6. Порознь мы сила

ПОРОЗНЬ МЫ СИЛА

Divided We Stand

Перевод: Елена Горяинова



О том, что у Полины появился друг, Марджори узнала от матери, не от неё самой. Полина мало что говорила. Она всегда была нелюдимой девушкой, хотя может она уже и не девушка, подумала Марджори. Мать подождала, пока та вышла из комнаты принести чай, и, наклонившись вперёд в своём кресле, держась обеими руками за свою трость, прошептала:

– У Полины теперь есть друг, мужчина.

– Откуда ты знаешь? – спросила Марджори. Глупый вопрос, был лишь один способ, поскольку мать и Полина всегда были вместе.

– Он был здесь прошлой ночью. Пришёл, когда я легла спать, но я слышала их разговор внизу. Он пробыл недолго, а когда уходил, я слышала, он ей говорит, «Скажу вам как врач, Полина...». Так что я думаю, она встретила его, когда была в том самом месте.

Марджори не любила, когда говорили «то самое место». Пусть это глупость -предрассудок, сказал Джордж – сумасшедший дом всё равно сумасшедший дом, даже если теперь его называют психиатрической больницей. А она не любила думать, что её сестра была там. Психическое расстройство в семье – почему бы врачам не называть это нервным расстройством – это же ужасно.

– Может он приходил – ну, по врачебным делам, – сказала она. – Ты её не спросила?

– Мне не хотелось, дорогуша. Ты же знаешь Полину.

Марджори знала. Им пришлось прервать разговор, вернулась Полина с чаем. Она намазала булочку маслом для матери, порезала её на мелкие кусочки, повязала салфетку ей на шею, и всё это проделала молча.

– Зачем ты взяла самый лучший фарфор? – спросила мать.

– О чём ты? – удивилась Марджори. – Это же тот старый синий, которым ты всегда пользуешься.

– Нет, это не тот.

Марджори собиралась продолжить спор, но вмешалась Полина.

– Хватит. Она просто не видит. Ты же знаешь, какое у неё теперь зрение, – сказала она, улыбнувшись матери с видом профессиональной сиделки.

– Да, верно, мы пьём из лучшего фарфора, – сказала она, вытирая уголок рта матери салфеткой.

Вскоре после чаепития Марджори ушла. Предлогом у неё всегда был Джордж и дети. Мать понимала, что она не может оставаться надолго. Как никак она вымыла посуду перед тем, как уйти, а выносить взгляд и молчание Полины было куда труднее, чем любой крик. В субботу днём она зашла к ним снова, просто «заглянула», как она сказала, по пути за покупками.

– Вчера вечером он опять был здесь, – прошептала мать.

– Кто был здесь?

– Тот самый доктор, друг Полины. И так поздно. Я позвонила Полине, мне хотелось в туалет. Они разговаривали. Позже одиннадцати, когда я была уже в кровати.

Полина снимала в саду с верёвки чистое бельё, полотенца, пелёнки, салфетки и ночные рубашки матери. Когда она вошла в комнату, Марджори ужаснул её вид. Сестра выглядела измождённой. Некогда высокая, сухопарая и смуглая, она стала такой худой, что старые брюки мешком повисли на её бёдрах. Тёмные круги под глазами, и странный остекленевший взгляд, быть может вследствие лекарств, которые она пьёт после возвращения «оттуда».

– Что, у меня прыщ? – Сказала Полина. – Или я такая красотка, глаз не оторвать?

– Извини, просто я замечталась.

Надо идти, пока магазины не закрылись, сказала Марджори, а мать, «спасибо, что навещаешь такую обузу, как я». Марджори уже не рисковала взглянуть на Полину лишний раз. Она прошлась по магазинам, вернувшись домой в расстроенных чувствах и подождав, пока дети уйдут, выложила всё мужу. Брайан семнадцати, и Сьюзан шестнадцати лет, при упоминании бабушки с юношеской наивностью заявляли, что «бабуля просто душка», и они не против, если она будет жить с ними; такое ярмо на шее тёти Полины, она же никуда не ходит.

– У Полины появился ухажёр, Джордж.

– Ты шутишь!

– Нет, не шучу. Он врач, они встретились, когда она была в клинике на Хайтриз, он дважды приходил вечером, и уходил очень поздно. Мама рассказала.

