14. Инструмент дьявола

ИНСТРУМЕНТ ДЬЯВОЛА

A Needle for the Devil

Перевод: Елена Горяинова



Дьявол найдёт дело для праздных рук, часто говорила миссис Гибсон своей дочери, и Элис знала, её собственный дьявол толкает к жестокости. В детстве она могла ударить того, кто её раздражает, в четырнадцать она пырнула ножом сестру, но к счастью обошлось. Но эти склонные творить зло руки оказались довольно умелыми, и, когда она увлеклась кустарными ремёслами, тяга к насилию угасла. Выучившись на санитарку, она стала называть это сублимацией.

 Одна лишь мать была против её выбора профессии. Может только она хорошо понимала её. Но и отец, и директор с инспектором по профориентации школы поддержали Элис, и мать уступила. Конечно, Элис успешно закончила обучение. Никаких опасных инцидентов, которых так боялась миссис Гибсон, не было.

Естественно, в новой жизни ей пришлось забыть о ремёслах. Ткацкий станок или гончарное колесо в комнате медобщежития не поставишь. И часто с работы она приходила выжатая, как лимон, уставшая не столько из-за бесконечной беготни, таскания постелей и пациентов, но от необходимости держать себя в узде. Сдерживать желание ударить, толкнуть, силой усмирить досаждавшего ей пациента.

А потом её соседка по комнате вернулась после выходных в белом шерстяном пальто до колен.

– Чудесная вещь, – сказала Элис. – Мне нравится. Наверное, стоит кучу денег.

– Это моя работа, – ответила Памела.

– Твоя? Ты сама его связала?

– Это не так сложно. Дел всего на три недели.

Элис никогда не пробовала вязать. Это считалось занятием для бабушек, тётушек, или будущих мамочек, готовящих малышу приданое. Но раз Памела могла связать такую современную вещь, значит вязать не как бабушки и тётушки способна и она. И может это решит проблему, измотавшую её до такой степени, что она сомневалась, удастся ли ей закончить обучение.

Вязание было лучше шитья или ткачества тем, что для него нужны были только спицы и моток шерсти. Вязать можно в обед, в транспорте, в ночную смену. Это хорошее лекарство успокаивает нервы, занимает руки – и пополняет гардероб. Элис с жаром взялась за вязание, и скоро убедилась, что, благодаря возможности отложить в любое время, продолжить в любом другом месте, это занятие подходит ей больше, чем все её прежние увлечения.

Её карьера шла в гору, она стала штатной санитаркой, затем и медсестрой, а к тридцати под её началом был сестринский пост в офицерском госпитале Святого Георгия. Здесь спустя три-четыре года она встретилась с Рупертом Клэригейтом, поступившим сюда на лечение после сердечного приступа.

В пятьдесят два у него случился приступ. Холостяк, два года тому назад ушедший в отставку в чине подполковника, он с тех пор жил вполне безбедно – может даже слишком – на свою солидную пенсию. Если бы он курил меньше, жаркого в клубе ел меньше, крепкого бренди пил меньше, тогда, по словам его врача, могло и не быть приступа страшной боли посреди ночи, скрутившей его левую сторону и левую руку так, что он мигом оказался на полу, хватая ртом воздух. Его врач считал, что после такого приступа пациенту несколько дней следует быть под наблюдением. Отсюда знакомство с Святым Георгием и сестрой Гибсон. Проснувшись здесь в первое утро, он встретил взгляд голубых глаз стройной молодой блондинки в аккуратной униформе и крахмальном чепце.

– Доброе утро, полковник Клэригейт, – сказала Элис. – Господи, сейчас вы выглядите намного лучше! Вот что значит как следует выспаться.

Элис говорила что-то в этом духе всем новым пациентам госпиталя, но Руперт, до того никогда не лежавший в больницах, да и вообще всю жизнь вплоть до этого случая никогда не болевший, отнёс так приятно прозвучавшую фразу исключительно на свой счёт. Он же не слышал чуть погодя сказанное ей совсем иным тоном уронившей лоток студентке, что такая дурёха никогда не станет медсестрой; ведь эта стычка случилась в моечном отсеке, далеко от сестринского поста. Элис казалась ему неизменно терпеливой с пациентами, жизнерадостной и благожелательной особой, которая не прочь повеселиться.

