Расщелина Глава 17

МАЛЫЙ САМОРОДОК

Гордей, занятый подготовкой предстоящей экспедиции, большую часть времени уделял планам и картам, пытаясь обозначить для готовящегося обоза приемлемые и безопасные тропы. Сверял их с маршрутами прошлых лет и тщательно изучал записи обозников, только что вернувшихся из зимнего похода. Экспедиция могла затянуться, и он обязан был позаботиться о людях и экипировке на случай непредвиденных задержек в пути. Многое они ранее оговорили с Ольховским, который по неотложным делам отъехал в столицу. Его возвращение Крутояров наметил через неделю. Сегодня же, он с нетерпением ждал Игната и молодого человека, столь веско и убедительно изложившего ему свою необычную историю. Его, отчасти, даже удивлял и занимал тот факт, что будучи серьезно озабоченным делами предстоящего похода, он позволил дать увлечь себя невероятным, интригующим рассказом юноши, посвятившим его в тайны давно умершей бабушки: «Ну не мальчишество ли это?» — спрашивал он сам себя, однако речь шла о золоте, поэтому он, с нетерпением и интересом ждал прихода таежников.

Ближе к вечеру, Крутоярову доложили о том, что охотники, отсутствовавшие пять дней, воротились и даже передали на кухню, для вечернего жаркого, огромного глухаря, которого было велено приготовить и подать к столу. Обрадованный известием, купец, просил незамедлительно принять их и, предвкушая беседу, распорядился подать Столичный коньяк.

Войдя в кабинет, Игнат немного растерялся; никак не ожидал он от своего хозяина, столь теплого приема. Сославшись на хорошее настроение, Гордей усадил усталых путешественников за свой стол и, расплываясь в улыбке, предложил пригубить славный напиток, в связи с возвращением. Подоспевшее отменное жаркое, подкрепляло его ладный настрой. А сквозившая улыбка Игната, так и не смогла скрыть великого удовольствия; выпить стопку с Крутояровым за одним столом.

— Говорите, друзья, я весь во внимании. По чести сказать, ждал Вас с нетерпением, — и Гордей, с некой долей, лукавства посмотрел на Павла. — А ты знаешь, Игнат, кто виновник моего такого приподнятого настроения? — Купец смотрел на охотника, словно вопрошая или ожидая его ответа.

Тот, с не меньшим удивлением, смотрел на барина, благо, что выпитый коньяк, теплом разливаясь внутри, радовал Игната добрым расположением духа хозяина.

— Вот же он, перед тобой — этот виновник моего хорошего расположения. Правда, я пока не знаю, с чем он ко мне пожаловал, но заинтриговать он умеет. Отвечайте же, юноша, мы заждались. Насколько я знаю, Вы, прежде всего, несете ответственность за итог пятидневной экспедиции, — Крутояров действительно был в приподнятом настроении и это чувствовалось во всем.

Павел, ничуть не смущаясь, решил не испытывать его терпение, лишними пояснениями. Он достал из кармана оба самородка и со стуком, тяжело положил их на лакированный стол перед Крутояровым.

— Гордей Никадимович, время не властно над золотом; они сохранились не только в воспоминаниях моей матери, но и согрели ладони теплом рук Марии. Признаться, камни оттягивают карманы. Я говорю свободно, потому что Игнат помог сохранить их. Он стал моим другом, верным и преданным наставником, знающим свое дело. Этого «Меньшего братишку» мне хочется подарить, и я буду очень признателен, если Вы примете его от меня в благодарность за содействие, понимание и снисхождение к моей просьбе. А второй — сросток, я решил оставить себе, в память о бабушке. Думаю, мне удастся сохранить тайну его существования.

Крутояров, взглянув на лежавшие перед ним камни, стал серьезнее, чем его когда-либо видел Игнат. Он взял малый самородок в руки. Да, он был не так велик, но являл собой природное, чистое золото, которому в его, изумленных глазах, просто не было цены. Павел, с напряжением во взгляде, ожидал реакцию скорее не на высказанную им признательность, а на лежавшее на ладони купца золото. Крутояров потянулся к лупе, которая является неотъемлемым атрибутом стола любого исследователя. Ошеломленный увиденным, Гордей достал стеклянный флакон с прозрачной жидкостью и, обмакнув салфетку, потер лежавший без движения камень; тот еще больше засиял ярко-желтыми огнями, уверяя владельца в чистоте своего происхождения.

