Литовская крепость. 40

40.

Проходя мимо торговых рядов, Хомяк и Одинец увидели Домну Огневу, которую торговец провожал из своей лавки, придерживая дверь и приглашая заглядывать ещё. Спускаясь со ступенек, она подняла голову и почти нос к носу столкнулась с друзьями.
-Добрый день, бояре, - сказала девушка и поклонилась им.
-Добрый день, Домна Логвиновна, - ответил Хомяк, кланяясь в ответ и расплываясь в улыбке, в то время как Одинец словно кол проглотил.
-Надеюсь, что вы совсем поправились, Одинец Григорьевич, - обернулась к боярину Фёдорову девушка.
-Вашими молитвами, Домна Логвиновна, - ответил боярин Фёдоров, насупившись и опустив глаза в землю.
Взглянув на них, Хомяк внезапно вспомнил, что забыл кое-что купить и, попросив подождать его, исчез в лавке.

-Давайте хоть с крыльца сойдём, чтобы никому не мешать, - сказала Домка.
Они передвинулись и встали возле глухой стены лавки на расстоянии друг от друга, чтобы никто ничего дурного не подумал. Хотя вряд ли, глядя на могучую фигуру девушки, кто-нибудь осмелился подумать о ней что-либо неприличное.
-Что же вы, Одинец Григорьевич, к нам не заходите? Ладно я, но зачем обижаете моего батюшку? Разве он мало для вас сделал? Люди и так много о нем говорят пустого, а теперь все гадают, почему вы так внезапно ушли из нашего дома.
-Батюшке вашему, Домна Логвиновна, я до конца дней моих буду обязан, - мрачно ответил Одинец, - и от долга своего перед ним не отказываюсь. А почему я ушёл из вашего дома, о том вам лучше всех известно. До этого я ходил и прямо глядел в глаза людям, а теперь вашими молитвами хожу, как с камнем на шее.
-Разве вы сделали что-то плохое, Одинец Григорьевич?
-А, по-вашему, мы ничего не нарушили, Домна Логвиновна?
-Разве божественные заповеди не выше всего, что может написать че-ловек?
-Вот так и праматерь наша Ева, должно быть, сбила с пути праотца нашего Адама, - язвительно сказал Одинец. – Всё зло от вас, женщин.
-В глубине души, Одинец Григорьевич, вы и сами понимаете, что всё мы сделали правильно. Ещё в божественных заповедях  говорится, что нужно возлюбить ближнего, как самого себя, - произнесла Домка, глядя на него с печалью.
-А про «не укради», Домна Логвиновна, вы не припоминаете? Что это за правильный поступок, если я даже на исповеди не могу об этом вслух произнести? – с ожесточением воскликнул Одинец.
Смирение, которое выражало лицо девушки,  в одно мгновение превратилось в жёсткую и неподвижную маску. Это превращение сделало её настолько похожей на отца, что в их родстве невозможно было ошибиться.
-А что, Одинец Григорьевич, разве вам не приходилось до встречи со мной знать нечто, что вы не могли сказать священнику? – спросила она, уязвлённая его тоном, и насмешливая улыбка зазмеилась на её губах.
-О чем это вы? – вскинул на неё глаза оторопевший Одинец: он не ожидал от обычно добродушной и мягкой дочери Местьника такого поворота.
-О человеке, которого нашли в лесу. Думаете, все поверили, что он ехал домой?
Одинец почувствовал, что ему не хватает воздуха, и растерянно по-смотрел на неё. Напоминание о судьбе дяди, боярина Сеньки Бунакова, было явным и намеренным ударом под дых.
-И не надо говорить, будто я сбила вас с пути добродетели, словно злая жена.   Вы давно с него сбились сами. Так что не стройте из себя ангела: всё равно копыта по полу стучат.

