От истоков своих Глава 13 Разбойники

        Февральский переворот 1917 года принёс населению огромной страны небывалый экономический кризис. Падало производство.  Закрывались фабрики и заводы. Бо;льшая часть рабочих, выходцы из крестьян, потеряв работу, возвращались в деревни к своим семьям и родным.
Постоянно ухудшалось положение с продовольствием. Хлеба не хватало даже фронту. Да и по всей стране реально возникла угроза голода. Цены на всё, особенно на продукты, росли, как грибы после дождя.

          – Наталья, собери чаво нито мяне с собою поснедать.  В Уфу поеду, покаместь дороги не развязло. Мёду две баклажки, мучки аржаной пудика два. Ну и несколько кур, пару гусей, да зерна пуд. Много брать не буду, штоба спрятать в сене сподручно. Продать надобно. Нынче всё энто в большой цене, барыш добрый будеть, – рассматривая свои сапоги, говорил Иван жене.
Наталья застыла у печи с ухватом в руках.

          – Ты, чаво энто, Иван? Время ныне уж дюжа страшно. На дорогах  грабители, убивцы! Куды собралси?

          – Ничо, уж мы загодя с Порфирием сговорилиси. Он тожа свое продукты повязёть. Да Гришку с собою возмём. Можа и Андрюха ихий поедеть. Ничо, мать, сдюжим како нито, – скупо улыбнувшись, успокоил он жену.

          – Боязно, Ваня. И штоб энта иха революция зачахла навовсе! Бандитов развелося, што блох на собаке. И кажный норовить в чужой карман залезть, – зло ответила Наталья, – колбасу, можа, ишшо положить? – предложила она.

          – Не надь. Духовита она шибко, голодный за версту учуеть. Сама баешь, разбойников много. Кому разбой, кому революция, а кому – пристрой к избе мастерить надыть. Сбирай, мать, нас с сыном в дорогу. Завтрева и поедем, – закончил разговор Иван.

      На следующий день с утра, как только рассвело, на двух подводах тронулись друзья в неблизкий путь. Они упаковали всю провизию глубоко в сено. Положили и ружья, заряженные крупной дробью, на всякий случай. Поверх сена бросили котомки со снедью в дорогу.

          – Ежели всё будеть спокойно, к ночи поспем.  А тама, на постоялом дворе заночуем и поутру – на базар, – мечтал Порфирий.

          – Да, продукты нынче в цене. Зима-то лютая была. В город почитай и не ездил никто. Скольки нашего брата крестьянина в усмерть замёрзли в дальних-то дорогах, ужасть! – откликнулся Иван, – Вота тольки морозы ослабли, так друга напасть, опеть-таки навалилася. Разбойники по дорогам грабять. Тако ухи навостритя, глядеть в оба! – настраивал он попутчиков.

      Лошади шли размеренным шагом, вдыхая свежий мартовский воздух, от чего бока их раздувались при движении. Вокруг простирались ещё заснеженные поля, перемежаясь голыми, дрожащими на ветру перелесками. Дорога тянулась черно-серой, оттаявшей лентой. По её обочинам лежала ажурная ледяная кромка, нежная и хрупкая, разбивающаяся, как тонкое стекло под колесами телег. Иногда их путь проходил по лесу, становилось жутковато.  Путники замолкали и боязливо крутили головами, выглядывая неожиданную опасность. День выдался солнечным, погожим.  Ничто не предвещало неприятностей. До вечерней зорьки ехали спокойно.
 Начало смеркаться. А дорога повернула в большой лесной массив. Отсветы весеннего заката блуждали в кронах деревьев, не проникая в чащу, которую окутывала мгла.
 
 – Ужо скорея ба луна взошла, – негромко произнёс Гришка, правящий передней повозкой.

          – Не боись, паря! – ободрил его отец, похлопав ему по спине.

          – Бать, глянь-кось туды, – указал Гришка отцу на дорогу, открытую на повороте.