— Это невероятно, молодой человек! — эта реакция ничуть не удивила Павла; напротив — он ждал ее.

— Это «Золото Марии». Оно долгое время хранилось в тайне и вот теперь обретет своих хозяев, — Павел с достоинством произнес эти слова, считая, что быть хозяином сростка — это великая ответственность и благо, пусть унаследованное, но дарованное Высшими силами.

— Я надеюсь, Павел, Ваша бабушка прожила честную и достойную жизнь. Ведь, как Вы понимаете, унаследованное ею, с небес просто так не спускается. На то были свои причины и обстоятельства, о которых пока что мне ничего не известно. Я ничуть не сомневаюсь в ее добропорядочности, но мне бы хотелось поговорить с Вами более основательно. Ведь, как я понимаю, путешествие было осложнено некоторыми непредвиденными обстоятельствами, не так ли? В чем же они выразились?

В продолжении разговора Игнат, придерживаясь чувства такта, молчал, давая тем самым возможность высказаться истинному наследнику невообразимых богатств.

— В порядочности Марии, господин Крутояров, я абсолютно уверен. Она хранила самородки, как фамильную реликвию, но мой отец всю свою жизнь домогался этого золота. Он знал об их существовании, но только и всего… А после гибели моей матери, мы стали врагами, хотя по жизни всегда таковыми оставались. Каким-то образом он выведал о нашем походе и несмотря на его удачное завершение, отец непременно продолжит вести бесчестную охоту, если не за самородками, то за мной, чтобы допытать все, о чем ему не известно.

— За самородок, Павел, можете не беспокоиться. Он в его руки не попадет.

Отвалившись на спинку кресла, Крутояров задумался о чем-то известном только ему.

— Я очень признателен, за такого рода подарок и, со своей стороны, хочу заверить, что ты, Павел, можешь и в дальнейшем рассчитывать на мое покровительство и расположение. Я намеренно перешел в наших отношениях на «ты», потому как считаю это допустимым в общении с близкими людьми и друзьями. Поэтому хотел бы просить тебя, завтра же зайти по полудню, для более обстоятельного разговора. А тебя, Игнат, я благодарю за помощь.

Крутояров проводил усталых путешественников, пожелав им приятно провести вечер. А Игнату, даровал, пользованный коньяк с «барского плеча», за заботу о юноше и верную науку, которой его учил.

Увидев Павла, обрадованная после долгой разлуки, Анна, с визгом бросилась ему на шею.

— Паша, Паша, ты снова здесь! Я так волновалась, боялась и не спала. Никогда больше не отпущу тебя. Вместе пойдем. Обещай… — делилась радостью и опасениями, девушка. А Павел был уверен и спокоен: они доверяют и помогают друг другу, они вместе и навсегда.

Весь вечер, несмотря на усталость, бродили по парку, радуясь взаимным чувствам, стремящим их влюбленные души к высотам, немеркнущих в веках, звезд. И, утопая в мягкий бархат обоюдных отношений, их верность и преданность, незаметно для неопытной юности, крепла, перерастая в настоящую любовь.

Прощаясь, Павел велел Анне быть осторожней. Со дня, на день в городке появится озлобленный неудачей, затаивший зло, Шершень. Наверняка, после случившегося в лесу, и отец на хуторе не останется. Эта парочка станет искать возможности для мести и, больше всего, Павла беспокоило то обстоятельство, что Анна может стать мишенью для кровожадных и безжалостных бандитов. Сомнительные усердия жандармских ищеек вряд ли способны будут удержать Василия на хуторе. Без дружка, который посвящен во все его тайны, он теперь и шагу сделать не сможет; не позволит же он Шершню, без его присутствия, за золотом охотиться. Из страха; остаться ни с чем, он его от себя не отпустит. Этот факт вынуждал Павла проявить еще большую заботу о девушке.

