Вечерний гость

*Посвящается Кощеевой Надежде Михайловне

На Кунгурщине смеркалось, воздух, напоённый ароматами цветья, разнотравья, пряной хвои   да горячей пашни долго оставался жгучим, горьким да сухим. И лишь на закате, когда распалённое солнце тихо опустилось в прохладу корабельных сосен, став в таёжной неге из калёно-белого багряно-красным, с реки да болот поднялась прохлада, наполняя всю округу благовеньем влаги, прелой тины и спелой черники, так, что можно было вздохнуть полной грудью: за околицей стало совсем хорошо.
По узким и пыльным дорогам села Кыласово в этот час разлилась звенящая тишина и только ветер изредка приносил откуда-то то обрывки девичьей песни, то игру гармони, то протяжный хор из мычанья, хлопанья бича да топота деревенского стада, возвращавшегося с дальних пастбищ домой.
На самой окраине села, у бедной, но справной избёнки сидел на завалинке в это время мальчик – Ваня Щербинин от роду лет десяти. Про него на селе говорили всякое, будто бы, когда пришла пора его матушке разрешиться родами, отец привёл в их дом умудрённую опытом да  самую искусную повитуху всей округи, а рассчитаться с ней за сына, как тому велит обычай, не сумел – достаток в их доме не тот был. Вот старуха и обозлившись на отца да сглазила мальчика, и по третьему году жизни отнялись у Вани ноги. С той поры он не ходил, а только ползал, редко выбираясь с отчего двора.
И лишь на закате, когда спадал полуденный зной, Ваня выползал на завалинку, ожидая отца и братьев с дневных работ, а сам глядел как лучи уходящего солнца целуют юный березняк, да как с далёких, разогретых за день нив восходит к небу лёгкий пар, обращаясь где-то у самого горизонта в едва заметный голубой дымок.
Семья у Вани жила небогато: лето напролёт от зари до зари  работали в поле, зимой отец со старшими братьями уходили в город на промысел, берясь за любую работу и трудясь на ней без отдыха в поте лица… Так и удавалось свести концы с концами.
Но последние три года жилось Щербининым совсем тяжело…
Третий год подряд с июня по август выдавался невиданный зной: солнце палило нещадно, погружая с раннего утра в раскалённую истому сельские проулки, лес покосы да поля. Колос, едва успев налиться, тут же сгорал на ниве под горячей рукой светила и ленивым дыханьем ветра, приносившим знойный воздух из широкой кунгурской степи.
В эти годы спасал их от глада Степан Бирюков, - сельский богатей державший лавку, владевший лучшими землями всего уезда и живший в кирпичном доме, в самом центре села. Надо бы сказать, что помогал он их семье не за так, за каждый мешок зерна взятый в долг до нового урожая, полагалась вернуть им два, а то и три таких же или больших мешка. Да и урожай все последние годы выдавался скудным. От того-то, Фёдор Кузьмич, отец десятилетнего Вани за три прошедших лета оказался в долгах как шелках. 
Только все равно, к середине июля, амбары семьи Щербининых опустели и отцу семейства со скрипом в душе пришлось идти к Степану Бирюкову на поклон да просить об отсрочке долга и трёх - четырёх мешках, чтобы дотянуть до нового урожая… Но тот его и на порог не пустил. «Нечего,  нечего !» закричал Бирюков узнав о цели визита соседа – «Ты мне за прошлые годы должен, а тут о новом просить пришёл. Вот что, Фёдор, не вернёшь долги заберу твой дом, поля да телёнка, а там поминай как звали. Слово моё крепко, так что возвращайся откуда пришёл». С этими словами Степан Бирюков повернул за плечи Фёдора и, что было сил, вытолкал его со двора, хлопнув калиткой да задвинул тяжёлый засов.
 «Ничего, - сказал воротившись родным Фёдор. Как-нибудь до страды проживём, а там, глядишь, и легче станет.
Над селом, меж тем, смеркалось, давно уже вернулись отец и братья, мать гремела у печи чугунком, а Ваня всё сидел, в ожиданье ужина, глядя на дымный горизонт. Вдруг кузнечики, сверчки да медведки, трещавшие без у;молку в густой траве, неожиданно стихли, над пыльной дорогой откуда не возьмись заметались светляки, а на дальнем конце села показался путник и зашагал весёлой походкой меж крестьянских дворов, точно надеясь увидеть в одном из резных окошек поздний живой огонёк.
