18. Бешенство

БЕШЕНСТВО

Loopy

Перевод: Елена Горяинова



Когда последнее представление закончилось вызовами на бис, Красная Шапочка прицепила ко мне поводок, и мы всей компанией пошли в бар. Никто не переоделся и не смыл макияж, на это не было времени. Паб «Джордж» скоро закрывался. Помню, я скакал по улице и рычал на велосипедиста. Меня любили в пабе – ну да, кое-кто наверное. Но многим было не по себе. Самое забавное, на их месте я бы тоже сторонился кого-то вроде меня. Я бы сделал вид, что это существо не замечаю, допил бы пиво, и ушёл. Это если забыть о том, что в таком случае я вряд ли бы вообще оказался в пабе. Обычно я избегаю таких мест. Но в волчьей шкуре я другой, всё иначе, когда ты внутри.

Там я побродил немного, иногда опускаясь на четвереньки, что совсем не просто для привыкших к прямохождению, иногда скакал, прижимая к груди передние лапы. Подойдя к столикам, я фыркал, сунув морду в пакеты с чипсами. Если кто-то курил, я рычал и махал лапами, отгоняя дым. Некоторым всё это нравилось, меня гладили, отпуская шуточки, или отшатывались в притворном страхе от моей красной пасти и злобных маленьких глаз. Одна мадам даже взяла мою голову и положила себе на колени. Подойдя к стойке за своей порцией сухого хереса, я услышал, как Билл Харкнесс (Первый Лесоруб), говорил Сьюзан Хейс (Мать Красной Шапочки):

– Старина Колин наконец-то вышел из своей скорлупы.

– Настоящий актёр, правда же? – сказала Сьюзан, эта добрая душа.

И таких, как я, в нашей труппе было немного. Думаю, это типично для всех любительских драматических трупп, там всегда можно найти пару настоящих актёров, способных сделать честь любой сцене, не будь актёрская среда до такой степени переполнена. Остальные же просто получали удовольствие от игры, от самой атмосферы. Думал ли я когда-нибудь о сцене всерьёз? Мой отец был государственным служащим, оба деда в МПС. Насколько помню, считалось само собой, что, получив аттестат, я тоже стану государственным служащим. И я не спорил. Кому так повезло с матерью – скорее подружкой, чем родительницей – не испытывают желания бунтовать. Кроме того, она всегда поддерживала меня в стремлении играть. Если это хобби. Например, хотя в этом году фирма снабдила нас гораздо лучшими чем обычно костюмами для Рождественской пантомимы, мама сделала мне волчий костюм сама. Он был в десять раз лучше любого, который мы могли бы взять напрокат. Голову конечно пришлось купить, но тело и лапы она сшила из искусственного меха, который идёт на женские шубы.

Мойра говорила, что я люблю сцену за то, что она позволяет мне забыться, став на время кем-то другим. Она считала, что я не люблю себя таким, какой я есть, что я ищу способ убежать от себя. Странно говорить такое мужчине, за которого собираешься замуж! Но прежде чем говорить о Мойре, да и вообще продолжать свой рассказ, я должен объяснить, зачем я это всё пишу. Психиатр, который обитает здесь, или обязан приходить сюда (затрудняюсь сказать, что из этого верно), а именно доктор Вернон-Пик, просил меня записывать некоторые мои чувства и впечатления. Хорошо, сказал я, но только как рассказ. И ладно, он не возражает. Что из этого в итоге получится, я не представляю. Что-то вроде показаний для суда? Или в папках доктора Вернон-Пика появится очередная история? Мне одинаково всё равно. Я могу только рассказать правду.

Когда «Джордж» закрылся, мы смыли макияж, переоделись, и все пошли по домам своей дорогой. Мама не спала, поджидая меня. Так было не всегда, если я ей говорил, что буду поздно, ложись спать как обычно – она так и делала. Но естественно, мне было приятно, если меня встречали дома, особенно после такого триумфального представления. Кроме того, мне не терпелось рассказать ей, как хорошо я провёл время в пабе.

