9. Хинное дерево

ХИННОЕ ДЕРЕВО

The Fever Tree

Перевод: Елена Горяинова



Там, где есть малярия, растёт малярийное – хинное дерево.

У него перистые, словно у папоротника листья нежно-зелёного цвета, обычного для тропических растений. Кажется, деревья всегда молоды, они ещё растут, всё у них впереди. Самое в них приметное – это стволы цвета недозрелого лимона. Их стройные светло-жёлтые колонны хорошо видны на фоне других деревьев.

Форд знал, как называется это дерево, и мог бы его узнать, хотя не помнил его научное наименование. И не мог сказать, почему его зовут малярийным – то ли потому, что аборигены используют его листья, плоды или древесину как средство против малярии, то ли их присутствие предупреждает о наличии малярийных комаров. Будто бы при одном взгляде на такое дерево в Нцукуньяне он мог бы подхватить малярию.

Африканец в шортах и рубашке цвета хаки поднял шлагбаум при их приближении, пропуская машину через проём в ограде. Внутри за ними, как и снаружи, та же тишина и безветрие, те же кусты по обеим сторонам дороги. Крутя баранку эти две мили по асфальтовой дороге до места регистрации, Форд думал, вот бы сейчас повернуть голову, и увидеть Маргарет. Но мечтал он об этом не более минуты. Спасибо за это Трише, засыпавшей его массой по-детски идиотских вопросов.

Следующий, уже более живописно разряженный африканец изучал их ваучер, сверяя данные с записью в журнале. Ради удовольствия побывать здесь приходилось бронировать отдых за несколько недель вперёд. Форд сделал это на другой день после того, как навсегда попрощался с Маргарет и вернулся к Трише.

– Моя жена хотела бы знать размеры Нцукуньяне.

– Четыре миллиона акров.

Форд одобрительно присвистнул.

– Есть шанс увидеть леопарда?

Улыбнувшись, мужчина пожал плечами.

– Кто знает, может и повезёт. У вас есть неделя, наверняка увидите львов, слонов, бегемотов, может и гепардов, но леопард ночное животное, а вам придётся возвращаться к шести вечера. – Он взглянул на часы. – Советую ехать прямо сейчас, если хотите успеть в Табу до закрытия ворот.

Форд вернулся в машину. Было почти четыре часа. Африканское солнце, неоспоримый владыка этих мест, светило на них сквозь лёгкую дымку. Не было ни ветерка. Триша в светло-жёлтом сарафане свесила руку из окна, бледная её кожа уже начинала краснеть. Он передал ей сказанное мужчиной, добавив правила с плаката внутри домика: В заповеднике категорически запрещается привозить огнестрельное оружие, кормить животных, превышать скорость, бросать мусор.

– А главное, запрещается выходить из машины, – сказал Форд.

– Что, совсем? – поразилась Триша, с деланой наивностью выкатив свои мраморные бледно-голубые глаза.

– Там так написано.

– Дурацкие устаревшие правила, – скривилась она.

– Они обязаны предупредить, – заключил он.

Здесь так же, как везде. Запрещено влюбляться, бросать своих жён, начинать новую жизнь. Он взглянул на Тришу – не о том ли и она подумала? На её лице читалось игриво-оживлённое выражение.

– Кто первым увидит животное, – сказала она, – получит приз.

– Ладно.

Раз он пошёл на это примирение, поехал с ней в отпуск, словно во второй медовый месяц, значит, обязан попробовать. И постараться, чтобы получилось. Ведь спонтанно, без усилий и расчёта, как это было со вспыхнувшей любовью между ним и Маргарет, здесь ничего не получится.

– И кто его будет вручать? – спросил он.

– Ты – мне, или я – тебе. А если приз мне, то я хочу подарочек из здешнего магазина. Самый дорогой подарочек.

Выиграл Форд, разглядев зебру в кустах терновника с правой стороны, а потом и небольшое стадо.

– Меня тоже ждёт подарок из магазина?

Он скорее угадал, чем увидел, как она покачала головой с обдуманным лукавством.

– Поцелуй, – сказала она, прижимаясь к его щеке сухими тёплыми губами.
 
