Дядя Самуил

Когда угандийские студенты прилетели домой, их вывели из самолёта и расстреляли. Сразу на аэродроме. Ворох чемоданов распотрошили военные, а трупы свезли в братскую могилу куда-то в пригород Энтеббе. Или, может, скормили крокодилам, надёжно хранящим тайны на дне озера Виктория, куда не заглянет самый дотошный эксперт.    

Дядя Самуил остался жив. Он не сел в самолёт и не вернулся на родину. Дядя Самуил не любил военных. А в Уганде случился переворот. Перевороты случались там и раньше - за каждым стояли люди с оружием. Оружие было их главным аргументом, других они не знали и не признавали.   

Поэтому дядя Самуил - умный, добрый и тогда ещё очень молодой – не любил армейских, не любил оружие, не любил команды. Он любил жизнь.

Военным не верил – был прав: иначе бы никогда не стал дядей Самуилом, но горше того (племянник в виде меня – не самое крупное приобретение), он никогда бы не стал папой Самуилом и дедом Самуилом, у которого трое уже взрослых детей и двое ещё маленьких внучат.

В числе моих родственников дядя Самуил оказался, когда я уже был вполне зрелым человеком. В детстве у меня были обычные дяди, какими, с разными вариациями, располагали все мальчишки маленького районного городка 1970-х.

Дядя Вова, например, имел мотоцикл «Восход» и брал меня на нём за грибами. С армии у дяди Вовы болели почки, и он умер относительно молодым.            

Дядя Ваня – это уже по другой линии – кургузый и круглоголовый, как-то, заснув в подпитии, прожёг нам папиросой диван.

Были и другие дяди, но далеко, я их почти не знал.

А Самуил – дядя позднего обретения, строго говоря, даже не мой дядя, а дядя супруги, но после моей женитьбы он автоматически распространил этот статус и на меня. Сначала я узнал о новом родственнике из семейных рассказов и легенд, а потом увидел воочию, когда в 2008 году оказался с семьёй в Германии, где дядя Самуил жил с тётушкой Томой.

Та поездка осталась единственным моим зарубежным вояжем, а общение с дядей Самуилом дало повод поразмышлять о том, как мало я знаю о мире. Что, впрочем, иногда во благо, ибо…

БОЛЬШАЯ РАЗНИЦА

…иной опыт рождён ужасными обстоятельствами, а не любопытством и пытливым умом.

- О, Россия! Кличко, Кличко! – взял боксёрскую стойку почтенных лет немец, узнав, откуда мы приехали.

Мы – я, супруга и старший сын – в сопровождении Самуила и Томы обходили лесное озеро рядом с Люденшайде. Замечательное озеро – источник питьевой воды для горожан. Спускаться к берегу нельзя, купаться запрещено, рыбу ловить тем более. Но гулять и любоваться – пожалуйста, для чего по сосновому лесу замостили дорожки.

Встречные здороваются. Это приятно. Наше корявое «Гутен таг» выдаёт иностранцев, что толкает местных на разговор: «Откуда? Как вам у нас нравится?»

Один поляк вполне сносно говорил по-русски – помнил со школы. С остальными общались через дядю Самуила. Он и растолковал очередному любознательному немцу – поджарому старику спортивного вида, кто мы и откуда. 

- О, Россия! Кличко, Кличко!  - запрыгал любитель кулачных боёв.

- Нет, - замотал я головой. – Кличко – это Украина!

Старик удивлённо пожал плечами: какая разница?   

Если он ещё жив, тот немец, то, наверное, хорошо понял разницу, равно как и другие его соотечественники. Но лучше бы оставались в неведении. Иногда лучше не знать, чем знать, ибо…

ЭХО ВОЙНЫ

…«во многой мудрости много печали; и кто умножает познания, умножает скорбь» - сказано в Книге Екклесиаста. Может быть, не совсем наш случай, а может, и он - кто знает?      

Дядя Самуил не любит фильмы о войне. С кино у него вообще всё сложно – мелькание экрана сбивает его с толку, монтаж рвёт сюжетную нить. А он привык наблюдать течение жизни в её естественном состоянии.

Кино про войну Самуил часто смотрел в Советском Союзе, где учился, влюбился и трогательно ухаживал за своей избранницей Тамарой. А как, скажите, ухаживать за девушкой, если на тебя, темнокожего (вернее, цвета кофе с молоком: гены дедушки-англичанина разбавили арапскую смуглость), в провинциальной Астрахани смотрят во все глаза, иногда для верности тыча пальцем? Конечно, вести на вечерний сеанс! И темно, и удобно, и можно нежно погладить руку любимой…

Только часто было не до томных вздохов. То и дело крутили ленты про войну. И милая девушка Тамара, забыв о соседстве экзотического избранника, горько плакала в особо пронзительных местах. Слёзы застилали ей глаза, мешая смотреть на экран. И все вокруг плакали. А дядя Самуил – сдерживал слёзы.

