Глава 15. Обычное утро в партии

(среда, 10:00, трое суток до Дня вакцинации)

В темном подвальном помещении, где располагался штаб партии антиваксеров, было тихо. Тишину нарушал лишь негромкий голос Смирнитского, который о чем-то увлеченно рассказывал внимательно слушающему его Вострикову.
— Нет, ну ты представляешь, — возбужденно говорил Вилен Егорович, — ни с того ни с сего, завалились ко мне в музей с проверкой, и заявили, будто бы в полицию поступил сигнал, что у нас незаконно хранится боевое оружие.
— Подонки! — покачал головой доцент.
— Да не говори, я сколько лет здесь работаю, никогда в жизни нас внезапно не проверяли. А тут целой толпой неожиданно нагрянули, человек пять. Хорошо, что я не успел взять ТТ из запасников. Я же должен был дать его вчера Штыку.
Пистолет ТТ, о котором шла речь, появился в музее еще в пятидесятых годах прошлого века. Тогдашний директор местного эрмитажа попросил у начальника РОВД какое-нибудь оружие для экспозиции, посвященной героям Мартовского восстания. А силовики в то время массово переходили с Токаревых на Макаровы, поэтому милицейский начальник, недолго думая, распорядился деактивировать один из списанных пистолетов и передать его в музей.
Солидный вороненый ТТ украшал экспозицию лет десять, до тех пор, пока какой-то дотошный старшеклассник не подошел к директору музея и не спросил, а почему герои Мартовского восстания, произошедшего в 1919 году, вдруг ходят с пистолетом, поступившим на вооружение только через двадцать лет после описываемых событий? Осознав свою ошибку, директор приказал убрать ТТ в запасники, и велел заменить его каким-то ржавым наганом. А любознательный и дотошный школьник по имени Вилен (Владимир Ильич ЛЕНин) спустя еще несколько лет закончил областной институт культуры и навсегда связал свою дальнейшую жизнь с родным музеем.
Секретарь партии частенько использовал древний пистолет для своих солдафонских шуток. А хранитель по просьбе Лопатина беспрепятственно выносил оружие из запасников, думая, что про его секрет никто не знает. Поэтому вчерашняя проверка полиции стала для Вилена Егоровича полной неожиданностью.
— И они ведь не просто так ко мне пришли, — продолжил Смирнитский свой рассказ, — а сразу же потребовали предъявить именно этот конкретный ТТ!
— Подонки, — снова сказал Востриков, — ну а ты что?
— А что я? У меня все фонды в порядке. Комар носу не подточит. Принес я им карточку, а вместе с ней и письмо директора музея в РОВД, и ответ начальника милиции, и заключение экспертизы, где черным по белому написано, что данный экземпляр не является боевым оружием, и акт передачи пистолета. Короче, при всем желании не придерешься! Да и сам ТТ слава богу оказался на месте.
— Ну а они чего? — спросил нетерпеливо доцент.
— Да ничего, потыкались, и ушли. Документы то все в порядке. Правда пистолет с собой забрали, сказали, повторную экспертизу сделают. Но это, я думаю, простая придирка, чтобы оружие изъять.
— Нет, ну какие подонки, — возмутился Востриков.
— Надо, наверное, Ивану Ивановичу обо всем рассказать, как думаешь? — спросил Вилен Егорович, — странно мне, с какого перепугу их вдруг заинтересовал этот несчастный ТТ? Да еще именно в тот день, когда он понадобился Лопатину.
Но доцент пренебрежительно махнул рукой.
— Да мало ли чего этим подонкам в голову взбредет. У Ивана Ивановича и поважнее дела есть!
Смирнитский с сомнением пожал плечами, однако спорить не стал. И тут из своей комнаты в общий зал вышел сам секретарь партии.
Антиваксеры располагались в первом каменном здании Шахтинска — в старинном особняке местного купца второй гильдии Степана Николаевича Пьянова, занимая подвал этого исторического дома. Очень давно, еще при царе, оборотистый купец сколотил немалое состояние на продаже вина и содержании питейных заведений, а потом сгинул где-то в страшной революционной пучине. Советская власть коварно отомстила Пьянову, передав его дом городскому Обществу трезвости. И в течение семидесяти лет несчастный Степан Николаевич оставался главным жупелом этого самого Общества. Любой местный житель, и стар, и млад, знал купца лишь как алчного паука, спаивающего рабочий класс. И никого не волновало, что Пьянов был известным коннозаводчиком, за свой счет построил в городе церковь, до сих пор исправно функционирующую, открыл первую в Шахтинске больницу и сделал еще великое множество хороших дел для своих земляков. Вилен Егорович подробно изучил архивные материалы по Пьянову, и в свое время попытался даже обелить его память, однако наткнулся на вежливый, но решительный отказ со стороны властей. Общественное мнение о Степане Николаевиче давно было сложено, утверждено, и не подлежало изменению.