– Ну, нашей старушке Полине уже сорок лет, – сказал Джордж.

– Ей сорок два, – поправила Марджори. – Ты прекрасно знаешь, что она на семь лет младше меня.

– А по ней не скажешь, правда? Всегда тебя принимают за младшую.

Довольный собой Джордж улыбнулся жене, и взял вечернюю газету.

– Выслушай меня, Джордж. Прекрати читать. Я ещё не закончила. Предположим – только представь себе, Джордж, что если она выйдет замуж, за этого врача?

Она выпалила это не переводя дыхания, в какой-то близкой к истерике спешке.

– Как, старушка Полина?

– Ну а почему нет? Она не девочка, смотреть там не на что, но взгляни на тех, что выходят замуж... То есть внешность тут не особо имеет значение. Молодёжь может говорить что угодно, но все женщины хотят замуж. Чем хуже Полина?

– Этого должен хотеть мужчина.

– Да, но послушай, он врач, Полина тоже всегда хотела быть врачом, вот только мать была против и ей пришлось стать сиделкой. И у неё мужской склад ума. Она может говорить о вещах, которых мне не понять. У них может быть много общего.

– Тогда удачи ей, что я могу сказать. У неё ни разу и свиданий-то не было, за всё то время, что я её знаю. Если сейчас ей удастся выйти замуж – что ж, как я сказал, желаю удачи.

– Но Джордж, ты разве не видишь? Как быть с матерью? Доктора ведут приёмы, много работают и всё такое. Он не сможет жить с матерью. Ты не знаешь, какой это ужас. Иногда Полина встаёт по пять-шесть раз за ночь. Она звонит в свой колокольчик по любому пустяку. А если не спит, гоняет Полину то за очками, то за вязаньем, то за таблетками. Полина никогда не жалуется, но иногда мне кажется, она что угодно сделает, лишь бы сбежать. Я знаю, не следует так говорить, но я не удивлюсь, если она инсценировала то нервное расстройство, когда у матери случился первый удар. В надежде, что ей не придётся возвращаться и...

– Не слишком ли ты кипятишься на пустом месте? – Сказал Джордж миролюбиво. – Насколько известно, мужик был там всего пару раз, может больше не появится.

В том и была главная тревога в жизни Марджори: вдруг наступит время, когда придётся им жить с матерью. Она с трудом представляла, как ей удавалось избегать этой участи столь долго. С того дня, как заболела мать, казалось бы, она была наиболее вероятной для неё сиделкой.

Во-первых, она всегда была любимой дочерью. Полине следовало бы родиться мальчиком. С семи лет Марджори помнила, как мать говорила подругам: «В этот раз я ношу легко, значит будет мальчик, Пол». Было наготове имя, и голубое приданое. Мать так и не смирилась с рождением второй дочери. Было и небрежение с её стороны, даже некоторая жестокость. Едкие замечания, когда Полина хотела изучать медицину, и жестокие, когда она так и не вышла замуж.

 У Марджори был достаточно большой дом, чтобы выделить матери отдельную комнату; она не работала, дети уже сами заботились о себе. Какое счастье, что Полина не родилась Полом, ни один мужчина не пожертвует работой, квартирой и образом жизни ради нелюбимой и нелюбящей матери...

Но пока мать жива, всё может измениться. Марджори знала, в этом на помощь детей и Джорджа ей рассчитывать нечего. Даже Джордж потихоньку смирится с вторжением тёщи в его дом, если не ему предстоит вставать по ночам, не ему выслушивать жалобы на ревматизм, сквозняк, глазные капли и слишком горячее молоко. Не ему слушать бесконечные рассказы о жизни в девятьсот десятых, и не ему каждый день слушать вопросы трагическим тоном:

– Как думаешь, дорогуша, доживу ли я до следующей зимы?