Само собой, дом наш был поздним викторианским, из серого песчаника в два фасада, само собой это был некрасивый, но удобный капитальный дом. Мой дед купил его в 1920-м, выйдя в отставку по возвращении из Индии. Матери тогда было десять, так что большую часть жизни она провела в этом доме.

Дед был знаменитым охотником, он охотился на крупную дичь вплоть до тех времён, пока это занятие не стало осуждаться – и вполне справедливо. Как результат, дом был плотно забит трофеями. Пока дед был жив, а он дожил до глубокой старости, нам оставалось лишь мириться с бивнями и рогами, повсюду прораставшими сквозь стены, терпеть подставки для зонтов из слоновой ноги, повсюду рычащие пасти тигров и медведей. Улыбайся и терпи, как часто повторяла наша остроумная мать. Но когда дед отправился к своим предкам, мы, при всём нашим к нему почтении, сняли эти головы и рога, и упаковали их в чемоданы. Ковры из шкур однако мы не тронули. Сейчас они стоят целое состояние, и мне всегда казалось, что шкура тигра на паркете, снежного барса на спинке дивана, или медвежья у камина, где можно согреть ноги, придают жилищу очарование роскоши.

Мама конечно посмотрела моё шоу. Она пришла в первый вечер, видела мой стремительный прыжок, столь внезапную атаку на Красную Шапочку, что публика, ахнув, вскочила на ноги (в нашей интерпретации волк не ест Красную Шапочку, всё-таки такое зрелище не для Рождества). Но мама конечно захотела ещё раз увидеть меня в творении её рук, так что я снова облачился в шкуру, и грозно рыча, изобразил перед ней всевозможные прыжки. И опять я заметил, насколько свободнее я чувствую себя внутри волчьей шкуры. Например, я прыгнул на барса, с рычанием атаковал его пёструю голову, будто бы кусая его за уши. На четвереньках дрался с медведем, сжав волчьей пастью его шею.

Как же мама смеялась! Как она сказала,

– Ничуть не хуже, чем в театре, и гораздо лучше того, что показывают по телевизору. Здорово ты их всех отлупил...

– Ну, lupus на латыни значит волк.

– «Крекеры с животными в моем супе», – сказала она, – вытирая глаза. – В моём детстве была такая песенка. Как там дальше? Эти звери все взбесились, что-то в этом духе. Прямо как ты сейчас! В этой шкуре ты чисто бешеный зверь!

В этой шкуре... Надену ли я её снова? Я не особо раздумывал об этом. Разве что пойду на маскарад, туда, где меня не знают. И всё же очень жаль, если ей придётся лежать без дела в чемодане, как дедовым рогам и бивням, ведь мама столько труда вложила в эту работу. Я повесил шкуру вечером в свой шкаф со странным ощущением, чувствуя себя более нагим, чем обычно, будто бы с меня сняли кожу.

Всё шло своим чередом, но как-то пресно мне жилось теперь, без репетиций и зубрёжки своих реплик. Наступило Рождество. Как правило мы с мамой встречали его вдвоём, и никого бы и не ждали, но на второй день, в «День подарков», приехала Мойра, да ещё мама пригласила парочку наших соседей. А потом вдруг заявилась Сьюзан Хейз с мужем с обычными рождественскими пожеланиями.

Мы с Мойрой три года были помолвлены. Уже бы поженились, что было нам вполне по средствам, проблема лишь в том, где нам жить. Созданная исключительно Мойрой, и на пустом месте. Ни одна мать не была бы так рада будущей невестке, как моя. Она очень хотела, чтобы мы жили в Симла-Хаусе, считая его своим, а её лишь домоправительницей. Но Мойра предпочитала купить свой дом, и дело зашло в тупик.

