Расщелина Глава 14

ПОГОРЕЛЫЙ ХУТОР

Только что родившийся медведь совсем голый и в течении пяти недель слеп. За это время он обрастает шерстью и прозревает. Фома, благодаря душевному и жизненному опыту, прозрел не по медвежьи быстро; на следующий день. По первости показалось ему, а то и почуялось чутким нутром, что не те рядом с ним люди, не добро принесли они в его дом, и вовсе не с тем пришли, чего он по доверчивости своей ждал. Но, по совести, принял гостей, с благодарностью полагаясь на великую веру в человека, в его добродетель. Чем-то ненужным и неважным занялись они сразу же, в первый день пребывания на хуторе. Настоящий охотник не о том думает и не тем занят; старику это было видно без лишнего внимания. Таежник живет охотой, грезит ею в ожидании нужного часа. Настороженность сменилось подозрением. Фома был премного благодарен Василию, и за добро готов был от чистого сердца делиться последним, что у него осталось. Когда-то давно, в прошлом, трудная жизнь приучила его не торговаться с совестью. Для старика, видавшего нужду и гонения, чистота духа, были понятиями чести. Поэтому любая неискренность, рождавшая недоверие в отношениях, была видна ему сразу; он даже в выводах особо не нуждался. Ясно и все тут… Ведь Захарию он поверил сразу. Оно и понятно; у того душа была видна, как солнце в ясную погоду и свет от нее исходил особый, благостный, согревающий каждого, кто в его сторону смотрел. Вот и Фоме та благодать на душу легла. А тепло, исходящее от сердца открытого и доброго человека, по всей округе разливалось; по просторам лесным, по тропам хоженым, по самой земле-матушке на которой твердыми ногами стоял по жизни Захарий.

И вот сейчас, видел Фома злыдней перед собой, чувствовал учащенное биение их сердец, полных неясных и недобрых замыслов. Откуда они, кто такие, зачем пришли, ловко обволакивая его лживым доверием? В глазах хитрые огни, в словах недосказанность и недобрая ухмылка на лицах. Нет, старик не тревожился и вовсе не боялся странных гостей. Он как тот леший, с интересом поглядывая из хвойного леса, пытался выведать их намерения, довольно и участливо улыбаясь, сквозь лохматую, седую бороду. Во дворе тишина, лес шепотом на ухо шелестит, с Фомой толкует: «Ну да ладно, чего себя раньше нужного подозрениями томить, глядишь и не прав окажусь, — думает старик. — Коли так, то ладно… Интересно, чем гости сегодня порадуют? Должны бы уж воротиться, с утра на охоту ушли, вечер на пороге».

Хозяин хутора незаметно вышел на тропку ведущую к лесу, остановился, вновь задумался: «Во второй раз к ряду, друзья на охоту отправились, пора бы уже добычей порадовать; выходит стрелки — никакие. Оно и „Грома“ к чему с собой брать, собака к хозяину привыкать должна, ее интерес куда легче понять, чем людской. Обождем, стало быть…»

Прогуливаясь без Фомы по окрестностям, Василий поднял с гнезда двух куропаток, вспомнил молодые годы и потом, не с пустыми же руками опять возвращаться. На охоте все же… Даже приятелю его готовность к делу по нраву пришлась.

— Завтра ждем городских, поэтому из хутора уйдем по утру. Собаку с собой не возьмем, пусть старик порадуется. Его дробовик возьму; в два ствола гостей будет удобней встречать, — принялся строить планы Шершень.

— Сделаем все как надо, только бы Фома не перечил, ружье все же, а оно руками хозяина обласкано, — Василий хорошо знал нравы охотников.

— Ничего, уговорим. Отсидимся тут неподалеку. Услышим лай собаки, значит чужаки на хуторе. Гости о нас не знают, разговор с Фомой завяжется. Тут нам глаза и уши в подмогу.

— Надо чтобы Фома нас не сдал, — беспокоился Василий, — насторожатся, уйдут…

— Старик вякнет, на перо посажу. Пригрожу, молчать будет. Нам бы только по-тихому на Пашкин след присесть.

