Клякса. Одним файлом

     «Клякса! Ко мне! Лежать, девочка!» – едва слышно проговорил Васька Петров, почти задыхаясь
   
     Лохматое живое существо, как две капли воды похожее на его уже давно почившего домашнего питомца, беспокойно пискнуло и закрутилось волчком.
   
     От этого, в лучах восходящего светила дня стали струиться беспокойные пылинки.
   
     Василий Кузьмич прекрасно знал, что почти все они – побочный продукт деятельности его организма.
   
     Чешуйки его кожи уже почти полтора месяца, после последней уборки в зале, покрывали все, что было в нем, тонким белесоватым покрывалом.
   
     Теперь же пыль, на самом деле поднявшаяся в спальне седого старца дуновением сквозняка, ему не дала возможности дышать.
   
     Дышать полной грудью.
   
     Дыхание старичка запнулось, и он, словно поперхнувшись, громко закашлялся, прикрыв рот ладонью правой руки, внимательно посмотрев на тыльную сторону ладони левой.
   
     От изумления его глаза широко раскрылись.
   
     След бывшей травмы на ней совершенно исчез.
   
     А ведь буквально вчера там красовалась клякса.
   
     Клякса – рубец заживающей поверхностной раны в виде собаки.
   
     Да-да! Именно собаки.
   
     Он даже горько-шутливо прозвал ее именем своего бывшего домашнего питомца.
      
     Вот только, в отличие от живого щенка, который с каждым днем вырастал, как на дрожжах, его «Клякса» на ладони постепенно таяла в размерах.
   
     Но неизменным оставалась форма ороговевшей кожной раны на ладони.
   
     Правда, немножко меньше стал хвост собаки, чуть-чуть короче стали ее лапки.
   
     Да и голова питомца почему-то стала приподниматься вверх, словно собачка хотела завыть, или залаять.   
   
     Изображение собаки в профиль красовалось на его ладони уже больше десяти дней.
   
     Он тогда вспомнил, отчего эта «Клякса» поселилась на его руке.
   
     Все было банально просто: «не пили сук, на котором сидишь», не нарушай мудрое правило.
   
     Все так, конечно.
   
     Но в тот раз Кузьмич почему-то спешил, обрезая ветви четырех абрикосовых деревьев, позабыв о технике безопасности.
   
     А эта «госпожа непреложных правил» может сурово покарать за беспечность любого работника.
   
     И ей абсолютно «до лампочки», сколько ему лет и какого он (она) пола.
   
     Нарушив правила ухода за плодовыми в саду, седой «мичуринец» запустил процесс трансформации деревьев в «кипарисы»: они тогда, своими макушками почти цепляли облака, вытянувшись вверх на добрых девять-десять метров.
      
     А как тяжело было убирать с них урожай.
   
     С его годами, не помогала деду даже самодельная стремянка-лестница.
      
     Часть плодов он все-же умудрялся сорвать с ветвей нижнего яруса.
      
     А остальные приходилось либо срывать специальным сачком на шестиметровом рыболовном удилище, либо тупо стряхивать на грунт.
      
     Причем, на самом верху, как правило, росли самые крупные и спелые абрикосы, и, падая на землю, они превращались в ароматный ярко-оранжевый блин.
      
     Вот и пришлось Кузьмичу в конце июля омолодить деревья, укоротив их на пять-шесть метров.
      
     Можно было бы, конечно, обрезать ветки деревьев по частям, как того требовала техника безопасности.
      
     Так нет же, Василь Кузьмич решил тогда их отпилить сразу, от самого ствола, а центральный проводник на абрикосах – укоротив его пилой.
      
     С грехом пополам, используя стремянку, за два дня он опилил три дерева, сложив спиленные ветки в огромной куче у близлежащего ручья.
      
     На четвертом абрикосе ему и довелось получить ту кляксу.
   
     Используя стремянку, он опилил ветки нижнего и среднего ярусов дерева.
   
     Затем, взобравшись по укороченным ветвям наверх, он стал укорачивать центральный проводник.
   
     Как ему тогда показалось, угол наклона пропила позволял стволу упасть на бок, в сторону, но увы, упал он вниз вертикально.
   
     Диаметр спиленного ствола больше десятка сантиметров говорил и о его приличном весе.
   