Игнат наверняка уже разговаривал с Крутояровым, а если нет, то он и сам готов был просить позволить ему жить в заведении и находиться при дворе. Будучи всегда на виду, среди людей и вместе с Анной, они, тем самым, будут в безопасности. Продолжать жить у своего учителя становилось опасно и, потом не может же он бесконечно пользоваться его гостеприимством. Этим решением руки их преследователей будут от части связаны. Не решатся же они на опасную войну с Крутояровым, которому ничего не будет стоить, при малейших угрозах в отношении его служащих, упрятать бандитов за решетку тем более, что один из них, уже в розыске. Павел преследовал этим одну цель; спасти Анну и не позволить алчному и коварному Шершню, пойти на любые подлости или даже открытую месть. Что касалось его отца, то тот просто исполнитель замыслов напарника, он труслив и идти на крайние меры, не способен, хотя поджог собственного дома убеждал его в обратном. Бесспорным было то, что Василий искал выход на золото семьи, на самородки Марии и возможно даже на нечто большее. Однако о большем, о золоте Расщелины, со слов матери, известно лишь ему одному. Это тайна Марии; о ней он не расскажет даже Крутоярову, несмотря на его поддержку, ведь она скреплена клятвой, которую он дал матери и всем своим предкам…

Разговор с Крутояровым многое поставил на место. На просьбу Павла, оказать поддержку Анне из-за внезапно сложившихся обстоятельств, купец согласился передать в ответственное и полное распоряжение все, что касалось питейного заведения, сославшись на личное желание давно сделать такой шаг. Подконтрольно разумеется. А теперь, когда и Павел выразил решимость помогать ей в ведении сложного хозяйства, окончательно убедил себя в верном выборе перспективной идеи. Однако, в виду того, что в скором времени он имеет намерения самолично отправиться в длительную, летне-осеннюю экспедицию на северный Урал, и далее по кочевым тропам за пределы границ Полярного круга, попросил Павла тщательно подготовиться. В беседе купец уделил внимание тому, что от предстоящих исследований во многом будут зависеть его изыскания, в которых не малое место он отводит и скромному, пока что, участию Павла. На что, озадаченный неожиданностью, юноша не мог не выразить признательность, за отеческую заботу о его судьбе. В ближайшие дни, по распоряжению, ему надлежало включиться в группу доверенных людей, организующих и обеспечивающих экспедицию всем необходимым. Среди них руководящая роль отводилась Ивану Даниловичу Ольховскому, который присоединится немногим позже. Павлу предстояло оказывать помощь обозникам и исследователям в ходе проведения работ связанных с поисками сопутствующих минералов и самого золота в означенных регионах, не исключая территорию, о которой было известно лишь ему.

Хоть и стояла перед Павлом дилемма, но он шел на уговор с Крутояровым. Иначе, своим нежеланием к откровению или простым, упрямством, можно было потерять все, а отсутствие поддержки со стороны столь влиятельного купца, сулило скорую перспективу оказаться в цепких руках идущего по следу Шершня, который своего не упустит. Ладно он… Но позволить этому ничтожеству распоряжаться судьбой и будущим Анны, Павел допустить не мог. Решение им было принято однозначное и, договорившись в ремесленном о переносе экзаменов на зиму, он не преминул сообщить купцу о своем согласии участия в предстоящем походе, однако заверив его в нежелании оставлять Анну одну среди окружения ее дядюшки. Крутояров обещал подумать и над этим.

Немало интересовала Павла и судьба второго самородка, который тайно хранился в комнате Анны и пока что его великое предназначение было неопределенно. Говорить о золоте с Анной было преждевременно и неосторожно. Он и без того за нее опасался. Становилось необходимостью, как можно скорее, упрятать самородок в надежном месте. Но где?.. Этот неразрешимый вопрос не давал покоя. Он должен был храниться там, у могилы бабушки, до того, как быть востребованным, но обстоятельства сложились иначе: «Скорей бы уже тайга, экспедиция, чтобы исчезнуть, раствориться, оказавшись вместе с любимой совсем в ином мире; среди доброты, любви и порядка, назначенного не человеком, ни его надуманными законами и правилами, ни взращенной алчностью к деньгам, ни корыстью, а самой природой, которая знает глубже и смотрит в светлую даль», — Это единственное, устраивало и нравилось Павлу.

И все же, в голову пришло лишь одно решение; он спрячет золотой сросток у своего учителя. Там его никто не станет искать, тем более после их скорого отъезда в экспедицию. Позже он все уладит и решит, а сейчас нужно было действовать, пока до него не добрались преследователи, гонимые страстью и жаждой наживы.