- Какой бесчувственный! – закипала Тома.

Она не знала (и никто вокруг не знал, да и дела никому не было), что вторая мировая захлестнула и Африку. Там шли бои. Чёрный континент, тогда ещё разделённый на колонии «просвещённых» европейских стран, был втянут в мировую бойню. 

Десятки тысяч угандийцев поставили под ружьё, те воевали даже на Ближнем Востоке и в Бирме. В стране ввели режим строжайшей экономии. Крестьян душили налогами. В городах царил голод. Метрополии высасывали последние соки из протекторатов. Зачем беречь туземцев, которых и в мирное-то время не берегли?

- У нас тоже гибли люди, но кому это интересно, кто об этом помнит, кто об этом плачет? – задумывался Самуил.

И потом было много страшных событий: смены правительств, этнические чистки, война с Танзанией, где пролиты реки крови…

Самуилу не требовалось экранных баталий, чтобы понимать объёмы горя и оттого острее радоваться жизни. Он дозировал посредников между окружающим миром и сознанием, предпочитая доходить до всего своим умом или отыскивать крупицы истины в разговоре с мудрым собеседником. Житейский опыт подсказывал: чужие заблуждения дорого обходятся, ибо…

ТЕСТЬ ВЛАДИМИР ИЛЬИЧ

…тому есть примеры. Тому есть примеры, и самый близкий – про Владимира Ильича. Не того, что лежит в мавзолее на Красной площади, а того, что покоится на кладбище села Селитренное под Астраханью.

Астраханского Владимира Ильича уважало большинство земляков, и было за что - он бесплатно построил для них водопровод и совершил десятки прочих добрых дел.

И всё в силу убеждений: Владимир Ильич был несгибаемым коммунистом - из разряда «закалявших сталь». Только времена Павок Корчагиных в его бытность прошли, как в пору Дон Кихота – рыцари, а он словом и делом продолжал созидать царство справедливости на земле.

Может быть, ещё в силу своего упрямства: упрям был, как бык. И строг. До чёрствости.

Из-за ортодоксальности и прямоты Владимира Ильича не любили партийные функционеры, которых он чохом относил к перерожденцам. Не раз за излишнюю резкость его грозили исключить из КПСС, но не исключали, поскольку он был образцовым большевиком, крепче которого нет, разве что местный учитель истории.

Вот с учителем он и дружил, обсуждая международную и внутреннюю обстановку, получая доходчивое толкование частых колебаний партийного курса.      

Но если бы только эти колебания раздражали Владимира Ильича! Дочь, родная дочь Тамара, внесла в его выдержанные жизненные устои изрядный диссонанс. Вышла замуж за иностранца, негра – студента Самуила, который к тому же был из сомнительной страны, так и не взявшей ориентир на социалистическое развитие.

А потом эта парочка (вернее, уже квартет: быстро родились двое малышек, мальчик и девочка) и вовсе выкинула невообразимое – уехала в ФРГ. Это была единственная страна, согласившаяся их принять. И единственная, которая могла спасти семью.

Из Советского Союза дядю Самуила настойчиво выпирали, как гражданина недружественного государства. В Уганду, сердце Африки, лететь было нельзя, о чем говорил печальный опыт студиозусов, то ли сваленных в братскую могилу, то ли скормленных крокодилам. Оставалось махнуть всем вместе куда-нибудь.

Куда?

Посольства соцстран и капстран, как сговорившись, смотрели на просителей кисло. Идеологические разногласия не мешали приравнять странную семью к низшему сорту, вредному для коренного населения. Отовсюду поступали отказы. 

Только Федеративная Республика Германии («Что там? Не может быть, ну, наконец-то!»), крепко подумав, согласилась.

Хвост поезда, унёсшего от Владимира Ильича и дочку, и внука с внучкой, и – ладно, чего уж там – любимого зятя, надолго испортил жизнь упёртому астраханскому коммунисту.

Расстались, думалось, навсегда. Железный занавес – он потому и железный, что из-за него возврата нет. Да и зачем возвращаться – предателям родины?

Но разве мы знаем, что случится завтра? Разве мы можем с уверенностью сказать, что будет так-то и так-то, а вот так - ни при каких обстоятельствах? Если кто-то при вас заявит подобное, знайте – он лжёт. Или заблуждается, что примерно одно и то же.