Несмотря на старшинство, она всегда немного опасалась Полину. В детстве сестра была очень замкнутой, предпочитая долгие часы проводить в своей спальне. Тогда у неё была вымышленный друг, что у детей обычное дело – дочь Марджори Сьюзан не исключение – но этот Пабло не исчез почти до её взросления, он служил Полине рупором для выражения её собственных чувств. «Пабло сказал, он не хочет идти», когда предложена прогулка, на которую идти Полина не имела желания; «Пабло тебя ненавидит», если Полине хотелось высказать свою к кому-то ненависть. Пабло замолчал с наступлением её половой зрелости, и с тех пор о её чувствах никто ничего не знал. Ничего, и когда умер отец, и когда первый ребёнок Марджори родился мёртвым. А узнав, что, если не дом престарелых для матери за шестьдесят фунтов в неделю, то ей придётся бросить дом и работу, она ответила без эмоций на лице:

– Значит, у меня нет выбора.

И никогда ни слова, что выбор был – это Марджори. Но уже при первом визите Марджори в их совместное теперь с матерью обиталище, Полина, прежде всегда целовавшая её при встрече и расставании, сразу дала понять, что впредь этого не будет. Больше они не поцеловались ни разу. Ни при втором ударе у матери, ни когда ту на время положили в больницу, и Марджори навещала Полину в Хайтриз. Никаких жалоб на тяготы её обязанностей не слетало с губ Полины, никаких протестов не высказывалось матери, какой бы ни привередой она была. Лишь только монотонное перечисление исполненных ею с прошлой ночи обязанностей.

– Мать разбудила меня в полночь, потом в четыре и в пять. И всё равно налила в постель. Я всё перестирала до восьми, потом убралась в гостиной. И пошла за покупками, но пришлось вернуться, я забыла мамины рецепты.

Марджори съёживалась от вины и стыда, слушая этот перечень, буквально содрогаясь от искр горькой иронии в обращённых на неё блестящих больших глазах Полины. В них, а не по губам было можно прочесть: «Ибо кто имеет, тому дано будет и приумножится, а кто не имеет, у того отнимется и то, что имеет». Для Марджори уж лучше бы прямая ссора, открытая перебранка, тогда она бы меньше переживала, но это невозможно с Полиной. Извинишься, что не приходила раньше, и услышишь: «Всё нормально. Как тебе угодно». Попытаешься приободрить сестру, она скажет: «Я в порядке. Оставь меня в покое». Какие-то оправдания из-за семьи и её проблем она вовсе не удостаивала ответа, кроме откровенно презрительно взгляда. Так что Марджори понимала, нет у неё права задавать Полине вопросы о её докторе.

Но неделю спустя сделать это пришлось. Едва войдя в комнату, она поняла, что мать чем-то расстроена. Поджав губы, она глядела на Полину с обидой и злостью. А та уселась на стул, явно не желая оставлять Марджори с матерью наедине, хотя было очевидно, с каким нетерпением мать этого ждёт. Но в три часа пришли из прачечной, и спор из-за какой-то неприятности, вроде исчезнувшей наволочки, держал Полину на пороге минут пять.

– Этот человек опять приходил прошлой ночью, Марджори, – сказала мать. – И он заходил в мою комнату, говорил со мной. Он угрожал мне, говорил ужасные вещи.

– Что такое, мама, о чём ты?

– Господи, надеюсь она не войдёт сейчас. Я слышала его слова. Было около десяти. Я выпила воду, Полина принесла мне другой стакан, но было так жарко, что я не могла уснуть. Я позвонила Полине, чтобы убрать это стёганое одеяло. Я всё звонила и звонила, пока она не пришла, ну и, знаешь, не могла сдержаться и стала плакать, Марджори. – Мать захлюпала, шмыгая носом, – И тут этот тип, доктор её, входит в комнату и начинает мне угрожать.

– Но что он сказал?

– Он говорил так грубо, так нагло, Марджори. Если бы ты слышала, ты бы меня защитила. Полины не было, он один тут кричал на меня.

– Что он говорил? – Марджори была в ужасе.

– Допустим, он врач... Но врачи не имеют права говорить такие вещи, если это не их пациент, правда?

– Мама, скажи наконец, пока Полина не вернулась.

– Он сказал, мне давно пора понять, как мне повезло, но своим эгоизмом и бесконечными придирками я доведу свою дочь до очередного нервного срыва, и если я не перестану будить её по ночам, то она снова... Ох, Марджори, это было ужасно. Он повторял это снова и снова таким низким властным тоном. Я стала плакать, мне показалось, он сейчас схватит меня и вытрясет из меня душу. Он стоял в дверях против света, грозя мне пальцем, кричал на меня, и...