На вид ему было далеко за шестьдесят, одет он был по-дорожному просто: рубаха порты, пояс-кушак, за спиной небольшая котомка, а в руках затейливый посох, кои носили в ту пору монахи да богомольцы, шедшие с дальних деревень к святым местам.
Путник подосанился у дома Бирюкова, потоптался на месте и тихо постучал в открытое окно. Тут же из окна показалась недовольное раскрасневшееся лицо хозяина. Что сказал ему старик, Ваня не слышал, а только на это Бирюков разразился такой отборной бранью, что растревожил да перебудил, казалось, всё село. «Что ты удумал старый дурак, какой с дороги, какой постой?» - кричал Бирюков, - «ты отдыхать с дороги будешь, а я тебя пои-корми?! Накося! Иди-ка отсюда куда шёл, а то не посмотрю, что ты в годах, открою ворота и спущу собак!!». Что оставалось старику? Вновь подосанился и пошёл по улице, прочь от богатого дома, а Степан Бирюков, меж тем, исчез в своих пенатах захлопнув за собой тяжёлое окно.
«Дедушка, дедушка! – крикнул Ваня, -  а пойдёмте лучше к нам. Живём мы не богато ну да места не жалко. Отдохнёте сколько надо, а то ведь тяжело по зною весь день идти. «Вот спасибо, так спасибо!» - улыбнулся старик, - «а я уж думал придётся ночевать в стогу на покосах, а это не близко, да и усталость с дороги берёт своё.
Дома у Вани нежданному гостю оказали большой почёт, отец уступил ему место во главе стола, мать постелила нарядную скатерть, а когда настало время трапезы, не хозяину, а ему дали право первой ложки горячей похлёбки из дымящегося чугунка. «Вы уж нас простите, сказала гостю потупив взоры мать, сегодня на ужин будут  пустые щи, другого не имеем, да и этого едва ли хватит на всех десятерых. «Не волнуйся хозяйка, - улыбнулся старик, мне дорожному человеку и щи пустые за радость, а то что мало вышло, - ничего, всем сидящим хватит!».
Только старик отведал первую ложку, трапеза началась: зазвенели ложки, заскрипели лавки, а к концу небогатого ужина все наелись вдоволь, так, что распирало животы. Правда в самом чугунке похлёбки не убавилось, щей было столько, сколько до начала трапезы, точно бы не ужинал ни кто. «Как такое вышло, - подивился Ваня, всегда чугунка едва хватало нам самим, а тут трапезничали с гостем, все наелись и ещё стоит. Чудеса, да и только».
О себе старик говорил неохотно и мало, шёл он, дескать, из-за Камня с глухого села поклониться Московским святыням, поглядеть златоглавые храмы, да увидеть родного брата, коий служил при каком-то барине кучером, и с десяток лет не бывал в родных местах. 
Гость без конца благодарил хозяев и  попросил  у Фёдора дозволенья остаться в их доме на два-три дня, дабы отдохнуть и скопить оставшиеся силы для далёкого пути. Фёдор не возражал. Постелил старику-богомольцу на лавке у окна, а сам почевать ушёл на сеновал. Вскоре в доме всё затихло, погасили лучины и в его чертогах воцарился глубокий морфей.
Ване не спалось, долго он ворочался с боку на бок, ложился и так и сяк, пока наконец не решил сходить до крынки в сенях, дабы испить холодной воды. Проползая у окна мальчик посмотрел на тёмное небо и замер в изумлении: отовсюду, со всех концов, к их небольшой  избёнке слетались светляки. Они кружили над коньком, поднимались над двором и садом, выписывая в небе такие кренделя, что только смотри. «Что же здесь творится» - испугался мальчик, трижды перекрестился на красный угол и, как мог, заспешил к своей лежанке, а про воду от в сенях он со страху и думать забыл.
 Утром вставали рано, ещё до рассвета, когда раскалённое летнее солнце тихо нежилось за лесом, только-только начиная румянить горизонт. Над волнистой далью лежал седовласый туман, на травах да кустах искрилась роса и, подобно самоцветам отражала искры разгоравшейся неги зари. Небо по востоку, меж тем, ещё обряжалось в звезды, в серебристых облаках проступал заходящей месяц и по всюду с востока на запад верхний чертог отливал какой-то тусклой, стальной синевой, как бывает под Кунгуром летней ранью, по началу знойного дня.