В отсутствие учителя, под предлогом переезда в поместье Крутояровых, Павел, пакуя свои вещи, пристроил под одной из половиц сиротливый сросток, суля ему безопасность и скрытость. Место было надежно тем, что с того же края плаху поджимал старый, тяжелый комод. Им почти никто не пользовался, поэтому он принадлежал к той утвари дома, которая всегда знала постоянное место.

Снаряжение экспедиции, возложенное большей частью на управляющего поместьем, было завершено полностью и к середине июня обоз был готов к выходу. Пятеро хорошо зарекомендовавших себя таежников, среди которых не случайно оказался Игнат, были собраны Крутояровым во внутреннем дворе для беседы. Аким Евграфович, по просьбе хозяина, распорядился пригласить и Павла с Анной. Поблагодарив присутствующих охотников за хорошую работу по подготовке обоза, Гордей Никадимович торжественно и гордо объявил состав обозников, включенных им в предстоящий длительный поход. Коротко рассказав о целях экспедиции, он официально представил совсем юных участников, которым впервые предстоит ощутить на себе все тяготы таежных переходов. Просил оказывать им в пути следования всяческую поддержку и внимание. Выход был намечен на утро, поэтому просьба, быть готовыми, касалась всех присутствующих.

Днем раньше, Павлу случайно довелось столкнуться в заведении с Шершнем, не сразу, вернувшимся с Погорелого хутора. Павел, поуспокоившись после таежного происшествия, увлеченный работой, с удовольствием почти забыл о его существовании, а тут встреча. Поймав на себе косой взгляд Шершня, Павел был уверен: «Руки коротки, здесь им его не взять, он весь на виду и под защитой многих, уже знакомых охотников. А идти напролом, не в правилах осторожного и целеустремленного комбинатора. Было вполне понятно, что, лишившись прямого выхода на Анну, он станет строить внезапную атаку на него».

Однако, скоро подступиться к Павлу не представлялось возможным. Василий, воротившись из леса вместе с приятелем, опасаясь жандармов, совсем скрылся из вида. А при вечерних встречах у Сидора, то и дело намекал Шершню о возвращении на хутор: «Уж лучше с Фомой, в тайге сидеть, нежели кандалами по Сибирской каторге греметь», — считал он. Шершень же, не имея конкретного плана действий, просил его обождать; золото рядом и скорее всего под присмотром барина, от того и юнец при нем крутится, тут все сходилось. Необходимо было время, потому и просил Василия, ждать и не высовываться. Сидор, однако, затосковал — жизнь переменилась; нет Анечки, нет и житья нормального, лишь бремя ожиданий и тоскливого одиночества. С возвращением друзей, он вновь стал востребован… Шершень, редко бывая у Сидора, искал выходы на Павла, а хутор, куда так стремился Василий, теперь был ему без надобности. Золото здесь, до него оставалось лишь добраться.

Шли дни, а решения проблемы не было. И вот наткнулся он как-то в трактире на хмурого и расстроенного, погашенного душевной болью, Ивана — кузнеца. Угостил, не ведая причины его страданий; так и разговорились. А раздобревшего Ивана, на недосказанном понесло. Пожаловался он Шершню на трудную долю работяги-кузнеца, да заодно и про жизнь неладную, холостяцкую сказал, как видел…

— У тебя, Иван, не жизнь, а так стук один, — участливо заметил Шершень, тут же обратив внимание на душевную рану, можно даже сказать, язву личного характера и разговор подхватил. — Эх! Молодой ты, кузнец, а с наковальней в обнимку, так и погубишь молодость свою. Тебе, пожалуй, женщина потребна, вон силища какая, без нужного дела, пропадает.

Бедолага Ванька, стал пить горькую… И рад бы не пить, да душевная боль не стихает, ест поедом. Обида занозой засела, душу рвет и нет той муки конца. Ни поговорить с Дарьей, ни увидеться; подход не ладится и возможностей никаких, а та и не глядит в его сторону, словно бы какой черный кот между ними вредную тропу проложил, да так следы и не сойдут. Все то Ивану ночами видится; как рыжий жених кругами вьется, да сватов к Дарье засылают, каждый раз новых… и новых… Протрет глаза среди темной ночи, закроет, а женихи все идут и идут, и нет им конца… И протестует душа, и болит; пожаловаться некому, а тут человек с сочувствием и глубоким пониманием, вот и разговорились на пару за жизнь.

