Каверна. Часть первая. Глава 25

25

Между тем в середине ноября позвонила Ира и сказала, что сделала рентген у себя в поликлинике и там обнаружили какое-то пятнышко. Короче, ей дали направление и завтра она приедет ложиться в больницу.

Известие взволновало. С одной стороны, я чувствовал досаду оттого, что она не долечилась и коварная болезнь вернулась. С другой, я скучал и ловил себя на мысли, что мне приятно её возвращение.

Утром Ира приехала в Нальчик и позвонила с вокзала, чтобы я встретил её.

Я пошел в сторону остановки. Кто-то залил пространство жидким свинцом. Деревья сбросили пожухлую листву, как платья, на которых паслись вороны, похожие на собрание приватного клуба. Яблоки и груши висели на голых ветках, как забытые елочные игрушки. Воздух можно было нарезать ломтями и с ножа бы капало.

Ира вышла из маршрутки и пошла мне на встречу. В руках у неё была спортивная сумка и тот же прозрачный портфель с пледом. Одета она была в тот самый черный кожаный плащ, только теперь, согласно сезону, воротник был отделан мехом красного цвета. Я потрогал воротник... мех натуральный. Кому пришло в голову красить мех в красный цвет? Короче, вид её не претендовал на изысканность и какой-либо вкус. Наоборот, был глуповат, утяжелял верх, при ущербности низа, на котором не выделялось и подобия бедер.

Я перехватил у Иры сумку. Она пыталась улыбаться через силу, подставляя губы для поцелуя. И тут же улыбка исчезала, проступала складка на лбу. Появилась мученическая гримаса. Было видно, она рада, что приехала, но устала в дороге.

Мы зашли в корпус.

В приемном покое пришлось ждать, и Ира сказала:
- Ты возьми вещи и поднимайся на этаж. Я постараюсь в наше отделение попасть.

Позже Ира поднялась, тяжело дыша и еще больше уставшая.

- Фу-у… - выдохнула она. – Пока бумаги посмотрели, описали, распределили… все это так долго. Пришлось триста рублей сунуть, чтоб меня на четвертый этаж направили, к тебе.

В коридоре было ни души и Ира, не стесняясь, висла на мне.   

- Зайдем в палату, - предложил я. – Что тут в коридоре светиться?
- Подожди, надо еще к Зауру зайти, чтоб в палату положил. И направление с бумагами занести, - потрясла она пачкой бумаг.

Какой-то посетитель вышел из кабинета заведующего и направился на выход из отделения.

- Все, пошла, - сказала Ира и поплыла по коридору с развивающимися полами плаща, как белка-летяга.

Но пробыла она в кабинете Заура не долго. Вышла, ругаясь и крича напоследок что-то нелицеприятное. Подошла ко мне и, с глубокой досадой и разочарованием, проговорила:
- Вот он сука! – и выругалась всем своим страшным запасом мата. – Представляешь?! Он отказал мне в госпитализации. Сказал: «Ты всего месяц назад выписалась». Я ему говорю: «Во-первых, не месяц, а два месяца назад я выписалась. Во-вторых, вот направление из поликлиники. Я что сама это придумала?» Но он отвечает: «Мне все равно, я тебя не положу». Как будто это его личное отделение.

Я взял бумаги, посмотрел направление.

- Ладно, не кипятись. Тебя все равно положат, не имеют права не положить. Пойдем к начмеду.

Мы подошли к кабинету Залима Жабалиева. Ира постучала и зашла внутрь. Я постоял возле окна.

Вдруг появилась Марина. Детской походкой, как кукла, но недетским вилянием бедер, она шла так, что захотелось в такт её движениям пропеть: «Ля-ля-ля, ля-ля-ля…»

- Марина, привет!

Как всегда, закамуфлированная так, что кроме глаз и бровей ничего не видно, она взглянула мне в глаза большими угольками и, отводя взгляд в сторону, побежала. Перебежала холл и в том же темпе посеменила наверх по лестнице. Я проводил её взглядом и подумал: «Будто черта увидала. Дикая какая-то».

