1. Ведь так не бывает

ВЕДЬ ТАК НЕ БЫВАЕТ

People Don’t Do Such Things

Перевод: Елена Горяинова



Ведь так не бывает.

Это последняя фраза из пьесы Ибсена «Гедда Габлер». Персонаж произносит эти слова под впечатлением того, что правда оказалась удивительней вымысла. Я могу понять его чувства. Потому что сам повторяю её, всякий раз поражаясь тому, что не без моего участия Рив Бейкер отбывает пятнадцатилетний срок за убийство моей жены, что это вообще случилось с нами тремя. Ведь так не бывает. И тем не менее, бывает.

Действительность никогда не казалась мне хуже вымысла. Жизнь текла приятным, восхитительно скучным образом и для нас, и для всех людей нашего круга. Исключая, пожалуй, Рива. Подружившись с Ривом, я был рад общению с ним как раз потому, что его образ жизни так разительно отличался от моего собственного. И когда он уходил домой, я мог удовлетворённо сказать Гвендолин:

– Насколько же скучной наша с тобой жизнь должна казаться Риву!

Один мой знакомый назвал моё имя, когда Рив, пустив на самотёк свои финансовые дела, схлопотал неприятности с Управлением налоговых сборов. В бухгалтерской практике у меня много писателей среди клиентов, так что мне была знакома их безалаберность в денежных делах, особо их попытки оправдать своей художественной натурой уклонение от уплаты налогов. Мне было нетрудно привести его финансы в порядок, и убедить его впредь продолжать примерно в том же духе. Из благодарности Рив пригласил нас с Гвендолин в ресторан, потом он пообедал у нас дома – вот так мы и оказались друзьями.

Жизнь и творчество писателей влечёт волшебной притягательной силой таких заурядных людей, как я. Для меня загадка, откуда они берут свои идеи, не говоря о том, как создаются их произведения и персонажи, диалоги и всё остальное. Но Рив с лёгкостью справлялся с любой эпохой, будь то двор самого Людовика Пятнадцатого, средневековая Италия, или какая угодно ещё.

Я прочёл всю стопку из девяти его исторических романов, и был в полном восторге от его виртуозной изобретательности.

Хотя на самом деле осилил я их лишь из желания доставить ему удовольствие. Сам я предпочитаю детективы, остальные жанры меня мало привлекают.

Гвендолин как-то удивлялась, зачем ему в романах столько драматизма, если вся его жизнь одна сплошная драма. Можно бы предположить, что на бумаге он постарается без неё обойтись. Разгадка полагаю в том, что все его герои по сути он сам, у них лишь облик Чезаре Борджиа или Казановы. Трудно не узнать его самого во всех тех статных бесстрашных красавцах, отчаянных авантюристах и покорителях женских сердец. Рив развёлся с женой примерно за год до нашей встречи, и с тех пор сменил целую вереницу подруг; среди них были манекенщицы, актрисы, модельеры, секретарши, журналистки, учительницы, авторитетные начальницы, и даже дантист. Как-то у него с гостях мы слушали пластинку с записью арии из оперы «Дон Жуан» – с этим героем он тоже идентифицировал себя, о нём он тоже написал книгу. Это так называемая «каталожная» ария Лепорелло с перечнем всех любовниц Дона: блондинок, брюнеток, рыжих, молодых и старых, богатых и бедных – годится любая особа в юбке, чтобы он... сами знаете, что сделал. Забавно, но я даже помню этот кусок в оригинале, хотя других слов на итальянском и не знаю. Purche porti la gonnella voi sapete quel che fa. Здесь музыку сопровождает пренеприятный смех, как издёвка над соблазнёнными – Рив засмеялся тоже, признавшись, что эти чувства ему хорошо знакомы.