— Ты, Иван, меня слушай, а печаль, да скуку, вон из души гони. Скажи вот, кто ему права такие дал; над народом глумиться? Работай, спину гни на этого помещика, а как до чувств настоящих и любви, то по носу бьют, как пса шкодливого. Не гоже, так-то… Ты, Ванька, пей и шибко не отчаивайся, мы хозяев этих, придет время, поставим на свое место, — поучал новый приятель.

— Прав ты, как там… — заикался Иван, — и я Дашку люблю, а не этот, кот… рыжий. И я ее… Ой как… я люблю… Слышишь?

— Да слышу я, Иван, слышу, только вот сообразить дай; как тут любви твоей подсобить. Ты главное не тушуйся, на меня положись. Помогу я, коли уж так вышло. А хочешь я тебе другую бабу обеспечу, хоть сейчас, с дитем правда, но справная, в самый раз для кузнеца.

— Не… — буркнул все более пьянеющий Иван, — я Дарью хочу…

— Ну ты, приятель, с выбором. Хорошо, так и быть, — соглашался с откровением упрямого кузнеца, Шершень, — будет тебе завтра Дарья.

— Как это? — Кузнец Иван поднял брови, запоминая слова приятеля. Уж больно они душу сластили, словно даже и объясняться с возлюбленной не надо. Вот она, вся твоя и завтра…

Однако, следующим вечером, при встрече с кузнецом, Шершню пришлось толковать с Иваном почти заново.

— Ты одно себе уясни, — твердил он, — ежели купеческих кровей твоя девка, то батя ее за тебя ни за что не отдаст. Кто ты есть такой? — нищий, безродный работяга, а им, купцам, деньги нужны и потом этот, фасон держать требуется. С пустым карманом, Ваня, тут не подфартит.

— Ну, ну, Шершень, поосторожней, ты меня особо к бедноте не причисляй. Я все же рабочий человек и у Крутоярова на хорошем счету. Да и самого купца я уважаю, настоящий он мужик.

— Да не о купце сейчас речь, Иван, тут вот что, — переходя на шепот, Шершень пододвинулся ближе к подвыпившему кузнецу и пояснил, — ты должен за свою любовь бороться, парень, понял; не отдавать же Дарью за этого рыжего, за нелюбого и плюгавого. Ты на себя погляди; ты против него сильно бьешь, скажу я тебе. Вот и покажи свой характер, волю прояви. Она же тебя сама, после, шибче любить станет. Факт это, брат, проверенный. Бабы, до статных и надежных мужиков, народ липкий.

Иван сурово посмотрел на Шершня, словно давая ему понять, чтобы тот говорил по делу.

Приятель сообразил быстро:

— Одним словом, слушай, что я тебе скажу, а не станешь, то и разойдемся, чего в пустую словами молоть.

— Ну что? Говори, душу разбередил, а по делу ни слова. Сам видишь; за ради Дарьи я все сделаю, только бы моя была. Говори, не тяни, — требовал все более пьянеющий кузнец.

Шершень подлил для складного разговора водочки и предложил выпить за дело, которое вместе предстоит сладить.

— Тут, Иван, поддержка товарищеская нужна, для верности замысла, ну и чтобы сомнения прочь убрать. Не то скиснешь, а решиться все же надо.

— Да говори же, чего кругами ходить, — сгорал от нетерпения Иван.

— Ты выпей поначалу, а там соображай. Я ведь краем уха тоже слышал, что по тебе девка сохнет. Есть уши у людей, а новостями они делиться приучены… — Сладко вещал Шершень, ублажая кузнеца, но ни на минуту не забывал о его дружных отношениях с Павлом. Узнав от Антипа о том, что молодежь уходит вместе с самим купцом в экспедицию, Шершень не спал пол ночи. Помешать этому было практически невозможно, собственно, поэтому и родилась мысль; использовать доверчивого кузнеца в далеко идущих, личных планах. Охота за золотом, как считал он, не должна утихать; она уже началась и от успеха каждого участника зависит его доля.

— На днях, Крутояров с обозом в тайгу уйдет и надолго. Терпение, оно хоть и тянет жилы, но потребно для пользы дела. Слышал я, обоз уж к отправке готов. Ну не мне тебе говорить, сам знаешь. Не косись на меня так; и об этом мне тоже шепнули…

Иван ничего не ответил, ждал продолжения.