– Кто же тот счастливчик, с которым вы проведёте сегодняшний вечер, сестра? – Спросил Руперт, когда Элис заглянула к нему перед уходом. – Признаюсь, я завидую ему.

– Ни с каким, полковник, – ответила Элис. – Собираюсь тихо посидеть с вязаньем перед телевизором.

И это правда. Никакого кавалера у неё не было. Раньше были, и не один, даже был тот, за которого она пошла бы замуж, если бы он не довёл её до того, что она влепила ему пощёчину (умудрившись выбить ему зубную коронку). Тогда она была ещё слишком молода, без опоры, без средств. С той поры она стала думать карьере, а не о мужьях, и настолько привыкла к заигрываниям пациентов, что вряд ли видела в них мужчин.

Руперт Клэригейт всё же из них выделялся. Красивее мужчины она не встречала, и с такой впечатляющей шевелюрой на голове. При моложавой внешности и отсутствии морщин у него были густые, белоснежными волнами волосы, которым после отставки было позволено слегка прикрывать уши. На его шевелюру Элис первым делом обратила внимание. Она чувствовала какую-то необъяснимую антипатию к лысине, и, привыкшая к самым неприятным зрелищам, чистить раны и вскрывать абсцессы без малейшего отвращения, она с трудом переносила необходимость помыть чью-то лысину или причесать остатки волос вокруг неё. Руперту Клэригейту похоже лысина не грозила, пока даже намёка на неё в его роскошной гриве не просматривалось.

Ей вообще нравились его жизнерадостные манеры, акцент выпускника аристократической школы и командирский голос. И такое возбуждающее, хорошо контролируемое сексуальное восхищение в его глазах. К концу первой недели его пребывания в госпитале она была влюблена, или так ей казалось, без возможности с чем-то сравнивать.

Что касается полковника, он всегда думал, что однажды женится. Длительный роман с женой другого офицера не давал ему шанса до тридцати пяти лет, а когда эта связь закончилась, устоявшиеся холостяцкие привычки уже помешали думать о женитьбе. Слишком эгоистичен, говорила та офицерская жена. И верно, зачем ему жена, если он не собирается по вечерам сидеть дома, заводить детей и делить с кем-то свой доход, и если о нём и его жилье заботился денщик.

Но когда уйдёт в отставку, он конечно женится. И вот этот день настал, он живёт в большом неуютном доме, который оставили ему родители, который некому убирать. Дорого питается в ресторанах, поскольку готовить-то некому, и от одиночества слишком много курит. Фактически отсутствие жены и стало причиной сердечного приступа. Может такая милая и приветливая, деловая сестра Гибсон и станет его женой?

А не пора ей уходить с работы, думала Элис. Чем плохо выйти за полковника и жить своим домом, не в служебной двухкомнатной квартирке? Конечно, как было не влюбиться в обладателя таких прекрасных пышных волос?

Видимо, он влюблён в сестру Гибсон, думал Руперт, иначе по вечерам его бы не нервировало то, что она проводит время с другим. А это и есть ревность, как он убедился на прежнем опыте романа с женой другого офицера, то есть верное доказательство любви.

Спустя три недели он покинул госпиталь и уехал долечиваться в деревню. Оттуда он писал Элис почти каждый день. Вернувшись домой, он повёл её в театр на вульгарную сексуальную комедию, где оба посмеялись от души, затем они ходили смотреть повторный показ в кино «Так держать, медсестра» – тоже с большим успехом. Во время третьей встречи они обручились.

– Могут сказать, что это поспешное решение, – сказала Элис, – но мне кажется, мы изучили друг друга досконально. В конце концов, бывает ли интимнее знакомство, чем у медсестры с пациентом?

– Думаю, что есть, – подмигнув, ответил ей Руперт, и оба покатились со смеху.

Его пятьдесят третий день рождения был через месяц после их помолвки, и Элис связала ему ржавого цвета пуловер с кремовыми и тёмно-зелёными полосками по краям. Он сидел отлично, ведь Руперт, несмотря на все доступные богачу излишества, так и не растолстел. Элис следила за этим, ходила с ним на прогулки и тактично старалась удержать его от курения. Дом Клэригейтов был совсем не в её вкусе, так что он решил продать его и купить другой. Перспектива обустройства этого нового, купленного в курортном месте на южном побережье дома – зачем жить в Лондоне, сказал Руперт, если можно жить где угодно – наполнила Элис волнующим предвкушением, учитывая то, что Руперт дал ей полную свободу тратить его сбережения.