Я конечно старомодный сторонник традиций. Для меня секс приемлем лишь в браке, а добрачный – со мной это бывало изредка – считаю делом постыдным, которое не стоит афишировать. Я даже не верил, что это отнюдь не редкость, и в самом деле считал, что всё это пустой трёп и бахвальство. И когда Рив заявлял, что гуляет с очередной подружкой, мне хватало глупости воспринимать эти слова буквально. К примеру, наивно считал я, вместе обедают, танцуют, потом он отвозит её на такси домой, ну, может поцелует на прощанье. Я и правда так считал до одного моего звонка воскресным утром, когда мы думали пообедать вместе, и я хотел предложить встретиться в баре и немного выпить для начала.

Он с трудом отозвался сонным голосом, а где-то рядом хихикала девица. Потом он сказал:

– Прикройся слегка, милая, и завари нам чаю, ладно? Голова просто раскалывается.

Я рассказал об этом Гвендолин.

– А ты чего ждал? – спросила она.

– Даже не знаю, – отвечал я, – думал, тебя это шокирует.

– Он так хорош собой, и ему всего тридцать семь. Всё естественно. – Но всё же слегка покраснев, сказала, – Я шокирована конечно, это совсем не наш образ жизни, правда?

И всё же мы удержались где-то на краю его образа жизни. Когда мы узнали его получше, он почти перестал с нами миндальничать. И без стеснения потчевал нас пикантными историями из своего прошлого и настоящего. Была, например, такая настырная девица, что даже после того, как он решительно порвал с ней, проникла ночью в его квартиру, где голая ждала его в постели, когда он посреди ночи вернулся с новой подружкой. А замужняя женщина два часа прятала его в шкафу, пока не ушёл её муж. И как-то раз соседка пришла занять у него пакет сахара, да так и осталась на всю ночь. Блондинки, брюнетки, толстые и тонкие, богатые и бедные... Словом, Purche porti la gonnella voi sapete quel che fa.

– Какая-то совершенно иная жизнь, – сказала Гвендолин.

– Для другой половины мира, – добавил я.

Любим мы шаблонные фразы. Сама наша жизнь построена по шаблону, заурядная жизнь буржуазного среднего класса. У нас особняк в приличном пригородном районе, солидная мебель и неубиваемые ковры. У меня машина, и у неё машина. Я еду в офис в половине девятого, возвращаюсь в шесть. Гвендолин занята уборкой, покупками, по утрам чашка кофе у нас с соседками, или она у соседок. Вечерами обычно мы дома, смотрим телевизор, в одиннадцать спать. Я считал себя хорошим мужем. Всегда поздравлял жену с днём рождения, дарил цветы на юбилеи, не отлынивал от мытья посуды. И она была отличной женой, романтичной, а не похотливой – по крайней мере со мной.

Она хранила все открытки, присланные мной ко дню рождения, и валентинки времён нашей помолвки. Гвендолин из тех женщин, которые дорожат памятными для них мелочами. В ящике её туалетного столика хранилось меню ресторана, где отмечалась наша помолвка, открытка с изображением отеля, где мы провели свой медовый месяц, и абсолютно все наши фотографии, сделанные от случая к случаю, и разумеется, свадебные фото в кожаном альбоме. Конечно, такая романтичная особа при случае отваживалась упрекнуть Рива в бессердечности.

– Нельзя быть таким жестоким с теми, кто нас любит, – сказала она, когда он объявил о своих планах сбежать в отпуск от нынешней подружки, ни словом не обмолвившись ей, куда едет, а вернее утаив, что уедет вообще.

– Вы разобьёте ей сердце.

– Гвендолин, моя дорогая, у неё нет сердца. У женщин в этом месте некая комбинация из телескопа, детектора лжи и скальпеля с устройством для кастрации.

– Вы циник, – сказала жена, – однажды сами влюбитесь, тогда и поймёте, каково это.

– Не факт. Как говорил Бернард Шоу, – Рив обожал цитировать собратьев по перу, – «Не желай другим того, чего хотел бы сам – у всех такие разные вкусы».

– Но никто не хочет, чтобы его обижали. В этом вкусы у всех сходятся.

– Ей следовало хорошенько подумать, собираясь контролировать мою жизнь. Нет, мне и в самом деле стоит исчезнуть на время. Вообще-то уезжать необязательно. Можно лишь объявить об этом, и тихо залечь на дно на пару недель, с полным под завязку морозильником и приличным запасом спиртного. Такое я уже проделывал в сходной ситуации. Приятно и продуктивно, можно сделать уйму полезного.

