13. Мэй и Джун

МЭЙ И ДЖУН

May and June

Перевод: Елена Горяинова



Родители назвали их Мэй и Джун – по названиям месяцев май и июнь, в которых они родились. Третья сестра оказалась апрельской, её назвали Эйврил, но она умерла. Мэй была похожа на тот месяц, в котором она родилась, изменчивая, холод и тепло попеременно, замкнутая, хотя порой способная очаровывать.

В тысяча девятьсот тридцатых, когда Мэй было за двадцать, всё ещё считалось важным удачно выдать дочерей замуж, и хотя за своё солнышко, Джун, миссис Трейс могла не волноваться, она была не столь оптимистична в отношении Мэй. Старшая была ни красива, ни любезна, ни умна, и дважды на неё ни один мужчина не глянул. А Джун всегда преследовала вереница поклонников. Однажды на танцевальной вечеринке Мэй встретила молодого адвоката. Его звали Уолтер Саймондс, он был поразительно красив, его отец богат и выдавал ему щедрое содержание, и он без сомнений принадлежал к более высшему классу, чем Трейсы. Мэй без памяти влюбилась в него, но удивилась больше всех, когда он попросил её руки.

Сила её страсти напугала миссис Трейс. Как-то даже на грани приличия. Выражение лица в ожидании жениха, слишком жаркое приветствие, легко читаемое желание во взгляде – всё это хорошо для кино, а не для дочери государственного чиновника из благопристойного пригорода.

На какое-то время она даже могла казаться почти красивой.

– Я выхожу за него замуж, – сказала она, выслушав намёк на необходимость осторожности. – Он хочет моей любви, разве нет? И он любит меня. Зачем же мне скрывать свою любовь?

Джун, которая была столь же умна, как красива, в то время училась в колледже, собираясь стать школьной учительницей. До появления Уолтера Саймондса было решено, что Мэй разумнее оставаться дома. Не имея никаких особых склонностей, дома она была бы хорошей помощницей матери. А тут оказалось, что её хватило на то, чтобы заполучить в мужья богатого и успешного красавца. Но за месяц до свадьбы на летние каникулы домой приехала Джун.

Как же это некстати, раз за разом повторяла миссис Трейс. Если бы Уолтер Саймондс бросил Мэй ради какой-то незнакомки, они бы громко возмущались, они бы кипели от ярости, а мистер Трейс загорелся бы старомодным желанием пустить в дело хлыст. Но что делать, если его чувства переместились со старшей дочери на младшую?

Мэй кричала, рыдала, пыталась пырнуть Джун ножом.

– Нам очень жаль тебя, дорогая, – говорила миссис Трейс, – но что же делать? Ведь ты не пошла бы замуж за мужчину, который тебя не любит, правда?

– Он любит меня, любит! Просто она красотка. Она его заманила, завлекла. Если бы она умерла, он снова полюбил бы меня.

– Нельзя так говорить, Мэй. Это слишком жестоко, и придётся смириться с тем, что у него теперь другие намерения. Разве не лучше раньше, чем позже?

– Я бы всё равно вышла за него, – сказала Мэй.

Шокированная до глубины души миссис Трейс покраснела.

– Я никогда не выйду замуж, – заявила Мэй. – Она разрушила мою жизнь, я больше ничего не жду.

Уолтер и Джун поженились, и его отец купил им большой дом в Суррее. Мэй жила дома, помогала матери. Началась война. Уолтер сразу пошёл на фронт, стал капитаном, майором, и наконец полковником. Мэй тоже пошла в армию, пять лет была рядовым во вспомогательных службах. А затем, ничего не поделаешь, она вернулась в родительский дом.

Но так и не простила сестру.

– Она украла у меня мужа.

– Он не был твоим мужем, Мэй.

– Почти был. Ты не простила бы вора, залезшего в твой дом и укравшего у тебя самое ценное. Или которое скоро собиралась получить.

– Нам завещано прощать причинивших нам вред, равно как мы сами хотим быть прощёнными.

– Я не религиозна, – отрезала Мэй.

И всегда, когда Саймондсы гостили в доме Трейсов, она предусмотрительно исчезала. Но она знала о них всё. Кроме одного.