– Ох, Господи, – проговорила Марджори.

Придётся поговорить с Полиной. Она в отчаянии вздохнула. Почему такому надо было случиться? Её не так взволновали слова о её матери – их она заслужила, во всяком случае, всё сказанное верно – но тот факт, что Полину ткнули в лицом в то, чего она сама видимо не понимала! Более того...

В холле она столкнулась с Полиной, расставшейся с посыльным из прачечной.

– Мать с утра только об этом и говорит, – сказала Полина.

– Ну, что тут удивительного. Я не хочу корить тебя в чём-то, но не следует позволять другим – чужим, я имела в виду – так расстраивать мать.

Полина шмякнула тяжёлый короб с бельём на кухонный стол. Она казалось более усталой чем обычно. Она поблёкла, бессонница, недостаток отдыха и покоя явно измотали её. Она пожала плечами.

– И ты ей веришь? Во всю эту чушь, как в Святое писание?

– Хочешь сказать, у тебя нет друга – врача? Который входил в комнату матери и кричал на неё прошлой ночью? Ей это показалось?

– Именно, – коротко ответила Полина, наполняя водой чайник, – ей показалось, она тупеет от старости.

– Но ей никогда ничего не кажется. И она слышала его. Видела его.

– Она ничего не видит, – возразила Полина. – Или плохо видит. Это её сон.

Сначала Марджори не сомневалась, что Полина лжёт. Но с Полиной всё возможно. И что собственно вероятнее? Что она станет отрицать существование такого лестного для самоуважения ухажёра, или что полуслепая, растерявшая от старости разум мать принимает сон за реальность? А может это мамина совесть заговорила?

Ну, это уж слишком круто, как сказали бы её сын и дочь – но если бы так! В противном случае всё хуже некуда. Озвучить ситуацию смог только Джордж.

– Наша Полина – та ещё тёмная лошадка. Я понимаю, что за игру она затеяла. Она держит его в тени, пока не понадобится.

– Ну нет, Джордж! Но она правда как-то странно посмотрела, когда я заговорила о нём. Но самое ужасное, если он женится на Полине, при таком отношении он ни за что не станет жить с матерью в одном доме.

Беспокойные мысли об этом кончились такой головной болью, что к моменту следующего посещения Марджори решила позвонить им и сказать, что не сможет прийти. Ей ответил мужской голос.

– Алло!

– Извините, я видимо ошиблась номером. Мне нужна мисс Нидэм.

– Мисс Нидэм легла отдохнуть, она это заслужила. – Глубокий властный голос очевидно интеллигентного человека. – Вы часом не миссис Кроссби?

Едва дыша, Марджори подтвердила, это она. Но растерявшись, не спросила о самочувствии матери – и кто, собственно, он такой? Первый ответ её не слишком занимал, второй она знала и так. Кроме того, на неё тут же посыпался целый поток претензий.

– Миссис Кроссби, не думаю, что я, как врач, выйду за рамки приличия, если скажу, что лично вы занимаете абсолютно безответственную позицию в этом деле. Я надеялся, что мне представится случай сказать вам об этом. Думаю, исходя из того, что я узнал от вашей сестры, у вас нет причин не взять часть бремени забот о миссис Нидэм на себя.

– Но нет, я... – поражённая Марджори запнулась.

– Нет, вы не поняли, верно? Может, вы не пытались как следует подумать об этом. Ваша мать слишком требовательна и эгоистична. Я говорил с ней лично, но по моему опыту, в таком состоянии, в её возрасте это почти бесполезно.

Так значит, это правда. Марджори почувствовала вспыхнувшую к Полине злость.

– Я считаю, это касается врача моей матери, – парировала она. – Я не понимаю, почему посторонний...

– Посторонний? – Она его не иначе как оскорбила этим. – Я близкий друг вашей сестры, миссис Кроссби, может быть единственный настоящий друг. Прошу, больше ни слова о постороннем. И если вам небезразлична ваша сестра...

– Я не хочу об этом говорить, – Марджори уже почти кричала. Голова просто раскалывалась. – Вас это не касается, и прекратим на этом.

Она рассказала Джорджу.