Тут Гвендолин лишь промолчала, и я признаться тоже. Может, вам трудно понять, чем меня привлекала столь аморальная личность. Сейчас трудновато вспомнить. Наверное обаянием, неизменным гостеприимством, может раскаянием, с которым он говорил о своей жизни, словно иной он и не заслуживал, и восхищением моим образом жизни – лучшего мужчине нечего и желать; своей беспомощностью в денежных делах – и моей финансовой хваткой, общением со мной на равных – мы оба светские люди, только в разных сферах. Появляясь на наших уныло-благопристойных вечеринках, Рив мгновенно реанимировал их, разливая вино под остроумные тосты и светские сплетни; но главное, он единственный не был здесь бухгалтером, банкиром, адвокатом, врачом, директором компании. Его книги стояли на наших полках, друзья брали их почитать и везде хвастались, что встречались с Ривом Бейкером с нашем доме. Такая изюминка привлекала к нам интерес, слегка приподнимая нас над заурядно-буржуазным уровнем.

Может, уже тогда мне следовало бы спросить себя, чем же привлекали его мы?





Примерно год назад я впервые заметил холодок между Гвендолин и Ривом. Однажды их привычно добродушные перебранки, шуточные признания и комплименты с его стороны, и её подчёркнуто материнские упрёки в ответ как-то сразу прекратились. Когда мы оставались втроём, они разговаривали с моей помощью, словно я был переводчиком. Я решил узнать у Гвендолин, может, он её чем-нибудь обидел? Вопрос явно застал её врасплох.

– С чего ты это взял?

– Мне кажется, его присутствие тебя нервирует.

– Ну прости, постараюсь быть с ним любезнее, – сказала она. – Я и не заметила, что изменилась.

Ко мне она изменилась тоже. Могла отпрянуть от моих прикосновений, и хотя никогда не отказывала мне в близости, стала почти безучастной.

– В чём всё-таки дело? – озадаченно спросил я после того, как потерпел первое в жизни фиаско.

– Мы стареем, – помолчав, сказала она. – Не может быть всё так же, словно мы вчера поженились.

– Я тебя умоляю, – возмутился я. – Тебе всего тридцать четыре, мне тридцать девять. Слишком далеко ещё до маразма.

Гвендолин невесело вздохнула. Вообще она всё чаще бывала в дурном настроении. И хотя при нём редко открывала рот вообще, напротив, в отсутствие Рива могла говорить о нём без остановки, пользуясь любым случаем обсудить его характер и поведение.

И была необъяснимо недовольна тем, что он поздравил нас с десятилетием свадьбы общей открыткой. Я конечно же прислал ей розы. А в конце недели я не мог найти, куда подевался оплаченный мною счёт – бухгалтер просто обязан следить за такими вещами – поэтому стал копаться в мусорной корзине, вдруг я ненароком бросил его туда. Счёт был там, как и моя открытка с поздравлениями к юбилею, посланная жене вместе с розами.

Это отложилось у меня в памяти, но в том-то и дело, хотя я многое замечал, в отсутствие опыта не пытался всё это сложить и получить результат. Мне не хватало житейского ума понять, почему, когда я звоню жене днём, её никогда нет дома, зачем она без конца покупает себе новые платья. Замечал, удивлялся, но и только.

Замечал я кое-что насчёт Рива тоже. Например, совершенно прекратились разговоры о его новых подружках.

– Значит, он наконец повзрослел, – сказал я Гвендолин.

– Я тоже так думаю, – внезапно отозвалась она с горячим энтузиазмом.

Но она ошибалась. Его целомудрие продержалось всего три месяца, а потом он рассказал, правда только мне, о своей новой любовнице. Мы выпивали в пятницу вечером баре, и он поведал мне об «изумительной цыпочке» двадцати лет от роду, которую встретил на вечеринке неделю назад.

– Это же ненадолго, Рив, – заметил я.