В это время на небе показался яркий полумесяц, осветив лес, наполнив его загадочными тенями и ночными тайнами.
Впереди, прямо поперёк дороги, лежало небольшое дерево, по силам поднять каждому из путешественников. Но объехать это препятствие было невозможно. Путники насторожились.

          – Тпру-у! – придержал лошадь Гришка, – Пойду, уберу, штоль? – кивнул он в сторону дороги.

И в это время с двух сторон, невесть откуда, появились четверо мужиков. Они были вооружены дубинами и, тускло мерцающими в свете месяца, ножами.

          – Стой! – зычно крикнул один из них, мохнорылый детина, – А ну, слазь с подвод!

Иван мгновенно прошарил взглядом придорожные кусты в ожидании большего числа разбойников, но никого не заметил. Он легко спрыгнул с телеги, как бы держась за её край, нащупал под сеном ружьё.

          – Не балуй! – выхватил он оружие, наставив его на того, кто остановил их, – Ваша нито, затея? – грозно спросил он про дерево на дороге.

Мужики не ожидавшие, что подвод будет две, и что путники будут вооружены, явно испугались при виде ружей. Они слегка отступили, но не кинулись назад в лес.  Напрягшись, стояли они, кидая взгляды на своего вожака, в ожидании дальнейших действий.

          – Нам терять неча, – распаляя себя, прорычал предводитель разбойной  шайки, – порежем всех! Кошельки и жратву сюды!

          – Не успешь, – так же, нахраписто, ответил Иван, – мы вас, как кутят, пострелям!

 И тут произошла удивительная перемена.

          – Мужики, – видимо, почувствовав своё бессилие, вдруг жалостливо проговорил вожак, – дайте хоть толику хлебца.  Третьего дни не жрамши, крошки во рту не было.

Порфирий и Иван переглянулись, они поняли друг друга с одного взгляда.

          – Нам ба тожа надыть потрапезничать, весь день без пишши, – миролюбиво ответил Иван, показывая, что нет у него страха перед разбойниками, – Гришка, а ну костерок сгоноши! – приказал он сыну.

Через несколько минут у дороги на утоптанном снегу горел костёр. В старом мятом котелке булькал кулеш с салом.  Сидели на лапнике путники и разбойники и вели, как давние друзья, задушевную беседу.

          – Давно разбойничаете? – спросил Порфирий у вожака, уплетавшего ломоть чёрного хлеба с солью.

          – Дык, почитай, два месяца, – судорожно сглотнув, ответил тот.

          – А семья игде жа? – снова задал вопрос Порфирий.

          – Дык, на погосте. С голодухи друг за другом свернулиси, жена да трое деток, – спокойно, как о чём-то обыденном, проговорил вожак.

Порфирий пристальнее вгляделся в лицо собеседника:

          – Да, ведь он молодой ишшо совсем, тольки космами, да бородой оброс, што на лешего походить стал! – удивился он. 

Разбойники выглядели неприглядно: грязные, обросшие и сильно оборванные.

          – А игде обретатесь-то? – вновь задал Порфирий вопрос разбойникам.

          – Дык, в яме. Должно от медведя осталася. Тако мы лапнику натаскали, вота и отлёживаемся тама, в куче, – услышал он безрадостный ответ, начинавшийся с полюбившегося разбойнику слова.

          – Ты, вота чаво, скажи: есь тута ишшо разбойники, окромя вас? – спросил Иван.

          – Нет, нетути, – грустно покачал головой вожак, – допрежь нас поболе было в банде. В землянке жили, – он с сожалением вздохнул, – так сгорела она, а людишки помёрзли. Зима нонче была злюшша. Вот, тольки мы и выжили, – совсем печально закончил он.

 Тем временем поспел кулеш. И все дружно уселись вокруг котелка, исходившего густым паром, вызывающим вязкую слюну. Черпали ложками вкусную, горячую кашу, торопясь и обжигаясь.