С этими словами Домка решительно двинулась по улице, рассекая поток встречных людей, словно большой корабль. Пока Одинец глядел ей вслед, Хомяк вышел из лавки со связкой баранок на шее и полным вина кожаным мешком-козевкой. Увидев, что случилось что-то не то, Хомяк не стал ничего спрашивать, а потянул товарища дальше, пока тот не опомнился и из-за перепада настроения не решил пойти домой. Одинец шёл некоторое время молча, потом внезапно остановился и в сердцах воскликнул:
-Вот ведь злая девка, вся в отца!
-Всё, что кошка родит, все мышей ловит, - поддержал его Хомяк, желая показать, что он на стороне товарища. – Какова яблоня, таковы и яблоки.
У ворот друзья попали в толпу и вынуждены были некоторое время стоять, чтобы волны народа не оттеснили их далеко от выхода. Когда поток людей поредел, они, наконец, вынырнули наружу и, немного отойдя от ворот, встретились с медленно бредущими Щитом и Савичем.
-Будьте здоровы, бояре, - поприветствовал их Хомяк, а Одинец мрачно кивнул.– Откуда народ валит валом?
-Разве вы не слышали? – спросил Щит с удивлением. – Сегодня вешали вора, да ещё боярин Жинев в науку челяди подневольной и остальным казнил своих людей. Мы по жребию стояли в оцеплении. Можно сказать, повезло. Хуже было тем боярам, кому выпало казнить вора, а для своей челяди Жинев дал своих людей.
- Слава Богу, нас пронесло мимо такого жребия, - с облегчением вы-дохнул Хомяк. – Не люблю я такие зрелища.
-А кто любит? – отозвался Щит. – Понятно, что все должно быть по закону, и всякий виноватый не должен уйти от наказания для урока остальным, однако стоять там было очень тяжко. Кто стонет, кто плачет…
-И сколько человек казнил боярин Жинев? – поинтересовался Одинец.
-Всех, кто сидел в крепости, - угрюмо уронил Савич. – Ясно, что они нарушили свой долг, скрыли правду от своего господаря, довели дело до позора и смерти его дочери, но хоть бы девок пожалел…
-Должно быть, он хочет своей суровостью заткнуть всем рты и припугнуть тех, кто втыкает осиновые колы в могилу его дочери, - предположил Щит.
Все помолчали, потом Хомяк сказал:
-Мы идём на поле, где летние печи. Хотим поесть горячей еды. Может, пойдётё с нами?
Щит и Савич согласились.

Поле с летними печами находилось недалеко от города, близко к реке, чтобы не допустить пожара. Земля его была почти голой, вытоптанной множеством ног, а над поверхностью поднималось множество дымков от  наскоро слепленных из камней и глины небольших печей. Над некоторыми возвышались навесы от солнца и дождя. У печей «колдовала» подневольная челядь, а кое-где сидели на лавках и хозяева, не желавшие дожидаться, пока остывшая еда прибудет в город.
У печи Евлаховых домашние слуги собирали короб для отправки приготовленной еды в город. Хомяк поинтересовался, что сегодня есть.
-Уха и пироги, - ответила стряпуха.
-Подай-ка нам, Марийка, того и другого, - приказал Хомяк.
-А что, молодой хозяин, вы домой обедать не пойдёте? – спросил крепкий седой дед, который руководил сбором короба. – Батюшка осерчает. Он вчера ещё спросил, почему вас не видать было за ужином.
-А ты не знаешь! - усмехнулся Хомяк. -  У нас столько родни в доме, что я вчера просто не влез за стол! Пришлось сидеть во дворе, ждать, пока место освободится! У нас скоро и спать будет негде  - разве что на крыше и в подполе.
-Да разве же это плохо, молодой хозяин, когда в семье много народу? - отозвался старик.
-Отлично! – усмехнулся Хомяк.  – Вчера даже пришлось в сенном са-рае стелить! Ты-то, небось, спокойно, спишь на своей лавке, а я с кучей родных и двоюродных братьев. Мало того, что в сарае душно, так ночью то локтем кто-нибудь в лицо тычет, то ногу на тебя положит! В общем, скажи батюшке, что я на службе, приду к ужину.
-Ой, не доведут вас друзья до добра! – заявил Петро, скорчив жалостную мину и глядя на мешок-козицу.
- Благ человек, блажи благое благому. Ты, конечно, был в детстве моим дядькой, но не забывай, что я уже вырос. Иди домой, там ещё полно народу, кого ты можешь воспитывать, а меня оставь уже в покое! – ответил Хомяк и пригрозил: - Батюшке нажалуешься – вообще приду завтра утром. И поторопись: дома, небось, обед заждались.