— Так вот, как только обозники со двора, то ты меня, к субботней баньке, и пригласи в свою кузню.

— Так тебя что, для помывки звать?

— Мне твоя баня без надобности! Управляющему скажешь, что конь захворал у Сидора, дядьки Аннушки, вот и человек от него пришел. Не откажет; подтвердишь, что подковки лошади обновить надо, за плату, само собой. Скажи копыта в треск пошли, коню без подков погибель, а в поле работы невпроворот. Подковка ладная нужна, вот мол работник и пришел с просьбой. Упроси; пустит, чего там рядить.

— А на что ты мне, кузнецу? Я и без помощников обойдусь.

— Слушай дальше, увалень, — нашептывал приятель, — Управляющий велит к субботе баньку протопить для хозяев. Тебе там, или еще кому указание даст, дело не в этом. Дарья твоя раньше то в баню наверняка с подружкой бегала, с Анной или с кем еще. Веселей девкам вместе, на пару.

— Тебе от коль знать, за девок то? — Интересовался Иван, с подозрением глядя на Шершня.

— Да ты слушай, не перебивай. На этот раз Дарья наверняка одна пойдет; подружка в отъезде, не станет же молодая девка с маманей мыться, устыдится небось.

— К чему ты это гнешь? Не возьму я в толк? — недоумевал Иван, не в силах понять, куда клонит, поблескивающий глазами, приятель.

— Вот ты и смекай; — настойчиво продолжал Шершень, — дождись момента, а твою отлучку никто и не заметит. Я за тебя на кузне постучу. Вроде как кузнец гостем занят; подковки кует… Мешать тебе не станут. А судьба твоя в бане решится; там и свершишь свое мужицкое дело, ну в смысле признания. Растает девка, если любит, подпустит… Пока отец воротится, Дарья уж твоя навеки, бабы они липкие. А испугаешься, тот рыжий свадьбу и сыграет. Это уж факт, помяни мое слово.

— Ты что несешь, нехристь, — взбеленился Иван, услышав намеки на нечистый умысел, к которому клонил Шершень.

— Не шуми, народ переполошишь. Я дело говорю, а смалодушничаешь, по всей жизни жалеть будешь; иной раз, девку напором брать надо. Твоя только и ждет этого… Иначе ей погибель с нелюбым — факт. Не сладишь, то и мне за твоим столом сидеть не пристало; к мужикам пойду, те своих баб знают за что держать…

— Да не желаю я твою правду слушать! Надумал тоже; по чести надо и, по согласию, а тут подлостью несет от предложения твоего. Явился, силою брать… И место то выбрал — баню… Чувствую не поладим мы; шел бы ты, Шершень, к мужикам своим, от греха… — насупился кузнец, сжимая кулаки.

— Не силой, разве я об этом, не так ты меня понял, Иван; тут с любовью надо, как ты того желаешь. Откровения чтобы она твои слышала, а не вопли под подушку. Сумеешь смело ей об этом сказать, то она и сама на твою могучую шею кинется. И не отпустит более, а там, глядишь и маманю уговорит. Тут твоя чистая любовь и намерения сгодятся. Гордея то долго не будет, воды много утечет. Перед фактом отец после окажется и выбора иного у него не будет. А Дарья, твоя станет… Пойми ты, дурень, иного случая у тебя может и не быть!

Иван сидел задумавшись; серой тучей витал над столом его непокорный, несогласный с выводами Шершня, дух. Не строилась в уме такого рода выходка, требовала глубоких раздумий.

— Запросто так, я бы с тобой и сидеть не стал. Уж больно жаль тебя, недотепу молодого, да неопытного. Душу изводишь, пьешь с тоски без меры, а сам же горе на себя и тянешь. Точку ставь или не кузнец ты, Иван. Подковки вон гнешь, а перед девкой тростиной ломишься. Может только мне за тебя и вступиться хочется, более-то некому беду твою разглядеть, да советом подсобить.

Иван-кузнец напряженно глядел на снующего у стола, новоявленного приятеля. Силился понять до конца его хитроумные выкладки, вызывавшие в нем, то желанный отклик и согласие, то пугающую опасностью, осторожность: «Уж больно сладко стелет, кабы камня за полой не держал?» — Терзалась сомнением душа, желавшая признания.

