Приёмный сын

Милька, белая породистая коза, топталась возле плетня, пытаясь сквозь прутья ухватить осоку, как будто там, за плетнем, она была вкуснее, чем здесь, на участке. Валя наблюдала за ней, пристроившись на ступеньках крыльца, размышляя о том, что раньше носилась по хозяйству целый день,даже не думая присесть, а теперь то и дело пристраивалась перевести дух.

Местная живность быстро учуяла перемену в хозяйке: Рыжая – облезлая, с мутным левым глазом кошка – спрыгивала с крыши и сворачивалась клубком на коленях. Хозяин, крупный чёрно-белый пес, медленно подступал к Валиным ногам в обрезанных валенках с галошами, чинно садился рядом, изредка огрызаясь на бестолковых кур. А те, кудахча, носились по всему двору: то на крыльцо взбегут, то по хлеву разбредутся. Коровы у Валентины уже давно не было, а хлев так и стоял, ещё крепкий, но никому не нужный. В дальнем углу навалено сено, а на нём и вокруг пузатые оранжево-жёлтые тыквы с коричневатыми полосками, кабачки, картошка. Крепкие пупырчатые огурцы сложены в ящик, а совсем жёлтые, «бешеные», валяются повсюду, готовые лопнуть от натуги. Оставшееся место усыпано антоновкой: крупной, жёлто-зеленой, в сеточку, как будто разукрасил кто тонкой кисточкой каждое яблоко. И такой запах в хлеву стоит! Вянущее сено вперемешку с яблоками –
не нанюхаешься! Вот руки и не поднимаются снести этот хлев.

«Пора бы Толику приехать. Совсем перестал навещать. Раз в год, по осени, когда с огорода всё собрано. Раньше-то всё забирал, а теперь: это буду, это нет... Эх, Светка-жена крепко в оборот взяла. Чужой стал… Не спросит: нужно что или нет? Ничего не привезет… Единственная радость – Гамлет. Не забывает, захаживает: вскопать чего, по огороду помочь да просто поболтать. Пришёлся, прижился. Как сын приемный» – думая о своём, так и сидела Валя на крыльце.

Как бы в ответ на её мысли, скрипнула калитка, и размашистой походкой вошёл Гамлет:
– Привет, тёть Валь! – крикнул он, распугивая живность. – Ты как? Чего это сидишь? Болит чего? – засыпал Валю вопросами.
– Да нет, ничего вроде не болит, так, задумалась. Пойду, поесть тебе согрею, я тут борща наварила с чесночком!

Валентина засуетилась по хозяйству, даже не пытаясь скрыть улыбку. А Гамлет, не теряя времени, принялся дрова колоть. Недели две уж, как чурбачки привезли, за хлевом кучей свалили. Пока дождей нет, наколоть надо бы да в поленницу сложить.

Борщ уже дымился в тарелках, рядом сметана, укроп, хлеб. Валя решила поесть «за компанию». Только они с Гамлетом ложки взяли, открылась дверь. Толик огляделся, нахмурился и, не поздоровавшись, резко заговорил:

– Я тебе сколько раз говорил, чтоб его здесь не было! Сядет на шею, не скинешь, обдерёт как липку! – дверь хлопнула, Толик вышел.

У Вали пронеслось в голове: «кто ещё обдерёт, посмотреть надо», – да стряхнула эту мысль и побежала за сыном во двор. А Толик в хлеву уже собирал в рюкзак огурцы и яблоки. Валя встала у входа, прислонилась к косяку, молча наблюдая.

– Мать, я те серьёзно говорю: гони его отсюда! – быстро орудуя руками, сказал Толик.
– А колоть, копать, поливать ты, что ли будешь? Ишь, командир какой! Тебя спрашиваю, ты что ли помогать мне будешь? – не выдержав крикнула Валя. Не хотела она, чтоб так вот вышло, хотела по-хорошему, да разозлилась не на шутку: приезжает раз в сто лет и на тебе, командует.

Толя вернулся в дом:
– Чтоб я тебя больше не видел, понял? – пригрозил Гамлету и хотел было уйти, но остановился. Сжал руку в кулак, прищурил глаза, напрягся весь, сделал пару шагов к столу и шарахнул со всей дури по нему, придавив кулаком надкусанный хлеб. От раздавленного хлеба, от разбрызганного борща и от злости на всех, да и на себя, Толик выбежал на улицу, сильно хлопнув дверью. Задребезжали окна и покосилась фотография Николая, висевшая почему-то не в комнате, а на кухне, рядом с печкой.

– Ну вот и пообедали – сказала Валя, глядя на остывший разбрызганный борщ. А Гамлет спокойно отломил кусок хлеба, посыпал солью и вышел во двор доколоть дрова.

