали, сомневались и осуждали, а потом возжелали быстренько назад, в стойло. Вы же даже не размышляли, не обсуждали варианты, планы, не спорили о лучшем, как занять то место, к которому вас уже привели. Вы шли покорно и думали, что вот вас сейчас приведут в сытый, теплый и спокойный хлев. Биться за мечту духа не хватило! Одолела рабская модель поведения – за тебя подумают и решат.
У простолюдина, черни практически животные интересы – покой, сытость, сон ну, еще размножение – спаривание. Раб не живет полнокровной жизнью. А как же осознавать себя Человеком и «по капле выдавливать из себя раба»? Это практически означает совершить переход в другое измерение бытия – новое, свежее мироощущение, расширенный, углубленный формат понимания себя и мира. Это иная шкала ценностей в других осях координат. А чем выдавливать рабское, какой для этого нужен очищающий пресс?
Мы говорили, задавая друг другу вопросы. Эти вопросы были обоюдоострыми, как меч крестоносца, и одна грань лезвия был обращена к собеседнику, а вторая – к задающему вопрос и возникала опять же загадка: в чью сторону острие было направлено, к кому обращено и кому было более опасным.
Несомненно, оба собеседника над этими вопросами мучительно думали давно, и возникли вопросы не спонтанно и не здесь, у этого камня. Пришла моя очередь принимать меч и отражать выпад, отвечать на поставленный старцем вопрос, озвучивая размышления по этому поводу:
— Как выдавить из себя раба? – протяжно повторил я, подбирая слова для ответа, – Думаю так же, как мы сейчас ведем беседу — задавая вопросы самому себе, собеседнику и мучительно находя ответы. Только обязательно отвечать по-честному, без страха услышать мерзкое и неприятное. Признаться себе самому, что вот сейчас ты действительно раб. И чей ты раб? Почему? И не ужаснуться, и не отвернуться от самого себя, когда найдешь, родишь в муках ответ, а потом задать вопрос: «А что мне делать, чтобы не быть рабом? Что в себе исправить, от чего избавиться или, что наоборот, приобрести».
Каждый сам и только сам выбирает – раб он или свободный распорядитель своей собственной судьбы. Рабство в сознании, а вовсе не произвол фараона удерживает человека в болоте невежества, нищете, озлобленности, недовольстве всем и всеми, самой жизнью.
Выбор между трущобами невежества, фактическим рабством, перманентной ненавистью ко всему прогрессивному, подавленностью, с одной стороны, и светом просвещения, благосостоянием, прогрессом – с другой, творится исключительно в сознании каждого конкретного человека.
Принятие свободы как осознанной необходимости равносильно моральной, эмоциональной потребности, это избавление от добровольного рабства идеологии, общины, социума.
Самое главное, я думаю, надо быть честным и поверить в себя, в то, что ты можешь измениться и изменить свою жизнь. Не кто-то, а именно ты. Прийти к себе и найти точку опоры и роста в себе для дальнейшего раскрытия и развития себя, семьи, общества, земли, космоса в осознании единства с Богом. Взять на себя персональную ответственность, а не делегировать её кому-то, даже Богу.
Через взгляд в себя и понимание себя увидеть и принять мир по-иному, ощутив в себе опору, фундамент, крепкий, как эта скала. У меня создалось впечатление, что именно такой порыв и смутил Бога, и он воспринял желание понять себя, пойти своим путем за отступничество и отречение — уйдут из-под Его воли и контроля. Так ведь я не собираюсь от Него отрекаться, наоборот, принимаю всей душой и желаю именно Его ощущать фундаментальной точкой опоры в себе. Впрочем, невозможно смутить Бога. Все свершается по Его плану, и Он постоянно делает его лучшим для каждого.