— Пожалуй ты и прав. Налей мне еще, да я до дому пойду.

— Смотрю, тебе уж и полегчало, а до дела дойдет, так и свадьба не за горами. Гони от себя печаль, Иван, за ум берись. На том и порешим, до субботы есть еще времечко…

Усмехнувшись хитрыми глазами, оставил Шершень кузнеца один на один с тугими мыслями, а сам по приятелям пошел; послушать новостей, да с Антипом перетолковать, уж больно занят был давний приятель, в его сторону и не глядел даже.

Пять подвод, что готовил Крутояров к предстоящей экспедиции, были собраны и стояли в большом дворовом амбаре, укрытые брезентом и экипированные всем необходимым для длительного и важного похода. Опытные обозники, не раз бывавшие в деле, с раннего утра, спешно собирались в дорогу; поили лошадей, готовили упряжь.

Провизия; соль, сахар, мука, чай и водка — вот, то основное, что предстояло доставить северным людям, остро нуждавшимся в такого рода продуктах. Поэтому при встречах с обозом, местные добытчики особо не рядились, ничуть не скупясь товаром. При торговле, уступали и пушнину, и рыбу, щедро одаривая своих благодетелей гостеприимством. Заготовки забирались на обратном пути следования обоза, поэтому охотники и рыбаки, зная, что промысел будет щедро оплачен, старались на совесть и ждали купца с нетерпением. Так делалось всегда, а в это раз предстояло лишь проделать дополнительную, трудоемкую, работу по изысканиям и обследованию горных районов, на предмет поиска редкоземельных минералов, сопутствующих залеганию Меднорудных пород и Кварца с содержанием Пирита. До ледостава предстояло обследовать все прилегавшие к бассейну реки Колва, малые ручьи и притоки, а далее следовать на Северо-восток, вдоль реки Вишера к отрогам Североуральского хребта.

Лишь однажды, по воле случая, Павлу, в общих словах, довелось услышать от Крутоярова, о намерении искать сопутствующие золоту минералы. Основной его поддержкой в столь важном начинании, был конечно же Ольховский, он планировал присоединиться к обозу по пути его следования. Это была их личная договоренность, в детали которой Крутояров никого не посвящал.

Утренние сборы были завершены, и Гордей Никадимович вышел во двор, чтобы попрощаться с женой и дочерью, оставляя их под полный и надлежащий пригляд Акима Евграфовича. Управляющий он был надежный и богатое, разноплановое хозяйство купца, содержал подобающим его опыту, образом. Крутояров гордился своим управляющим, по-дружески, любил и уважал добросовестного помощника семьи.

Простившись с супругой, отец подошел к дочери. По нарядному одетая Дарья, сияла радостной улыбкой общаясь с подругой, которой предстояла дальняя, увлекательная, но не простая экспедиция вместе с преданным ей Павлом.

— Ничего, дочка, не тушуйся без нас, не скучай. Матушку утешай, помощницей и поддержкой ей будь. Вот только к зиме ворочусь, так по всему видно и свадьбу с молодым купцом сладим. Ты у меня красавица, какая по праву достойна женского счастья и достатка. Молодой человек мне по нраву; деловой и огонь в характере виден, но решать все же тебе, Дарья. Твой интерес мне тоже очень важен.

Дарья, попрощавшись с отцом, улыбнулась и отошла в сторону. А в глазах ее заблестели слезы. Всей душой осознавала она, что вопреки воле отца-батюшки ей трудно идти, но свадьбе с рыжим купцом не бывать, а выбор ее отец отвергнет; ведь только Иван ее счастье…

Лошади тронули. Обоз скоро оторвался от назойливо бежавших следом мальчишек и углубился в лес. На душе Гордея было спокойно; он шел верховой лошадью следом; предстояло долгое и увлекательное путешествие, которое он готовил два года. Купец ждал этого момента, радуясь удачному началу, сулившему развитие и перспективы.

Анна и Павел были довольны; удобно устроившись, на последней бричке, подобно сизокрылым птицам, стремящим в небо, они ворковали без устали.

Ярко высветило солнце, озаряя прилегавший к лесу луг, лучистым блеском росной травы и теплом, от которого в душе песня и хочется жить, с любовью и благодарностью, за столь благостные моменты бытия…