13. Когда я был романтиком. Тропа на перевал

Итак, мы в грустном положении. Мы ограблены и начисто разорены стихией. Хорошо, что билеты до Харькова, не были в том, злополучном кошельке…

Вокруг такой ласковый день, что кажется, пристыженная природа к нам подлизывается, просит прощения. Но толку от этого мало – у нас осталась горсть рисовой сечки, полбутылки пресной воды, и несколько кубических километров соленой. Эти кубические километры уже и вовсе ни к чему. Но все же нам весело, хотя в нашем положении это как-то даже не прилично.

Я еще продолжаю скорбеть об утраченном кошельке, но только для очистки совести. Моего плохого настроения хватает не надолго, и я понемногу начинаю зубоскалить:
– Костлявая рука голода потянулась к прекрасной шее девушки.

– Оставь в покое костлявую руку. Подумай лучше о своем желудке, чтоб не протянуть ноги, – вразумляет меня Светка, помешивает в котелке странного вида смесь, похожую на клейстер. – Лентяй, была бы я твоей палеолитической женой, я бы выгнала тебя из пещеры, а сама предалась бы разврату с другими.

– Я думаю, Светка. Я постоянно думаю о большущем куске мяса с кровавым соком внутри, и о бочонке холодного пива.

– Но, пока я не вижу никакой пользы от твоих грез.

– Увы, Светка, я не обладаю даром телекинеза.

– Лучше бы обладал даром зарабатывания денег, например, в порту на погрузке, – смерила меня Светка презрительным взглядом.

– Заниматься черновой работой!? Фу, какой примитив. Не вижу в этой идее взлета фантазии. К тому же этому препятствует мое происхождение и чувство собственного достоинства.

– Боюсь, что в ближайшее время тебе оно уже не понадобится. Боюсь, что не понадобятся какие-либо чувства вообще.

– Ну, Светка, до этого времени осталось не менее тринадцати дней, если верить авторитетным источникам. К тому же я обладаю не менее ценным даром – даром собирать пустые бутылки и находить в любой точке планеты приемные пункты.

Недоверчиво оглядевшись вокруг, Светка возразила:

– Если я не ошибаюсь, мы находимся не в парке культуры и отдыха, а в пустыне, где верблюды обходятся без стеклотары. Да и вообще, не пьют.

– Ну, детка, ты живешь старыми понятиями. Не надо забывать фактор времени. После шестьдесят восьмого года, бутылки можно собирать даже в «Море Дождей» и на обратной стороне Луны.

– Вот и отправляйся на другую сторону Луны, – бросила мне Светка.

– Я бы с удовольствием, да не дадут визу, а вдруг попрошу у лунатиков политического убежища.

Под котелком с клейстерной жидкостью жарко горели просмоленные, выброшенные морем, доски. Я зачерпнул ложкой, чтобы попробовать и морда у меня, должно быть, перекосилась.

– Какая гадость, – я сплюнул в костер зернышки полуразваренного, очень горького риса. – Женщина, я не в восторге от твоей стряпни. Будь я твоим палеолитическим мужем, я бы устроил вакханалию каннибализма.

Попробовав каши, Светка не стала возражать.

– Да, ужасно горько, но это ты виноват, давно бы принес пресной воды.

– Не могу понять, в чем дело? Рис и макароны на черноморской, или каспийской воде – вполне съедобны, хотя Черное море на пару промилле солонее. Очевидно, в Аральском другой состав солей. Ну, конечно, это же соли калия и магния – сильвин и мирабилит. Что ж, Пенелопа, снаряжай меня в экспедицию за « Золотым руном», хотя предпочел бы я барашка простого, а не золотого.

– Отправляйся, с богом, и забудь про барашка – баранов здесь и так хватает.
Повесив на шею «ожерелье» из полудесятка бутылок для воды, я направляю стопы к далекому городу.

Аральск корчится вдали, в кривом зеркале восходящих от земли токов.

Вскоре мне крупно повезло. Как только я вышел к южной окраине городка, где тянулась ограда воинской части, я обнаружил пятнадцать бутылок из-под водки «Экстра». Бутылки лежали аккуратно, рядышком, как патроны в обойме.
Два рубля – целое состояние. Первым делом, я купил хлеба и сигарет, после чего долго дискутировал сам с собой на тему, что купить из двух равновероятных продуктов: сгущенку или колбасу. Сгущенку я не любил, но ее обожала Светка, и после затяжной внутренней борьбы я совершил над собой вопиющее насилие. Я купил сгущенку.
Когда я доплелся до нашего бивуака с «кандальным звоном ожерелья», Светка все еще пыталась сварить кашу, но в котелке к рису и воде прибавились еще какие-то странные продукты. При более тщательном изучении ими оказались кусок марли и маленький носовой платок. Недоуменно уставившись в котелок, я не совсем уверенно спросил. – Ты что же, нашла способ перерабатывать хлопковые волокна в пищу? Или твой носовой платок так богат белками и амилазой? В таком случае ты бы уж и мои носки за компанию….
Но, Светка, ничуть не смутившись, взялась доказывать, что ткань поглощает из раствора соли.

– А я слышал, песок совсем их нейтрализует, – и с этими словами высыпал горсть песка в отвратительное варево из риса, слабительной соли и носового платка.

– Убивец! – простонала Светка. – Твое место в дурдоме.

– Дудки, – воскликнул я с торжеством в голосе, – отныне голодная смерть отменяется! – и я показал свои трофеи.

– Неужели «море дождей»? – обрадовалась Светка.

– Нет, гораздо ближе. Да не переведутся в этом мире пьяницы! – И я рассказал о найденном мною «Золотом каньоне».

Над морем угасал день. Этот день был нашим последним днем. Мы возвращались, петляя среди прогретых за день, барханов.
В голове вертелись слова из песни Высоцкого:

«Возвращаются все,
Кроме лучших друзей,
Кроме самых любимых
И преданных женщин.
Возвращаются все,
Кроме, тех, кто нужней…»

Мы возвращались и расставались навсегда.
Мне не хотелось в это верить, но крепло в душе предчувствие, и я знал, что будет завтра, через неделю, через месяц.
Через двое суток нас закружит водоворот иной жизни, и сами мы станем иными в той жизни, и будем безжалостно разбросаны этим потоком.

– Постой, Светка. Видишь эту Луну! Я беру ее в свидетели, я люблю тебя, слышишь! Я буду ждать тебя всегда, хотя ты никогда не вернешься!

Мы опускаемся на песок в последнем поцелуе.

Пустыня, пустыня, ты сродни моей души! Прощай же мое любимое мертвое море!

Конец.

Вместо эпилога.

Назад не развернуть судьбу,
Романтика давно не снится,
Я взматерел, уж потому,
Что чаще стал я материться.