как оружие?

                ты для меня как оружие.

эта клетка замыкается с трёх сторон: твои плечи, улыбка и губы. ты берёшь в капкан своих слов, как птиц ловят в плен, наживая на золото зёрен пшеницы. их в ладони твоей всего пару штук: первой служит яд твоих слов, а второй — нежность приторных мягких касаний. ты ломаешь меня, как стокгольмский синдром — прозаично, но мало для чуда. твои пальцы касаются моего позвоночника, как флейты из чистого серебра, извлекая бесконечно мучительную мелодию. этой хрупкостью можно изранить пальцы, потому что внутри неё струны металла, вынуждающего жилы трещать. твоё тело покрыто ломанными линиями татуировок — мне нравится повторять каждую своим языком и пальцами. ты бритый, холодный и надменный, но со мной — маленький мальчик, готовый упасть на колени.

— почему ты бежишь от меня?
— потому что ты делаешь меня слабым. это как есть арахис, зная, что у тебя от него аллергия. я играю со смертью в тех уличных беспределах и, знаешь, у неё твоё лицо.

помнишь ту сказку, где кай начинает любить снежную королеву? у нас на деле все также, только мои льды почему-то делают тебя теплее, когда руки касаются израненных рук, обещая, как детям вторят невинно, что до свадьбы, мол, заживет и затянется, а потом через день латать твои новые раны.

— хорошие девочки не станут бежать за плохими мальчиками. А если и станут, то ноги изранят.
— давно ты стал таким циником?
— когда ты, королева, всадила мне в сердце кусок своего льда.
— то есть, я не девочка-весна?
— ты бы не стала бежать за мной босиком, потому что ты снежная королева, моя личная война и третий всадник апокалипсиса.
— и мой ледяной дворец для тебя — тюрьма.

берцы, звериный оскал, истерический смех и умение плюнуть на общество с его устоями сверху — это все был ты. сборище скинхедов, двадцать первый век, люди неодобрительно качают головами, когда вы, подобно стае ворон, пролетаете мимо, роняя пепел сигарет и самокруток на асфальт, пока звук ваших шагов отлетает эхом от тротуаров.

помнишь, как ты приходил ко мне к стенам работы каждый вечер? Как ровно в девять вечера твой силуэт в чёрном, ступая резко и изредка смотря по сторонам, приближался к моим окнам. как охапка желтых цветов в твоих руках в сумерках выглядела ещё более ярко, напоминая сочную лимонную корку. ты всегда подпирал перила поясницей, зажимал зубами фильтр самых крепких сигарет и замирал в ожидании меня, оборачиваясь лишь на приближающийся стук моих каблуков по плитке издательского центра под ногами. цветы стояли долго, а после, не исходе их жизни, я делала из них сухоцветы. между страниц каждой из моих книг можно споткнуться, наткнувшись на воспоминание о тебе.

— за что ты наказываешь книги, алисия?
— я приучаю их к тебе. они становятся частью нашей истории.
— это просто цветы.
— они добыты кровью.
— поцелуй меня.

у тебя шрам на нижней губе, который приходит в движение, когда ты улыбаешься; когда я целую тебя — мне нравится повторять эту тоненькую линию языком, чувствуя, как ты замираешь и крепче хватаешься пальцами за мою талию. я помню, как целовала тебя, давясь твоей горько-солёной кровью в ту ночь, когда ты вернулся практически под утро, зарываясь в мои колени и пачкая кожу кровью. у тебя парочка ножевых и ссадин, у меня — сломанный мир, состоящий из твоего шаткого присутствия, которое из крайности в крайность бросает, выкидывая на обочину. кровь оставалась на моих губах, металлом резала кончик языка и проникала внутрь, сливаясь с моей воедино, пока твои руки оставляли на моем теле доказательство моей принадлежности тебе. ты рычал, кусался, что-то шептал в несвязном бреду, пока я ощущала тебя кожей и видела в твоих глазах дьявола, пришедшего за мной, пока я самовольно отказывалась от Бога, делая тебя своей верой.

— ты отдала мне свою душу, ничего не прося взамен.
— пока орфей просил у аида эвридику, данте просто следовал за беатриче наугад.
— так что же было на самом деле: их тешит небо или травит ад?

я обрабатываю твои разбитые в кровь костяшки крепким раствором перекиси водорода, видя, как он начинает разъедать твою кожу по краям, достигая плоти. у меня и у самой они начинают болеть от одного вида израненного тела. ты наблюдаешь за мной безотрывно, а твоё лицо сохраняет бесстрастный вид даже в те моменты, когда я ещё больше травмирую твои раны аптечными средствами, добытыми в какой-то запредельно дорогой круглосуточной аптеке. за окном почти что осень. ни один один твой мускул не дрожит — статуя. ты улыбаешься, перехватываешь мои руки и тянешь на свои колени. от тебя пахнет дымом сигарет, пылью высушенных солнцем улиц, кровью и вишнёвой жвачкой. я жмурюсь, но не позволяю себе плакать, пока ты тихо шепчешь в мою шею:

— если бы ты попросила, я бы покончил с этим.
— ты либо потеряешь себя, либо — меня.
— я готов терять все, что есть, только дай в себе растворяться.
— до сорока ножевых?
— бытовых? ведь с уличными драками я завязал.
— давно?
— без пяти осень.