Вся семья Щербининых и вечерний гость собрались по зарнице в красном углу, Федор Кузьмич небрежно и как-то наспех, зажёг лампадку, прочитал нараспев молитвы крестясь на образа, мать застучала чугунками у печи, по избе разошелся запах снеди, и все, кто был на утро в доме, почуяли, что на завтрак опять вчерашние щи. «А что хозяюшка, улыбнулся вечерний гость, хлеба у вас к щам нету?» «Да откуда хлебу взяться, - ответила мать, - в амбаре пусто, прошлый июль лютовала засуха, а все что сжали давно проели, так что теперь уже без хлеба, пока не закончится новая страда да не свершится обмолот".
«А ты, хозяйка, попробуй смолоть, - лукаво подмигнул старик, - вон и меленка у вас стоит, покрути-ка её жернова». Настасья, Ванина мать, пожала плечами дескать: «Надо так надо, авось старик и дело говорит, как – то сгадал ведь вчера что всем за ужином хватит чугунка постных щей». С этими мыслями Настасья подошла к стоящей без дела меленке, потянула на себя тяжёлую ручку, заскрипели жернова, и тут же, потоком на пол, посыпалась с неё мука. Все кто был в избе застыли в изумлении,  и только Фёдор, казалось, не удивился, схватил с палатьев мешок и давай наполнять его мукой.
Первый мешок, второй и третий, а мука все сыпалась да сыпалась, не думая кончаться. Фёдор отправил старших сыновей работать в поле, а сам остался в избе, продолжая таскать мешки. «Ну, теперь заживём, - подумал он, - с такой-то мукой я и с Бирюковым рассчитаюсь и до обмолота дотяну!».
Ближе к полудню в избе Щербининых, несмотря на жару да зной затрещала, запыхтела на все лады разогретая печь. В избе отворили окна и двери, чтобы стало посвежей и на весь околоток разливался запах свежего хлеба, капустных пирогов да ватрушек с земляникой, кои пекла Настасья для всей семьи.
На беду случилось в этом время ехать у дома Щербининых на телеге Степану Бирюкову, увидел он дым над трубой, почуял запах снеди и встал в недоумении. «Откуда у Фёдора мука? Значит он хлеб печёт, стряпнёй потешается, а долг вернуть не спешит… Это совсем не дело!».
 С этими словами Степан Бирюков поставил телегу под окнами Фёдора, спешился и забарабанил что было сил в открытое окно. «Эй хозяева, принимайте, вижу дела у вас на справу пошли, пирогами балуйтесь, так пора бы и долг вернуть».
«Конечно, конечно, - ответил Фёдор, извольте Степан Лукич пройти в амбар, отсчитаете мушки с мукою сами, а я вам, даже погрузить помогу».
 Спустя немного времени довольный Бирюков возвращался на телеге домой, «Ловко я обставил Федора, - думал он, этот простак считать не научился, так я три нормы отмерил, вот только где он муки добыл ума не приложу…».
Заехав во двор Бирюков спустился с телеги и крикнул своих работников «Эй вы бездельники, где вас черти носят, разгружайте давайте телегу да несите муку в амбар. «Тятя, а тятя, а почему в амбар, - подбежал к телеге младший сын, ты вон понюхай как пахнет, А в амбаре хлеб лежит, так, не приведи Господь, с таким то смрадом испортим его». «Как так пахнет? Чем там пахнет? - опешил Степан Бирюков- я сам вязал мешки, сам муку отсчитывал… Чем там пахнуть может если только самой мукой?». С этими словами кинулся он к телеге, развязал лежавший поверху мешок и тут же отпрянул, зажав крючковатый нос. Вместо муки мешок наполняло что-то темное, и запах оттуда стоял такой, как из старого хлева, где не убирались целых три дня.
 «Да не может такого быть, - взревел Бирюков – я сам мешки завязывал, сам все проверял». Развязал второй, потом третий потом четвёртый и так до конца. Все мешки на телеге заполняло одно.
«Обманул, обманул!!! - кричал Бирюков в бессильной ярости, - ну ка собирайтесь,  - рявкнул он работникам и старшим сыновьям, - поедем к Щербининым, возьмём своё».