Он слегка содрогнулся. Притормозил, позволяя зебре перейти дорогу. Терновник усажен двухдюймовой длины шипами. У дороги росли кусты дикой циннии с крошечными кораллово-красными цветочками, в движении мелькавшими красными штрихами в бледной жёсткой траве. В кустарнике выделялись конуса муравейников, похожие на башни из старых сказок. До Табы оставалось тридцать миль. Он гнал машину почти на пределе разрешённой скорости, не обращая внимания на мольбы Триши ехать помедленней. Им вряд ли встретится крупный хищник, по крайней мере сегодня – он был уверен в этом, разве что импала, зебра, может жираф. В прошлых деловых поездках он побывал в Национальных парках Серенгети и Крюгера, так что имел некоторое представление. Он достал бинокль, настроив его, накинул Трише на шею – он не забыл её слезы над разбитыми биноклями и фотокамерами в прошлом, когда она забывала повесить их должным образом. В машине не было кондиционера, и жара тяжко окутывала их. Впереди – они двигались на запад – солнце опускалось в смутно-жёлтое марево. Пот стекал от подмышек и между лопатками Форда по влажной уже рубашке, оставляя на коже липкий холодящий след.

Каменная пирамида на перекрёстке дорог стрелками указывала направления на Табу, на лагерь Вака-суту, на Гиппо-Бридж – мост над рекой Суту. На пирамиде сидела самка бабуина с сереньким пушистым детёнышем на коленях. Триша в порыве эмоций протянула к нему руки – у неё не было детей. Обезьянкина мамаша принялась ловить блох на голове малыша. Триша нервно засмеялась, отчасти из отвращения, отчасти в шутку. Форд погнал машину в сторону Табы, миновав ворота всего за десять минут до того, как их закрыли на ночь до следующего утра.

 В Африке темнеет быстро. Сумерки коротки; не успеешь заметить, как опускается ночь. В последние мгновения сумерек ярче мерцание бледных предметов, глуше щебет птиц в кустах. В лагере в Табе был ресторан, был магазин, ряды круглых хижин под соломенными крышами и деревянные шале с крылечками. Форду с Тришей отвели шале на севере периметра, и с их крыльца сквозь высокую сетку ограды виднелась река Суту, в неспешном безмолвии текущая вдоль заросших тростником берегов. В сумерках они поднялись по деревянным ступенькам крыльца, Форд с чемоданами в руках. И тут он заметил два хинных дерева, перистая их листва поблёкла в сумерках, но лимонно-жёлтые стволы выступали отчётливее, чем днём.

– Таблетки против малярии здесь совсем не лишние, – сказал Форд, открывая дверь. Включив свет, он заметил двух комаров на противоположной стене. – Опасны только малярийные комары, но к сожалению, они не скажут, малярийные они или нет.

Две односпальные кровати, стол, лампа, кондиционер, холодильник, за распахнутой дверью туалет и душ. Триша кинула свою косметичку, без которой она и шагу не сделает, на кровать у окна. Неярким светом, как и всех в лагере, их обеспечивал генератор. Они лишь небольшая группа людей посреди принадлежащего животным мира – противоположный привычному порядок вещей. За окном виднелись другие шале и тусклый свет их окон, другие машины на парковках. Триша заговорила с парочкой комаров.

– Ваше имя Анна Филлис? Нет? Дорогие, вам нечего опасаться. Она сказала, её зовут Мэри Джейн, а её мужа – Джон Генри.

  Форд заставил себя улыбнуться. Триша приучила его терпеть свои шуточки задолго до того, как он познакомился с остроумием Маргарет. Не распаковывая, он сунул свой чемодан в шкаф и пошёл принять душ. Триша стояла на крыльце, вслушиваясь в стрекот многих тысяч цикад. Пока она развешивала свои платья, совершенно стемнело, и всё небо было усыпано яркими звёздами.