Когда слуги отбыли, Хомяк велел стряпухе налить ему и друзьям ухи, после чего они достали чарки и разлили в них вино. Не успели товарищи пригубить и первый глоток, как мимо них прошёл к своей печи отец Севастьян. С ним было несколько учеников из детей местных бояр, родители которых, по-видимому, отсутствовали в крепости или были так серьёзно заняты, так что они не могли пойти обедать домой.  Отец Севастьян по  нескольку часов каждый день посвящал обучению детей из числа знати чтению и письму. Учеников у него было немного, потому что местные бояре не считали такие умения сильно необходимыми для людей, несущих военную службу.
Увидав чарки, отец Севастьян остановился. Почуяв недоброе со стороны бывшего их учителя, Хомяк и Одинец попытались накрыть чарки рукой. Савич и Щит глядели на их смущение с удивлением.
Укоризненно покачав головой, священник сказал:
- Увидела мышь кошку – забыла про ложку. Не прячьте, Евлахов и Фёдоров, я всё вижу. Белый день на дворе, а наши бояре уже с чаркой.
- Батюшка, у нас законный перерыв на службе, - возразил Хомяк.
Указав ученикам на компанию, отец Севастьян наставительно сказал:
- Ученики, запомните, кто пьёт до дна -  тот живёт без ума.
Затем он ткнул пальцем в сторону кожаного мешка-козицы с вином и добавил:
- Кто не слушает отца и матери, тот слушает телячьи кожи.
-Батюшка, да что вы нас позорите? – возразил Хомяк. – Можно подумать, мы тут бочку на четверых выпили! Мы же сидим прилично, ничего не нарушаем. Как говорится, добро тому пить, кто может хмель в себе скрыть.
- Грехи любезны доведут до бездны, Евлахов, - погрозил пальцем отец Севастьян и пошёл дальше.
Товарищи переглянулись и, увидев вытянувшиеся лица друг друга, засмеялись. Все начали есть. Через некоторое время Хомяк заметил, что Савич снова помрачнел:
-Что ты, Олехно, не весел? – спросил он.
-Не идут у меня из головы плач и крики казнённой челяди, - признался боярин.
 -Не мудрено, - поддержал его Щит. – Думаю, не у одного тебя сегодня будет мрачный день и мрачная ночь, особенно после слов конюха.
-Конюха? – переспросило Одинец. – Это на которого вешалась дочка боярина Жинева?
-Ну да. Он навёл во время казни страху, когда, стоя на лавке с петлёй на шее, крикнул: «Скоро и тебя Бог призовёт на божий суд». Все слышали.
-А кому это он крикнул? – поинтересовался Одинец.
-Да кто его знает! – пожал плечами Щит. -  Глядел он в сторону, где стояли бояре. Не успели все глазом моргнуть, как исполнительный слуга-дурак  боярина Жинева выбил у него из-под ног лавку, да так удачно, что конюх сразу сломал себе шею. Бояре, в чью сторону он крикнул, оглядывались друг на друга, волновались, да кто теперь признается, к кому он обращался?

В это время со стороны, где стояла печь отца Севастьяна, раздался зычный голос священника и ответный нестройный хор голосов.
-Что есть мера от востока до запада?
-Солнце, луна и звёзды, - ответили ученики.
-Что есть лучше всего человеку?
-Богу угодить и душу спасти.
Поглядев в сторону учителя и учеников, Хомяк задумчиво сказал:
-Интересно, отец Севастьян когда-нибудь отдыхает? Иногда стоишь в карауле, а у него полночи в окне свет горит. И сейчас бедным детям поесть не даёт. Я до сего дня, как он мне приснится со своей книжкой, просыпаюсь в горячем поту. Одинец, а тебе он снится? Нет, тебе не снится, ты-то быстро научился читать.
-Вы учились вместе? – поинтересовался Щит.
-Ну да, - сказал Хомяк и с удовольствием потянулся. – Я уже полгода в школе сидел, когда пришёл Одинец, ничего не мог взять в толк. Батюшка  подозревал, что я перечу его воле и специально не учусь. У нас в доме нет ни одного угла, где бы я в наказание не стоял. Он мне и плетью ум вбивал, но не помогло. Видать, ум у меня был не в спине, а где-то ещё. Хорошо, пришёл Одинец и объяснил мне буквы.
-Одинец, а как ты смог объяснить Хомяку то, что не смог учитель? – поинтересовался Щит.
-Просто сказал ему, на что похожа каждая, - пожал плечами Одинец.
-Он мне все так понятно рассказал, что я запомнил, как они выглядят и как называются, - засмеялся Хомяк. – А до этого они казались мне множеством насекомых, которые расползаются во все стороны по странице. Да, я был ещё тот лентяй! Батюшка меня накажет, плетью отходит, в угол поставит, а матушка пожалеет: придёт тайком, сунет пирог, сама плачет и приговаривает: «Бедное моё дитятко! И зачем боярину на службе буквы? Ты же не идёшь в священники!»