Из кабинета вышла Ира, довольно улыбаясь.

- Вот Залим порядочный человек. Положил меня на второй этаж.
- Это еще лучше.
- Да, лучше… я хотела к тебе.
- Ну что поделаешь? Не все коту масленица. Принесу твои вещи и пойду, по делам побегаю.

Второй этаж был лучший в больнице. Потому что был отремонтирован и чист как в коридоре, так и внутри палат. Там стояли новые койки, широкие, удобные. Остальные этажи, кроме первого, были приличными снаружи – в коридоре. Внутри же палаты напоминали пещеры. Первый этаж был мрачный, темный и предназначался для тяжелобольных. Он был преддверием могилы, во всяком случае, по статистике выноса вперед ногами лидировал. Еще туда клали тех, от кого отказались на других этажах. Там были такие же новые койки, как и на втором этаже, которые вселяли надежду, что хоть загибаться можно не на сетке.

Я пытался проанализировать – почему койки поменяли только на первых двух этажах? Видимо, изначально денег на полную замену спальных мест не хватило, вернее не все деньги украли. И чтобы было не так наглядно, койки все же поставили. Но комиссия или иные проверяющие органы, если в коем-то веке и приедут, то поднимутся максимум до второго этажа. Да и грузчикам сподручнее носить на нижние этажи, и платить им, опять же, меньше.

И раз уж я начал разговор про койки, то признаюсь, что недавно перехватил новую, вернее сказать, старую сеточную, но в хорошем состоянии полторушку. Сетка на ней была не просиженная, намного шире прежней и не расшатанная на ножках.

Получилось это вот как.

Как-то вышел я из палаты на шум в коридоре, смотрю, Мария и Роза широкую койку тащат, линолеум скрипит под ножками. Подхожу к ним.

- Откуда такую койку тянете?
- Вам такие не положены, - пробубнила Мария, дергая упрямую койку, как козу.

Я посмотрел в открытую палату, там, недоумевая, стоял тощий Тимроко и чесал локти.

- Сейчас мы тебе другую принесем, - пообещала Роза.

Я сразу все понял. Эта койка стояла в нашей палате, когда я лег в больницу, на ней лежал Борис. Когда Володя убежал и положили разлагающегося тяжелобольного, прибежал Серый Волк из соседней палаты, сказал, что эту койку Борис ему завещал, поднял неходячего и неподъемного тяжелобольного при возмущенных родственниках, и утащил койку. Потом Серого Волка выписали и койка, поменяв нескольких хозяев, досталась Тимроко. Из-под него-то, пользуясь безответностью и кротким нравом, старшая медсестра и санитарка утаскивали койку.

- Давайте сюда койку! – смело пошел я в бой. – Вы только забирать можете, - пристыдил их. – Тумбочка у меня разваливается, уже три раза сколачивал, все равно разваливается. Одну тумбочку найти не можете! Сколько раз просил, а, Роза? Давать ничего не даете, а как что-то утащить – вы первые!

На них напало оцепенение, рты раскрылись, они не знали, что делать и что сказать.

Я попросил паренька, подвернувшегося под руку, и мы ловко внесли койку в палату. Вынесли старую, поставили перед Марией и Розой.

- Несите эту, - предложил я им.

Но они забежали за мной следом и стали мешать устанавливать, прилаживать новую койку.

- Дверь не будет закрываться, будет мешать проходу, - приводили они аргументы. – И вообще, вам такие койки не положены.
- А какие положены, такие?.. – показал я на старую, полуржавую сетку.

Короче, я их авторитетно заверил, что все будет открываться и закрываться, проходить, и выпроводил из палаты.

Бухтя под нос, недовольный поведением медсестер, я начал застилать новую койку и припомнил, что даже этот широкий, чистый, непролежанный матрас поменяла мне Ира, когда лежала в первой палате. И теперь матрас лег как родной, как себе домой, не свисал с узкой сетки, а был совершено по размеру, что меня порадовало. 