Когда ватага Степана Бирюкова с двумя пустыми телегами подъехала к дому Щербининых и ввалились без спросу во двор, Фёдора уже не было, он забрал кобылу и уехал в поле на помощь сыновьям.
 «Вот что, Настасья», - сказал Степан Бирюков , покуда двадцать человек зашли в избу где осталась одна Фёдорова жена, неходячий Ваня да старик-богомолец, оставшийся у них на постой. «Муж твой жулик, каких ещё на свете поискать, сам с ним считал мешки с мукой, а он изловчился и подменил все до одного на мешки, где хранился свиной навоз».
«А считали то верно?» – усмехнулся сидящий на лавке старик. «Верно отец, всё верно, сказал сквозь зубы Бирюков». «Долго я жалел твоёго мужа, а теперь уж извини, терпенье моё на исходе, пришли мы сюда забрать своё. Идите как парни в амбар, выносите всю муку, что найдёте да везите ко мне на двор, а я пойду в сарай, телёнка заберу». «Как же телёнка, - запричитала Настасья, мы с таким трудом его у Филипповых сторговали». «А мне то, что – усмехнулся Степан, - долг, как говорят в народе, платежом красен. Сроки давно прошли. Сегодня забираю всю муку и телёнка, а коли не вернёте остаток долга в месяц, отниму у вас все земли и избу».
Уехали налётчики, забрали что хотели, Настасья совсем опечалилась, а старик-богомолец подошёл и говорит: не волнуйся хозяйка, горе поправимо, придёт хозяин всё уладит, а пока сходи-ка в сарай, ну сходи же, дело говорю».
Пошла Настасья в сарай где телёнка держали, отворила двери и ахнула с порога: вот он желтенький стоит у корыта да виляет хвостиком. «Как такое может быть, - изумилась она, я сама у сарая стояла, когда его на верёвке Бирюков уводил». «А Степан Бирюков и сам не верит тому, что свершилось», - сказал старик-богомолец, стоящий у неё за спиной, -ведь не зря говорят в народе “Да по вере вашей будет Вам!”».
В это время по сельской улице шёл Степан Бирюков ведя на верёвке упирающегося телёнка к своему дому. «Ой не прост ты Фёдор, - думал он, - видать на самом деле с нечистой силой связался». Поглядел я на те мешки, что взял у тебя, в дороге, боясь обмана, так оно и вышло. Только ничего, на твоёго телёнка, пока до дому не дойду ни за что не обернусь».
«Добрый день Степан Лукич, - крикнул Мишка Филиппов, мальчик лет восьми, заметив Бирюкова на улице. На охоту изволили сходить?». «Добрый день – ответил Бирюков, - не твоё это дело. А ну посторонись, отойди-ка в сторону, видишь телёнка домой веду».  «Странный какой-то Бирюков, - подумал Мишка, да и телёнок его на телёнка совсем не похож, расскажу ка лучше маме», - и, недолго думая, шмы;гнул к себе во двор.
Уже подходя к своей калитке Бирюков обеспокоился: «Почему на охоту, почему не на выпас или на луга?», повернул назад бородатую голову, да ахнул и тут же побелел: по пятам на верёвке  за ним шёл не телёнок, а бурый медведь, да такой здоровый, что ни в каждом лесу подобный живёт. Куда девались усталость да годы! В один прыжок махнул Степан за свой забор, закрыл изнутри ворота и калитку, рванул быстрее в дом и глядит на медведя со второго этажа в окно. А медведь то что..., почуяв свободу не долго думая, скинул с себя удавку и рванул по дороге пугая редких путников да соседских детей, поднимая тучи пыли в ближайший лес».
«Ну Федор, ну хитрец! Ты хоть и с нечистой силой связался, а я тебя всё равно проучу, - процедил сквозь зубы Бирюков, - только спустится ночь, запалю твои нивы, а там ты хоть с голоду помирай, ни дам тебе в долг ни хлеба ни зерна». 