Свадьба состоялась спустя три месяца со дня их первой встречи.

Это была скромная церемония, завершившаяся коротким застольем. Присутствовали ныне вдовая миссис Гибсон с сестрой Элис, та самая подруга Памела, что познакомила её с удовольствием вязания, и её муж Гай, внештатный писатель мистических романов. Со стороны Руперта был его кузен, бывший начальник по службе, и доктор Николсон, заботами которого он и оказался в госпитале. Новобрачные покинули их в три часа, торопясь на самолёт до Барбадоса, где собирались провести медовый месяц.

Раньше Элис никогда не забывала взять в отпуск какое-нибудь вязание. На отдыхе в Пальма-де-Майорка она связала шапку и перчатки с узором в стиле «фэр-айл» для племянницы, в Инсбруке начала вязать ирландский свитер с косами для зятя, а на греческом острове закончила пуловер для себя. Но инстинктивно она чувствовала, что не всё и всегда уместно, и вряд ли стоит брать вязание в свой медовый месяц. Как оказалось, там у неё в самом деле не нашлось бы возможности повязать. Не под солнцем же на пляже, где они проводили большую часть времени, когда не ужинали и не танцевали. Как верно угадал Руперт, Элис любила развлекаться. Она бы танцевала больше, ужинала обильнее и возвращалась бы ещё позже, если бы не благоразумная забота о здоровье мужа. Конечно, Руперт мог казаться крепким, энергичным ещё мужиком не старше её самой, но факт остаётся фактом, один приступ у него уже был, мог быть и второй. Она была рада, что он бросил курить, и если к концу отдыха она заметила в нём некую раздражительность, то отнесла это на счёт жары.

По возвращении обустройство их дома занимало всё её время. Предстояло выбрать и заказать ковры, найти мастеров и установить сантехнику, смонтировать отопление, провести электричество, обить мебель и развесить шторы. Элис работала быстро, и всё без помощи Руперта, только по вечерам совершала с ним оздоровительные прогулки по берегу моря. Он выглядел теперь куда лучше, чем когда-либо в эти пять месяцев их знакомства, он даже мог взбежать вверх по лестнице, не задыхаясь при этом.

И вот однажды утром, когда ковры были расстелены, а мебель отполирована, она решила, что пожалуй может наконец расслабиться. Руперт был у доктора Николсона на ежемесячном обследовании. Она поехала в торговый центр, чтобы купить шерсти. Прошлым вечером на прогулке Руперт, указав на мужчину в безрукавке, опиравшегося на парапет, заметил, что хорошо бы иметь такую же. Молча улыбнувшись, Элис сжала его руку.

За эти годы, прошедшие с того дня, как Памела вошла в комнату в белом шерстяном пальто, Элис стала мастером в вязальном деле. Она знала всё, что здесь требовалось знать. Как лучше соединять ряды полотен, как незаметно закрывать петли, как переплетать контрастные цвета. Она знала все виды пряжи, от толстой натуральной шерсти до хлопка в два сложения и могла сказать, какие спицы брать в каждом случае. Не заглядывая в таблицу, знала, что английский размер 14 соответствует европейским двум миллиметрам в диаметре, или американскому двойному О. Могла с лёгкостью изменить размер выкройки или вовсе обойтись без неё. Однажды увиденный джемпер или кардиган она могла скопировать, связав себе точно такой же. Кроме того, вязание имело для неё ещё и более важный аспект, чем для большинства женщин вышивание или плетение кружев, являясь своего рода выпускным клапаном для эмоций. И понятно, что при виде мотков шерсти в магазине, наряду с удовольствием, она испытывала острое возбуждение – сходное чувство охватывает входящего в библиотеку учёного.

Очень даже неплох оказался магазин фирмы «Вулкрафт Лимитед», где она провела приятные полчаса, выбирая выкройку для безрукавки и шесть двадцатипятиграммовых мотков голубой полушерси с акрилом.