И к сожалению, в тот день, когда другие разошлись, Мойра вновь разворошила эту тему. Её брат, агент по недвижимости, сообщил ей, что продаётся бунгало на полпути между Симла-Хаус и домом её родителей, как он выразился, «почти даром». К счастью, подумал я, маме удалось перевести разговор на бунгало, в котором она с родителями жила в Индии, с большой верандой под колоннами, с цветочным садом и прекрасным фикусом. Но Мойра её прервала.

– Речь о нашем будущем, а не вашем прошлом. Я считала, мы с Колином собирались пожениться.

– А разве нет? – Мама встревожилась. – Неужели Колин разорвал помолвку?

– Ты конечно не думаешь, что я мог это сделать?

Мама не удержалась от улыбки, пряча обиду. Обижать Мойра умела мастерски. Но теперь уже рассердилась Мойра.

– То есть я слишком стара и некрасива, чтобы решиться на такое, вы это имели в виду?

– Мойра... – вмешался я.

– Может вы не совсем понимаете, – не слушая, продолжала она, – но женитьба больше нужна Колину. Ему давно пора бы стать мужчиной.

Может мама поспешила с ответом, ещё не совсем поняв, что она сказала.

– Я понимаю, но задача может оказаться не слишком простой, моя дорогая, – и она похлопала Мойру по колену.

Ссоры как таковой не было, мама никогда бы этого не допустила. Но Мойра разобиделась и сказала, что хочет домой, так что пришлось мне заводить мотор. Весь путь до дома её родителей мне пришлось терпеть перечень её претензий ко мне и маме. К моменту расставания я был на нервах и совсем упал духом, так что даже засомневался в разумности женитьбы в сорок два года, будучи «увядшим жёлтым листом».

Мама всё убрала и ушла спать. Я ушёл в спальню и стал раздеваться. Открыв шкаф, чтобы повесить твидовые брюки, я увидел волчью шкуру, и во внезапном порыве надел её.

Внутри неё мне стало спокойнее – и счастливее. Посидел в кресле, но чувствуя, что чем ниже, тем мне удобнее, я скоро вовсе растянулся на полу. Нежась в тепле газовой печки, лёжа на животе, на лапах, я вспоминал истории о родстве между людьми и волками, о Ромуле и Реме, вскормленных волчицей, древние мифы о вервольфе и воспитанных волками детях даже в сравнительно недавние времена. Это отвлекло меня от разногласий между мамой и Мойрой, потом я спокойно улёгся в кровать, и хорошо спал.

Наверное поэтому, когда я однажды опять очень расстроился, мне не показалось странным желание надеть на себя шкуру. Мама куда-то ушла, и потому в моём распоряжении был весь дом, а не только моя комната. В четыре уже смеркалось, но вместо того, чтобы включить свет, я рыскал по дому в полутьме, время от времени ловя отражение своего сгорбленного серого силуэта в бесчисленных огромных зеркалах, которые так любила моя мама. И в полутьме в заставленных громоздкой мебелью и всякой всячиной комнатах я казался себе не ряженым, но настоящим волком, проникшим в этот викторианский бардак. А может вырвавшемся на свободу оборотнем, волчьей половиной существа, оставившего где-то пустую человеческую оболочку.

Я наткнулся на резное изображение антилопы и проглотил эту мелочь прежде, чем она поняла, кто на неё напал. Потом продолжил отчаянную схватку с медведем, сцепившись с ним в единый комок шерсти. И тут я услышал, что в заднюю дверь вошла мама. Время пронеслось быстрее, чем мне хотелось бы. Я обратился в бегство, едва успев спрятать за поворотом лестницы задние лапы и хвост, когда она вошла в холл.