— Там, в городе, Вася, за тобой охота уголовная идет. Смекай, где прятаться придется. Может случиться здесь, с Фомой; так, что отношения с ним пока портить нельзя и обнаруживать себя тоже.

— Он не один будет. Что если… — обеспокоенно попытался высказаться Василий.

Шершень договорить не дал:

— Всех остальных в расход… Тебе ружье на что? Пулей заряжай; надеюсь не медведя валить придется. Шершень смотрел на напарника холодно и уверенно, предвкушая расправу ради перспективы большого дела тем более, что зло на Игната занозило душу.

— Фоме скажем, что, если к вечеру нас не будет, чтобы не ждал; в тайге заночуем, не впервой. Нам эту парочку, по-всякому, дождаться надо.

Игнат с Павлом, пройдя шумный ручей, заросший по берегам дикой смородиной, запаслись впрок водой. Вечером поужинали худой, но вкусной куропаткой. Добрую дичь подстрелить так и не удалось. Видимо туман ее с дерева снял; в траве упряталась. Второй ночлег утомил обоих путников. Ночью потревоженный зверь бродил окрест; лес трещал, лишая сна и нормального отдыха. Игнат успокоил, сказав что это не медведь, а скорее всего кабан с осенним выводком поросят, бередили соседнюю дубовую рощу.

Утро выдалось ясным. Над тайгой высветило солнце, растворив в ветвях разлапистых елей, остатки вчерашнего тумана. Шли натужно; сказывалась усталость от бессонницы и неуюта. Силы придавала уверенность, что к полудню приблизится хутор и далее идти станет веселей. Иной раз, Павел делал остановки; подолгу всматривался в прилегавший лес и холмы, ища глазами нужные для обратной дороги ориентиры. Он знал, все тропы запомнить не под силу, а вот местность узнавать необходимо, к тому же, путь домой, по какой-либо причине, всегда может оказаться иным. Плохо зная здешние места, Игнат не мешал Павлу, он полностью положился на устремленного к цели парня, надеясь взрастить в нем редкие навыки следопыта. И потом он твердо закрепил на своем опыте, что для настоящего охотника, лишний круг по тайге только на пользу. Поэтому главное было родить в юноше уверенность в себе, рассеять сомнения и страх, привить радость преодоления, жажду любви к поиску выхода из трудной, иной раз и опасной ситуации, в конце которой, непременно будет ждать удача.

«На траву пала роса, значит день заладится», — Фома приметил это сразу, когда, пробудившись вышел к «Грому», а тут утро, ясное и доброе, как смотрящие на него глаза верного пса. Покормил, воды свежей поставил. От заботы особое тепло по душе разлилось. Собака — это надежда, крепящая силу духа, рожденная в любви к другу, который отныне и навсегда будет с тобой. С глубокой верой в добро жил Фома всегда, а вот теперь и любовь добавилась. От того и пела душа старика песню радости и довольства. И ни одна плохая мысль или злой умысел не способны были, в это утро, опечалить доброе сердце Фомы, открытое каждому вошедшему в его жилище.

— Послушай, Фома, — обратился, подходя к старику, Шершень, — ты бы мне свою берданку доверил, а то как-то с одним стволом на охоте не совсем удобно. Время уж выходить нам с Василием.

— А зачем вам, ребятки, моя берданка? Стара она уже, одного меня только и слушает.

— Жалеешь, дед? — сощурился Шершень, присматриваясь.

— Что ты, и в мыслях не держал. От Захария ружьишко осталось. Я его в приглядном виде держу. Оно получше моего будет. На два ствола, а патроны те же. А к своему я шибко прикипел, не сменяю никак, но и другому не доверю. С ним я хоть куда; поважнее нового будет. Этим, я скажу тебе, не размениваются, иначе грош тебе цена, как охотнику. А Захария ружье бери, оно исправное. Хочешь, испробуй, но сам хозяин его хвалил; отказа не случалось.