Дом с узким неказистым двором Валя лет двадцать пять назад прикупила. Не то, чтоб очень огородничать любила, просто пришлось из города бежать – мужа спасать-выхаживать. Тогда она была не Валя, а Валентина Михайловна. И не кто-нибудь, а
главный инженер железнодорожного узла. В подчинении у нее ого-го сколько мужиков было. Всеми управляла, со всеми сработаться могла: и с начальством, и с простыми путейными рабочими. Огонь-баба, да и только!

В детстве-юности жила Валя в Москве, в огромном сталинском доме на проспекте Мира. Окна квартиры выходили на Рижский вокзал, на сетку параллельных и пересекающихся рельсов, где останавливались на отдых пассажирские поезда. Может поэтому, насмотревшись на поезда, нанюхавшись особого железнодорожного запаха угольной гари, смазанных шпал, дёгтя и засыпая каждый вечер под раскатистый голос диспетчера, поступила она в МИИТ и связала свою жизнь с железной дорогой.

Муж Николай – тоже железнодорожник. Да ещё и турист-походник. Всё, как положено: «лыжи у печки», романтика, костры, рюкзаки. В общем, любила она его, хорошего человека, вот только пить стал. Да так, что до беды дошло: ампутировали обе стопы. Расправились с ним врачи быстро и ловко. А дальше-то что? Как жить? Этого врачи не сказали. Только намекнули: недолго осталось. Валя крутилась, как могла: с работы – домой, проверит что да как: поменяет, уберёт, и обратно на работу. Муж в квартире начал совсем хиреть. А бросить его не могла, любила…

Про старый заброшенный дом в Тульской области узнала она от Петюни, Петра Ивановича, обходчика путей: вроде как стоит дом никому не нужный, пропадает. Потемневшие бревна, меж которых торчит рваная пакля, растасканная птицами на гнёзда, осевшее с одного боку крыльцо, и только кружевные занавески, ставшие от времени жёлтовато-пыльными, так и висели на небольших, треснутых местами окнах, напоминая про былую обжитость дома.

А красота вокруг такая! Три реки друг с другом треугольником сходятся, воздух, грибы. Немцев здесь в сорок втором, в распутицу, когда все три реки разлились и в полную воду встали, много полегло. Название у деревни непростое – Бутырки. Муж всё шутил: «Иных специально везут в эти Бутырки, а мы с тобой добровольно забрались». Рядом город Белёв, известный яблочной своей пастилой. Но они за всё время только раз и купили её, попробовать. Не понравилась. На вид, вроде буханки серого хлеба, а разрежешь – слоистая как медовик и слишком сладкая, хотя делается из антоновки. Сыну Толику дали, тоже не пришлась…

И стал этот заброшенный бревенчатый дом их домом. Сюда Валя вывезла мужа из города. Потихоньку дом привели в порядок: почистили, подровняли, обжили. Только крыльцо оставили кособоким, нравилась ей эта кособокость…

По понедельникам, ещё с ночи, пешком до электрички, возвращалась Валентина в Москву. Домой забежит, приведет себя в порядок, «начальника» на себя наденет и на работу. А по пятницам, по той же ночи, пёхом оврагами к дому: с рюкзаком, сумками, лекарствами: что там с Колей за неделю сделалось? Беспокойно. И не зря беспокоилась! Митрофан, сосед через две избы, стал к нему захаживать, не с пустыми руками, а с наливочкой: «чё мужику одному грустить, так веселее!»

Сына, пока рос, тоже с собой таскала. С отцом не решилась оставлять, будто останавливало что. Дома, в городе, Толик сам справлялся: и поесть, и уроки – способный был. Мать домой придет, он всё ей расскажет: за что Федька ему нос расквасил, почему дневник исчеркал, за что двойку получил. Иногда правда, бывало, разойдется Валя и словно как на работе голос повышать начнёт, да опомнится, что сын перед ней, успокоится.

Так и жила на два дома.

Через несколько лет, возвращалась как-то из города в ночи, спотыкаясь о кочки и проваливаясь в лужи. Поняла, что мотаться туда-сюда сил больше нет: ушли все с последней электричкой. С работы уволилась, соседку в городе попросила за сыном присматривать. Больше так, для спокойствия – подрос ведь уже. До пенсии время ещё было, а чтоб жить на что-то, устроилась на ферму. Всё любила свою трудовую книжку показывать: вот, мол, главный инженер, а дальше запись – свинарка!

Мужу тоже бездельничать не давала: по дому-огороду подбрасывала работенку, которую руками справить мог. Так, передвигаясь на коляске, он и граблями работал, и плетень ставил, яблони окучивал, скворечник какой мастерил, живность кормил – в общем, жил, нарушая предписания врачей на скорый исход.