Мистер и миссис Трейс старались не говорить о Джун в её присутствии, поэтому Мэй подслушивала за дверью, и тайком читала письма Джун к матери. При упоминании Уолтера она закрывала глаза, сжимаясь от боли. Она знала, они переехали в более просторный дом, собирают картины и коллекцию мебели. Знала, куда они ездят отдыхать и каких друзей принимают дома. Но она так и не смогла понять, как Уолтер относился к Джун. Любил ли он её на самом деле? Жалел ли о своём выборе? Мэй думала, может после того, как первая волна страсти прошла, он стал жалеть о прошлой любви не меньше, чем она о нём. Однако, поскольку они не встречались, ей не дано было этого знать. Каковы бы не были его чувства, он не оставит Джун. Они вместе до конца дней. Сделанного не воротишь.

Это было единственным её утешением, сил ей придавала только надежда на то, что он сожалеет о своём выборе. Иное дело, если бы у них были дети, их наличие викторианцы называли залогом любви...

Временами Мэй замечала, что её мать, получив письмо Джун, казалась особенно довольной. Такие письма Мэй открывала дрожащими руками, боясь обнаружить, что Джун беременна. Но видимо миссис Трейс радовали другие новости – успехи Уолтера в суде например, или недавний приём, устроенный Джун, потому что дети так не появились, а Джун было уже за сорок.

Не имея профессии, Мэй работала инспектором в студенческой столовой. Она продолжала жить в том же доме и после смерти родителей. Они умерли с интервалом в полгода, миссис Трейс в марте, переживший её вдовец в августе. Это дало ей повод увидеть Уолтера.

Во время кремации матери Мэй слегла с тяжёлой инфекцией и не смогла присутствовать на церемонии. Когда умер отец, причин уклониться не нашлось. Увидев входящего в церковь Уолтера, задрожав и почти теряя сознание, она приникла к спинке церковной скамьи, закрыв лицо руками, словно в молитве. Когда она опустила руки, он был рядом. Взял её за руку, посмотрел ей в лицо – взгляды их встретились. Глаза его остались такими же неотразимо голубыми, и с горечью она заметила, что черты его лица теперь стали разве что более выразительными. Она бы предпочла умереть в ту минуту, держа его за руку, глядя ему в лицо.

– Не хочешь ли поговорить с сестрой, Мэй? – Спросил Уолтер своим глубоким бархатным голосом, которым привык гипнотизировать судей, повергать в страх свидетелей и очаровывать женщин. – Может, самое время забыть прошлое в этот печальный день?

Мэй содрогнулась. Отняла свою руку и прошла в конец церкви, оказавшись как можно дальше от Джун, хотя и оттуда могла заметить, что это Джун взяла Уолтера за руку, когда они направились к выходу, что именно Джун взглянула на него в поисках утешения, в то время как его лицо хранило спокойствие и серьёзность, это она прижималась к нему, а он лишь позволял на себя опираться. Невозможно, чтобы причиной этому было лишь присутствие здесь Мэй. Он должен бы ненавидеть и презирать Джун так же, как она сама по сей день от всего сердца ненавидит и презирает её.

И всё же именно на похоронах они помирились. Мэй узнала о смерти Уолтера из сообщения в газете. Так же чудовищно больно ей было лишь в тот момент, когда она узнала от матери, что он хочет жениться на Джун. Она послала цветы, огромный венок белоснежных роз, стоивший половину её месячного заработка. И конечно она пойдёт на похороны, нравится это Джун или нет.

А Джун нескрываемо обрадовалась ей. Может она решила, что розы предназначались ей, живой и несчастной, а не умершему. Она подошла к Мэй, и, обняв её в горестном порыве отчаяния, положила голову на сестрино плечо. Мэй прервала слишком долгое молчание.

– Теперь ты знаешь, что такое потерять его, – сказала она.

– Ох Мэй, Мэй, не будь такой жестокой! Не надо так со мной сейчас. Только не теперь, когда для меня всё потеряно.

И Мэй села рядом с Джун, а после похорон они вернулись в дом, где Джун жила с Уолтером. Всё потеряно для Джун по-видимому в эмоциональном плане, потому что, не считая знаменитых особняков, которые посещают туристы, она впервые видела такие роскошные интерьеры.

– В следующем месяце я ухожу на покой, – сказала она. – Буду жить в скромной квартирке – комната и кухня.

Два дня спустя пришло письмо от Джун.