Выражение «Никогда не говори никогда» (Never say never), прозвучавшее в «Записках Пиквикского клуба» и ставшее названием шпионского фильма, оказалось более прозорливым, чем железобетонная фраза Ленина «Учение Маркса всесильно, потому что оно верно», которую вбивали в головы на лекциях по научному коммунизму.

Скоро зашатался метафорический железный занавес, рухнула реальная Берлинская стена. И хотя Советский Союз ещё существовал, Владимиру Ильичу, получившему вызов дочери, которая родила уже третьего, позволили отправиться прямо в логово капиталистов, в страну, чей язык автоматически рождал в сознании каждого советского человека образ врага.

Он тронулся в путь вместе с женой - оба пожилые и, в сущности, глубоко провинциальные люди. Для них и менее долгая поездка выдалась бы захватывающим приключением. А международный вояж – это почти космическое путешествие: отчаянная дерзость, свершение, подвиг.

Герои чуть сплоховали в польском Жепене, название которого русские обыкновенно читают на свой манер, а Владимир Ильич и Таисия Григорьевна никак прочесть не смогли. Они увидели большую станцию в огнях, выхватывающих указатели с готическим шрифтом, рассмотрели людей в форменных шинелях, почувствовали, что поезд стоит как-то чересчур долго, и рванули со своими баулами вон.

Их состав, лязгнув, тронулся. Старики прижались друг к другу на опустевшей платформе, которую покинули даже польские таможенники, которых они ошибочно приняли за немецких служак. Стояла ночь. Станционные фонари забивали далёкие и совсем не наши звёзды. Изо рта потянулся пар.

Их спас польский железнодорожник, работник станции. С трудом разобрав, что лепечет перепуганная пожилая пара, тот нашёл для них товарный вагон, пересекавший польско-германскую границу. Распахнув сдвижную дверь, кивнул в  проём: туда! 

Оцепеневший было Владимир Ильич, перед глазами которого пронеслись кадры чёрно-белой хроники о доставке узников в концлагеря, сперва слегка заартачился, но потом сдался. А когда по жестам и польским словам, похожим на русские, понял, что товарняк через два часа будет в Берлине, бухнулся на колени и, сняв треух, истово поклонился отзывчивому польскому путейцу.               

И стучали колёса, и тянулись километры на запад; на границе вагон не проверяли, через два часа ошалевшие от пережитого «туристы» выгрузились на немецкий перрон. Он и правда был берлинский. Но – какой-то там по счёту. В Берлине их много.

А в это время по немецкой столице и на её подступах сновали люди, по приметам искавшие русских стариков, запропастившихся в чуждом им мире. В комфортабельном международном вагоне, в котором они должны были прибыть, их не оказалось, и дядя Самуил с тётей Томой подняли на ноги всех своих германских друзей. Те прочёсывали станции на пути следования поезда, опрашивали железнодорожников, подходили к редким ночным пассажирам.

В три часа пополуночи волонтёры обнаружили сиротливую пару в хитросплетении платформ и дорог. Жена сторожила перевязанный бечёвкой чемодан. Владимир Ильич стоял навытяжку в советском драповом пальто, поверх которого прилепилась мятая ушанка – одно ухо в сторону, другое вниз.

- Как это они меня узнали, а? – удивлялся он потом. – Как узнали? 

А дальше… Глупо рассказывать, что было дальше – это описано десятки раз в воспоминаниях артистов, писателей, вообще всех, кто от голых советских прилавков попал к изобилию западных витрин. Ужас, неприятие, ломка, ревизия убеждений, пересмотр жизненных ценностей.

Какое-то время железное большевистское воспитание Владимира Ильича сопротивлялось внешней картине. Он не доверял гостеприимным жестам. В речах искал подвох. На улыбки реагировал сухо.   

Как-то раз на ужине с другом семьи, немцем, горячо желавшим общаться с русским гостем, Владимиру Ильичу предложили заказать что-нибудь на десерт – оплачивал немец.

Владимир Ильич, мельком взглянув на меню, ткнул пальцем в самое дорогое блюдо. Это было дивное мороженое сорбет в большой декоративной вазе.

Беседа шла, мороженое таяло. Вопрос-ответ. Немец улыбался. Края мороженого оплывали, ягоды проступали из пюре островами и архипелагами.

Вопрос-ответ. Мороженое текло, заполняя вазу. Владимир Ильич к нему не прикоснулся.

- Зачем же заказал, папа? – удивилась дочь.

-  Хотел посмотреть, заплатит буржуй или нет.

Но реальность брала своё. Классовое чутьё и «всесильное учение» отступали. Сметливым взглядом Владимир Ильич подмечал многое и делал выводы. Они опровергали былые догмы.