Начать в тот день не было возможности, следовало приготовить Руперту обед, потом поработать с ним в саду, а вечером они сходили на ужин с танцами в Памп-Рум. Но на следующий день после полудня, когда Руперт подстригал изгородь из бирючины, Элис взяла один моток и начала вязать.

 Переехав в новый дом, она наметила большой нижний выдвижной ящик в гостиной для своих вязальных принадлежностей. Здесь были всевозможные остатки пряжи от её работ за прошлые годы, шаблон, сантиметр, шпильки-булавки и нитки для сшивания, а в самом начале расположились стройные ряды конвертов для вязальных спиц всевозможных размеров. Элис выбрала четырнадцатый размер, самый подходящий для каймы безрукавки.

Набирая нужные сто пятьдесят петель, чувствуя под пальцами знакомый метал спиц и привычно-ритмичное скольжение пряжи, Элис погрузилась в глубокое успокоение. Словно она вернулась домой после долгого отсутствия. Может (подумалось ей), как кому-то закурить сигарету или выпить рюмку после долгого воздержания. Замечательно. Последний штрих в её счастье. Она замужем, у неё чудесный любимый муж, есть достаток и дом её мечты, все хлопоты с его обустройством уже позади, так что можно вернуться к любимому хобби. Связав примерно полдюйма, а с этой пряжей быстрее не получается, она услышала, как вернувшийся из сада Руперт моет на кухне руки. Затем он возник перед ней в комнате. Смотрел на неё, остановившись почти рядом.

– Что ты делаешь, моя милая?

– Вяжу, – с улыбкой ответила Элис.

Как зачарованный, он присел напротив неё. Он знал, что существует такое дело, как ручное вязание – по крайней мере, что оно было раньше, он слышал от матери лет сорок назад, но никогда не видел сам процесс собственными глазами. Пальцы Элис перемещались вверх и вниз, повторяя свои движения примерно сто раз в минуту. Казалось, они жили своей жизнью, не зависимой от Элис, а её тело расслабленно, глаза иногда обращались к нему, да и в голове по-видимому бродили какие-то мысли.

– Я не знал, что ты умеешь вязать, – сказал он спустя какое-то время.

– Дорогой, откуда тогда взялся твой рыжий свитер? Я тебе говорила, что это моя работа.

 В сущности, Руперт не особо вникал в происхождение того свитера.

– Наверное я решил, что это машинная работа.

Элис весело рассмеялась, продолжая вязать. Руперт читал вечернюю газету, которую только что принесли. Потом он спросил:

– А можно говорить с тобой в это время?

Прямо как малыш, который боится отвлекать мать от дела, подумала тронутая его деликатностью Элис.

– Конечно можешь, дорогой, говори сколько угодно! Я в этом деле мастер, представь себе. Могу не только говорить, но и читать, смотреть телевизор – я могу вязать хоть в темноте! – Она продолжала говорить, с улыбкой глядя на него, а её пальцы, словно поршни, ритмично двигались туда-сюда.

Но Руперт молчал. Он вряд ли произнёс хоть одно слово, пока они не пошли на свою вечернюю прогулку, а на другой день, снова устроившись с вязаньем, она ощутила на себе его взгляд. Спустя какое-то время он закурил сигарету, впервые за много недель, и молча вышел из комнаты. Когда она прошла в кухню, чтобы приготовить им ужин, она нашла его здесь за чтением его любимых военных мемуаров.

Когда Руперт сделал своё следующее замечание касательно её хобби, она за четыре дня связала уже шесть дюймов спинки, перейдя на более толстые пластмассовые спицы номер двенадцать.

– Знаешь, дорогая, я не вижу причин, почему нельзя пойти и купить готовую вещь в магазине. Мы же не бедствуем. Надеюсь, я не давал повода считать меня прижимистым. Если решишь купить себе блузку, платье или что-нибудь ещё, достаточно просто сказать.

– Это не мне, Руперт, а тебе. Ты говорил, тебе понравилась безрукавка на мужчине, которого мы видели на берегу моря.

– Правда? Может и так, но я не помню. В любом случае, я всегда могу сходить в магазин мужской одежды и купить то, что понравится, верно? Тебе совершенно незачем корпеть над тем, что можно купить за десять минут.