«Дорогая Мэй, не сердись, что так обращаюсь к тебе. Ты всегда была дорога мне, вопреки всему случившемуся и твоей ненависти ко мне. Не могу сожалеть о своих поступках, принёсших мне столько счастья, но мне в самом деле до глубины души жаль, что тебе пришлось страдать. И потому сейчас, дорогая, я хотела бы как-то загладить причинённое тебе зло, хотя знаю, после всех этих лет несколько поздно. Ты говоришь, что оставишь работу и будешь жить не слишком комфортно. Хочешь жить здесь со мной? Можешь занять столько комнат, сколько пожелаешь, пользоваться всем, чем пожелаешь. Ты поймёшь, о чём я, если скажу, что это будет только справедливо. Прошу тебя, скажи, что простила меня, и приезжай. Навеки любящая тебя сестра Джун.»

Джун написала, что восстанавливает справедливость, и это решило дело. Да, так и есть, Джун украла у неё роскошную жизнь заодно с её мужчиной. Она выждала неделю и написала: «Дорогая Джун, кажется, твоё предложение разумно. Подумав, я решила жить с тобой. У меня не так много вещей, так что переезд не составит проблем. Напиши, когда будешь готова принять меня. Здесь опять льёт дождь и очень холодно. Твоя Мэй.»

Но в письме не было ни слова о прощении.

И всё же Мэй была почти готова простить, поселившись в их доме. Когда она поняла, какой в действительности была их совместная жизнь.

– Можешь поговорить о нём, если хочешь, – поспешила она сказать в первый их совместный вечер. – Если тебе станет легче, я не против.

– Что тут скажешь, если мы были женаты сорок лет, а теперь он мёртв?

– Можем посмотреть его подарки. – Мэй трогала дорогие вещицы, глядела на картины. – Это он подарил? А вот это?

– Это не подарки. Что-то я покупала, а что-то он.

– Странно, что ты не боишься воров, – восхищённо оглядывалась Мэй. – Тут самая настоящая пещера Алладина. У тебя много драгоценностей?

– Не очень, – с неловкостью сказала Джун.

Мэй взглянула на обручальное кольцо Джун, мелкие бриллиантики на золотом обруче, оно было куда дешевле, чем подаренное Уолтером ей, своей первой любви. Она кольцо не вернула, а он, хотя был богат уже тогда, видимо не смог осилить столь же роскошную покупку спустя всего полгода. Но позже, конечно...?

– Я думала, у тебя должно быть кольцо с цепочкой бриллиантов, как символ вечной любви.

– Брак не длится вечно, – сказала Джун. – И давай не будем об этом.

Мэй чувствовала, что она неохотно говорит на эту тему. Заметила, как нечасто она упоминает Уолтера в разговоре, что скоро его фотографии исчезли с пианино и каминной полки в гостиной. Мэй гадала, писал ли он когда-нибудь письма жене. Они редко расставались, но всё же странно, если за сорок лет Джун не получила от него ни одного письма. Когда Джун впервые ушла из дома одна, Мэй попыталась открыть её письменный стол. Он был заперт. В ящиках туалетного столика была лишь пара открыток ко дню рождения с торопливо написанными строчками «От Уолтера с любовью», а другие записки от мужа обнаружились только в кухонной книге, например, такая на обороте счёта: «Звонил пекарь. Заказал большой белый батон к субботе».

Той ночью Мэй прочла оба письма, написанные ей Уолтером за время помолвки. Каждое начиналось словами: «Дорогая Мэй». Сорок лет она не смела даже взглянуть на них. Теперь перечитывала их с тихим удовлетворением.

«Дорогая моя Мэй, я впервые пишу любовное письмо. Если плохо получается, так это из-за отсутствия практики. Я скучаю по тебе, и так жалею, что согласился поехать на каникулы с родителями...»

«Дорогая Мэй, спасибо за оба твои письма. Извини, что долго не отвечал, но мне неловко от того, что не могу в этом тягаться с тобой. Но к счастью, скоро нам не придётся писать, ведь мы не будем расставаться. Хотел бы и сейчас видеть тебя рядом...»

Бедный Уолтер, такой сдержанный и немногословный, и на словах, и на бумаге. Но по крайней мере он писал ей о чувствах, не о буханке хлеба. Мэй решила снова носить своё обручальное кольцо – хотя надеть его смогла только на мизинец. Если Джун и заметила, она ничего не сказала.

– Это ты, или Уолтер не хотел иметь детей? – спросила Мэй.

– У нас просто не получалось.

– Уолтер наверняка мечтал о детях. Во время нашей помолвки он говорил, что хочет троих.

Джун глядела невесело, но Мэй могла говорить об Уолтере хоть целый день.