Вернувшись домой, на этот раз без особых приключений, Владимир Ильич разорвал партийный билет. Затем гонялся на мотоцикле «Урал» за учителем истории, норовя его задавить (слава богу, не вышло). А через некоторое время умер.

У него было больное сердце. Но, надо думать, сказалось и разочарование. Близкие в этом уверены. Он строил жизнь на чужих идеях, а те подвели, как часто бывает со всем чужим. Поэтому, в отличие от тестя, дядя Самуил больше полагался на свой опыт. И сам открывал мир, ибо…

НЕВЕДОМЫЕ СТРАНЫ

…иногда надо рисковать.

- Нужно использовать шанс, чтобы потом не жалеть, - думал юноша Самуил, выйдя из своего дома под звёздное небо Джинджи – небольшого города у озера Виктория, где берёт начало Нил.

Незадолго до этого прилетело письмо из министерства образования Уганды, подтверждающее, что он успешно прошёл отбор. В составе других африканских студентов его приглашали на учёбу в СССР.

Что там, в шести тысячах километров на север, в Джинджи не знал никто. Сосед – мистер Эллибай, горячо отговаривал Самуила от поездки. Родом из Дании, но с английскими корнями, Эллибай во время второй мировой войны сначала попал под немецкую оккупацию, потом наблюдал Красную Армию – ни немцы, ни русские ему не нравились.

- Это опасная страна с жуткой системой, - внушал другой авторитет, пастор Делэйн, директор местного колледжа. – Угнетающие правила и жестокие диктаторы не питают никакого уважения к человеческой жизни. Ты не протянешь там и года!

Однокашник Самуила раздобыл книгу Оруэлла «1984». Знакомые просто гадали, что может быть в далёком и загадочном Союзе. Одни говорили: если государство владеет всем, то больше никто ничем не владеет: сегодня ты купил костюм, а завтра тебя заставят его вернуть.

- И с жёнами также, и с подругами, – встревал какой-нибудь умник. - Государство всё регулирует и, значит, само решает – кого любить.

Позже в СССР новоявленный студент слышал точно такие же бредни, но уже про свою родину. Советские вузовцы то и дело спрашивали, приходилось ли ему есть людей: в Африке же едят людей?!

На пятый или шестой раз Самуил устало кивал: да-да, кушают, если любопытно – запишите рецепт.

Для него в стране победившего социализма было удивительно другое. То, что по Москве и Астрахани бегают, дребезжа и громыхая, автобусы, которые в Уганде по соображениям экологии и эстетики в города давно не пускают, и те доживают свой век на забытых сельских дорогах. То, что душ в общежитии работает трижды в неделю, и в отведённые минуты не успеешь намылиться – колотят в дверь. То, что нет туалетной бумаги, и в ход идут газеты, тетради, документы. Обилие тараканов в шкафу, однообразие еды, дефицит всего и вся...

Его друг постигал науки в Италии, но начитался марксисткой литературы. Рвался в Союз – приехал. Через неделю сбился с ног в поисках нормальной зубной пасты: «Свобода» драла ему рот.

Но ко всему можно привыкнуть. И с каждым можно договориться. На то мы и люди, считал дядя Самуил. В его жизни причудливо переплелись страны нескольких континентов, любимая жена и невольная диссидентка Тамара,  ершистый коммунист Владимир Ильич, немецкие и угандийские друзья, африканская и русская родня, дети, которые видели весь земной шар и многого достигли: старший Александр совершил кругосветное путешествие, младший Джордж бороздил моря и океаны на судах Королевского флота Великобритании, а Ирэн открыла свою музыкальную школу…

Дядя Самуил знает суахили, английский, русский, немецкий, немного турецкий и греческий, может объясниться на итальянском, французском и украинском… Специально языки не учил - всё приобрел в общении, часть с детства, часть в Германии: на заводе, где он работал, трудились люди разных национальностей.

Я владею только русским, и услужливый Google из месяца в месяц присылает координаты моих метаний по земному шару, ограниченные радиусом в тридцать километров от Владимира. На запад - Собинка, на юг - Улыбышево, на север Новоалександрово, на восток - ничего, нет у меня востока.

Но когда много лет назад я единственный раз встретился с моим самым необычным дядей – героем семейных легенд, меня согрела мысль, что при несоразмерности опыта и географии мы хотим одного и того же: чтобы мир был общим и без границ, чтобы народы дружили, чтобы нации не делили по сортам, чтобы люди, наконец, сами решали, как им жить.

Ах, да! Ещё Самуил хотел, чтобы президентом Америки стал темнокожий. Просто так, для прецедента. Вишенка на торте. Кажется, Бог немного туговат на ухо. Только это и расслышал.