     И вот эту много килограммовую тяжесть тогда ощутила на себе его левая рука, держащаяся за сук у ствола.
   
     Рука ощутила скользящий удар комля ствола.
   
     Боли тогда не было.
   
     Перчатка на руке быстро налилась кровью.
   
     Кузьмич спрыгнул на землю и отвернул край перчатки на руке.
   
     На тыльной стороне левой ладони висели лоскуты, как ему тогда показалось, тонкой белой кожи, оголив «живое» мясо.
      
     Кости ладони, слава богу, были целы.
   
     Рану сильно защипало.
   
     Тут уж было не до деревьев и работ в саду.
   
     Кузьмич своей майкой перевязал рану и сев в машину, через пять минут был в городе, у близлежащей аптеки.
      
     Увидев его рану, провизор поцокала языком и подала ему антисептик, пластырь и бинты.
   
     Причем, сердобольная женщина посоветовала ему незамедлительно посетить травм пункт.
   
     Но он решил, если что, пойти к врачу лишь на завтра.
   
     На следующий день он понял, что та его злополучная клякса была «до лампочки» для слуг врачевания, для докторов.
   
     Ночь для седого старца прошла не совсем спокойно.
   
     Он пару раз вставал с постели, прогоняя остатки сна, в которых Клякса ему не давала покоя.
   
     Она вновь, будто наяву, в той его прошлой жизни, звала его погулять, на улицу.
   
     Досадливо стирая пот со лба, Кузьмич смотрел на пластырь на руке: его белизна налилась беспокойным рубином.
   
     Рана болела не сильно, но все же около восьми часов утра он был на пропускном пункте лечебного заведения.
   
     В поликлинике при медицинской части хирурга не было.
   
     Его тогда сильно встревожил наплыв военных.
   
     Кто-то из них был в бинтах, кто-то – на костылях, а иные – на креслах-каталках.
   
     В коридорах учреждения из уст медперсонала звучало: «Долечивание!»
   
     Василий Кузьмич горестно подумал: «Ну вот, и до нас докатились отзвуки войны!»
   
     «Нет-нет, не войны, а специальной военной операции, как говорят нам наши СМИ!» – подправил мысли дед.
   
     Получив под роспись в регистратуре медкнижку, ветеран через пол часа был на КПП в госпитале.
   
     Оформив пропуск для посещения хирурга, он решил, заодно с приемом у врача, сдать и анализ крови.
   
     В лаборатории дед получил вежливый отказ.
   
     «Придите завтра, дедушка! Нам сейчас не до вас, извините. У нас в очереди шестьдесят человек. Долечиваем!» – смущенно молвил лаборант.
      
     Скрипя сердцем, ветеран открыл входную дверь в хирургическом отделении.
      
     Здесь, надев на себя халат и на ноги бахилы, он стал дожидаться у двери ординаторской врача.
   
     Прошло почти пол часа, и за это время мимо него прошел не один солдатик.
   
     Он, с какого-то времени, стал называть всех военных солдатиками, независимо от их звания и должностей.
   
     Все были в бинтах.
   
     У иных были обожжены руки, лица и глаза.
   
     Кузьмич, было поднялся с топчана, чтобы уйти с приема, понимая, что его «клякса» на руке – сущий пустяк по сравнению с ранами бойцов.
   
     Но не успел.
   
     Из операционной вышел знакомый ему (по прошлым делам) врач и, подойдя к нему, вздохнул и вопросительно взглянул на него.
   
     «У меня тут – это, клякса!» – стушевался дед, протянув врачу левую руку.
   
     «Эх! Не до вас нам сейчас!» – воскликнул врач.
   
     Впрочем, взглянув на медсестру, вышедшую из перевязочной, коротко сказал: «Подготовь к осмотру!»
   
     И там, уже в перевязочной, после осмотра раны старичка, врач, с улыбкой глядя на кляксу-рану, снисходительно сказал сестре: «Перевяжи!»
   
     Сказал и, резко хлопнув дверью, вышел.
   
     Щелчок входной двери перевязочной до сих пор звучит в ушах ветерана.
   
     А может, оно и правильно: «Врачам сейчас не до его «кляксы» на руке, раз Украина, превратившись в кляксу, сейчас грозит испачкать земной мир!»