— Хорошо, неси его, а то выходить впору. Кобеля то мы, в этот раз не возьмем, тебе оставим; присмотри, чтобы не увязался следом. Пусть с тобой побудет, привыкнет; нечего ему за нами таскаться. Охота на пару, она и без собаки сладится. Как, никак — тебе подарок… Припозднимся, не унывай; мы в тайге и заночевать можем. Только если кто посторонний на хутор явится, то придержи его. Кобель чужих не любит; покусать может. И про нас, дед, тоже никому лишнего не болтай.

— Да кому ж тут быть-то? Окромя вас второй годок уж никто и не захаживал, — уходя за ружьем, ухмыльнулся в бороду Фома: «Знать „добрые“ охотники, — окончательно усомнился он, — коли одни идут. С собакой то оно, по-всякому, вернее ночью. Чего бы и не взять? Людей сторонних чураются, никак прячутся или затеяли чего?»

Выйдя за поселок, приятели углубились в лес и пройдя совсем немного, свернули с тропы в сторону кедрача. Обильной молодой порослью, он почти примыкал к дальней окраине хутора, что позволило незаметно пробраться к развалившимся сараям и укрыться в их нежилом полумраке. Там и устроили лежку; любой шум будет слышен, да и изба Фомы видна, как на ладони. Оставалось, не выдавая засады, ждать…

Шершень рассчитал верно. Немногим после полудня, в противоположном конце хутора послышался лай собаки. «Гром» явно что-то почуял и дал знать об этом хозяину.

— Вот тебе и пес; службу знает, — Василий тут же соскочил с уютного соломенного ложа, устроенного в дальнем углу сарая. Подойдя к окну, через которое просматривался весь поселок с прилегавшей к нему тропой, он заметил движение. Разобрать было трудно, но сошлись на том, что Фома, вместе с собакой, вышел для чего-то со двора.

Обеспокоенный лаем хозяин, взял «Грома» на ошейник; собака не приручена, всякое может быть. Пришлый люд в тайге внимания требует: «Вовремя Шершень о нежданных людях шепнул; может заранее знал? — разбирали старика сомнения относительно гостей. — В таком случае, пусть уж лучше собака под присмотром побудет».

С такого рода тревожными думами вышел хранитель хутора к тропе, на которой еще издали приметил двух путников. По мере сближения, собака рвалась, не в силах сдержать пыл, отпущенный ей природой. Однако пес, с опаской поглядывая на хозяина, который своей волею посадил его на привязь, мешавшую проявить себя во всей красе, рычал, давясь от гнева. Как бы не выражал недовольство «Гром», а знакомство с новыми гостями хутора состоялось. Видя перед собой юношу, Фома смягчился; по голубым и ясным глазам было видно, что путники, явившиеся невесть откуда, «за пазухой камня не держат». И даже грозный с виду бородач, всей мощью представший перед стариком, способен был лишь расположить к себе.

За смуглостью туч, всегда таится солнце. Терпение увидеть его, рождает силу воли, а она всегда приведет тебя к свету. Именно это почувствовал Фома, именно это угомонило «Грома». А после того, как Павел поинтересовался судьбой Захария, старик и вовсе смягчился, пригласив утомленных путников пройти к нему в дом. Следуя тропою, даже собака, бесхитростно виляя хвостом, изъявила желание быть свободной, почуяв себя и своего хозяина в полной безопасности.

Однако Павел вдруг насторожился: «Каким образом, знакомая ему собака оказалась здесь? — Этот факт вверг его в состояние тревоги перед неким подозрением или даже опасностью, какая вынуждала, не взирая на доброе расположение Фомы, обратить на себя внимание.

— А откуда у Вас — эта собака? — Поинтересовался Павел.

Фома тут же бесхитростно ответил:

— Давеча, вон, двое привели, но то была моя просьба. Уважили старика, за то им и благодарность от меня вышла; приютил.

— А как зовут и где они? — Спросил Игнат следом.

Сегодня с утра, на охоту, в лес ушли, а вечером сулились вернуться, если с добычей. А нет, то припоздниться могут. Одного Василием кличут, он мне кобеля и привел. Спасибо ему за дело доброе. А так, скажу Вам, ребята смирные, но… — Фома как-то вдруг замолк, видимо не совсем желая высказывать свои непроверенные подозрения относительно гостей.