С приходом вечера, когда раскалённое светило уже пропало за макушками сосен, с реки потянуло прохладой, а по сельским околоткам зазвенели комары, с поля вернулся Фёдор со старшими сыновьями. Рассказала ему Настасья что случилось по полудню, он подивился, да метнулся в амбар, вошёл туда и замер в изумленье. Все мешки стояли по местам, у двери висела паутина, и даже свежесть осталась в амбаре с раннего утра, точно целый день сюда не входил никто. «Чудеса, - сказала Настасья, ведь я сама из дома видела, как Степан Бирюков и его ребята таскали с амбара мешки, что там было, коли вся мука у нас стоит?». «Не знаю рассмеялся Фёдор, только когда мы ехали у его ограды пришлось зажать носы. Со двора Бирюкова на всю деревню такой смрад стоит, что соседи кругом закрыли окна и двери, а сам хозяин бранится без устали, да работники его суетятся,  что-то грузят и увозят со двора…
Вскоре собрали ужин, завели самовар, в доме запахло пирогами, похлёбкой да мятой…Зазвенели ложки, загремел чугунок, а когда с едой было кончено Ванька откинулся на лавке и погладил живот, как же было хорошо! Больше года не пахло в их избе пирогами, да и до этого пекли их только по праздникам…
После ужина старик-богомолец шепнул хозяину семьи, «Пойдём ка Фёдор в сени, перемолвиться надо дело обсудить». Что оставалось Фёдору? Пошёл за гостем, а тот и говорит: «Беда хозяин идёт на твой дом, но, если сделаешь по-моему всё от себя отведёшь, и в семье твоей порядок станет. Бери сейчас кобылу да езжай на межу, где дорога на Кунгур проходит, стой и жди покуда по тракту на телеге в наше село не поедет Трофим, старший сын Степана Бирюкова. Ты его останови, поговори о том о сём и продай ему своё поле, да смотри про цену не спрашивай, сколько даст, то и твоё». «Как так продать, зачем? А мы что голодом останемся»- изумился Фёдор,- «Я с долгами рассчитаться не могу , а тут продай поле». «Воля хозяин, твоя, - ответил гость – коли не продашь беда большая будет». Сказал он так, и оставил Фёдора одного сидеть в сенях на холодке.
Сколько не думал Фёдор, сколько не прикидывал, а так и не смог понять зачем продавать Трофиму поле. Наконец поднялся с лавки, бросил шапку на пол и думает: пропади все пропадом, продам Бирюковым ниву, может старик и дело говорит. Запряг кобылу Грушу и поехал на межу, и видит, все как гость предсказывал, едет с Кунгура Трофим с товаром, песни поет весёлый да хмельной.
«Здравствуй Трофим Степаныч!». «Здравствуй Фёдор Кузьмич!». «Вижу торг у тебя богатый». «А то, - улыбнулся лениво Трофим, - всё наше продал, нужное купил и прибыль высокая, съездил очень хорошо». «А я вот, Трофим Степаныч, поле под хлебом продать хочу, не купишь? Тятя твой давно на моей земле глаза оставил».
«А что, - задумался Трофим, пожалуй, куплю, сколько просишь?».  «Дело тут такое,- ответил Фёдор , что предложишь, то и мое». На том и сговорились.
Спьяну у Трофима проснулась совесть, даром на торгу два дня обманывал, а за поле заплатил на редкость хорошо. Пожали они руки и разъехались, каждый довольный собой. Трофим распряг кобылу, крикнул дворовым разгрузить товар, сам упал на солому да забился глубоким хмельным сном.
Ночь случилась не по летнему темной. Небо укрыла серая дымка да такая плотная, что за ее покрывалом не было видно луны и звезд. Трофиму снилось всякое, то он торгует в лавке, то покупает в Кунгуре товар с большим кушем, как говорили тогда «на грош пятаков», то балагурит у колодца соседской девицей, то гуляет по лесу как вдруг все оборвалось… Вокруг засияло пламя, запахло дымом, а он один за Сылвой в огненном плену. " Пожар, пожар, спасите! - закричал, что было сил Трофим, скатился с кучи сена на землю и проснулся. «Тихо дурень , - шикнул на него Степан, ты такими криками деревню перебудишь, иди вон посмотри какая краса». Трофим насилу поднялся, подошёл к забору, где ждал его счастливый отец и уставился на дымный горизонт.