Учёность свою Валя зарывать не спешила, работу голове постоянно подыскивала. Если чем займётся – то всё по науке. В городе книг накупила. Стала коз разводить. Изучила, что к чему, где и каких лучше купить. Вычитала, что швейцарские молочные козы зааненской породы самые крупные, с крепкой конституцией. Нашла российских, выведенных на основе швейцарских. Дело пошло. Научилась косить, доить. Через год – и козлята, и молоко. Нашла, куда сбывать-девать всё, что козы давали. Козлят в хорошие руки пристраивала. Всё успевала, со всем справлялась: с коровой, курами, грядками, ну и с мужем, конечно.

В эти несколько лет счастливое время выпало на их семью: все живы, здоровы, в меру возможностей, в доме всё есть, жить на что – тоже скопилось. Сын стал приезжать с друзьями на выходные: дружно, весело, с песнями-разговорами. Счастье, да и только. Валя на радостях начала было пчёл разводить. Опять книг накупила. Муж по правилам ульи смастерил. Они даже успели свой первый липовый мёд собрать. Липы в этих местах крепкие, стволистые, ароматные.
Только на этом порция счастья и закончилась…

Понадобилось как-то Вале в город поехать. В этот последний отъезд всё и случилось: зашёл в гости Митрофан, пропустить с Николаем по одной. Да только не легло на лекарства то, что сосед принёс. Плохо стало. Сосед испугался, убежал, оставив Колю одного. Валя, когда вернулась, поздно уж было, не помочь: коляска перевёрнута, муж выпал, лежит, уткнувшись в грядку с укропом, видно, дотянуться куда хотел – не смог. Козы мекают, собаки лают, куры повсюду снуют. Все – отмучился! Долго она соседа донималась, всё достать его хотела, наказать за вредительство, да отговорил народ, утихомирил, образумил – от греха подальше.

Враз весь огонь в глазах Вали потух: не для чего стало жить, да и незачем. К этому времени Толик жениться собрался на Светке. Откуда нашёл её, Валя не знала, в друзьях-товарищах, что приезжали сюда, не видела. Не пришлись они друг другу сразу же, как только поздоровались. Ну и всё – ездить Толик перестал. Правда, когда родился у него сын, Валин внук, всё-таки приехал за матерью, привёз в город, показать. Назвал сына в честь отца, Николаем. И на том спасибо!

Подумала было в городе остаться, да зачем? На работу не вернуться, сколько времени уж прошло, в квартире – не житьё с невесткой. Вернулась в деревню, в свои Бутырки. Коз всех в хорошие руки пристроила. Одну только оставила, вдруг пригодится. Корову, ульи – всё продала. Стала жить с кошкой и собакой. Да пяток кур себе оставила: любила она по утрам свежее яйцо всмятку с чёрным хлебом.

А дальше случилось вот что. В городе Белёве был детский дом. Построили после войны, когда много ребятишек беспризорных осталось и в городе, и в окрестных сёлах. Времена вроде давно уж мирные, а детский дом не пустует: одни вырастают-уходят, другие заселяются. В один из дней, как раз после половодья, когда дороги размыло и связи с поселком не было, изголодавшись на одной картошке и без свежих новостей, Валя пошла в лавку за продуктами и газетами. Разговорилась с Катериной, продавщицей, и между делом узнала: в детском доме вроде ищут на работу кого-то, а кого – Катерина точно не запомнила.

И решила Валя зайти туда: всё равно делать нечего, может пригодится чем. Оказалось, за последние два года набралось в доме много мальчишек, разного возраста и их нужно было чем-то занять, а воспитателей и преподавателей не хватало. Решили открыть кружок «Юный техник», требовался руководитель кружка. Тут после долгого затишья искра в Валиных глазах и проскочила. Быстро она всё в голове прикинула и решилась. Директор, правда, слегка опешил, потому что представлял себе руководителя кружка всё же мужчиной, а не женщиной. Ну да выбора особого не было. А уж когда он увидел трудовую книжку, Валину гордость
разных жизненных крайностей, то крепко пожал ей руку и предложил немедля приступать к делу.

Откопав в кладовке брезентовый рюкзак, с которым таскалась в Москву и обратно, поехала в город. У сына не стала останавливаться, разыскала Петюню, что дом ей сосватал. Тот всё так же ходил по путям, постукивал да прислушивался. Валю, Валентину Михайловну, не сразу признал: сильно изменилась. Сели у него в будке и много чего успели переговорить-вспомнить. Удивился Петюня новому занятию бывшей
начальницы, да вошёл в положение – чего не бывает. Бросил клич меж своими, и за два дня насобирали для Вали разного столярно-слесарного инструмента, да не такого, что на выброс, а вполне ещё поработать сможет. Для детей все-таки! У кого-то даже нашлась работающая модель детской железной дороги с мостами, шлагбаумами, семафорами.