Старец был спокоен и умиротворен. Мои слова, на удивление, не вызвали у него ни возмущения, ни даже капли недовольства. Он слушал, думая о своем, и могло показаться, что он вообще не слышал моей тирады. Возникла пауза. Я стоял с облегчением, ощущая приятное тепло, разливающееся по всему телу, а старец пребывал в задумчивости, словно вел внутренний диалог с кем-то, и на его лице слегка проявлялись едва уловимые импульсы под кожей, отражая течение подспудного, глубинного разговора, который плавно, тихо излился наружу опять же в виде вопросов:
— Так, может, Он и водит вас столько лет по этой пустыне с унылым, бессодержательным и ничем не отвлекающим от размышлений пейзажем, чтобы вы решились задавать вопросы и честно отвечать на них? И сколько из вас это сделало? Ты один? А ты узнавал у других – что они сами думают о своем походе, версии – зачем и почему столько лет идут?
— Не знаю…  Не знаю. Мне бы самому разобраться. Одно могу сказать – дальше я так жить не могу – бестолково и безответственно прожигать жизнь, бредя бесполезно за, пусть и уважаемым, но пастырем. Я не овца и не баран, который нуждается в пастухе. На этот вопрос я себе уже ответил. Ко мне здесь, вот именно здесь и сейчас пришло осознание, что дальше мне в другую сторону.
Пришло отчетливое понимание, что после моей дерзкой речи и откровенно изложенных соображений, претендующих на правоту, может последовать изгнание или даже смерть.
Мудрец был спокоен, и неожиданно веселые лучики заиграли в глубине его глаз, как у ребенка, увидевшего долгожданную игрушку, но не уверенного, что ему её купят.
— Ну что ж. Решил – иди. Иди своей дорогой! Только вот перед нашим расставанием есть одно дело. Ты же не был свидетелем ни одного чуда и только со слов старших слышал и на слово верил, я так полагаю, в их свидетельства. Так вот, перед уходом решено показать тебе силу веры и силу Бога. Не для покорения или устрашения. Для того, чтобы ты видел мощь и помнил, что есть высшая, могучая сила, и не впадал в гордыню. Совладаешь с ней, так, возможно, ранее нас окажешься в Земле Обетованной.
Он обернулся лицом к камню и замер. Я стоял недалеко от него и ощущал плотность наступившей тишины и сгустившегося пространства, в котором стало нарастать напряжение. Это напряжение росло, ощущалось уплотнение воздуха и даже его вибрация, улавливались проходящие поверх мелкой ряби дрожащего воздуха плавные, накатывающие волны напряжения, я не мог понять откуда всё это исходит и во что выльется. В глубине сознания я понимал, что это будет не ритуальный крик или истерический транс, пляска, знаменующая предстоящее расставание. Однако волнение ожидания неведомого добавило душевного трепета.
Старик плавным движением повел посохом в сторону камня и коснулся его концом округлого и темного от земли древка. Это не был удар с силой после замаха, а действительно легкое касание. В плавном движении было заключено загадочное и мистическое действо. Из камня брызнула вода. После секундного замешательства я шагнул к ней. Я нисколько не размышлял и не обдумывал – это было интуитивное движение, порыв души, которому я мгновенно последовал, отвечая зову чистейшего потока.
Подставил ладони под струю и ощутил прохладу и свежесть. Поднес к лицу, вдохнул прохладу и после секундного наслаждения умыл лицо и ощутил, как моя кожа на лбу и щеках мгновенно поглотила влагу. Затем еще раз протянул руки к потоку и, наполнив горсть, не спеша поднес её к губам, медленно склонил голову, и мои губы, едва прикоснувшись к воде, ощутили бодрящую прохладу и удивительный привкус легкой медовой сладости и необыкновенной свежести.
От воды веяло первозданным, первородным истоком, который призывно манил к себе. Решившись, я сделал шаг, затем еще один, потом еще и встал под поток, который, как мне показалось, поднялся чуть выше и продолжал падать мне сверху на голову, плечи. Я ощущал, как на мою макушку изливается водопад – это была не сплошная струя воды, а крупные и увесистые, как картечь, капли, а не маленькая, мелкая дробь. Они напоминали капли опадающей воды, подброшенной в море вверх или стру;и фонтана, достигшие апогея и летящие вниз, набирая скорость, крупными хрустальными шариками.