Она отняла Форда у той женщины, и теперь обязана его удержать. Она сбросила лишний вес, накупила новых платьев, мелировала волосы. Она всегда, с самого детства побаивалась мужчин, начиная с собственного отца. И с тех пор уже не расставалась с наигранной детскостью, заметив, что отец гораздо добрее к маленьким девочкам, чем к её матери. Форд женился на привязчивой легкомысленной девчонке, и это ему нравилось, пока он не встретил по-настоящему взрослую женщину. Триша поняла это, но как удержать его, сейчас она знала не больше, чем тогда, а все её прежние хитрости наверняка надоели ему не меньше, чем ей. Стоя на крыльце, она почти мечтала остаться одной, обходясь вообще без мужа, без унизительной потребности в опоре и компаньоне, без нужды удерживать, цепляться за него. Она ждала, надеясь услышать львиный рык из кустов за оградой, но не было ничего, кроме звона цикад.

Вышел Форд в купальном халате.

– Куда ты дела спрей, средство от комаров?

– Я не знаю, – тотчас испугавшись, ответила она.

– Как это не знаешь? Должна знать. Я дал тебе баллончик в отеле и велел положить в свою косметичку.

Она заглянула в сумочку, зная, что спрея от комаров там нет. Конечно, его не было. Наверняка он так и стоял на полке в ванной в отеле, поскольку она решила, что баллон слишком толстый, чтобы класть его в сумочку. Закусив губу, она искоса взглянула на Форда.

– Можно купить другой в здешнем магазине.

– Триша, магазин закрывается в семь, а уже десять минут восьмого.

– Можем купить утром.

– Комары кусают по ночам. – Он рылся в косметичке, изучая её банки и флаконы. – Посмотри, какой ерунды ты навезла. «Очиститель для кожи», «перламутровый макияж», «увлажнитель» – словно сопливая моделька. Разумеется, тебе не пришло в голову взять антикомариный спрей вместо этой «перламутровой» чепухи.

У неё задрожали губы. Неосознанно, привычным образом глазки округлились, губки по-детски залепетали.

– Мы же принимаем эти таблетки.

– Что не помешает этим гадам кусаться. – Он вернулся в ванную, захлопнув за собой дверь.

Маргарет не оставила бы этот аэрозоль. Триша знала, он снова думает о ней, его мысли целиком и полностью о ней, и всю долгую дорогу до Табы он думал о ней. Она заплакала. Пока она переодевалась, слезы безостановочно текли по щекам, смывая пудру с её лица.

Они ужинали в ресторане. Триша в платье из розового крепа была здесь единственной женщиной в подобном наряде; она предвкушала восхищённые взгляды, но видела в них скорее насмешку. Она жевала свой пережареный кусок хека, пережареную телятину в панировке, наблюдая, как на руках Форда проступают красные следы от укусов.

Снаружи не было иного света, кроме падающего из окон главного здания и шале других обитателей. Постепенно и они гасли, становилось совершенно темно. Несмотря на укусы, Форд мгновенно заснул. Трише мешал спать шум кондиционера. В одиннадцать она встала, выключила его и открыла окно. И наконец заснула, но в четыре снова проснулась, полежав с полчаса, встала, оделась, и вышла на улицу.

Было ещё темно, хотя ночь уже отступала, словно кто-то поднимал её плотный занавес. Траву густо покрывала роса. Когда она шла мимо склерокарии, покрытой похожими на абрикос плодами, стайка летучих мышей слетела с дерева и принялась кружить над её головой. Если бы рядом был Форд, она бы вскрикнула, прижалась к нему. Но его не было, и она молчала. Лагерь и кусты за оградой наполнялись звуками. Почему-то ей пришёл в голову Иероним Босх с его чертями и демонами, наверное слетевшие с его полотен гадкие гомункулы могли издавать подобную какофонию: свист и визг с чириканьем.

Она прохаживалась в ожидании рассвета, словно он обещал ей какие-то драматические события. Но предвестниками чего-то важного в её жизни были лишь клочки бледного неба в разрывах тающих облаков.

Проснувшись, поначалу Форд даже не мог открыть глаза, опухшие от комариных укусов. Насекомые гроздьями висели по стенам. Он поднялся, пошатываясь, и как слепой, побрёл в ванную, подставил лицо прямо под струи душа. Вошла Триша, и нервно хихикнув, прикусила губу, увидав его лицо.