– От всей души надеюсь, что так. Кому нужно, чтобы надолго?

Очевидно, что не Гвендолин. Когда я ей б этом сказал, она сперва не поверила, потом ужаснулась. Я сказал, что зря разоткровенничался с ней, если то, что Рив взялся за старое, её так возмущает. Она резко сказала, что больше не хочет говорить о нём. Она стала более нервной, часто возбуждение сменялось депрессией. Дёргалась от каждого телефонного звонка. И раз, и другой, приходя домой, я не находил ни жены, ни приготовленного ужина. Потом откуда-то возвращалась, осунувшись, говорила, что ходила гулять. Я сводил её к врачу, он прописал транквилизаторы, от которых она совсем впала в депрессию.

Я уже давно не видел Рива. Потом ни с того ни с сего он позвонил мне на работу, сказал, что на три недели едет на юг Франции.

– И это при твоём финансовом положении? – изумился я.

Я с трудом наскрёб у него денег заплатить налоги за два года, и знал, он совершенно на мели до мая, пока не получит аванс за новую книгу.

– Южная Франция, не слишком ли шикарно для тебя?

– Ничего, я справлюсь. Глава моего банка мой горячий поклонник, он позволяет мне превышать кредит.

Гвендолин не слишком удивилась, выслушав эту новость. Он сказал, что едет один – «чудесная цыпочка» уже давно исчезла – она согласна, ему необходим отдых, ведь там не будет всех этих надоедливых девиц, как она выразилась.





Когда мы только познакомились, Рив снимал квартиру, но я убедил его купить собственную, для надёжности, и как вложение денег. Квартира была с садиком, но практически полуподвальная, в старом викторианском доме в Бейсуотере. Обычно я не ездил по этой улице на работу и обратно, разве что иногда, объезжая пробки по дублёрам – и как раз мимо его дома. Однажды утром, спустя две недели с его отъезда, мне пришлось ехать именно там, и я конечно взглянул на окно Рива.

Проезжая мимо, обязательно кинешь взгляд на окно друга, даже зная, что его нет дома. Окно спальни выходило на фасад, видна верхняя его половина, нижняя скрыта травой газона. Я заметил, что шторы сдвинуты. Не слишком разумно приглашать к себе грабителей, подумал я, но потом забыл об этом. Но спустя два дня я так же утром проезжал мимо, на этот раз очень медленно из-за пробки. И посмотрел на окно Рива.

Шторы были неплотно задёрнуты, видна щель в шесть дюймов. Пусть даже там похозяйничали воры, шторы раздвигать они бы не стали. Так что вряд ли в этом дело. Скорее всего Рив решил вернуться раньше.

Оправдываясь тем, что при такой скорости всё равно опоздаю на работу, я остановился на платной парковке. Решил постучаться, может старый друг Рив угостит чашечкой кофе. Никто не ответил. Ещё раз глянул на окно – я почти не сомневался, что совсем недавно шторы опять немного сдвинули. Решил позвонить в дверь квартиры этажом выше. Вниз спустилась женщина в халате.

– Простите за беспокойство, – заговорил я, – но может вы знаете, мистер Бейкер уже вернулся?

– Нет, и до субботы не вернётся, – сказала она.

– Это точно?

– Конечно точно, – слегка сердито сказала она. – В понедельник я просунула ему записку под дверь, так если бы он вернулся, сразу пришёл бы ко мне за посылкой, которую я за него получила.

– Он уехал на машине, не скажете? – Я почувствовал себя сыщиком из любимого криминального романа.

– Разумеется. А что случилось? Что он натворил?

Я сказал, насколько мне известно, ничего не натворил. И она захлопнула перед моим носом дверь. А я пошёл к выстроенным шеренгой боксам гаражей. Сквозь не слишком прозрачное оконце в двери гаража Рива мало что увидишь, но та зеленоватая масса внутри определённо «фиат» Рива. Теперь я знал точно.