Доктор Вернон-Пик хотел бы знать, почему я стал делать это в сорок два, то есть, почему не раньше. И я хотел бы знать. Конечно, проще всего сказать, что раньше у меня не было волчьей шкуры, но это вряд ли полное объяснение. Возможно, я просто не осознавал своих желаний, частично удовлетворяя их перевоплощениями на сцене? И ещё кое-что. Я сказал ему, что припоминаю, как в детстве дружил с каким-то большим животным, собакой или пони, хотя в нашей семейной истории дотошный доктор не нашёл никаких подтверждений наличия домашних питомцев. Но об этом немного позже.

Как бы то ни было, побывав в волчьей шкуре, я хотел повторять это снова и снова. Стоя на нижних конечностях, выпрямившись в полный рост, я превращаюсь в очень красивое животное – и не думаю, что я вру. Только что я понял, я же не описал как следует эту шкуру, словно каждый читающий эти строки видел её наяву. Но скорее всего нет. Ведь мне её не показывают, и я беспокоюсь, почистили ли её, приведя в надлежащий вид опять, или она до сих пор... но нет, мне не стоит воскрешать неприятные подробности.

Как я говорил, тело и лапы костюма были из длинного серого меха, жестковатого пожалуй для шубы, но очень похожего на волчий мех. Мама сделала лапы на манер меховых перчаток, где когтями служили утолщённые пальцы кожаных перчаток. Голову мы купили в магазине для приколов, с острыми ушами и жёлтыми глазками, и с отверстием, чтобы я мог дышать, под плотоядной алой пастью с двумя рядами белых клыков. Ниже голова соединялась с мощной шеей из серого меха.

Когда пришла весна, я иногда сбегал на природу, где, припарковав машину, переодевался в волчью шкуру. И я вовсе не стремился быть увиденным, я искал одиночества. Хотел ли я иметь «звериного» компаньона, это ещё вопрос... Тогда я просто хотел бродить в лесах, рощах, вдоль изгородей в своём волчьем обличьи. И потому избегал оживлённых мест, где мог встретить человека. Сейчас я пытаюсь объяснить, кем я себя чувствовал тогда. Не человеком. Что значило забыть все человеческие тревоги, сомнения; жениться – не жениться, страх оставить маму в одиночестве, забыть, что я не получил желанную роль в новой пьесе. Всё это оставалось в оболочке спящего мужчины, а я превращался в счастливое дикое создание.

Наша свадьба снова откладывалась. Покупка дома, на которую мы наконец-то решились, сорвалась в последний момент. И не скажу, что я об этом жалел. Дом был близко от Симла-Хауса, на той же фактически улице, но я уже сомневался, что хочу каждый день ходить мимо родного дома, понимая, что не могу преклонить голову под его крышей.

– Так или иначе, но я не хочу жить в одном доме с твоей матерью даже пару месяцев. Это неизбежно кончится катастрофой.

– Мама и папа двадцать лет прожили с её родителями, – сказал я.

– Да, и погляди на результат. – И тут она сказала, что я люблю изображать кого-то потому, что не люблю самого себя.

Что тут добавишь. Однако мы продолжали искать дом.

– Думаю, нам всё равно стоит поехать на Мальту, – сказала Мойра. – Это можно и не отменять.

Можно, но это будет не медовый месяц. О супружеских радостях я и раньше не мечтал, теперь к ним вовсе не стремился. Поэтому я насторожился, когда Мойра – мама ушла играть в бридж – настойчиво пожелала пойти со мной в мою спальню, якобы взглянуть на цвет костюма, купленного к свадьбе. Она хотела купить к нему галстук. Там она расположилась на кровати, предложив мне присесть рядом.

Настроение у меня испортилось, и видимо поэтому я надел волчью шкуру. В присутствии Мойры я снял только пиджак, шагнул в волчью шкуру, застегнул её и накинул голову. Она смотрела на меня. Она видела меня в ней раньше, когда была на представлении.

– Зачем ты её надел?