Ворота лагеря открылись в пять тридцать, и машины потянулись на волю. Триша так и не удосужилась получить права, Форд пока был без глаз, так что они направились не к воротам, а на завтрак. Потом магазин открылся, Форд купил два вида репеллентов, а Трише, устав от её извинений и молящих взглядов, купил бусы слоновой кости и футболку с жирафами. В девять часов, когда воспаление на глазах Форда немного спало, они сели в машину и поехали в сторону Гиппо-Бридж.

В тот день было душно и очень влажно. Форд насчитал на себе двадцать четыре комариных укуса. Трудно надеяться, что пара таблеток хинина могли защитить от такой массы кровопивцев, наверняка могли быть и малярийные в их числе. Разве они не видели хинные деревья в день приезда? Он вёл машину медленно, сосредоточенно, и почти молча, спрятав глаза за тёмными очками. Они постояли у реки Суту, потом у глубокого залива, но никакой живности у воды не видели, если не считать внезапно исчезнувшего в воде бревна, которое по этой причине следовало считать крокодилом. Поздним утром мало было шансов встретить кого-то, кроме на одной ноге замерших аистов марабу в согбенной позе на поляне, на ветках деревьев. Форд изучал в бинокль девственные заросли кустарника, тянущегося вплоть до синих гор на горизонте.

Если он и заразился малярией, слишком рано ожидать её проявлений. Однако Форд, сидя в машине рядом с Тришей, испытывал сходные с лихорадкой ощущения. Возможно, виноват был зуд, обширное поражение кожи, плюс мучения при малейшем движении. В моральных терзаниях причина была тоже, всякий раз при взгляде на Тришу его охватывала паника. На кой чёрт он это затеял? Зачем вернулся к ней? Он сошёл с ума? Зудят глаза, и гудит голова, словно при высокой температуре. Триша вырядилась в слишком обтягивающие розовые джинсы, нелепую прозрачную блузку с оборками. Разглядев в бинокль семейку серых мартышек на фикусе, она принялась лепетать что-то, подзывая их поближе. Затем открыла дверь авто, оглядываясь на него, как дитя на строгого отца, которого всё равно намерена ослушаться.
 
Пока они не встретили ни крупных кошек, ни слона, даже ни одного шакала. Форд пожал плечами.

– Ладно, но если тебя засечёт лесник, нам не поздоровится.

Она вышла из машины, оставив дверь открытой. Высокая жёсткая трава, ей выше колен, начиналась у края дороги и покрывала буш, насколько мог видеть глаз. Лежащие львица или гепард в ней были бы совершенно незаметны. Форд взял бинокль и направил его в другую сторону, избегая глядеть на Тришу, разумеется и сейчас забывшую накинуть ремешок камеры на шею. Она заигрывала с обезьянками, которые отпрянули от неё, обняв друг дружку и втянув головы в плечи, словно испуганные беженцы на какой-то сентиментальной картинке. Он медленно поворачивал бинокль. В сотне ярдов от беспокойно пасущегося небольшого стада антилоп он заметил прижавшиеся вплотную две кошачьих морды и два пятнистых тела. Гепарды. Он вспомнил, однажды он читал, что это самые быстрые животные на земле.

Надо крикнуть, позвать Тришу обратно в машину. Он не позвал. Смотрел в бинокль на больших сытых кошек, с открытыми глазами отдыхавших в грациозных позах. Маргарет бы понравилось, она любила кошек, у неё есть бирманская, такая же гибкая, стройная и невозмутимая, как эти дикие создания. Триша вернулась в машину, восхищаясь милыми мартышками. Он завёл машину и поехал прочь, не сказав ей о гепардах.

Позже, к пяти часам пополудни, она снова решила выйти из машины, чему он не стал препятствовать. Она расхаживала туда-сюда вдоль дороги, разговаривая с мангустами. Через час с лишним начнёт темнеть. Форд представил себе, как он заведёт машину и уедет в лагерь без неё. Леопарды ночные животные, они лишь ждут темноты. Опухшие глаза уже почти пришли в норму, но задеревеневшие шишки от укусов на руках и шее причиняли боль. Мангусты нырнули в траву, едва Триша, что-то шепча и протягивая руки, приблизилась к ним. Машина с четырьмя мужчинами возвращалась со стороны Гиппо-Бридж. Притормозив, водитель высунул голову – кирпично-красное лицо, грубые черты под волнистыми русыми волосами, и акцент уроженца Африки.