– Но милый, мне нравится вязать. Я люблю это дело. И я думаю, связанные руками вещи куда приятнее покупных.

– Наверное, от этого заболят руки, – сказал Руперт, – и пальцы сотрутся до кости. Надо думать, отсюда пошло это выражение, да?

– Не глупи, – парировала Элис. – Ничего у меня не болит, вязание доставляет мне лишь удовольствие. И кстати, жаль, что ты опять начал курить.

Руперт выкурил пять сигарет за тот день, десять за следующий, а на третий день приехали Памела и Гай, чтобы провести у них двухнедельные каникулы.

Руперт считал, и Элис была с ним согласна, что живущим у моря приходится приглашать близких друзей к себе на время летнего отпуска. Кроме того, Памела и Гай жили скромно, платили за дорогие школы-интернаты для детей, так что в противном случае вероятно вообще оставались бы без каникул. Они приехали в середине августа, пока их дети были в летнем лагере.

Памела не вязала с тех пор, как двухлетняя в то время дочка не давала ей шанса, но с удовольствием наблюдала Элис за работой. Говорила, что это успокаивает. Однажды, заглянув в ящик с рукоделием, при виде живописной смеси из красных, лиловых, зелёных, жёлто-медовых и шоколадных остатков пряжи, она сказала, что пожалуй стоит начать снова, ведь при нынешних ценах на одежду можно хорошо на этом сэкономить.

Гай оказался не из тех авторов, которые никогда не говорят о своих книгах. Он охотно развлекал их хитроумными сюжетами своих ежегодно издаваемых детективов, легко сочинял новые на основе домашних событий, или своих наблюдений во время поездок. Элис с интересом следила, как у него разворачивается очередной сюжет, поражаясь всё новым замысловатым способам убийств, которыми он её развлекал.

– Возьмём к примеру зоокумарин, – говорил он, – им обычно травят крыс. Он препятствует свёртываемости крови, так что, если в драке крысу даже слегка ранят, она истечёт кровью.

– Людям его дают тоже, – сказала медсестра Элис. – Или что-то на него похожее. Чтобы предотвратить образование тромбов у склонных к тромбозу.

– И теперь тоже? Очень интересно. Используя этот метод в своей книге, я велю убийце дать жертве зоокумарин вместе с успокоительным, так что и небольшой порез, например на запястье...

А потом он крайне увлёкся книгой Элис о растениях, пригодных для виноделия. Настоящее руководство по написанию триллеров, как он выразился.

– Там пишут, что вонючая капуста, не знаю впрочем что это такое, содержит раздражающие слизистую кристаллы оксолата кальция. Если её съесть, то всё во рту распухнет, и ты задохнёшься. Неискушённый патологоанатом может и заметит набухание, но спорю на что угодно, никогда не догадается, что ты съел эту капусту, lysichiton symplocarpus. Вот вам ещё одно идеальное убийство.

Элис восхищалась его изобретательностью, Памела привыкла, только Руперт, может потому, что в отличие от остальных сам побывал близко к смерти, не слишком расстроился, когда две недели закончились и Памела с Гаем уехали. Элис тоже испытала некое облегчение. Её обеспокоило, что скрытый садизм, куда ей от него деться, явственно реагировал на провокации Гая. Так что она с облегчением вернулась к своему восьмидюймовому успокоительному, продолжив вязать голубую безрукавку.

Руперт закурил сигарету.

– Знаешь, я подумал, может купить тебе вязальную машину?

– Мне не нужна вязальная машина, дорогой мой, – ответила Элис.

– Вообще-то я даже видел одну такую, во время поездки с Гаем. Дороговато, но я не против, любовь моя, лишь бы ты была счастлива.

– Я же говорю, мне она не нужна. Дело как раз в том, что я люблю вязать руками. Я тебе говорила, это моё хобби, серьёзное увлечение. Зачем мне огромный гремящий агрегат, если у меня есть две руки?

Он молча глядел на проворные движения её пальцев.

– Если честно, мне эти звуки не нравятся, – признался он.

– Какие звуки? – почувствовала раздражение Элис.

– Это бесконечное клик-клак-кликанье.