Я ничего не ответил. Что тут скажешь? Но, обретя обычное умиротворение, я охотно подчинился её команде и подскакал к кровати, туда, где она сидела. Теперь казалось так естественно ласкаться к ней, тереться своей ушастой головой о её грудь, взять её руки в свои лапы. Самые нежные фантазии рождались в моём волчьем сознании. Если бы мы были тогда на каникулах, вряд ли какие-то моральные табу смогли бы меня удержать.

Но Мойра и не подумала класть мою голову себе на колени, как та дама в таверне. Вскочив на ноги, она закричала – прекрати немедленно это безобразие! Конечно же я подчинился, печально сняв с себя шкуру, повесил её в шкаф. Потом отвёз Мойру домой, по дороге заглянув к её брату, чтобы просмотреть новый список домов.

Какой-то один мы в конце концов и выбрали, в результате месячных сомнений, согласий, разногласий, назначив нашу свадьбу на середину декабря. Летом мы поставили пьесу Ноэля Кауарда «Бывшая с того света», мне достался малоинтересный персонаж, доктор Брэдман, а Биллу Харкнессу Чарльз Кондомин. К Рождеству готовили пантомиму «Золушка», Сьюзан Хейз в главной роли, а я – в роли старшей из её сестёр-уродин. Я рассчитывал вернуться как раз к Рождеству.

Конечно, все так и было бы. Была бы свадьба, медовый месяц, затем я бы сыграл свою комическую роль, если бы не поехал с Мойрой в день её рождения за покупками. Этот день изменил всё.

Вечером в четверг магазины Вест-Энда закрываются поздно. Мы ушли с работы пораньше, встретились в условленном месте, и пошли по Бонд-Стрит. Меньше всего мне хотелось начинать ссору, хотя кажется, в последнее время нам это редко удавалось. Но, проходя за ручку с ней мимо «Асприз», я заговорил о медовом месяце. Поскольку новый дом не будет готов до середины января, я предложил на две недели вернуться в Симла-Хаус, раз уж мы всё равно проведём там Рождество.

– Помнится, мы решили пожить в отеле, – сказала Мойра.

– Тебе не кажется это напрасной тратой денег?

– Мне кажется, – ответила она мрачно, выдернув свою руку из моей – нам лучше вообще не тратить деньги.

Я спросил, что Бога ради она имеет в виду?

– Вернувшись к мамочке, ты уже не сдвинешься с места.

Возмущённый в крайней степени, я ничего не ответил. Какое-то время мы молчали, потом Мойра занудным книжным голосом стала цитировать всякую надёрганную из статей примитивную психологическую чушь. К счастью, ничего подобного я не слышал от доктора Вернон-Пика. Мы уже вошли в «Селфриджес», а Мойра все твердила об Эдиповом комплексе, да необходимости сделать из меня мужчину.

– Говори тише, – сказал я, – тебя все слышат.

Она заорала, что будет говорить всё, что хочет. Ей хотелось, чтобы я вёл себя по-мужски? Что ж, именно это я и сделал. Я подошёл к прилавку, выписал чек, должен признаться, на гораздо большую сумму, чем имел в виду раньше, всунул его ей в руки и ушёл, оставив её одну.

Какое-то время я был вполне доволен собой, но в поезде, по пути домой, меня охватила тоска. Захотелось всё рассказать маме, но она не дома, играет в бридж. Оставалось одно убежище, моя волчья шкура. Пока я шастал по комнатам, несколько раз звонил телефон, но я не отвечал. Я знал, что это Мойра. Лежа на полу с чучелом орла в пасти, я увидел, что входит мама.

Игра закончилась рано. Одной из дам стало плохо, и её отвезли в больницу. Я слишком увлёкся, и не заметил, как включился свет и открылась дверь. Она стояла в своей старой шубке, глядя на меня. Выпустив орла и опустив голову, я стоял, сгорая от стыда. Но как же плохо я знал свою мать! Единственного друга и верного товарища! Или лучше сказать, мою вторую половинку?