          – А чаво жа вы на нас кинулиси? Неужто, поблазнилось, совладать с нами смогёте? – насытившись, спросил Иван.

         – Дык, голод погнал, на фарт понадеялиси, – ответил вожак, с набитым ртом.

Мужики поговорили ещё о своей нелёгкой доле. О голоде, что косит крестьянские семьи, почём зря. О революции, от которой крестьяне ждали распределения земель, так и не происшедшее. В конце разговора сошлись на том, что лучшего впереди, должно быть, не предвидится.

           – А вы, чаво энто, в дорогу сунулися, в лихое время? – заинтересовался вдруг вожак.

          – А мы, – Иван, сделав знак Порфирию, начал самозабвенно врать, – мы вота с братом на похороны дядьки в Уфу едем, тётке чуток подсобить, – и он пустился в россказни о том, каким знатным сапожником был их дядька и какая у него большая семья, которую «теперича придётси им с Порфирием кормить».

Расстались разбойники и сельчане мирно, почти по-приятельски.

          – А ты хитёр, Иван, – восхитился Порфирий действиями друга, как только отъехали они по дороге на приличное расстояние, – ловко упредил их, разбойников энтих.

          – Да, каке оне разбойники? Горемыки, – невесело откликнулся Иван, – да и завяжиси потасовка, мы ба должно с имя верно сладили. Да, токмо, вдруг ба ктой-то поранилси ни за што, отчитывайси опосля перед бабами. Миром то, оно завсегда лучшее.

      В город путешественники въехали далеко за полночь. Жители его давно спали, дома смотрели на улицу тёмными окнами. Только кое-где вдоль проезжей части тускло светились керосиновые фонари. Телеги, гремя по мёрзлой мостовой, проехали до постоялого двора, где их приняли заспанные хозяева. Зевающий и почёсывающийся половой с полотенцем на руке предложил путникам поздний ужин: порцию мясного приготовления за 40 копеек и порцию рыбного блюда за 60 копеек, и по порции чаю со сливками за 60 копеек.

          – Более ничего-с не осталось, – извиняясь, с поклоном, произнёс половой.

          – Ладныть, ташши чаво осталоси. Да скажи, штоба лошадям овса задали, да напоили с дороги, – распорядился Иван.
 
Проследив за тем, как убрали телеги в угол двора, поближе к собакам, накрыв их дерюжками, мужики отправились в верхний ярус спать.
Утром проснулись позже, чем планировали. Умывшись и перекусив наскоро пельменями стоимостью 80 копеек за 100 штук, путники поспешили на базар, гудевший многоголосьем покупателей и торговцев на все лады. Места; им достались с краю длинного ряда из телег, с которых продавали, у кого чего нашлось: мануфактуру, снаряжение для коней, а также  продукты, курей, и поросят живьём.  Однако товары, привезённые сельчанами, покупатели расхватали чуть не в драку. Цены на птицу выросли почти вдвое, на муку – в три с лишним раза, на мёд – в три раза. Но больше всего спрос был на молоко, яйца и картошку. Эти продукты оказались у Порфирия, и он получил барыш больше ожидаемого, в восемь раз.
 
          – А ишшо молоко есь? А яйца? – волновалась толпа покупателей, – А мне мучицы фунта два и картошки полведра, – кричала дородная баба, протягивая деньги, зажатые в кулаке.

Отторговались мужики скоро. На базаре взяли по вязанке баранок да по кулёчку леденцов. Быстро собравшись, решили трогаться в обратную дорогу. По пути заехали только в скобяную лавку. Прикупили гвоздей, скоб для строительства, кое-что из хозяйственной утвари, и двинулись к дому.

          – Поспешать надыть, – ответил Иван на просьбы парней задержаться в Уфе, поглядеть на городскую жизнь, – вдруг приметил кто, што при деньгах мы. Ограбить и здеся могуть, лихих людей нынче в достатке. 