На первое занятие собралось двенадцать ребят, самому маленькому – шесть, а самому взрослому – тринадцать. Окинула Валя их своим острым взглядом, как бы примеряя, кто на что способен. Но дети, они ж хитрые, так сразу не докопаешься.

Первым делом, конечно, железную дорогу установили на столе. Здорово получилось! Тут уж Валя дала себе волю и столько всего порассказала: про рельсы-шпалы, про то, как стрелки переключают, про стыки-замочки, почему поезда чух-чухают и много ещё чего. Но не всё! Оставила на потом, чтоб интерес при себе сохранить. Кружок больше на уроки труда стал похож: мастерили, переделывали. Под это дело стулья и
парты отремонтировали. А те, кто помладше был, поделками занимались. Их работы в коридоре на стендах развесили – красиво! Со временем, стали девчонки захаживать: интересно же, чем тут занимаются. Валя и их пристроила. Не зря Мильку, козу, себе оставила. Шерсти с неё много было. По соседям спицы-крючки собрала. Вот сидят девчонки – вяжут, кому что нравится. Валя молоко от козы приносить сюда думала, но завхоз строгая попалась, не разрешила, боялась, чтоб дети не заболели чем. Но, попробовав какое оно вкусное, сдалась: пусть пьют.

Вот как всё обернулось – опять Валентиной Михайловной стала!

Ребята оттаяли: разговорились, своё да про себя рассказывать начали. Интересно им стало. Приметила Валя одного мальчонку лет одиннадцати: он всё больше в
стороне стоял, в общем шуме не участвовал, просто наблюдал. Тихий, незаметный. Уши в растопырку, нос острый, а на лбу и правой щеке расплывшиеся следы от сковырнутых ветряночных болячек. Волосы цвета топленого молока, густые и жёсткие, с длинной неровной челкой.

– Тебя как зовут-то?
– Гамлет, – тихо ответил мальчонка.
– Это что ж, Принц Датский? – удивилась Валя.
– Не знаю я никакого принца, просто зовут так и все, – насупился, замолчал.

Валя стала расспрашивать про него у воспитателей. Оказалось, непросто всё в семье: у отца его брат был, а когда у них отец умер, то долго дом между собой поделить не могли. Однажды, в пьяном угаре, как в деревнях часто водится, отца мальчика убили. Мать головой немного пошатнулась, к брату жить перешла. Да и там всё не слава богу получилось. В общем, кончилось всё плохо, и оказался Ваня в детском доме. А Гамлетом его учительница литературы прозвала, как только историю эту узнала: «Ну, Шекспир в чистом виде. Настоящий Гамлет, только маленький ещё!»

Так и приросло к нему это имя.

Конечно, все ребята не от хорошей жизни здесь оказались. Много таких, что от пьянства и от непутевых родителей пострадали, да всех не приютишь. Вот своим кружком, как могла ребят к жизни приручала. А Гамлет задел её, что-то в ней растревожил. В детдомовской библиотеке нашла книгу Шекспира и дала почитать Ване. Долго он молчал, прочитал или нет, не говорил. Как-то после занятий, попросила его помочь сумки до дому донести: в сельпо круп разных завезли и сладостей, Валя накупила. Конечно, и сама бы донесла, но решила, что пусть поможет. Спросила про книгу, оказалось, прочитал, понял всё, даже понял, почему так звать его стали. Вздохнул. Она про другие книги стала рассказывать, про жизнь разную, про себя. Он молчал, но было понятно, что молчит с интересом: хотелось ему идти рядом с ней и молчать…

…Валя всё сидела на своём кособоком крыльце, не в силах встать. Милька всю осоку ободрала, сама в загон ушла; Хозяин устал сидеть и разлёгся у крыльца, лениво виляя хвостом; Рыжая к себе на крышу убежала. Солнце заходить надумало, взмахнув напоследок красно-розовой своей косынкой, а Валя всё сидела и сидела, думала: «Гамлет уж подрос, пушок по верхней губе и подбородку пошёл. Голос ломаться начал, то басит, то на резкие ноты срывается, забавно так! Надо бы бумаги оформить, притёрся ведь ко мне: хорошо нам, спокойно. Мой он, мой! Вон и в огороде мужская рука видна. Ну, пусть не мужская, зато сильная, крепкая. Надумал в Москву ехать, в железнодорожный поступать, весь в меня!» Подумала и испугалась: «А Толик-то как же? Что ж он-то не в меня? Как же так вышло? Выходит, упустила... Да чего уж теперь… Где он, Толик-то? И внука с рождения больше не видела. Вот и думай: кто мой, кто чужой…»

Валя сидела на крыльце, пока не стемнело и холодом с реки не повеяло. Тело всё затекло. Перешла в дом, легла. И пока засыпала, пролетели в голове последние на сегодня мысли о сыне её, Гамлете, что родней родного…