Как-то раз поздно вечером я уставший пришел к Ире, пожаловался на трудный, полный беготни день и запылившиеся ноги. Она набрала таз теплой воды и бережно, как ребенку, помыла мне ноги. Вытерла и помазала кремом. Я лежал на новом, чистом матрасе. Тут вспомнил, что выданный мне при поступлении не такой - весь в страшных пятнах и совсем пролежанный.

- Нравиться? Забирай, - предложила Ира. – Только свой принеси вместо этого, чтоб койка не пустовала. Когда кого-то положат, уже не поменяешь, так что поторопись.

Так, постепенно, пришел к тому, что у меня была более-менее нормальная койка и постель, на которой я спал, как король. Да и двоим можно было удобно разместиться. И я вспомнил, как мы мучались с Ирой на узкой, просиженной на одну сторону, сетке.

Однажды я проснулся среди ночи от чувства дискомфорта. Сильно затекла рука. Я с трудом вытащил руку из-под Иры, помогая другой рукой, так как затекшая совершено не слушалась и была похожа на холодное бревно. Видимо, я уснул, обнимая Иру… так мы пролежали довольно-таки долго, потому что рука успела стать инородным телом, что напугало, и я в сонной панике принялся растирать холодную руку, приводя её в чувство. Сначала руку пронзили десятки больших игл, чуть не заставив меня вскрикнуть, затем рука стала теплеть и по ней разлились сотни мелких покалываний, после побежали тысячи мурашек, и я смог пошевелить пальцами. Но еще долго оставалось чувство протеза.

Этим я потревожил Иру, которая повернулась и снова прижалась ко мне, но теперь я прибрал руки.

Такие мучения поспособствовали доведению до совершенства техники в позиции «ложечки» и её многочисленных вариантов. Но Ира никогда не жаловалась, как говорится - с милым рай и в шалаше.               

Я углубился в воспоминания. Возвращаясь к повествованию, скажу, что по всем раскладам, второй этаж больницы был выгодней, благородней что ли. Я и сам решил, что, если придется еще раз лечь сюда (не дай Бог), только на второй этаж.

Чуть позже, разделавшись с делами, я повстречал Мусу, который с добродушной улыбкой сообщил, что Патрикеевну положили в палату к Альбине. Хороший вариант - чистая, светлая, молодежная палата.

Разобравшись с вещами, переодевшись и устроившись в палате, Ира поднялась ко мне. Зашла, уверено улыбаясь, с видом хозяйки, вернувшейся из отпуска. Глядя на неё, казалось, она хочет сказать: «Что, не ждали? Чем вы тут без меня занимались?»

Ира была в махровом халате салатного цвета, воротник которого прятался под русыми волосами; в белых шерстяных носках домашней вязки и в тапочках. И в этом наряде, навевающем домашний уют, казалось, она совсем не похожа на больную, наоборот, пышет здоровьем, щеки налились и похожи на сдобную булку, покрытую глазурью.

Дед Виктор встретил Иру приветливо, даже обрадовался. Его каждодневные причитания всем надоели и никто не обращал на него внимания. А тут дед воодушевился, найдя в лице Иры собеседника.

Ира уверено плюхнулась мне на колени, как на свое старое место, резко повернула мою голову к себе и грубо поцеловала. Как воинствующая амазонка властно обращается с любимым рабом. Я ущипнул её. Она взвизгнула, шлепнула меня по руке и, продолжая сидеть на коленях, слушала бормотание деда, время от времени целуя или обнимая меня.

Вдруг она отклонила корпус так, чтобы лучше видеть мое лицо.

- Кто такая Альбина? – с нетерпением спросила Ира, как жена, заподозрившая факт адюльтера. – Я эту Альбину порву!
- Успокойся. Эта девушка Муссы. Они здесь познакомились.
- Хорошо, а меня она откуда знает? Да еще в таких подробностях. Не успела я представиться, она говорит: «Я знаю, ты девушка Тенгиза». Я так на неё посмотрела… - Ира сделала выражение лица, при котором обычно задают вопрос: «Это еще что такое?»   
- Мы как-то сидели с Мусой и Альбиной, и ты позвонила. Мы с тобой долго разговаривали, помнишь? Вот Альбина и поинтересовалась: «Кто это?» Я ей рассказал…
- Что ты ей рассказал?
- Ну, кто ты… какие у нас отношения. Еще Муса ей про тебя рассказывал. Всем же интересно – что это за Патрикеевна такая?