Спорить с ним желающих не нашлось. Пока ехали по городу с любопытством глазели по сторонам, удивляясь, что совсем не видно жандармов. По улицам ходили группами солдаты с винтовками и рабочие, которые называли себя народной милицией. Тумбы для объявлений все были обклеены листовками и газетами. Следов погромов путешественники нигде не заметили.

          – Спокойно, кажись. А в Питере, бають, буза была страшна, кода жандармов изводили. Побили, говорять, насмерть, нет числа, прям тама игде застали, – возбуждённо проговорил Порфирий, перебравшись в телегу к Ивану.

Все притихли, с любопытством слушая рассказ Порфирия.
 
          – Энто кто жа тебе сказывал? – удивился Иван.

          – Дык, Митяй Анисимов возвернулси оттудова намедни. Важный весь из сябе. Говорить, к большакам примкнул, парте-ейный, – протянул Порфирий со значением, – вота он и поведал.

          – На толковище, штоль? И чаво он ишшо сказывал? – поинтересовался Иван.

          – Што ты! Таки страсти сказывал! Говорить, палили магазины и склады; «спекулянтские» с мукой и другим провиянтом.  Транваи тожа жгли, безо всякого удержу.

          – А транваи, энто чаво такое? – не удержался от вопроса Гришка.
– Транваи – энто большушши крыты повозки. Дюжа много людей перевозять. А тянуть их кони по рельсам, ровно поезд, – гордый своими познаниями, объяснял Порфирий.

 Он был доволен, что его слушают с интересом, рассказывать он всегда любил.

          – Ну, вота, погромили питейных заведений немало, пожгли их. Но хужее всего офицерам дворянским пришлося, да околоточным с другими полицейскимя. Лютовал народ, инда глядеть страшно.   Раздирали на куски, как есь, – вдохновенно рассказывал Порфирий.

          – Ну, будя, страшшать в дорогу-то, – неожиданно прервал его Иван, – давайтя о своём побаим, деньги надыть порядком припрятать. Чичас разделим их и кажный спрячеть на сабе чуток, под рубаху, в валенки, в шапку, али ишшо куды. В сено толику надобно схоронить, от греха подальше.

      Телеги остановились посреди снежной равнины, где гулял вольный ветер и на версту вокруг были поля. Мужики стали прятать деньги. Через несколько минут повозки продолжили движение. К большому лесу подъехали к ночи, помня, что именно здесь повстречали разбойников. Путники перекусили в дороге, на окраине одного из перелесков, заметив большую сухую валежину. Они разожгли костёр, вскипятили воду, бросили туда ароматные сухие травы. Запасы провизии, приготовленной жёнами, подходили к концу. И, всё же, Иван отложил в сторону узелок, с купленными на постоялом дворе пирожками.
Ярко светил месяц, указывая дорогу, лошади тревожно фыркали и шли без понуканий быстрее.

      Снова Гришка увидел дерево, преградившее им путь, и опять у дороги  появились те же разбойники.

          – Здорово! – обратился к вожаку Иван.

          – Значится, схоронили? – спросил тот.

          – Ну, знамо, схоронили. А это вот вам, с поминального стола, – протянул Иван узелок с пирожками разбойникам.

          – Спаси Христос, спаси Христос, – зашептали они, – царствия небесного рабу Божьему…

          – Евдокиму, – подсказал Порфирий первое, пришедшее на ум, имя.

          – Евдокиму, Евдокиму, – закивал головой старший, пытаясь развязать узелок замёрзшими пальцами.

          – Ну, прощевайтя мужики.  Разбойничать кончайтя.  Сгините, аль всё одно, споймають, – крикнул им Иван.