Прямо за селом по далёкому полю, где ещё не убрали хлеб шла широкая стена огня." Красиво горит! - засмеялся Степан, - Фёдорово поле в огне, будет знать теперь проходимец как обманывать честных людей". Тут Трофим совсем протрезвел «Что ты тятя, это не Фёдора поле, а наше! Я его у Щербинина по дороге сюда купил».  «Как наше, как купил, ??!! -Вскричал Степан Бирюков, - буди людей давай скорее, там ведь зрелые хлеба". Вскоре от Степановых криков проснулось все село, все кто мог похватали ведра и бегом тушить пылавшую ниву, но было поздно, огонь уничтожил все.
«Да, - сказал Фёдор разбуженному гостю, когда вернулся с пожара, - уберёг ты нас, отец, от большой беды, а как ты про это узнал?». Старик в ответ лишь пожал плечами: «Просто знал и все».
Когда погасили лучину и всех домашних снова обуял непробудный морфей, старик -богомолец встал и растревожил Ваню. «Что такое, что случилось»- не понял спросонья он. «Пора мне Ванюша восвояси, загостился я у вас, да и дорога моя далека. Проводи меня немного чтобы быть хорошему пути». «Да как же я пойду, дедушка, - изумился мальчик, ведь я ходить то не могу, только ползаю, может мне тятю разбудить или брата? «Нет,- улыбнулся вечерний гость, - они умотались на тушенье пожара, пусть теперь отдохнут, а ты и сам меня проведёшь, здесь недалеко». Ваня оделся собрал узелок с хлебом- солью и хотел выползать во двор, но старик его остановил. «Полно Ваня, идти со двора у вас далеко, мы поступим иначе». С этими словами старик - богомолец схватился за посох, провел по стене избы и в ней открылась дверь. «Ну вот, теперь недалече, не мешкай Ваня, открывай, а я за тобой пойду».
Дверь оказалась тугой и тяжёлой. Ваня навалился всем телом, поскрипел, покряхтел, дверь поддалась и мальчонка точно выпал из избы скатившись к подножью большой холма.
Ваня сел и огляделся в недоумении: от царившей дома летней ночи не осталось и следа! День был в самом разгаре всюду сновали бабочки, пчелы да шмели, солнце грело но не обжигало, с соседнего холма неслись потоки реки, а в самом низу звенела колесами водяная мельница и при взгляде на нее на душе от чего-то становилось спокойно и тепло. Ваня посмотрел на холм откуда скатился и удивился ещё сильней: ни родной избы, ни двери, ни гостившего у них старика-богомольца только синее ясное небо и клубника на холме горит огоньком. «Да где я вообще! - испугался мальчик и пополз по тропинке к мельнице, -  авось попадется хозяин, у него и спрошу о пути».
Долго или коротко, Ваня дополз до мельницы, отпер дверь и увидел гостившего у них старика, только отчего-то в одеждах мельника. «Вот и ты пришел, улыбнулся он, а я уж заждался, посмотри какие натаскали мне мешки, помоги старику с помолом. Одному мне во век не успеть». Поглядел мальчонка кругом и увидел в темном углу мельницы тридцать три тяжёлых мешка. Да где старику с такими управиться! Придется помогать.
Схватил он первый мешок, на силу дополз с ним до короба и ссыпал зерно на жернова, мельница загудела. Весь в порту Ваня схватился за второй мешок, потом за третий и вдруг обнаружил, что ползать стало как-то легко.
«Да что ты ползаешь, крикнул откуда-то сверху мельник, так мы с мешкам до вечера не управимся, встань хотя бы на четвереньки». И то правда, подумал Ваня, забыв о своих больных ногах, встал впервые в жизни на четвереньки и давай таскать мешок за мешком. И чем больше он таскал, чем тем легче становилось и будто меньше весили мешки. Снова откуда не возьмись раздался голос мельника: что ты все на четвереньках бегаешь, так до заката не управимся, вставай на колени да так и ходи.
Встал Ваня на колени да так и пошел, работа потекла быстрее, а куча мешков в углу стала таять на глазах. Когда в углу остались три небольших мешка в третий раз по мельнице разлился голос мельника: вставай с колен и носи мешки как все, нужно до восхода луны управиться, чтобы было смолото всё зерно. Ваня встал и, не помня себя от радости побежал таскать оставшиеся мешки. Наконец, когда он закончил, дверь отворилась и на пороге показался он, старик - богомолец, одетый по дорожному, так, как гостил у Щербининых дома, и улыбнулся глядя на мальчика. «Ну вот Ваня, ты и поправился смололи мы с тобой мешки, а знаешь, что в них было?». Мальчик удивлённо покачал головой. «Это Ваня твои болезни и невзгоды, вот он дар мой тебе за доброе сердце, что ты пожалел, а не выгнал старика».