– Дама не должна так беспечно разгуливать по дороге.

– Знаю, – отозвался Форд, – я говорил ей.

– Простите, вы не в курсе, как опасно здесь выходить из машины?

Тон был слишком вызывающим. Триша покраснела. Вскинув голову, улыбнулась неприязненно и закусила губу, хотя на самом деле испугалась этого мужчину, его презрительного взгляда. Что, если он наябедничает о ней, вернувшись в лагерь?

– Обещаете, что не нажалуетесь на меня? – промямлила она, склонив голову набок.

С сердитым восклицанием он втянул голову внутрь. Машина уехала. Триша запрыгнула на пассажирское сиденье рядом с Фордом. Оставалось около часа на возращение в Табу. Форд ехал следом за машиной с той четвёркой.

Во время ужина они сидели за сдвинутыми столами. Триша гадала, многим ли они рассказали о ней, ей казалось, что теперь кое-кто глядел на неё с любопытством, а может с враждебностью. Мужчина с русыми кудрями, которого они называли Эрик, громко хвалился, что он и его компания в этой день видели целый прайд львов, двух носорогов, гиену и редкую чёрную лошадиную антилопу.

– Знаете, по дороге к Гиппо-Бридж редко кого увидишь, – сказал он Форду. – Всё зверье в Сотингве. Езжайте прямо с утра по дороге в Сотингве, и обещаю, там вы увидите львов.

Он не обращался к Трише, даже не глядел на неё. Лет десять назад в ресторанах мужчины оборачивались, чтобы взглянуть на неё, и даже трепеща от страха, она таяла под их взглядами. Шагая по траве к своему шале, она взяла Форда за руку.

– Бога ради, я весь искусан, – огрызнулся Форд.

Он долго лежал на своей отдельной кровати, отодвинувшись на фут от Триши, думая о леопарде, что охотится в ночи где-то там за их оградой. Как он крадётся по ветке дерева, чтобы броситься на свою добычу. Львицы охотятся ранним утром, затем несут мясо своему владыке и их малышам. Форд видел это по телевизору. Как охотятся гепарды, он не знал, кроме того, что это чрезвычайно быстрые звери. Рассерженный слон может раздавить машину, или разбить стекло ударом ноги. Было темно, и он не видел Тришу, но знал, что она не спит, затихла, сдерживая дыхание. Потом она выдохнула, и её вздох не заглушило даже тарахтение кондиционера.

Несколько лет назад он пытался учить её водить машину. Говорят, мужьям не стоит этого делать, им не хватает терпения и снисходительности. Триша в вождении так и не преуспела, когда она делала очередную глупость, или бестолковую ошибку, он начинал на неё кричать. В итоге она провалила экзамен, объясняя это тем, что экзаменатор попался ей сущий тиран. Триша считала, что никто не смеет повышать на неё голос, и вообще мужчины от одного её взгляда должны падать перед ней на колени.

Было бы неплохо, если бы она водила машину. Конечно, вынужденный постоянно следить за дорогой слишком многое упускает. Но бесполезно предлагать ей сесть за руль. И опять в половине шестого их машина в числе первых была за воротами, выруливая в притихшие в сероватом рассвете кусты. У каменной пирамиды с сидящими на ней бабуинами Форд свернул по указателю в Сотингве.

И спустя пару миль они наткнулись на львов. Эрик с компанией уже были здесь, повиснув с камерами из окон автомобиля. Две взрослые львицы, два детёныша и подросток с начинающей расти гривой лежали на дороге. Форд припарковался напротив Эрика на другой стороне дороги.

– Я говорил, что здесь вам повезёт? – Эрик обернулся к Трише. – Надеюсь, вам не хочется выйти и подойти поближе.