– В шестьдесят пять, – продолжала она, – в наше время умирать слишком рано. Ты никогда не говорила, от чего он умер.

– От рака, – сказала Джун. – Сделали операцию, но он так и не очнулся.

– Как наша мать, – сказала Мэй.

Положим, рак был бы у Джун, и она умерла, что тогда? Она помнила его мягкий взгляд, сильное рукопожатие на похоронах отца – Мэй подумала, что он женился бы на ней. Она покрутила кольцо на мизинце.

– Ты была ему почти что второй женой, верно? Не слишком приятное положение.

– Мне не нравится этот разговор, – сказала Джун, и, закрыв глаза платком, вышла из комнаты.

Мэй блаженствовала. Впервые за сорок лет она была счастлива. Она занималась вещами Джун и домом, уборкой и полировкой, любовалась картинами, представляя, что на их смотрел Уолтер. Иногда воображала его сидящим в кресле, или стоящим у окна, полным сожалений о том, что он потерял. Она думала, как он тосковал по ней здесь, когда она там, далеко, лила по нему слёзы. А теперь не её черёд, теперь плакала Джун.

– Я старая дура, не могу сдержаться. Ты сильная, Мэй, а я слаба, я так скучаю по нему.

– Разве я не скучала?

– Он всегда любил тебя. И очень переживал из-за того, что ты несчастна. Он часто говорил о тебе. – Джун жалостливо взглянула на неё. – Ты ведь простила меня, правда, Мэй?

– Я действительно простила тебя, – сказала Мэй, удивившись своим словам. Но это правда, она простила Джун. – Думаю, ты вполне наказана за то, что сделала.

Брак без любви, муж, постоянно думающий о другой женщине...

– Да, я уже наказана, – согласилась Джун, обняв Мэй за шею.

Одна сильная, другая слабая. Мэй вспомнила об этом, когда ночью её разбудил шум внизу. Послышались шаги, и звук открывающейся двери. Она ведь предупреждала Джун, её могут ограбить, но та наверняка теперь сидит, беспомощно съёжившись на кровати.

Мэй накинула халат и прокралась по коридору в комнату Джун. Кровать была пуста. Она выглянула в окно, и в лунном свете разглядела машину на посыпанной гравием дорожке. Жёлтый яркий свет вспыхнул в гостиной. Её охватила дрожь, но она вспомнила, кто должен быть сильным.

Ещё перед лестницей она услышала громкий звук, видимо удар чем-то тяжёлым о стену. Затем крик, топот бегущих ног. С лестницы Мэй успела увидеть хрупкую фигурку, метнувшуюся через холл, чтобы захлопнуть за убегающим вором дверь. Взревел мотор машины.

Беглец оставил следы крови, Мэй вернулась по ним в гостиную. Джун стояла у своего стола, ящик взломан, всё его содержимое разбросано по столу. Трясясь в истерике, она указала на осколки стекла, они были повсюду.

– Я кинула в него графин. Попала, разбила ему голову, и он убежал.

– Ты в порядке? – Мэй подошла к ней.

– Он меня не тронул. Направил на меня пистолет, когда я вошла, но меня так взбесило, что он роется в моих вещах, что я плевать хотела. Как тебе это, а? Он стащил только что-то из серебра. Я его пришибла, он услышал твои шаги и удрал. Какая я смелая, да?

Но Мэй не слушала, она читала письмо, лежащее поверх остальных бумаг, вытащенных грабителем из ящика. Взгляд привлёк энергичный, пусть и немного шаткий почерк смертельно больного Уолтера.

«Моя любовь, моя дорогая, ты только что вышла из палаты, но мне неудержимо захотелось написать тебе, как счастлив я был с тобой все эти прожитые вместе годы. Дорогая, если худшее случится, и я не переживу операции, я хочу, чтобы ты знала, что всю жизнь я любил только тебя...».

– Вот уж не думала, что у меня хватит смелости, – сказала Джун. – Но может пистолет не заряжен. Он ещё совсем мальчишка. Вызови полицию, ладно, Мэй?

– Хорошо, – отозвалась Мэй. И взяла пистолет.

Полиция примчалась через пятнадцать минут. И с ними врач, но Джун была уже мертва, убита выстрелом в сердце с близкого расстояния.

– Не беспокойтесь, мисс Трейс, мы поймаем его, – сказал инспектор. – Вот только жаль, что вы трогали пистолет. Машинально, наверное?

– Я была в шоке, – сказала Мэй. – Такого потрясения я с детства не испытывала.