Павел заметил эти неожиданные колебания.

— Шершень, так второго зовут? — Вконец растревожил старика Павел.

— Ну да, кажется, так они обращались, — Фома в недоумении остановился.

Игнат заметил его замешательство и попытался сгладить накал не до конца проясненных обоюдных подозрений.

— Знаешь, Фома, мы скажем тебе честно; встреча с этими людьми не желательна для нас, поэтому хотелось бы разминуться с твоими знакомыми и сохранить нашу встречу в тайне. Они не должны знать, что мы здесь были. Поможешь? А там далее мы сами разберемся.

— Ну как скажете, — согласился Фома, — но только куда же вы теперь, с дороги? Ведь эти оба у меня обосновались. — Фома смотрел на Игната озадаченно, растерянным, бегающим взглядом.

— Мы не станем у тебя задерживаться, а пройдем мимо, — Попытался успокоить старика Игнат.

Павел никак не ожидал подобного оборота; походило на то, что Игнат почуял опасность быстрее его и стал действовать. Он был прав; встреча с этими двумя бандитами не сулила им ничего хорошего. Однако перспектива очередного ночлега в лесу, сулила утомить их еще больше. Ну что делать? Собственно, на встречу с Фомой они тоже никаких надежд не возлагали.

— Погоди, Фома, — Игнат отозвал Павла в сторону, сославшись на то, что нужно переговорить.

Фома, начиная понимать, что возможный конфликт между людьми не принесет ему ничего доброго, решился спросить:

— А по какой причине вы, собственно, пришли сюда? Те двое хоть кобеля привели, а вас то в такую даль, что понесло?

— Мы, дедушка, изыскатели, — решился ответить на его вопрос Павел, — и знать о нас незачем, особенно охотникам. Пусть себе охотятся…

— Ты, вот только, про нас им ничего не говори, а мы мимо хутора пройдем. Не впервой в лесу ночь коротать, — добавил в довершение Игнат.

— Не по-людски, как-то, но вам решать, — большего Фома уж и предложить не смел.

— Ты, покажи лучше нам дорогу к Томильской балке, чтобы уж наверняка, без блужданий до места добраться.

Фома, в продолжении разговора держал собаку накоротке, боясь подходить близко. Для пса все же чужаки они, однако «Гром» вел себя, на удивление, смирно.

— Ну как не сказать. Тут просто все; через три, четыре версты провал к северу тянется, вдоль него, по склону, и шагайте. Далековато правда будет; отсель верст двадцать, до ночи не управитесь.

— А на долго к тебе гости, дедушка? — спросил, Павел.

— Кто их знает, сынок? Они еще перед вчерашним пришли; по всему, пару дней побудут. Мне с людьми веселей, потому и рад любому. Жалко, что уходите. А нужда будет; мы с «Громом» всегда приветим. Бывайте, добрые люди…

Дед отправился в сторону хутора. Рукой уж подать. Обернулся, было, а прохожих и след простыл: «Видать в лесок по скорому зашли; одно слово — изыскатели», — подумал Фома, удивленно глядя на прилегавший к хутору лес.

Следуя к усадьбе, никак не шла из головы мысль: «Что же привело этих людей на хутор? Отчего не передохнуть с дороги, знакомство свести? А то может знакомы они уже, от того и чураются? Не доброе тут что-то зреет. Те не хотят этих видеть, а эти — тех. Присмотреться к гостям, не лишнее», — озадачился старик, направляясь к дому.

Василий силился всмотреться вдаль, откуда вновь появился Фома.

— Что там? Я не вижу от сюда, — волновался Шершень.

— Да один он в дом вошел.

— Ты там видел кого-нибудь или так, наугад, соображаешь?

— Да кого там увидишь, даль такая, но пес зря рваться и лаять не станет.

Шершень обеспокоенно прошелся по сараю.

— Идем к старику, здесь что-то не так. Скажем охота не пошла; нога разболелась, пришлось вернуться.

— Тогда быстрее надо, а то если кто приходил, то след потеряем, — засуетился Василий.

Фома, от неожиданности, шарахнулся к печи, не успев сообразить, кто вошел с таким шумом. «Гром», приветив своих, даже не возмутился.