Триша не отвечала, и не глядела на него. Она смотрела на львов. Вставало солнце, освещая небо, в слабом ветерке трепетала перистая бледно-зелёная листва. Старшая львица, скорее раздражённая, чем напуганная внушительной экипировкой Эрика, поднялась, и сквозь высокую траву и красные циннии медленно удалилась в кусты. Детки и вторая львица последовали за ней. В бинокль Форд мог рассмотреть их величественную осанку, даже у малышей гордо поднятые головы и грациозно-неторопливую походку. Здесь ни импал, ни жирафов, ни антилоп – этот мир принадлежал львам.

Прочая живность собралась в Сотингве, у заводи. Слон с ушами-опахалами с помощью хобота посыпал себя красной землёй. Триша вышла из машины, чтобы сфотографировать слона, и Форд не стал её останавливать. Он расчёсывал комариные укусы, теперь они не так горели, как чесались. Триша и в этот раз не набросила ремешок камеры на шею. Она приблизилась вдоль кромки воды на безопасное расстояние – а здесь существует безопасное расстояние? – желая понаблюдать за крокодилом. Форд подумал, что время неподходящее, слишком рано – для чего собственно рано? Они вернулись в Табу к завтраку.

Во время завтрака, и потом за обедом, Эрик был преисполнен впечатлениями. От Сотингве он свернул на грунтовку к Суту-Бридж, и там, на растущем у воды дереве, возлежал леопард. Малкольм первым его заметил, зверь дремал, растянувшись на ветке на приличном от них расстоянии, но в полевой бинокль был достаточно хорошо виден.

– Здоровенный зверь, весь в характерных для них пятнах, – рассказывал Эрик, покуривая сигару.

Триша конечно захотела к Суту-Бридж, так что после сиесты Форду предстояло рулить по грунтовой дороге. Малкольм в точности описал место, где он увидел леопарда, который, как он полагал, до сих пор мог дремать на той ветке.

– Около полумили от моста. Смотрите налево, там поляна, на ней те самые деревья с жёлтыми стволами. Этот парень на ветке, на правой стороне поляны.

Грунтовка – колея красной почвы меж зелёных обочин. Форд нашёл поляну с единственным хинным деревом, но леопард исчез. Он медленно ехал к мосту, перекинутому через ленивую зелёную речку. Когда он заглушил мотор, наступила тишина, полный покой в удушающе жарком воздухе, и никакого движения, кроме суматошно-размеренного танца комаров над водой.

Теперь Триша выходила из машины, как будто так и надо. Даже без лукавого взгляда в его сторону, дескать, зачем ей его позволение. На ней была слишком тесная блузочка в красно-белую полоску, и юбка в обтяжку. Она сбежала к воде, скинула сандальку и опустила ногу в воду. Смеясь, поболтала ногой, брызги полетели на круглые камни. Форд вспомнил, как ему нравилась такого рода дурашливость, когда они впервые встретились, теперь ему предстоит терпеть это до конца жизни. Он вдруг покрылся потом, словно у него поднялась температура.

Она скакала по камням, по воде, поддерживая юбку. Никаких животных, никого они не видели после обеда, кроме импалы, а солнце уже опускалось, окрашивая пастельной дымкой небо. Нарушая ещё одно правило Нцукуньяне, Триша срывала маргаритки, вставляя их за уши. С цветком в зубах, подражая испанской танцовщице, она улыбалась, покачивая бёдрами.

Форд повернул ключ, и завёл мотор. Всего через час стемнеет, ещё до того, как закроются ворота Табы. Он тронулся вперёд, потом задним ходом – манёвр этот Триша называла разворотом в три приёма. Лицом к Табе, он перевёл селектор на драйв, нога на газ, глубоко вздохнув, почувствовал струйку пота между лопатками. В жару на дороге бывают миражи, и он увидел вдали машину. Форд нажал на тормоз, заглушил мотор. Это был не Эрик, а пара молодых американцев на каникулах. Парень вскинул руку, приветствуя Форда.

– Хватит уже, мы опоздаем, – крикнул Форд Трише.

Она села в машину, бросив цветы на дорогу. В желании избавиться от неё Форд был почти готов оставить её здесь, уехать, бросив в темноте на съедение львам – или ночному охотнику, леопарду. Её била дрожь, она крепко сжала ладони, чтобы он этого не заметил. Он бы уехал, если бы не машина американцев.