Ире явно польстило - в каком свете я её представил. Она призадумалась, на лице застыла еле заметная улыбка. Но она чувствовала, что я иронизирую, и не могла понять – в чем же подвох.

- Короче, – отрезала Ира. - Если хоть краем глаза увижу тебя с этой Альбиной, я и тебе и ей устрою! Понятно? Особенно ей!
- И что же будет? – намерено провоцировал я её.
- Увидишь!
- Что увижу? Что ты сделаешь?
- Порву её! И Мариночку твою порву! – сказала она раздраженно. – Надо еще узнать, чем ты тут без меня занимался?!
- Ой-ой-ой, как страшно, – рассмеялся я. – Ничего ты не сделаешь. Прикусишь язык и будешь молчать. Пока я тебе повода не дал, сиди тихо. Ни на кого не смотрю… И вообще, у тебя неправильное представление сложилось, ты из меня Казанову какого-то делаешь. Конечно, лестно, но это не так.
- Я знаю, ты ни одной юбки не пропустишь. Кобель!

Сцены ревности забавляли, при моей бесхозности.

Ира постоянно держала мой мобильник под контролем. Под предлогом поиграть в «змейку», брала мобильник и сначала просматривала все сообщения, входящие и исходящие звонки, и если у неё возникали вопросы, тут же устраивала допрос:
- Кто такая Пуся? – смотрела на меня исподлобья.
- Девушка Русика.
- А-а… а Света кто?
- Медсестра из поликлиники.

Ира пытливо смотрела на меня, выдерживая паузу. И когда ответы её удовлетворяли и она не замечала ничего подозрительного, успокаивалась и принималась играть в эту дурацкую игру. А это происходило практически всегда.

- Думаешь, если я захочу тебя обмануть, это будет трудно сделать? – говорил я. – Ты ничего не поймешь, если надо будет. Но не волнуйся, если что – я тебе скажу. Ты узнаешь первая.

Против такой постановки вопроса тактики у неё не было, и она становилась маленькой ранимой девочкой. И начинала подлизываться, говорить, как она меня любит, не может без меня жить и боится потерять.

Еще я заметил, что по сравнению с прошлым пребыванием в больнице, Ира стала серьезней относиться к режиму. Но не из-за лечения, а потому что боялась выписки. Этого она допустить не могла. Не для того проделала тяжелый путь через регистратуры, приемные, анализы, бумажки, талоны и справки, чтобы так просто расстаться со мной.

Ира быстро пронюхала какую из четырех смен нужно опасаться, а в какую можно и погулять. Сверила свои наблюдения с опытом долгожителя отделения Мусы, поговорила с девочками и выдала такой план:
- Я буду у тебя оставаться на выходные, когда врачебного начальства нет, и в Равидины смены. Только она меня понимает, остальные… лишь бы наябедничать.

И строго придерживалась этого графика. Когда наступала благоприятная смена, за которыми я уследить не мог и полагался в этом на Иру, она весело спрашивала:
- Замохов, а где я сегодня буду спать?! - это означало, что она будет ночевать у меня.

Перед отбоем Ира приходила ко мне и уходила утром до пересмены медсестер.
Этот график не нарушали месячные, она оказалась беременна.

Ира ничего не сказала, держала в секрете. Только я сразу догадался, как только увидел её гуляющую по палате в трусиках.

- Ты беременная? - спросил я и легонько похлопал по животику.
- Да, уже четвертый месяц! - ответила она и просияла. – У меня уже эта фигня из грудей идет. Груди налились и побаливают.
- Молозиво?
- Да, молозиво, - протерла Ира соски платочком, специально для этого оказавшимся у неё.
- Ты действительно собралась рожать?
- Да. А что? – удивилась она неуместному вопросу. – У меня будет лялечка от любимого человека.