Всю оставшуюся дорогу Иван думал о том, какие времена пришли. И раньше жилось крестьянину тяжело, а нынче и вовсе приходится трудно, и что ждёт их впереди, непонятно.
Холод не давал уснуть, да к утру и живот подвело, хотелось есть. А лошади, изрядно притомившись, еле тащились.

          – Но, милай, поспешай! Ужо скоро отдохнёшь.   Водицы попьёшь, сенца поешь  Деревня-то он, близёхонько ужо, – уговаривал мерина Гришка.

 Лишь к вечеру прибыли путники домой. Наталья только вошла в избу с ведром молока, она процеживала его через тряпицу, с помощью Зины. И тут послышался скрип открывающихся ворот.

          – Слава Богу, возвернулиси…– облегчённо выдохнула она.

Накормив мужа и сына, Наталья попыталась расспросить их о поездке.

          – Всё ладно, мать. Всё купил. Будеть теперя чем до посевной занятьси, – удовлетворённо ответил довольный Иван, отдавая жене деньги, – торговля дюжа бойкая была, барыш большой.

          – А по лесам како, не страшно? – допытывала она.

          – Тако в иных городах чичас пострашне, чем в наших лесах, – промолвил Иван, вспоминая горе-разбойников и рассказы Порфирия о Петрограде.

Иван и Гришка спокойно спали, вздыхая и похрапывая во сне. Не знали они о том, что начав возведение пристроя к избе, им не закончить его никогда.  Да и не нужен он вскоре станет ни Ивану, ни, тем более, Гришке.

      …Отшумели вьюги и метели. Ушли крепкие трескучие морозы.  Зима устав лютовать, отступала.  На смену ей робко шла весна.
  В этом году пасхальная неделя пришлась с восьмого по пятнадцатое апреля.  Для праздничного богослужения в церкви собралось больше половины сельчан, принарядившихся к празднику. Бабы в расшитых шушунах, душегреях подбитых мехом, цветастых полушалках и котах*, шуршали юбками в складку из бязи и мериноса*. Мужики нарядились в кафтаны и зипуны из домотканого сукна, расшитые тесьмой по вороту и рукавам. Подпоясались широкими, шерстяными, затейливо плетёными кушаками. У большого числа мужиков на ногах новые лапти.  А кто побогаче – в кожаных сапогах стояли во время церковной службы, переминаясь с ноги на ногу. Мяли в руках картузы. Народу набилось в церковь столько, что и руку поднять, для того, чтобы перекреститься, было нелегко. В церкви было жарко. Гриша стоял рядом с отцом, истово осеняя себя крестом, не замечая, что с него не сводят глаз сразу несколько девушек.

"До чаво жа хорош! Чуб волной на лоб падаеть. А из-под смоляных бровей как обольёть синь озёрная, тако прямо утопнуть можна", – думала Глашка Наумова, кидая жаркие взгляды на Гришку.

С другой стороны, чуть позади Чернышёвых, усердно клала поклоны Ульяна Копылова.

"Боже! Баскушший* какой! Ну, прям глаз не отвесть! И силишша видать при ём!  Вона плечи, да руки каки. Такимя обоймёть, инда сердце, должно, зайдётси", – не пыталась отогнать она грешные мысли.

Даша Потапова украдкой ежеминутно посматривала на Гришку.  Давно её душа тянулась к этому парню, видела, что и он глядит на неё ласково.

"Никогда Чернышёвы не примуть мяне в свою семью.  И как энто объяснить свому сердечку?  Пошто мы-таки бедны?" – с грустью думала она.

Под колокольный звон толпа прихожан, заполнявших церковь, пёстрой волной вылилась на улицу. Люди улыбались друг другу, долго христосовались, обмениваясь крашеными яйцами и трижды целуясь.

          – Христос Воскресе, Гришенька! – павой подплыла Ульяна к Гришке.

          – Воистину воскресе! – откликнулся он, не ожидавший христосования с этой красивой молодкой, с раскосыми глазами, цвета гречишного мёда.