– Говорит, он её близкий друг. Единственный настоящий друг. Они состряпали это вместе, Джордж. Он женится на ней, но сперва избавится от матери. Спихнёт её на меня, потом они поженятся, и... Ох, Джордж, что же мне делать?

Только бы не видеть ни Полину, ни мать. Якобы из-за головной боли она пропустила два посещения, а потом она может притворно, может на самом деле подцепила какую-то вирусную инфекцию. Конечно, приходилось звонить и объясняться, и она трясущейся рукой набирала номер, страшась, что ответит этот жуткий тип. Нет, отвечал не он. Полина была резка как никогда. Марджори не говорила с ней о её враче, но как ей казалось, когда клали трубку, она слышала, как он вдалеке что-то говорит матери.

В конце концов Джордж с Брайаном вдвоём навестили мать. Марджори была в постели, укрывшись простынёй, она пыталась электроодеялом нагреть градусник выше тридцати семи по Цельсию. Они сказали, что не видели приятеля Полины, но бабуля теперь совершенно без ума от этого очаровательного человека. Полина всё это время сидела рядом, с привычным раздражением поглядывая на неё.

– У него русское имя, – сказал Джордж, правда, он не мог вспомнить, какое, а Брайан нёс какую-то чушь о собаках и рефлексах – Марджори ничего не поняла.

– Он живёт в Кенсингтоне, там у него большая практика, в одном из тех больших домов на Кэмпден-Хилл. Ну, ты знаешь, о чём я, Полина была там частной сиделкой несколько лет назад. Такое вот совпадение.

Марджори не желала слушать о совпадениях.

– Он на ней женится?

– Думаю, да, – сказал Брайан, судя по тому, как бабуля передала нам его слова.

– А точнее?

– Ну, тётя Полина ушла приготовить нам кофе, и пока её не было, бабуля сказала, он всегда говорит ей, какая милая у неё дочь, такая разумная, неужели всё впустую, ну и всё такое.

– Поразительные перемены. Твоя бабушка прежде ни одного хорошего слова не сказала о твоей тётке.

– Она впрямь изменилась, – сказал Джордж. – Теперь всё о Полине, о её новой самостоятельной жизни, когда бабуля переедет жить к нам. Представляешь, этот доктор, Как-его-там, сказал ей, что это отличная идея.

– И я должен сказать, в перспективе это действительно может и к лучшему, если бабуля продаст дом, а мы получим часть этих денег и сделаем пристройку...

– А я осенью уеду в университет, – вставил Брайан.

– Я всегда думал, что так нечестно с бедняжкой Полиной, когда всё бремя забот о бабуле на её плечах. Тем более, что они никогда особо не ладили, и...

– Бабуля сама доброта с теми, кто ей нравится, – сказал Брайан.

– Ни за что, нет, никогда! – Марджори перешла на крик. – И никто меня не заставит!

Какое-то время никто и не пытался. Марджори предпочитала болеть как можно дольше, добавив ко всему боли в спине и невнятные симптомы менопаузы. Мать никогда не пользовалась телефоном, а Полина звонила ей от силы раз пять в последние пару лет. Так что связь между двумя домами прекратилась. Марджори начала гулять, избегая приближаться к дому матери, а её семья, Джордж, Брайан и Сьюзан, чтобы не было истерик, вообще не говорили о матери. Пока однажды Джордж не заявил:

– Этот доктор, друг Полины, звонил мне на работу.

– Ничего не хочу знать, Джордж, – ответила Марджори. – И тебя это не касается. Я сказала, что не хочу жить здесь с матерью, и не буду.

– Вообще-то, – признался её муж, он звонил мне уже дважды, просто я не говорил тебе, чтобы не расстраивать.

– Конечно, я бы расстроилась. Я больна.

– Ты не больна, – сказал Джордж с неожиданной прямотой. – Ты как огурчик. Больная не съела бы столько, как ты сейчас. Это Полина больна, Маджи. Она же так свихнётся. Он очень деликатно намекнул на это. Это очень порядочный человек. Но что-то же надо делать.

– Любой другой, – сказала Марджори, готовая заплакать, – был бы только рад, что жена не хочет жить с его тёщей.