Он никуда не уехал. Я мысленно посмеивался, представив, как он жил целых три недели взаперти в квартире, питаясь припасами из морозильника, проводя дни в задних комнатах с видом на огороженный задний двор окнами, где можно жечь свет хоть день и ночь – никто не увидит. Что ж, подождём до субботы, решил я, посмотрим, как он выкрутится из моих ловушек, отвечая на расспросы о своей поездке, пока не иссякнет даже богатое воображение писателя, и он не признается, что никуда не ездил.

Гвендолин накрывала стол к ужину, когда я вернулся домой. Я решил, что только ей стоит рассказать о задуманном розыгрыше. Едва я произнёс имя Рива, как завладел её вниманием, но когда я сказал о машине в гараже, она уставилась на меня, побелев как мел. И села, уронив ножи с вилками на колени.

– Что с тобой такое? – спросил я.

– Откуда такая жестокость? Как он может так поступать?

– Но, дорогая, Рив всегда был безжалостен к женщинам. Помнишь, он рассказывал, что проделывал это уже не раз.

– Нужно ему позвонить, – сказала она, я видел, её просто трясёт. Послышались звонки вызова.

– Он не ответит, – сказал я, – не стоило тебе говорить. Я не думал, что ты так расстроишься.

Она не отвечала. На плите что-то кипело, стол был наполовину накрыт, но позабыв обо всём, она прошла в холл. И почти тотчас хлопнула входная дверь.

Конечно, в какой-то степени я тугодум, согласен, но не дурак же. Даже такой доверчивый муж, каким был я – вернее, я не думал, что могут быть причины не доверять жене – понял бы в тот момент, что тут не всё чисто. Хотя, скорее всего ничего серьёзного, сказал я себе. Увлеклась немного, отождествляя автора с его героями, плюс бесконечные комплименты и лестное его доверие. Понятно, она в ярости, её обманули с мнимым отъездом, она же считает себя его ближайшим другом, доверенным лицом. И всё же я пошёл наверх, проверить ящик стола с памятными ей вещицами. Непорядочно? Не думаю. Она его никогда не закрывала, следовательно, не делала из этого тайны.

Все свидетельства нашей первой встречи, ухаживания и женитьбы были на месте. Как и засохшая роза между открыткой ко дню рождения и валентинкой. Но рядом, в подаренный мной носовой кружевной платочек были завёрнуты медальон и пуговица.

Медальон достался ей от матери, только внутри вместо портрета какой-то давно забытой родственницы была вырезанная откуда-то фотография Рива. А на другой половине – локон волос. Пуговицу я узнал, она была с блейзера Рива, и вроде бы не срезана. Он мог потерять её у нас в гостях, а она нашла. Волосы были Рива, чёрные вьющиеся, слегка тронутые сединой – но тоже не срезанные. Когда мы были у него дома, она могла снять их с его щётки. Бедняжка Гвендолин... На какой-то миг я заподозрил Рива.

Как ни ужасно, но в те минуты после её ухода я подумал, неужто Рив способен...? Мой лучший друг? Не может быть, он ни разу не послал ей ни цветка, ни письма. Это целиком её глупости, и нетрудно понять, куда она помчалась...

Я должен помешать их встрече, нельзя позволить ей унижаться.

Я сунул обе вещицы в карман на случай, если понадобится убедить жену, показать ей, насколько по-детски нелепо её поведение. Гвендолин не взяла машину, она не любила ездить в центр. Я сел в машину и поехал к станции метро, на которой она должна была выйти.

Она появилась спустя пятнадцать минут моего ожидания у метро, и пошла очень быстро, нервно оглядываясь по сторонам. Увидев меня, она ахнула и замерла на месте.

– Садись, дорогая, – мягко произнёс я, – мне нужно с тобой поговорить.

Она села, молча. Я поехал к парку по Бейсуотер-Роуд. Запарковался на кольце под платанами, и поскольку она по-прежнему молчала, я сказал:

– Может ты думаешь, что я ничего не понимаю. Мы женаты десять лет, я знаю, человек я довольно скучный. Рив иное дело, такая яркая, необыкновенная личность – словом, вполне естественно, что ты им увлеклась.

Она смотрела сквозь меня окаменевшим взглядом.

– Я люблю его, и он любит меня.