– Какая чепуха! Будто ты слышишь это в другом конце комнаты.

– Я слышу.

– Тогда привыкнешь, – сказала Элис.

Но Руперт не привык, и в следующий раз, когда Элис уселась с вязанием, он сказал:

– Дело не только в кликаньи, любовь моя, но и в этом дерганьи рук нон-стоп, словно ты автомат. Если честно, это действует мне на нервы.

– Тогда не смотри.

– Не получается. Это как-то притягивает взгляд.

Теперь и Элис стала нервничать. Его неотрывный взгляд, антипатия к её занятию лишали её львиной доли удовольствия от вязания. И это отражалось на качестве работы, петли получались неровными. Она стала вязать медленнее, а спустя полчаса опустила девять дюймов полотна на колени.

– Пойдём ужинать, – поспешно предложил Руперт, – выпьем по рюмочке на берегу, а потом поужинаем в «Квинз».

– Если хочешь, – сказала Элис.

– И знаешь что, Элис, бросай ты это старушечье занятие, ладно? Ради меня. Разве трудно уступить мне в такой безделице, скажи?

Он называет это безделицей. Элис думала об этом, не раз, и не два. Собственно, почти ни о чём другом она не могла думать, лежа большую часть ночи без сна. Но на следующий день она не вязала, убрав начатую работу в ящик. Руперт её муж, а брак требует взаимных уступок. Значит, теперь её очередь, если вспомнить всё, что он сделал для неё.

Но она страшно скучала по вязанию. Годы активной работы, буквально целый день на ногах, а в свободные часы по крайней мере руки всегда заняты – просто читать, смотреть телевизор или слушать музыку она не могла. С праздными руками не получалось сохранять спокойствие. Её не отпускало нервное возбуждение. И когда Руперт, ни разу не вспомнивший, чем она пожертвовала ради него, вдруг сделал замечание о её вязании, она с трудом сдержалась, чтобы не врезать ему как следует.

Во время вечерней прогулки они шли мимо памятного им магазина мужской одежды, о нём он говорил в день, когда впервые увидел её с вязанием. На витрине был толстый кремовый свитер с красно-серым узором в стиле «фэр-айл».

– Спорим, ты такой не свяжешь, да, душа моя? Это только машина сможет. Грандиозная скажу тебе работа.

Руки Элис чесались от желания влепить ему пощёчину. Она, да не сможет! Если бы он дал ей шанс, за неделю она связала бы вещь куда лучше той, что на витрине. Ей действительно захотелось скопировать свитер, это совсем нетрудно! Она бы с удовольствием возилась, составляя схему узора на клетчатой бумаге, потом провязывала бы нужного цвета нити, лежащие на трёх пальцах. Она отвернулась. Она никогда не сможет вязать? Придётся ждать, когда Руперт умрёт, чтобы взять в руки спицы?

То, что сделал её муж, представлялось ей чудовищной жестокостью. Зачем было так глупо выходить замуж за того, кого знала-то всего три месяца? С каким наслаждением она лупила бы его кулаками по голове до тех пор, пока он взмолился бы о пощаде, позволив ей вязать что и сколько её душе угодно.

Перемены в жене Руперт и не думал связывать с отлучением её от хобби. Он уже забыл о вязании. Он решил, что её раздражает то, что он опять стал курить – кто же, кроме неё, лучше знал, что этого ему никак нельзя – и он твёрдо решил сделать-таки усилие, второе после женитьбы, и бросить курить.

Казалось, после пяти дней полного воздержания каждая клетка его тела жаждет, умоляет, из последних сил тянется к сигарете. Хуже всего было в пабе на побережье, пропитанном ароматом табачного дыма, где в присутствии Элис он купил запретную пачку из двадцати штук.

Вернувшись домой, он достал сигарету и закурил. В неудержимой потребности в никотине он позабыл обо всём. Даже о сидящей напротив Элис. Он сделал восхитительно долгую, глубокую затяжку, волны крепкого аромата одурманили голову, мир вокруг него поплыл и закачался.

В следующий миг сигарета из его рта полетела в камин, и на него градом посыпались удары кулаков Элис, а все остальные девятнадцать сигарет из пачки растоптаны её каблуками.