Последний председатель Общества трезвости, внезапно ставший бизнесменом, в мутные девяностые умудрился приватизировать особняк Пьянова, и открыл в нем ресторан. Спохватившиеся власти в судебном порядке частично добились отмены приватизации, так как дом еще в советское время признали памятником культуры местного значения, но подвал, из-за одной закавыки в бумагах, отстоять не удалось. На верхних этажах особняка разместилось управление образования городской администрации, обшившее старинную лепнину желтым убогим сайдингом, и сменившее исторические окна на новомодный пластик, но подвал так и остался пока в собственности новоявленного бизнесмена.
Кстати, по какой-то странной иронии судьбы, именно в этом самом особняке и работал до недавнего времени Андрей Николаевич Бабушкин, занимая небольшой закуток в управлении образования. И именно здесь несколько месяцев назад, сидя над головами своих заклятых врагов, Бабушкин и начал возрождать из пепла «Зарю коммунизма».
А бизнесмен, владеющий подвалом, давно уехал в одну из теплых европейских страну, и совсем не собирался возвращаться на жестокую Родину, где его с нетерпением ждали сразу в нескольких силовых ведомствах. Но секретарь антиваксеров, каким-то странным образом оказавшийся в курсе дела, умудрился заключить с представителями обиженного бизнесмена договор аренды подвального помещения, конечно же не на свое имя, а на одного из членов партии, занимающегося грузоперевозками. И теперь штаб, где размещался Иван Иванович с компанией, официально числился складом непродовольственных товаров. А основной статьей расходов антиваксеров как раз являлась аренда этого подвала, и неспроста Лопатин так болезненно отнесся к решению одного из местных бизнесменов прекратить платежи в партию, что даже натравил на него Штыка.
Подвал состоял из большого и темного общего зала, куда можно было попасть с улицы по крутой каменной лестнице, и в котором два дня назад прошел суд над Олегом, а также из четырех небольших комнат, выходящих дверьми в общий зал. Во время косметического ремонта подвала, полгода назад, в стене одной из комнат антиваксеры случайно обнаружили тайник — небольшое пространство, прикрытое тщательно подогнанным, и вынимающимся при надавливании на его определенную часть кирпичом. Увы, но ни денег, ни золота в тайнике не оказалось, а лежали там лишь какие-то старые и пыльные, свернутые трубочкой документы, спрятанные там, судя по всему, еще самим Пьяновым. Раритетные бумаги Иван Иванович отдал Смирнитскому, чтобы тот передал их в музей, а в комнатке с тайником оборудовал для себя личный кабинет, и ласково назвал ее своей кельей.
А сейчас Лопатин вышел из кельи в общий зал, прервав разговор Смирнитского с Востриковым и, судя по всему, хотел о чем-то у них спросить, но не успел. Входная дверь в подвал настежь распахнулась, и в нее влетел Серега, санитар городского отделения судебно-медицинской экспертизы, сын Марии Петровны Шпицрутен и тоже ярый антиваксер. Он с трудом затормозил на каменном полу, остановился посреди зала и попытался что-то прокричать. Но не смог — изо рта его доносилось лишь нечленораздельное мычание.
Всего несколькими часами раньше, перед рассветом, Серега, отбывающий очередную ночь в отделении, пытался решить сложнейшую логическую задачу. И сам санитар, и его мегера жена, и любимая подруга Лариса, и рогатый супруг Ларисы — все четверо работали по сменным графикам. Но графики у всех были разными, и переплетались самым причудливым и необычным образом. Серега работал день ночь, двое суток дома, любовница сутки через трое, жена две смены в день, две в ночь, а потом два или три дня отдыхала. А рогатый муж Ларисы ходил на службу вообще непонятно как. Он мог просиживать штаны на работе три смены в день, одну в ночь, мог неделю трудиться по ночам, а порой и вовсе половину месяца работал с восьми до семнадцати, и все эти дни подло ночевал дома, в одной постели с Серегиной законной любовницей. И сейчас, перед рассветом, санитар занимался тем, что выписывал к себе в блокнотик графики выходов всех заинтересованных лиц и сводил их между собой (свои секретные записи Серега хранил в отделении, ведь держать дома такую страшную улику было немыслимо). Но все сложнейшие математические расчеты санитара вели к одному печальному выводу — в текущем месяце у него не будет возможности уединиться с подругой. Осознав масштаб трагедии, Серега откинул в сторону блокнотик и от безысходности расплакался.
От печальных мыслей его отвлек звонок в дверь. Бригада скорой помощи привезла на исследование очередного жмурика. Санитары весело затащили труп в отделение, расписались в документах и поехали дальше по своим делам. А Серега, вновь оставшись в одиночестве, лениво подошел к покойнику, и мгновенно выронил из руки свой блокнотик, как только увидел лицо трупа.
Еле дождавшись конца смены и переодевшись, он со всех ног полетел в знакомый подвал, пулей ворвался внутрь, и, после нечленораздельного мычания, смог наконец выкрикнуть — «Штыка убили!!!»