          – Зашёл ба коды, одинокай бабе завсегда помощь мужицка потребна, зайдёшь? – провела Ульяна ладонью по груди Гришки, вопросительно подняв на него дивные глаза.

          – Зайду, – ответил, обомлевший от её красноречивого взгляда, Григорий.
 
Ульяна, повернулась и, покачивая бёдрами, отошла от него, сразу попав в окружение нескольких мужиков, желающих похристосоваться с ней.
Гриша проводил её долгим взглядом:

"Красивая ведьма! – подумал он, ощущая необычное волнение в груди, доселе не знакомое ему, – Зайду. Обязательно завтрева и зайду", – решил Григорий.
 
"Вота, змеишша! – повела взглядом на Ульяну Глашка Наумова, – От этой не вырвется, коль она на его глаз положить", – с досадой подумала Глафира.

Весь следующий день Гришка думал об Ульяне.  Наконец, решился.  Он наскоро оделся и, пробурчав, что идёт к Федьке Аржанову, отправился к Ульяне, жившей на другом конце села.
Ульяна одна обитала в небольшой избёнке, оставшейся от мужа, погибшего в войне с германцами в прошлом году. Она поглядывала в окно и сразу увидела Гришу, широко шагающего по улице к её дому. Дверь у крыльца скрипнула. Ульяна уже в сенях шагнула к Григорию, припала к его груди всем своим жарким телом.

          – Уж, как я ждала тябе, Гришенька, как ждала! – страстно шептала она, потянув его за рукав в горницу.

Обалдевший Гришка на время онемел. Так, не говоря ни слова, прошёл и сел на лавку возле стола. Ульяна засуетилась, выставляя на стол праздничные угощения, наливая в стопки бражку.

          – За праздник, Гришенька, – радостно говорила она, поднося гостю стопку.

Григорий опрокинул жгучую жидкость в себя, закусил куриной ножкой и, утирая губы кулаком, спросил:

          – Тако, чаво делать-то надыть?

Ульяна залилась звонким, серебряным смехом:

          – Глупой, какой! Чаво мужики с бабами делають? Дюжа люб ты мяне, об тябе все мое думки, все сны, – шептала она ему, вороша его волосы, целуя его щёки, лоб, глаза, обдавая жаром, виднеющейся из прорези кофты, упругой, налитой груди.

           – Погодь чуток, – Ульяна выскользнула в сени, где тут же звякнул металлом засов на двери. 

Войдя в горницу, она скинула с плеч полушалок, ослабила шнурок на панёве, которая скатилась на пол, упав к ногам. Ульяна, задула огонь в керосиновой лампе и потянула Гришку к кровати, с горой подушек на взбитой перине. Одним движением она скинула с себя рубаху и повалилась спиной на постель, шепча жаркие слова, разжигающие в Гришке страстное желание обладать ею. Он впился в её пухлые губы, изо всех сил стараясь казаться познавшим любовную науку уже давно.

          – Гришенька, любый мой, какой жа ты сахарнай! – шептала Ульяна, покрывая поцелуями его тело.

Через два часа, утомлённый любовными ласками Ульяны, Григорий, совершенно счастливый, лежал на мягкой постели, наслаждаясь новыми ощущениями. Они привнесли в него лёгкость и одновременно мужскую силу. Впервые он познал прелесть женского тела, и сознание этого полнило его гордостью. Ему было очень хорошо от этих ласк, от близости с такой женщиной.

          – Завтрева приходи на ночь, придёшь? – спросила Ульяна, заглядывая своими «миндалинами» ему в глаза.

          – Приду, – нежно целуя её, охмелевшим от полученного удовольствия голосом, ответил Гришка.


*коты – утеплённая женская обувь, типа полусапожек, ботинок.
*меринос – шерстяная ткань из овечьей шерсти.
*баскущий, баский – красивый.

 Продолжение http://proza.ru/2022/08/16/152