– Подлая тварь, жестокий эгоист! Тебе не жаль травить меня своей вонючей гадостью, от которой меня воротит. Ты продолжаешь убивать себя, а мне нельзя заниматься своим безобидным и полезным делом. Бесчувственная эгоистичная свинья!

Первая их ссора в таком духе продолжалась часами.

На следующее утро Руперт купил в городе сотню сигарет, а Элис заперлась в своей спальне и села вязать. Спустя два-три дня они помирились. Руперт обещал пройти курс гипноза, чтобы бросить курить. Тогда они не обсуждали вязание, но при случае Элис спокойным деловым тоном объяснила мужу, что вязание совершенно необходимо для её «нервов», и потому она будет вязать в определённое время, скажем, в течение часа вечером в столовой, которой они фактически не пользуются.

Руперт сказал, что без неё ему будет скучно. Зачем было жениться, если жена сидит в одной комнате, а он в другой? Ну да ладно, придётся смириться, если это всего лишь на час.

Сначала это и был час. Элис обнаружила, что совершенно не скучает без Руперта. Кажется, они уже сказали друг другу всё, что было можно, и что будет нужно. Если какие-то эмоции имелись в их браке, то уже кончились. Вязание куда увлекательнее, хотя, когда она закончит эту вещь, больше вязать Руперту она не станет. Пусть покупает в магазине, если ему так хочется. Она мечтала связать себе костюм винного цвета. Когда замысел созрел в её голове, а ей не терпелось начать, согласованный ими час превратился в полтора, потом в два.

Она почти довязала спинку его пуловера за два с половиной часа упорной работы, когда Руперт ворвался в комнату, сигарета во рту, извергая изо рта запах виски. Он вырвал из её рук вязание, вытащил спицы и переломил каждую надвое.

Элис закричала, схватила его за воротник и начала трясти, но Руперт разорвал схему-выкройку пополам, и пока он поспешно распускал ряды, Элис колотила его по лицу. Извернувшись, он ударил её с такой силой, что она упала на пол. Тогда он распустил и оставшиеся пару сотен рядов, пока полотно не превратилось в кучку спутанной курчавой голубой пряжи.

Три дня спустя она заявила, что хочет развестись. Руперт сказал, что вряд ли ей этого хочется больше, чем ему. Тогда, сказала Элис, будь добр собрать свои вещи и покинуть дом как можно быстрее.

– Это ты мне? Покинуть дом? Ты наверное шутишь.

– Нет, я не шучу. Так поступают порядочные мужчины.

– Что, взять и уйти из дома, купленного на унаследованные от родителей деньги? Оставить мебель, на которую ты потратила мои сбережения? Ты не просто истеричная сучка, ты выжила из ума. Сама проваливай. Мне придётся платить алименты, закон заставит, но обещаю, ты получишь самый минимум.

– И это говорит офицер и джентльмен! – вскричала Элис. – И что мне делать? Работать медсестрой? Опять жить в убогой конуре? Я скорее умру. Конечно же я останусь в этом доме.

Ожесточённые споры продолжались день за днём. Гипноз не справился с его тягой к курению, и он курил одну за другой. Элис теперь побоялась бы вязать в его присутствии, даже если бы решилась опять взяться за голубую безрукавку. И кому собственно её дарить? Она не собирается отсюда уезжать, это её дом, ради которого она пожертвовала самым для неё важным.

– Ради тебя я отказалась от вязания, – кричала она, – а ты не хочешь оставить мне хотя бы дом и какую-нибудь мебель!

– Ты чокнутая, – заключил Руперт. – Надо посадить тебя под замок.

Элис кинулась на него и ударила по лицу. Он схватил её за руки, швырнул в кресло и захлопнул за собой дверь. Он пошёл на набережную в паб, выпил два двойных виски и выкурил пачку сигарет. Когда он вернулся, Элис была в постели в другой комнате. Руперт не только дом не желал покидать, но их спальню тоже. Проглотил две таблетки снотворного и лёг спать.

Утром Элис вошла к нему в комнату, вымыв ему голову, расчесала его чудесные белоснежные волосы. Она поменяла наволочки, оттёрла пятно с его пижамы, потом позвонила доктору и сказала, что Руперт умер, видимо во сне. Она проснулась рядом с ним утром, и он был мёртв.