— Вы что это, ребята, забыли, чего, рановато, однако?

— Да вон, Васька, ногу подвернул, — буркнул Шершень.

— Ты с кем в лесу встречался, дед? — немедля спросил Василий. — Мы поляной выбирались, людей видели.

Фома хоть и почувствовал, в таком обороте дела, недоброе, но виду не подал. Зачем тревожиться раньше времени.

— Кто такие, куда пошли? — продолжил расспрос Шершень.

— Да так, изыскатели какие-то мимо проходили. Мужик здоровенный такой, с бородой, да юноша, молодой совсем. С собакой хотели было пошалить, да не подпускает он посторонних; верный пес. Потом пошли себе. Даже зайти не захотели…

— Про нас ничего не болтал? Я тебя молчать просил, — закипал Шершень, чувствуя слабину старика.

— Пригласил с дороги передохнуть, как не сказать, что гости у меня, что на охоте, мол. Так и сказал, — оправдывался старик.

— Куда направились? — повторил с нетерпением Шершень.

— Да куда? Откуда мне знать? — спокойно ответил Фома. — Туда вон, в сторону Томильской балки и углубились.

— Пошли! — велел Шершень, обращаясь к напарнику. — С этим позже разберемся.

Василий, не церемонясь, последовал за ним. Покинув дом, приятели быстро скрылись в лесу. Ожидающе взглянув на Василия, Шершень сказал:

— Ну, что, теперь я только на тебя могу рассчитывать. Веди к балке, похоже они туда ушли. Нам след нужен, а там я разберусь. След, ты понял! — нетерпеливо требовал Шершень.

— Засветло нам до Томильской балки не добраться, да и им тоже; верст двадцать идти. Ночью они не пойдут, опасно. А костер в лесу заметен. Выходит, нам их ночлег отыскать нужно и дальше тихо, не обнаруживая себя, следовать за ними. Кругом тайга, плана у нас пока никакого, а ружья у них тоже имеются.

— Ничего, за ночь что-нибудь придумаем или по месту сообразим. Плохо, что теперь они про нас знают, Фома сболтнул. За это я еще спрошу с него, велено ведь было молчать; балабол старый. Взяли бы по-тихому, а теперь они осторожничать станут.

— Я думаю, надо дать Павлу взять то, зачем он пришел, а после уж вязать его самого, — шагая рядом, смело рассуждал Василий.

— Это да… Игната убрать можно после. Так и сделаем, он мешает. Обнаруживать себя не будем, из засады пальнуть и все дела. Павел твой в штаны наложит, а таким он нам и нужен.

Фома, глядя во след поспешно бежавшим к балке охотникам, ухмыльнулся себе в бороду: «Надо же, Василий только что ногу подвернул, а к лесу поспешает — не угнаться. Вот она и причина… Благо хоть собаку в покое оставили, с собою в ночь не потянули. Просто так, в чужие руки, я его теперь не отдам».

А вслух добавил:

— Пусть промеж себя разберутся, охотники. А все же было бы интересно за этими, двумя хитрецами проследить. Только вот «Грома» брать с собой нельзя — нашумит, — призадумался Фома…

День исходил и таял. Смеркалось. Скорый приход вечера сулил много забот и тревог. Предстояло устроить уже третий ночлег в лесу. Игнат, чувствуя усталость трехдневного перехода, волновался за Павла, которому пока что не приходилось на столь долгий срок оставаться без нормального тепла и крова над головой. Шли осторожно, опасаясь ненужной, случайной встречи с охотниками, о которых говорил Фома. Неожиданно изменившаяся, не в их пользу, ситуация, вызывала тревогу. Совершенно не догадываясь о цели, предпринятой ими вылазки в тайгу, Игнат замечал озабоченность в глазах Павла. Однако в его обязанности входило только лишь обеспечение безопасности похода и успешное возвращение домой. С какими намерениями появились в лесу посторонние люди, нужно ли их опасаться и почему — этого Игнат не знал, но продолжал ненавязчиво ждать объяснений от напарника. Обстоятельства изменились и его не владение ситуацией могло навредить обоим.