«И не надо меня благодарить» - отмахнулся от Вани старик, только мальчик хотел сказать и открыл было рот, - то не от меня идёт, от Бога, ему и благодарность и +возноси. А нам с тобой ещё одно дело осталось, время не ждёт, идти пора». С этими словами он выдвинул мальчика вперёд, а сам отошёл от двери, Ваня вышел из мельницы и изумился: стояла глубокая ночь, а местность вокруг была другой.
Ваня счастливо рассмеялся. Место было знакомым и родным, на этих болотах собирали клюкву, прямо за селом. Однажды он напросился с братьями и они принесли на руках его сюда. " Я знаю это место " - сказал он, повернувшись к старику, но опять его не оказалось рядом: ни его, ни мельницы, ни двери не холмов, а только лес, болото  да ночная тьма. Что было делать, мальчик пошел домой, но остановился, что-то привлекло его вниманье в топи.
Прямо у дороги трясина расступалась, образуя небольшое озерцо и на дне его лежала старинная икона, сиявшая как месяц в январскую ночь. Тут же где-то рядом раздался голос старика-богомольца: «Ты знаешь, что делать, поверь в себя». Ваня огляделся: никого, перекрестился трижды и прыгнул в воду.
Вода в этом месте оказалась чистой, не было тины и скверного духа, кой извечно стоит на болотах близ топей. Ваня схватил икону и вынырнул. Икона была тяжёлой и большой. В этот миг из-за тучи вышел месяц, выхватив на мгновенье из тьмы находку и Ваня увидел образ Николая Чудотворца, вгляделся в его глаза и встал затаил в дыханье: мальчик понял все.
Утро над Кыласово разгоралось тихо и неохотно: по низинам полз туман, травы умывались в россе, а летнее солнце вставало над дремучим лесом как-то особо лениво и тяжело, отчего по концам да околоткам долго разливалась свежесть, не давая места зною и жаре.
Ваня проснулся на лавке, оглядел избу и сладко потянулся. Как же было хорошо! Отец и братья уехали в поле, мать возилась с чугунками, а прямо над его головой, качались пучки целебных трав, собранных ещё в июне, и сушившихся теперь на крюках под матицей, к долгой холодной зиме.
Тут же голову навеяли образы прошлой ночи, мальчик соскочил с опостывшей лежанки, подпрыгнул к печи и обнял мать, а та, не ожидая, уронила ухват и взглянула на сына. «Ты ходишь, ты бегаешь, но как???». Ванька удивился ещё сильнее, «Ты что, матушка, разве не помнишь вечернего гостя, того старика-богомольца, что жил постоем у нас два дня? Это он на своей чудесной мельнице меня исцелил». «Какого старика, какого богомольца?» - мать глядела встревоженной, - «К нам никто не приходил, а про вчерашнее, разве ты не помнишь ничего?». Ванька помотал головой и уставился на мать, а та и говорит. «Вчера ты еле ползал, долго просидел на завалинке у избы, а когда вернулся, отказался от ужина, еле-взгромоздился на лавку и уснул. Ночью тебе совсем нездоровилось: ты ворочался, кричал, говорил: «То жарко, то холодно», а потом затрясся как осиновый лист, завертелся и вдруг всё стихло, ты перевернулся на живот да забился глубоким беспокойным сном». 
«Вот те раз, - удивился Ваня, а как же Степан Бирюков, как же долг, который ему не отдали?». «Как не отдали» - не понимала мать, - «Твой отец давно с ним рассчитался, а Степан Лукич с сыновьями в Кунгуре на ярмарке, уже два дня». «Ну дела», - подивился мальчик, сел на лавку о чём-то задумался, а потом вдруг соскочил, и вновь давай расспрашивать мать. «Мама, а где и кона Николая Чудотворца? Она ведь точно была». «Какая икона, - подивилась мать, -что-то тебе поблазилось ночью, вот и несёшь околесицу сутра». «Не могло такого присниться упорствовал мальчик, подожди немного я сейчас приду».