Такие сравнения возникали неведомым образом в воображении человека, всю свою жизнь ходившего по пустыне и не видевшего, в отличие от старших предков, моря, а тем белее фонтана (даже слово это появилось у стоящего под струей словно бы ниоткуда, из пространства, из другого времени).
Крупные шарики разбивались о мое темя, лоб, плечи и разлетались в стороны мелкими брызгами. Мощная струя ровной и плотной силой, как поток водопада, била по мне. Крупные капли воды не просто смывали, а вышибали с моей кожи и из моего нутра грязь, наслоившуюся коросту страха и сомнения, а летящие вместе с крупными каплями мельчайшие брызги, микроскопические частички влаги в то же время жадно впитывались кожей и благоговейно поглощались всеми открывшимися порами моего тела.
Возникло ощущение, словно влага живительной струей проходит сквозь меня, и я не чувствовал границ своего тела, целиком отдавшись потоку воды и слившись с ним каждой клеточкой, каждым атомом своего естества. Ощущение — я ничто, и я есть все. Меня нет, и я есть везде. Удивление и тихий восторг, радость открытия и обретения себя, отсутствие границ времени и пространства. Все объединилось, слилось в одной точке и вместе с тем не имело предела, растекалось, поглощая пространство.
Сколько продолжалось это блаженство, не могу сказать, только издалека и во мне прозвучал родной голос: «Пора, мой друг, пора!».
И следом уже моя собственная мысль: «Однако, друг, действительно пора! Тем более ты же не один, и это нечестно вот – так одному наслаждаться святостью и благодатью».
Я сделал шаг и вышел из-под потока, ставшего настоящим водопадом, изливавшимся из камня, и приглашающим жестом позвал изумленных соплеменников. Они стояли полукругом, затаив дыхание. Меня удивили и рассмешили кружки и миски у некоторых в руках. После моего жеста они плотной массой подались вперед, как колыхнувшееся поле ржи от порыва ветра.
Вожак призвал к порядку: «Вначале старики, женщины и дети!» – и выстроилась очередь. Люди подходили, подставляли посудины. И отходили молча. Потом пили – кто жадно, а кто, наоборот, мелкими глоточками, растягивая удовольствие. Некоторые подставляли руки под струю воды и умывали иссохшее лицо. Но никто почему-то не решился встать, как я, под извергающийся из камня поток воды.
Я стоял одиноко в стороне и наблюдал. Меня поразило, что все автоматически и подобострастно, раболепно повторяли одни и те же движения: подошел, подставил емкость, поклонился, отошел. И так многократно, как будто заело в проекторе один и тот же кадр.
Старец подошел ко мне и повелительно спросил:
— Тоже в очередь пойдешь?
У меня не возникло желания идти в общей массе народа и тем более стоять в очереди в толпе.
Вместо ответа я отрицательно мотнул головой в одну, а потом еще сильнее в другую сторону.
— И что теперь? – спросил мудрец
— Пойду, — просто ответил я.
— Обратно? — лукаво спросил старик.
— Нет!
— А куда же?
— Пойду искать Землю Обетованную. Свою землю.
— Так тому и быть! Иди своей дорогой. Правильно. Пройди предназначенный тебе путь. И мне кажется, что главное ты уже нашел.
Мне не хотелось ни с кем прощаться и говорить банальных слов расставания. Тем более выслушивать причитания или напутствия. Вещей не было, все со мной, во мне и, казалось, легко сделать шаг и пойти. Но только казалось.
Первый самостоятельный шаг дался с большим усилием, через преодоление робости и волнения. Затем каждый последующий шаг становился всё увереннее и тверже. Я не оборачивался и только ощущал взгляды удаляющихся соплеменников, и непостижимым образом брызги, капли чудесной воды долетали от камня, провожая, ложились на мою голову и стекали вниз, смешиваясь с редкими каплями слез. Это были слезы не горечи, сомнения или боли, а освобождения от них и радости.


Налетел ветер, охлаждающий капли, и я пришел в себя. Вытер мокрое от брызг воды лицо. Брызги залетали сбоку, от подводных крыльев корабля, рассекавших волны.