– Полная чепуха, – меня била дрожь, не из-за холодного весеннего вечера. – Едва он испробовал на тебе свои чары...

– Мне нужен развод, – прервала на мои рассуждения.

– Но чего ради, – сказал я, – ты его слишком мало знаешь. Ты даже не была с ним наедине, верно?

– Не была наедине? – Она едко, с тайной горечью засмеялась. – Он уже полгода мой любовник. И я иду к нему. Скажу, ему не нужно прятаться от женщин, теперь я буду рядом с ним навсегда.

– Я не могу поверить, – в изумлении я смотрел на неё, хотя уже поверил. – Ты с ним, как и все остальные...? Моя жена?

– Я буду женой Рива. Только я могу его понять, мне единственной он говорит правду. Он сам сказал об этом – перед тем как уехал.

– Только он никуда не уезжал. – Красная пелена застилала мне глаза. – Дура! – закричал я. – Ты не поняла, от кого он скрывается? От тебя! Он хочет избавиться от тебя так же, как от всех остальных. Какая любовь? Он ни разу тебе ничего не дарил, даже фотографии. Если пойдёшь туда, он тебя не впустит. Ты последняя, кого он хочет видеть.

– Я иду к нему, – закричала она, пытаясь открыть дверь машины. – Пойду к нему, буду жить с ним, не хочу больше тебя видеть!

В итоге я поехал домой один. Желание её исполнилось, больше она меня не видела.

Когда к одиннадцати она не вернулась, я позвонил в полицию. Мне велели ехать в участок и заполнить форму на поиск пропавшего, но там не отнеслись к моим тревогам слишком серьёзно. Понятно, если исчезает особа возраста Гвендолин, они уверены, что она сбежала с другим мужчиной. Но всё сразу стало слишком серьёзным, когда утром работник парка нашёл её задушенной в кустах.

Это было в четверг. Полицейские хотели знать, куда Гвендолин вздумалось пойти так далеко от дома. Спросили имена и адреса всех наших друзей.

У вас есть знакомые в районе Кенсингтона, Паддингтона или Бейсуотера – где-нибудь вблизи парка? Я сказал, что нет. На другой день этот вопрос был задан опять, и тогда я сказал, словно только что вспомнил:

– Разве что Рив Бейкер, писатель вы его знаете. – Я назвал его адрес. – Но он три недели назад уехал в отпуск. Вернётся только завтра.

Дальнейшее я узнал из свидетельских показаний. Рива судили за убийство моей жены. Полиция пришла к нему в субботу утром. Кажется, поначалу они его даже не подозревали. Из прочитанных детективов я ожидал, что они постараются вытянуть из него побольше подробностей нашей семейной жизни.

К его несчастью, они уже поговорили с некоторыми его соседями. Рив позаботился о том, чтобы все считали, что он уехал. Молочник и мальчишка, разносчик газет, были уверены, что его нет дома. Поэтому, когда полицейские спросили его об этом, и он знал, откуда такой интерес, он запаниковал. Рив не решился врать, что он был во Франции – его бы легко вывели на чистую воду. Поэтому он сказал правду: он решил затаиться в квартире, чтобы избежать встреч с одной женщиной. Какой женщиной?

Он этого не сказал, зато женщина из квартиры этажом выше охотно всё рассказала. Она не раз видела, как Гвендолин приходит к нему днём, слышала их ссоры, её жаркие признания в любви, его возмущение попытками его контролировать, что он готов на всё, лишь бы отстоять свою свободу.

Конечно, у него не было алиби на тот вечер в среду. Хотя, как это понял суд, он постарался им обзавестись, но писатели слишком доверяют своему воображению, и недооценивают проницательность полиции. Впрочем, были и более существенные доказательства его вины. Которые были предъявлены суду: блейзер Рива без пуговицы на рукаве – и эта самая пуговица; и пучок его волос. Пуговицу нашли рядом с телом Гвендолин, а волосы – на её пальто...

Выходит, я не зря читал детективные романы, хотя с тех пор не прочёл ни одного. Видимо, после такого читать их уже не станешь.