Она улыбалась. Я не верил своим глазам, но она улыбалась. Своей чудесной заговорщицки озорной улыбкой.

– Привет, – сказала она, – ты кажется совсем озверел?

В следующий миг она была рядом, завернувшись в свой мех, и мы стали вместе терзать орла, кусать медведя, охотиться на антилопу. Вместе выскочили в холл, напали на спящих тигров. Мама и смеялась, и рычала вместе со мной, приговаривая, как же славно, и мы обнялись... как мне кажется. Когда на другой день я вернулся домой, мама уже ждала меня в полной готовности. Она сделала себе меховой костюм из шкуры барса и куска белого искусственного меха. Должно быть она трудилась над ним весь день. Её глаза сияли из отверстия на шее.

– Ты не представляешь, как мне хотелось снова превратиться в животное, – призналась она. – Я была собакой, потом медведем, когда ты был ещё малышом, но потом отец узнал об этом, и пришлось всё прекратить.

Так вот что я смутно вспоминал иногда! Я сказал, что она настоящая Царица Зверей.

– В самом деле, мой Зверёныш? – сказала она.

Мы были так счастливы в те выходные, мама и я. Волк и Пантера завтракали вместе, потом играли по всему дому, боролись, охотились, носили свою добычу в логово, устроенное нами из разной мебели. Мы садились в машину, ехали за город, облачались в свои шкуры и часами, счастливые, вольными созданиями носились по лесу.

В те два дня незачем было возвращаться в человеческий облик, но на вторник назначена репетиция, а в понедельник надо идти на работу. Возвращение на землю, к так называемой реальности, это удар. Но были и смешные эпизоды. Одна женщина в вагоне наступила мне на палец, и я зарычал было на неё, но тотчас притворился, что закашлялся.

В выходные мы и не думали подходить к телефону, но на работе иное дело, там-то Мойра и перехватила меня. Брак теперь казался дикостью, какой-то чуждой мне затеей. Животные не женятся. Но этого не скажешь Мойре. Я обещал ей позвонить, встретиться до конца недели.

Наверное, она сказала мне, что придёт ко мне в четверг и покажет, сколько вещей накупила на мои деньги. Она знала, в четверг мама всегда куда-нибудь уходит. Наверняка был такой разговор, но я всё пропустил мимо ушей. Скорей бы остаться с мамой, стать Зверем в свите своей Королевы.

Каждый вечер мы играли в свои игры. И как безобидно, как невинно это было! Словно в Царстве зверей до появления человека. Словно в Райском саду, откуда изгнали Адаму и Еву.

Заболевшая дама умерла, поэтому на той неделе бридж отменили. Может мама могла пойти куда-то ещё? Вряд ли, наши игры значили для неё не меньше, чем для меня, если не больше, ведь столько лет она была их лишена. Мы ужинали, сидя за обеденным столом. Мама приготовила ногу ягнёнка, чтобы позже мы могли погрызть кости. Мы так и не притронулись к ней, и мне интересно, что с этой ногой сталось. Но уже был разлит суп, на моём конце стола лежал хлеб на доске, а рядом с ним нож.

Когда я был один, Мойра привыкла входить в дом через заднюю дверь. Мы не слышали, как она вошла, хотя помнится, за мгновение до её появления мама навострила ушки и выпустила когти. Мойра открыла дверь, и вошла в столовую. Эта картина до сих пор перед моими глазами, как она входит с улыбкой, затем её дикий, переходящий в визг крик. Надо полагать, на ней был мой подарок, белая из овчины шуба в пол.

Что было потом? Именно это очень хотел узнать доктор Вернон-Пик, но именно это исчезло из моей памяти. Помню, когда она вошла, в руках у меня был хлебный нож. Кажется, я встал и приготовился к прыжку. Но что было дальше?

Последнее, что я помню перед тем, как меня доставили сюда, это двух хищников, склонившихся над телом ягнёнка.