Ванька сорвался, выбежал из дома, хлопнув дверью, а немного погодя, воротился с огромной древней иконой, грязный и мокрый, будто нырял в болото, но весьма довольный собой. «Вот она мама, вот икона, я же говорил, и рассказал без утайки, что он помнил о ночи, где была икона, и как всё прошло.
Вечером в доме Щербининых было много гостей, приходили все соседи, крестьяне  с окрестных деревень, поклониться святому, чудесному образу, а старейшины села решили так: раз икона явилась, поставим её  мы в сельский, храм. С почётом отнесли её по сумеркам в церкву, хотели сутра отслужить молебен, да не тут то было: собрались на службу люди а иконы нет.
Старейшины кинулись в дом Щербининых, думали Ванька умыкнул, осмотрели всю избу, да только не нашли ничего. А мальчик и говорит: «пойдёмте на то же место». Привёл их на болота, смотрят селяне в топь и не видят ничего, а Ванька, как прежде, разделся, перекрестился три раза и нырнул. Поднялся на поверхность он уже со старинным образом. Меж стоявших у топи прошёл шепоток: «Что то странное творится, икона не хочет в наш храм, где хранить теперь её?».
Ничего не придумав, всей толпой понесли икону обратно в сельскую церковь, а когда шли по дороге их нагнала телега Степана Бирюкова, ехал он из Кунгура он с товаром назад, довольный и хмельной.
«Что  у вас там, почтенные?» -  крикнул он с воза, придержав коня. Семён Бугров, старший на деревне рассказал ему как дело было, да только Бирюков ему не поверил, усмехнулся, но всё же сказал: «Покажите-ка мне икону, посмотрю я на ваше чудо» -  и ещё раз усмехнувшись, спрыгнул с воза и давай прокладывать путь к святому образу сквозь толпившейся народ. Подошёл к иконе, глянул и переменился в лице да выпучил глаза. «Это он, точно он, - только и сказал Степан Бирюков, не отрываясь глядя на древний образ и перекрестился. Хмель, веселье и бравада тут же куда-то с него сошли. Он посмотрел на Ваньку, глаза их встретились, и мальчик понял: Степан Лукич, что-то знает, да молчит.. Да кто разберёт, может не поблазилось ему сегодня ночью ничего.
«Вот что, сказал - селянам Степан Бирюков поднявшись на свой возок – икона не хочет быть в нашем храме, она вернулась на прежнее место, значит быть посему,  построим там новую церкву, я сам выдам денег и закажу в Кунгуре мастеру лучшие колокола. «Тятя ты что это дорого! – запричитал Трофим, - ты ведь сам учил беречь капитал, а теперь…». «Молчи уже! – рыкнул на сына Степан Лукич, нужно строить новый храм, а пока его возводим, пусть икона постоит у Щербининых в доме, созывайте сельский сход!».
Вскоре на топях закипела работа, свозили мужики туда землю,  дёрн и камни, пока наконец на месте топей не сложилась удобная сухая площадка. Поставили на ней деревянную церковь, да та сгорела от пожара. А потом заложили каменную. Стройка длилась ни год и не два. А когда завершили Степан Бирюков сдержал своё слово, лично съездил в Кунгур к лучшему литейному мастеру и заказал ему колокола. Когда они были готовы, сам привёз их к новому храму и вместе с сыновьями  воздвиг на высоту. К этому времени Ванька успел возмужать и даже отучиться, став отцом Иоаном, первым батюшкой нового храма, а Степан Бирюков принял должность церковного старосты. Стал он в ту пору совсем иным: добрым и учтивым да набожным. Отдал торговое дело сыну, и позабыл, говорят, совсем что такое лесть да обман.
Долго или коротко возле нового храма стали селиться люди, осушили болота, поставили избы. Стали называть то место, где Ванька родился «Старое», а там, где построен Никольский храм, – «Новое село».
Минуло с тех пор больше двух веков. Как и прежде в изгибе реки Бабка, в предместьях Кунгура лежит старинное село Кыласово, кое, в самом центре, венчает Никольский храм. Сюда со всей страны, по любой погоде едут богомольцы, поклониться древнему образу Николая Чудотворца да просить о сокровенном, а святитель Николай, взирая с иконы точно молвит всем прибывшим «Да по вере Вашей, будет Вам!».
Кощеев Д.А.  13.08. 2022