– Это конечно сердце, – сказал доктор, и добавил, поскольку Элис была медсестрой, – обширный инфаркт миокарда.

– Этого следовало ожидать, – кивнула она.

– Ну, в такой ситуации...

– Всего не предусмотришь, верно? Я благодарна и за те месяцы, что мы прожили вместе.

Врач подписал свидетельство о смерти. О вскрытии не было и речи. На кремацию приехали Памела с Гаем и увезли к себе Элис на четыре недели. Когда Элис возвращалась в свой, теперь принадлежащий только ей дом, они согласились с предложением отдохнуть в её доме летом. Ей не грозила бедность, далеко не все сбережения Руперта потрачены на мебель, а ещё была солидная страховка и военная его пенсия, пусть теперь урезанная, но всё равно приличная.

Гая с Памелой встречала на станции стройная, поразительно моложавая Элис с освежёнными оттеночным шампунем золотистыми волосами, она словно вернулась на десять лет назад. Элис вышла из новой белой ланчии-купе в шикарном вязаном костюме винного цвета.

– Отличный костюм, – сказала Памела.

– Я связала его.

– В самом деле надо бы опять начать вязать. У меня же здорово получалось, правда? И представь, сколько можно сэкономить.

В следующую субботу вечером, после проведённого на пляже дня, Памела снова завела речь о вязании, заявив, что у неё руки чешутся от желания начать что-нибудь прямо сейчас. Элис подумала, открыла нижний ящик комода и достала оттуда моток голубой шерсти.

– Отлично. Почему бы нет? И нужны подходящие спицы. У тебя найдётся пара четырнадцатых, Элис?

Тень промелькнула по лицу Элис. Она заколебалась. Потом стала доставать один конверт за другим, но как-то неуверенно, и тогда сгоравшая от нетерпения Памела опустилась рядом с ней на колени, стала рыться в ящике.

– Ну вот. Четырнадцатый номер, два миллиметра, американский дабл-О... Тут только одна спица, Элис.

– Жаль, наверное потерялась. – Элис почти вырвала из её рук эту единственную спицу и хотела закрыть ящик.

– Нет, подожди, наверное она там где-то в ящике.

– Я уверена, её там нет, она потерялась. Да и всё равно сегодня уже поздно начинать.

– Возьми эти, если хочешь, к ним есть выкройка. Можно связать безрукавку Гаю.

Памела взяла выкройку, видимо порванную пополам и склеенную липкой лентой.

– Ты из них что-то вязала? – спросила она, взглянув на мотки пряжи.

– Мне не понравился результат, так что я всё распустила. Потом постирала, чтобы выпрямить нитки.

– Если собираешься вязать мне, то я за, – сказал Гай. – Отличная идея.

– Непонятно, как можно потерять лишь одну спицу, – сказал Гай.

– Например в поезде, – предположила Памела. – Укатится за сиденье, и не успеешь найти, уже твоя станция, и надо выходить.

– Элис не ездит в поездах.

– Может, ты ей прочищала водосточную трубу?

– Для этого лучше толстая спица. Словом, если бы я использовал это в книге, я бы сделал её орудием убийства. Если достаточно глубоко проткнуть ею череп, скажем, пьяного или под действием снотворного, начнётся субдуральное кровоизлияние. Если для этого её немного заострить, напильником например, то конечно, спицу потом придётся выбросить. И вот, как видишь, в ящике всего одна спица.

– Что сразу же обнаружится при осмотре тела, – заключила его жена.

– А не факт, представь себе. Если не знаешь, у большинства мужчин за сорок любой не особо въедливый патологоанатом найдёт достаточно признаков сердечной недостаточности, чтобы предположить такую причину смерти. Правда, у жертвы должна быть неплохая шевелюра, чтобы скрыть место укола...

– Бога ради, давай сменим тему, – оборвала его Памела, и закрыла ящик, заметив, что Элис, наверное из-за бестактного упоминания о сердечных приступах, сильно побледнела, а моток шести в её руках задрожал.

– Завтра мы купим тебе четырнадцатые, – постаралась улыбнуться она. – Может и я начну вязать что-нибудь новенькое. Моя мать любила повторять, что дьявол всегда найдёт работу для праздных рук.