– Но я не кто-то другой. Я не против проблем и новых расходов. Мы все будем помогать, Брайан и Сью тоже. Пойми, теперь наша очередь. Полина с ней уже два года. Этот врач сказал, у неё снова будет нервный срыв, если мы ничего не сделаем, и тогда Бог знает, чем всё это кончится.

– Вы все против меня, – Марджори рыдала, и, не страшась реакции мужа, заявила, – У Полины есть такие таблетки, с тех пор, когда она была сиделкой, морфин и ещё что-то. Существует же эта – как её там? – эвтаназия. Как-то ведь помогают людям вроде матери избавиться от мучений.

– Такого не существует. – Он смотрел на неё, сузив глаза. – Собакам пожалуй везёт больше. И здесь нет гериатрических клиник, куда её можно сплавить. Никого нет, кроме нас, и потому Маджи, кончай свой водопад, и подумай как следует.

Она подумала, как это будет. Месяцы пройдут, пока мать продаст дом, выделит им денег на пристройку, которая ещё год будет строиться. Даже когда её построят и мать переместят туда, ничего хорошего она не ждёт. Ну а до этого...

Столовую превратят в спальню, каждый вечер ей укладывать мать в постель, ну а по ночам будет хуже, чем с маленькими детьми. К тому же ей уже не тридцать. Телевизор на низкую громкость, когда мать спит, хождение по магазинам по минимуму, и никаких походов кино в середине дня.

Марджори обдумывала. может стоит скатиться с лестницы и сломать себе ногу, чтобы и в мыслях не было перевозить мать сюда. Но так можно сломать и шею...

А тем временем Полина с новым мужем будет блаженствовать в Кэмпден-Хилл, миссис Какого-то-Русского, важного, богатого образованного человека. Устраивать приёмы. Развлекать выдающихся хирургов, профессоров и кого там ещё. Ездить за границу. Это невыносимо. Может храбрости броситься с лестницы ей не хватит, но противостоять Полине и сказать «нет» она сможет. Нет, я не хочу. Вы останетесь там, вместе свихнётесь, чокнетесь, сойдёте с ума и умрёте.

Да, умрёте, прежде чем я позволю угробить свою жизнь ради вас.

Конечно, этого она им не скажет. Она будет добра, но тверда. Даже можно предложить иногда оставаться с матерью, чтобы Полина могла куда-нибудь сходить. Что угодно, но не дать связать себя по рукам и ногам, как сейчас Полину.

Никогда дела не идут так, как нам бы этого хотелось. Реальная ситуация не бывает точной копией той, что сложилась в нашем воображении. Когда Марджори наконец позвонила, она ожидала злобной реакции Полины, может и по причине их свадебных планов в том числе. Ожидала гневной реакции матери на пресловутые перемены в её жизни. И обе, она думала, возмущены её длительным отсутствием.

Но мать, как всегда, была рада её видеть, ей не терпелось остаться с ней наедине, чтобы посекретничать, и она спешила узнать о её здоровье, подслеповатыми глазами всматриваясь в её лицо, нет ли признаков утомления и слабости, держала её за руку, прижимая к себе, чтобы почувствовать её тепло.

Полина, как показалось Марджори, меньше всего походила на потенциальную невесту. Худее обычного, с потемневшим, исполосованным тенями морщинистым лицом, она напомнила ей изображения индийских нищенок на картине. Набираясь смелости, Марджори прошла за ней на кухню, помочь приготовить чай.

– Ты как, справляешься, Полина?

– Вполне. Как всегда. – Не дожидаясь вопросов, она сказала, – Мать четыре раза будила меня ночью. Упала в коридоре, пришлось тащить её до кровати. Бельё не принесли, перестирала простыни сама. И попробуй их потом высушить в такой дождь, как сегодня.

– Я подумала, что вечерами смогу приходить дважды в неделю, посидеть с нею, чтобы ты могла куда-то пойти. И я могу брать часть стирки домой, у меня же есть стиральная машина. Собственно, можно брать всю стирку, каждую неделю.

– Как хочешь, – Полина пожала плечами.

– Ну, знаешь, легко так отвечать, – Марджори не могла подавить нарастающее раздражение. – Если ты всё время жалуешься, что мне остаётся делать?

– Я не жалуюсь.

– Вроде бы нет. Жалуются другие. Ты прекрасно знаешь, о ком я. Не стану делать вид, что постороннее вмешательство меня не задевает.