Я почесал затылок: «То не могла четырнадцать лет забеременеть, то все рекорды бьет. Что-то тут не так. Или я такой плодовитый? Но себе льстить не хотелось, и я подумал – возможно, это какая-то чрезмерная совместимость? Или что-то в этом роде».

Припомнил, когда в августе, после моей пневмонии, до её выписки, мы спали у меня в палате, дед ночевал у соседа Васи, и мы могли не ограничивать себя в эмоциях. Так вот, Ира на волне экстаза шептала: «Лялю… лялю хочу, лялю… лялечку хочу».
Так вот оно что! Она тогда залетела… заранее, видимо, решила, не предохранялась и залетела. Такое существо… все равно по-своему сделает, как, впрочем, и все женщины.

Я сидел на койке, призадумавшись, а Ира лежала на подушке и поглаживала мне спину ногой.

- Ну, и долго ты будешь так сидеть?! – не выдержала Ира. - Иди ко мне… Врачи говорят, до шести месяцев этим заниматься даже полезно.

Я перевалился через её ноги и прилег рядом, обнял. От неё приятно пахло чистым телом и молозивом, в этом был элемент зародившегося начала, завязавшегося развития, это делало её еще более желанной.

В «читальном зале», в котором я просидел долгое время, плавала разная литература, попадалась и «Тантра», я поднатаскался в теории и теперь практиковался.

Ира была довольна и думала, что у меня божий дар в этом вопросе. Каждый раз она удивлялась тому, что я придумываю что-нибудь новое, и была от этого в восторге. Я вел её по блаженству, пока она не уставала и просила передохнуть.

- Хватит, у меня уже кукуля болит, - томно надувая припухшие губы, говорила Ира и ложилась отдыхать мне на грудь.

С тех пор как Ира опять легла в больницу, улыбка не сходила с её лица, она много шутила, веселилась и выглядела совершено счастливой.

Как-то раз под вечер мы пошли на прогулку. На территории больницы нам повстречались Муса и Альбина, и мы решили прогуляться вместе.

Наша компания направилась в больничный городок, сделать большой круг для променада.

Возвращаясь, Ира попросила у Альбины наушники, подключила к своему мобильнику и стала слушать музыку. Войдя во вкус, она начала подпевать любимой песне, которую я слышал как высокочастотное шипение. На словах, которые особенно нравились, Ира заглядывала мне в лицо и пела, как бы посвящая их мне. Я смеялся её выходке, в ней было что-то наивное, детское, дурашливое.

Мы гуляли в сгустившихся сумерках поздней осени. Воздух был сырой, и все вокруг казалось одинаково серым: асфальт, земля, трава, деревья, небо.

Дальше увлекаясь, Ира стала танцевать вокруг меня, энергично выделывая импульсивные движения странноватого диско с элементами расхлябанного твиста. Она вытанцовывала, то выбегая вперед, то забегая за меня, то крутилась вокруг. Подпевание то стихало, то она снова подхватывала и почти кричала, не попадая в ноты.

Альбина и Муса шли следом. Я поглядывал на Альбину, она находила странным поведение Иры, и в её выражении лица читалось: «Я бы никогда не вела себя так легкомысленно». А я заливался смехом и веселился от души, глядя на Иру. Потому что понимал, она счастлива и кайфует, ничто не существует сейчас для неё, кроме нас. Её не волновало, как она выглядит со стороны и кто что подумает. Она вообще ни о чем не думала в тот момент, а просто забылась, и все её душевное состояние выражалось в танце.

Стало темно, только свет Ириной «Моторолы» освещал её лицо и бросал облики на мокрый асфальт. При каждом шаге асфальт переливался мизерными разноцветными крупинками, которые двигались как в калейдоскопе. Эта цветная зернистость усиливалась в местах пятен бензина, которые лежали кольцами радуги на асфальте, и стягивали на себя хаос калейдоскопа преобладающим фиолетовым отражением. И даже лужи, как лежащие зеркала, загорались экраном, отражая свет, и постепенно гасли, провожая нас.