Она притихла, обдумывая происшедшее. Американцы, почти сразу же развернувшись, ехали за ними следом по грунтовке. Импала стояла за одиноким хинным деревом, прислушиваясь к неразличимым звукам, может пытаясь учуять невидимую опасность. Триша гадала, что Форд собирался делать, вернувшись в лагерь до закрытия ворот, оставив её в наступившей темноте, никому не сказав об её отсутствии – а кто её хватится? Эрик? Малкольм? Форд не пойдёт в ресторан, а утром, едва откроют ворота, он уедет. Даже незачем выписываться в Нцукуньяне, вся неделя оплачена авансом.

Идеальное убийство. Кто её будет искать, не зная, что это необходимо? А когда найдут её останки? Кости импалы, водяного козла или человека выглядят одинаково после того, как их обглодают шакалы и стервятники. Дома он скажет, что ушёл от неё к Маргарет...

Он был мягче, добрее к ней этим вечером. Из опасения, что она угадала – могла угадать, что именно случилось в Сотингве?

– Мы хотели как-нибудь выпить шампанского. Давай сейчас? Вполне подходящее время.

– Как хочешь, – сказала Триша. Её всё время мутило, и аппетит пропал.

– За нас! – сказал Форд с бокалом в руке.

Он заказал полный обед: суп, рыба, венский шницель, крем-брюле. Она клевала свою порцию, думая о том, что он собирался убить её. Этим и кончится, не получилось в этот раз, попробует опять. Может как-то иначе – в другой раз. Как знать, может уже пытался? Например, заменив таблетки с хинином на аспирин; а может он утопит её в бассейне отеля в Момбасе. Её жизнь в опасности, если она не уйдёт от него.

Это то, чего он хотел, хотя её смерть всё же лучше. Лёжа ночью без сна, она думала, каково ей будет жить с матерью, когда он вернётся к Маргарет. Он тоже не спал. Было понятно по его неровному дыханию. Она слышала, как он беспокойно ворочается, под скрип кровати, гул кондиционера и комариный писк. Сейчас, если бы была ещё жива, она бродила бы в кустах в полной темноте, боясь и сделать шаг, и оставаться на месте, пугаясь любого звука, и не понимая, чего следует бояться больше. Сейчас не было луны. Она заметила это, собираясь лечь спать, а в её дневнике написано, что завтра новолуние. Небо затянуто облаками, за окном кромешная тьма. Леопарду хватит света звёзд, а может каких-то его внутренних чувств, чтобы в прыжке с дерева вонзить ей в горло свои клыки.

У Форда появились новые комариные укусы на лице, на шее и левой руке. Прошлой ночью он забыл про репеллент. Утром на рассвете он встал, оделся, и пошёл бродить по лагерю. Не встретил ни души, кроме африканца из прислуги, поливающего из шланга машины гостей. Из кустов за оградой доносился чей-то писк и шуршание.

Он в самом деле хотел избавиться от Триши, бросив её, так сказать, на съедение львам? Видимо да, на один безумный миг, одурев от жары и лихорадки в крови. Она поняла, он знал это. И к лучшему, может наконец она поймёт, насколько безнадёжен брак, который она пытается сохранить.

Шишка на ноге была видна даже в носке и обуви. Онемевшая конечность горела, он обнаружил, что немного хромает. Опираясь на хинное дерево, чувствуя кожей его чуть влажный жёлтый ствол, разувшись, он стал осторожно массировать опухшую ногу. Комары никогда не кусали Тришу, словно брезгуя её бледной плотью.

Когда он приковылял обратно, она уже не спала, и сидя на кровати, красила ногти. Как можно жить с женщиной, делающей маникюр в заповеднике, в тропиках?

Они тронулись в путь после девяти. По дороге на Вака-Суту навстречу ехала машина Эрика.

– Там никого на много миль, не тратьте зря время.

– Окей, – сказал Форд, – спасибо.

– Сотингве другое дело. Вы видели вчера леопарда? – Форд отрицательно покачал головой. – Ну что ж, не всегда везёт.