Павел шел по тропе молча, сосредоточенно думая о неожиданно возникших неприятностях. Уже давно замечая его обеспокоенность, Игнат все же решил заговорить первым:

— Знаешь, Павел, что-то не по душе мне те люди, что у Фомы остановились. Каким ветром их сюда принесло?

— Я собаку признал, — озабоченно ответил Павел. — Получается, Шершень здесь, на хуторе. Лихо, однако. Только вот как он сюда попал и что здесь делает? Ему о существовании поселения вообще ничего не должно быть известно. А значит с ним может прийти только мой отец. Выходит, что они собрались проследить за мной. Благодаря отцу им не сложно было догадаться, что я приду именно сюда.

— Зачем ты им дался, чтобы в этой глуши за тобой слежку устраивать? — Игнат с удивлением смотрел на напарника. — Даже если так; они, что не могли это в городе сделать? И расскажи мне, наконец, на сколько они вредны, ведь я перед Крутояровым отвечаю за твою безопасность, — совершенно не понимая выводы Павла, интересовался Игнат.

На некоторое время Павел вновь погрузился в свои мысли, но скоро продолжил:

— Хороший ты, должно быть, человек, Игнат. Прости, может я еще плохо в людях разбираюсь, но мне хочется доверять тебе. Если так, то и серьезные тайны ты наверняка хранить умеешь. Выбираться из тайги вместе придется, а эти двое нам будут очень мешать и еще неизвестно, как все сложится.

Игнат внимательно слушал Павла, не совсем понимая его намерений: «Что он собирается рассказать ему? Что ждет взамен? О какой тайне речь?» — тревожился таежник.

— Я пришел в тайгу за золотым самородком, который мне завещала бабушка. Он здесь неподалеку, в надежном месте. Только вот знаю о нем, не только я, но и мой отец, а он с одним бандитом каким-то образом связан оказался. Вот и пошла на меня охота. Я считал, мой отец просто скрывается здесь, прячется от жандармов, после того пожара; должно быть причастен. Но если он вместе с Шершнем, то выходит цель у них одна — золото… Теперь мне ясно, какие планы вынашивала эта троица.

— Погоди, Павел, какая троица? Я не совсем понимаю.

— Давай-ка, Игнат, о ночлеге вначале подумаем, а позже, у костра, я все объясню. Темнеет быстро, а без огня здесь сыро и опасно. Сейчас даже и то хорошо, что мы с ними не встретились, а отыскать нас им будет трудно.

— Не думаю так, ведь мы совсем не знаем, кто такой Фома, а если уж сам Василий собаку ему подарил, то старик за это будет стараться. Поэтому пусть не сегодня, но завтра встречу с ними я тебе гарантирую.

На ужин были сухари да травяной чай. По пути следования шуметь нельзя было, не на прогулке; поэтому шли скрытно. От того и ужин получился скудным.

— Ничего, — заверил Игнат, — будет день, будет пища…

Сидя под пологом с кружкой чая, разомлев от усталости и тепла, Павел решил продолжить:

— Знаешь, ведь этот самородок принадлежит уже не мне. Я должен принести и передать его Крутоярову; он знает о нем, поэтому мы здесь, вместе с тобой. Но я не думал, что отец опередит нас, ведь он не мог знать об этом походе.

— Выходит, твой замысел кому-то был известен.

— О предстоящем походе я говорил только с Анной, но она…

— Значит твой Шершень — парень, не промах; не тот ли это тип, что к Анне в трактире приставал?

— Тот самый…

— К тому же, нет у меня уверенности, что Фома не с ними. Поэтому нужно подумать, чтобы завтра не угодить в их ловушку. Славно у нас здесь, в тайге, получается; охотники за охотниками, на охоту вышли…

— Павел тихо рассмеялся.

— Значит сделаем так…

И опытный промысловик лихо изложил созревший за вечер план. Павел доверительно улыбнулся и, соглашаясь с Игнатом, уже ничуть не сомневался в его успехе. Несмотря на то, что ночь сулила быть тревожной, утром предстояло продолжить поход, как ни в чем не бывало…