– Я бы не сказала, что слова мужа – вмешательство постороннего.

На минуту Марджори подумала, она говорит о Джордже. Осознание того, что она имела в виду, добавило ей решимости.

– Скажу напрямик, Полина, я не стану жить с матерью в нашем доме, это исключено. Буду помогать в остальном, насколько в моих силах, но только не это. Никто не заставит меня, я не уступлю.

Полина ничего не ответила. Они пили чай в полной тишине. Марджори никогда ещё не чувствовала себя так неуютно. Уходя, она спросила на ступеньках:

– Ты скажи, когда мне лучше приходить по вечерам, и когда Джорджу заезжать за бельём?

– Мне без разницы. Я всегда тут.

Конечно, она ей не звонила. Марджори этого и не ожидала. Да и какой смысл ходить к ним по вечерам, если Полина всё равно никуда не уйдёт, если им с доктором больше нравится сидеть дома?

– Мама останется там, – сказала она Джорджу. – Это решено. Я договорилась с Полиной. Она вполне справится, если я буду ей в чём-то помогать.

– Мы говорили не об этом.

– Ты послушай, что говорю я. – Марджори бесил его вид в последнее время, и этот взгляд с презрительным укором. – На этой неделе она всё постирала, на следующей заберём белье и крупные вещи. Я думаю, заедем в пятницу, и я всё перестираю в машине.

Так что в четверг Марджори позвонила. Решила, лучше это сделать утром, чтобы не нарваться на её врача. По утрам у них нет времени для визитов. Ответила Полина.

– Хорошо, завтра, если хочешь.

– Если ты хочешь, Полина, – ответила Марджори, чувствуя, что сестра могла бы как минимум сказать спасибо.

Она добавила, что приедут в семь. Но к семи Джордж ещё не вернулся, так что Марджори позвонила Полине. Неважно, даже если он ответит. Пусть видит, она вовсе не такая безразличная стерва, какой он её считает. И он ответил. Вполне вежливо. Миссис и мистер Кроссби будут не раньше половины девятого? Ничего страшного, он ещё будет здесь, и он рад, что они смогут познакомиться.

– Мы наконец-то его увидим, – сказала Марджори Джорджу, когда он появился в дверях. – И не забывай, я надеюсь на твою поддержку, если опять начнутся претензии насчёт матери, как и всё прочее. Вместе мы сила, порознь пропадём.

В их доме было темно, и в холле не зажёгся свет, когда Марджори нажала на звонок. Она ещё раз позвонила, потом ещё, потом Джордж.

– У тебя есть ключи? – Спросил Джордж.

– В сумочке. Ох, Джордж, ты думаешь... То есть...?

– Я не знаю, откуда? Давай, откроем дверь.

Никого в холле, никого в комнатах внизу. Марджори включила свет, стала подниматься по лестнице, Джордж позади. На полпути она услышала спокойный, властный мужской голос. Говорили в комнате матери, дверь в которую была приоткрыта.

– Так будет лучше, Полина. Я дал ей двести миллиграммов вместе с молоком. Она не страдала, просто уснула, Полина.

Марджори тихо всхлипнула, вцепившись в плечо Джорджа. Когда, отодвинув её, он прошёл вперёд, она услышала тот же голос, те же слова, повторявшиеся тем же гипнотическим тоном.

– Я дал ей двести миллиграммов вместе с молоком. Она не страдала. Что мне ещё оставалось. Я сделал это ради тебя, Полина, ради нас...

Джордж распахнул дверь в спальню. Мать лежала на спине; расплывшееся безжизненное лицо, открытые невидящие глаза. И больше никого, кроме Полины.

Она поднялась, когда они вошли, поклонилась с достоинством, положив пальцы на глаза матери, опустила ей веки. Марджори застыла, оцепенев от ужаса, словно перед сверхъестественной силой. Полина повернулась к ним, протянув правую руку.

И знакомым им глубоким, властным, интеллигентным голосом, прежний жёсткий тон которого смягчила симпатия к скорбящим, она сказала:

– Как вы поживаете? Я доктор Павлов. Очень жаль, что мы встретились при таких печальных обстоятельствах, но...

Марджори закричала.