Слоны плескались в воде у Гиппо-Бридж, поливая друг друга водой и толкаясь мощными плечами. Форд думал, что это самая большая удача дня, но позже они наткнулись на чью-то добычу. Собственно, от неё остался только скелет, но львята с львицей ещё продолжали грызть окровавленные рёбра. Они смотрели, сидя в машине. Некоторое время спустя львы бросили скелет и цепочкой удалились в траву, на радость притаившимся за деревьями шакалам. После четырёх Форд вернулся сюда ещё раз, к тому времени скелет уже клевали стервятники.



Был жаркий день, с беспощадным солнцем на безоблачном синем небе. Распухшая нога Форда стала вдвое толще. Он заметил, что Триша больше не выходит из машины, не хихикает, не сюсюкает с ним, он не получил ни одного шаловливого поцелуя. Она решила, что он пытался убить её – нелепейшее предположение. На самом деле он лишь хотел её припугнуть, показать, как опасно нарушать правила и выходить из машины. Зачем ему убивать её? Он может уйти от неё, и он уйдёт; вернувшись в Момбасу, он скажет ей об этом. Форд даже улыбнулся, обернувшись к ней. Он остановил машину на поляне, где росло хинное дерево с жёлтым стволом и перистыми изящными листьями, казавшееся совсем ещё юным ростком при солнечном свете.

– Почему ты больше не выходишь?

– Тут не на кого смотреть, – замялась она.

– Разве?

Даже невооружённым взглядом он заметил дикобраза, протягивая ей бинокль. Она взглянула и засмеялась от удовольствия. Так она смеялась в молодости, не потому, что было смешно, но от удовольствия. Он закрыл глаза.

– Ах ты дико милая образина!

Она потянулась к заднему сиденью за камерой. Потом заколебалась. Он видел её страх, опасливый взгляд. Молча вынул ключ из зажигания, протянул ей на ладони. Она покраснела. Они квиты, он был рад видеть её в неловком положении, негодуя, что она посмела подозревать его в такой низости.

Поколебавшись, она взяла ключ. Подхватив камеру, открыла дверь авто, сжимая брелок ключа в левой руке, держа камеру в правой. Он видел, что она опять, как всегда, не набросила на шею ремень камеры – его драгоценного пентакса. Повторять ей одно и то же в тысячный раз не было сил. Распухшая нога болела, он думал об оставшихся долгих днях в Нцукуньяне. Как бесконечно далека Маргарет, даже дальше, чем та противоположная часть света, где она находилась.

Что Триша уронит камеру, он угадал секунд за пятнадцать до того, как это случилось. Ведь в другой руке у неё был ключ. Не страшно, когда ремешок камеры на шее. Известно, что бывает, когда обе руки заняты, а ты теряешь равновесие. Трудно сообразить, какая вещь, в какой руке важнее. Триша думала о ключе больше, чем о камере, взбираясь на горбатые корни дерева, чтобы с твёрдого мостика сфотографировать дикобраза.

Она вскрикнула. Крик, звук удара – дикобраз развернул свои колючки. Форд выскочил из машины, морщась от боли при каждом шаге, заковылял к оцепеневшей от страха Трише. Обломки камеры валялись среди шишковатых, твёрдых как камень корней. Он закричал, опустился на колени, осыпая её проклятиями.

Триша бросилась бежать. Села в машину, вставила ключ в зажигание. Машина стояла по направлению к Табе, часы на панели показывали без двадцати пяти шесть. Форд заковылял к ней, размахивая обломками камеры. Она отвернулась, с силой нажав ногой на газ.

Чистое оранжевое небо в стороне заката, чёрная полоса надвигающейся ночи на горизонте. Оказывается, ты можешь вести машину, когда жизнь заставит – даже если провален экзамен. Проехав милю, она встретила американскую парочку. Парень высунул голову.

– Там есть что-нибудь стоящее?

– Совсем ничего, – сказала Триша. – Вы зря потеряете время.

Развернув машину, парень поехал за ней следом. В шесть часов две минуты они въехали в ворота Табы – последние машины, за которыми закрылись ворота.