В этот  момент внимание Хомяка привлекла печь бояр Якимовых. Возле неё на корточках сидел молочный брат боярина Якимова Митько. Он забил устье дровами так, что они торчали наружу. Митько пытался запихнуть дрова поглубже то руками, то сердито бил их ногами, однако достигнуть больших успехов ему не удавалось.
-Митько, ваша сторона – вся без ума? – крикнул Хомяк. – Ты же видишь, дрова не лезут!
-Не лезь не в своё дело, боярин! – отозвался Митько.
-Ах, ты нахал! – встал в полный рост Хомяк. – Это ты с кем так разговариваешь? Вот сейчас отхожу тебя плетью, не посмотрю, что ты ближний человек у своего хозяина!
- Не пугай, боярин, - нагло отозвался Митько. – Всем известно, что ваша хата остолопами богата! Так что не смей рот разевать в сторону моего боярина – пожалеешь!
Хомяк хотел было броситься в драку, но Щит и Савич повисли на нём, а Одинец сказал:
-Остановись, неужто ты хочешь на глазах у всех драться со слугой? Пойди завтра и скажи его хозяину, а вот если он Митько не накажет, тогда и пошли своих людей научить его уму-разуму.
-Ты думаешь, Микита его накажет? Да если бы он не чувствовал защиту хозяина, осмелился бы так разговаривать со мной? – порывался вырваться из рук товарищей Хомяк. – Как говорится, живёт за бабой, вот и квакает жабой!
- Всё равно уймись, - продолжил уговаривать его Одинец.  – У Микиты же мать недавно умерла. Сорока дней не прошло. Сам подумай, прилично ли сейчас ругань друг с другом разводить?
Пока они препирались, Митько плюнул в сердцах, последний раз долбанул ногой по печи и отправился домой. Увидев, что предмет его гнева исчез, Хомяк было успокоился, но через некоторое время из печи Якимовых пошёл черный дым.
-Этот дурак вызовет пожар в округе! – в сердцах воскликнул Хомяк и направился к чадящей печи. Он выкинул торчащие дрова и затоптал на них искры, после чего помахал рукой, чтобы разогнать дым и вытащил из печи какой-то предмет.
Все с удивлением наблюдали за его действиями. Обхватив предмет полой кафтана, Хомяк принёс его к лавке, на которой сидели его товарищи.
-Только гляньте, что запихнул в печь этот болван! – воскликнул Хомяк и бросил на землю необыкновенно искусно вышитые, совсем не старые, слегка обгоревшие женские сапожки.
Внезапно Одинец бросился на обувь словно коршун. Он взял сапожки в руки и стал осматривать их с величайшим вниманием. Потом он сел и, не выпуская обувь из рук, закрыл лицо.
-Что случилось? – обеспокоенно спросил Хомяк. - Тебе опять плохо?
-Это сапожки моей племянницы, - ответил Одинец. – Я стоял рядом с отцом, когда он их покупал. Купец Шишок сказал, что привёз их из Москвы, одни-единственные такие.
-Уж не те ли это сапожки, из-за которых старый боярин Фёдоров поссорился с Микитой? – спросил Савич, оживляясь. – Помнишь, Хомяк, твой сосед говорил?
-Припоминаю, - подтвердил Хомяк и обернулся к другу: - А тебе, Одинец, отец не говорил, как он поссорился из-за сапожек с боярином Якимовым?
-Не помню такого, - пожал плечами Одинец. – Может, он не придал этому особого значения? Микита со всеми ссорится.
-А ты уверен, что это те самые сапожки? – спросил Щит.
-Конечно. Моя племянница сразу же их надела и побежала во двор, но на крыльце зацепилась за ступеньку и упала. Вот выщербинка на каблуке. А здесь нитки разорвались. Если бы вы видели, сколько было слёз! Моя старшая сестра пообещала ей их зашить, но у неё не было ниток, в точности похожих на порванные. Она смогла подобрать похожий цвет и утешила девочку тем, что порвалось на незаметном месте.
-А мог твой дядя продать или отдать Миките сапожки? – предположил Щит. – Может, они ему не понравились?
-Нет, племяннице так понравились эти сапожки, что она готова была и спать в них. Дядя очень любил свою дочь, и никогда бы не отобрал у неё подарок.
-Может, семья твоего дяди потеряла их во время отъезда из крепости?
-Они были на ногах у моей племянницы, когда мы провожали семью дяди до околицы. А теперь они здесь, у Митько, а некоторые вещи дяди и его семьи мы нашли в сундуках в пещере у реки.
-Мог Микита купить сапожки, не зная, что они краденые и сняты с убитой девочки? – задумчиво произнёс Савич.
-А помнишь, Олехно, что  Домна Логвиновна Огнева на допросе у наместника сказала, что одного из «белых всадников» подельники назвали Митько? А мы ещё думали, уж не этого ли Митько она имела в виду? – сказал Щит. – А эта то ли девка, то ли парень, то ли Феодор, то ли  Федора назвала Микиту «хозяином пещеры». Интересно, она со зла это сказала или что-то знала?
-Как это узнать, если этот Фёодор-Федора неизвестно где?-  пожал плечами Савич.
-Послушай, Одинец, - заявил Ян Щит, - да ведь эта девка-парень сидела несколько дней в пещере с дочкой твоего покровителя, боярина Местьника. Может, она ей что-то сказала? Ты же можешь сходить с дом боярина Огнева и спросить у неё?
На лице Одинца отразилась мрачная сосредоточенность. В это время со стороны донёсся громкий голос отца Севастьяна:
-Что есть первый грех на земле?
-Зависть и гордость, - кто в лес, кто по дрова ответили ученики.
Одинец подумал, что если бы не проявил с утра ненужную гордость, то мог бы сейчас пойти к Домке и спросить всё, что его интересует.