Шаман

      
      Шустрый прохладный ветерок весело дёрнул лёгкие занавески на открытой балконной двери, взметнул облачко сигаретного пепла из резной пепельницы, сделанной из берёзового нароста, качнул поникшие от июльской жары цветы на подоконнике и отправился исследовать комнату. Задел неосторожно висящий на стене деревянный, обтянутый тонкой кожей бубен; заметался испуганно среди хрустальных висюлек на люстре, немного успокоился от их мелодичного перезвона и, наконец, обратил внимание на спящего на стареньком диване молодого мужчину.

          Длинные тёмные ресницы вздрагивают тревожно, бросают тени на давно не бритые щёки, короткие густо-каштановые волосы влажно топорщатся над покрытым испариной лбом, нервно вздрагивает крепкая привыкшая к работе рука, сейчас по-детски прижатая к щеке. Выцветшая простыня сползла на пол, открывая загорелый торс.

        Ветерок свистнул своих товарищей и они весело налетели на спящего, щекоча его ноздри невесть как попавшим в квартиру алым цветочным лепестком, тронули тонкую кожу ритуального барабана, стоящего в изголовье, живительной свежестью пробежались по крепко смежённым векам, загудели на разные голоса в пустой посуде на столе, смели на пол не убранные хозяином крошки и весёлой стайкой метнулись на улицу.

           Парень сел на диване, низко застонав, помотал головой разгоняя остатки удушливого полуденного сна навеянного невыносимой жарой, потёр переносицу и вышел на балкон – солнце, раскалившее с утра его чертоги, уже повернулось к закату, его золотые, осязаемые на вид лучи скользили теперь мимо, рассыпаясь яркими искрами на зарослях разноцветных мальв, растущих вдоль тропинки, затенённой молодыми кленами. Звенящий послеобеденный воздух струился удушливым маревом, наполняя лёгкие тяжёлой вязкостью. «Сейчас бы не помешал хороший дождь!» – мелькнула первая мысль в задурманенной голове. Мужчина расправил грудь и запел, осипшим со сна голосом:
          — Ой, ой да конь мой вороной ....
          Первые тяжёлые капли упали на понурые пыльные листья растущей под балконом ранетки.
            — Эээй, да обрез стальнооой...

         Небо заволокла большая темная туча.
            — Ээй, да лесной тума-ан...
        Крупные капли веселее забарабанили по листьям, по цветам, по стоящим внизу машинам, по ещё не остывшему телу певуна, а его голос, словно подпитываясь живой силой стихии всё креп:
         — Эй! эй да батька атаман! Эй да батька-атаман! 
         Усилившийся ветер зааплодировал мятым железом старых обгорелых сараюшек.
        А парень, словно не замечая ничего вокруг, упоенно развернул припомнившийся припев старой казачьей песни во всю ширь своего голоса:
        — Ой, ой да конь мой вороной!
Эй, да обрез стальнооой!
Ээй! Да лесной тума-ан!
Эй! Эй да батька-атаман! Эй да батька-атаман!

         И чем громче он пел, тем сильнее били дождевые струи в иссохшуюся, исстрадавшуюся от зноя землю, тем неистовее плясал среди полудиких зарослей ветер. И, видя это буйство стихии, почувствовав свою силу молодой шаман уже не мог остановиться и далеко окрест летел его зычный молодой голос над бурлящим потоком грозового неистовства: 
     — Ой, ой да конь мой вороной!
Эй, да обрез стальнооой!
Ээй! Да лесной тума-ан!
Эй! Эй да батька-атаман! Эй да батька-атаман!