34. Особый мистический союз

ОСОБЫЙ МИСТИЧЕСКИЙ СОЮЗ

High Misterious Union

Перевод: Елена Горяинова


1

Я никому не сдавала дом до Бена. Не было желающих. Когда же об этом меня попросил Бен, я колебалась, сможет ли мой друг жить в таком месте, но всё же согласилась, потому что объяснить причину отказа я бы не смогла. О местных странностях и своих тревогах я не говорила тоже, лишь о том, что не была там много месяцев.

И дело было не в самом доме. Дом очень хорош. То есть был бы, если бы стоял в другом месте. Небольшой серый в готическом стиле дом с башенкой был бы к месту где-нибудь у шотландского озера, или в провинциальном городке, но мой дом стоял в лесу. Точнее, на краю большого леса близ западной границы... нет, точнее не скажу. Где-то в Англии, весьма далеко от Лондона. Я поэтому и купила его. Эта местность и деревня, леса и болота мало изменились в то время, как всё вокруг стремительно преображалось. Мой дом был примерно в миле от деревни, в начале большого искусственного озера. И западный край леса словно двумя руками обнимал озеро с моим домом, образуя что-то вроде подковы.

Всё дело было в деревне; она хороша для тех, кто родился, жил и умрёт здесь, но не для остальных, не для приезжих.

***



Бен однажды оставался у меня здесь. Всего на выходные. Его жена тоже собиралась приехать, но в последний момент отказалась. Позже Бен говорил, что она воспользовалась шансом провести ночь с тем, с кем жила теперь. Июль был слишком тёплым. Мы пошли гулять, но из-за жары ушли в тень деревьев на восточном берегу озера. И здесь мы увидели купальщиков. Наверное они вошли воду после того, как мы пошли на прогулку, потому что купались напротив моего дома, у той части покрытого гравием берега, который я называла «моим пляжем».

На безоблачном небе жаркое солнце сияло так, как это бывает лишь на востоке Англии, в его лучах сочная влажная зелень сверкала, как бриллианты. Фосфоресцирующая водная гладь, казалось, полыхала белым пламенем. И в этом сиянии в лучах солнца  возникли медленно вращающихся тела купальщиков, с вытянутыми вверх руками и обращёнными к небу лицами.

Глазам было больно, но мы смотрели. Они хотели, чтобы их видели, по крайней мере одна из них так точно.

– Это же дети, сказала я.

– Она не ребёнок.

Я знала, что она не ребёнок. Нагота при случайной встрече всегда смущает, особенно когда ты с кем-то, когда к ней не готов. Проще, когда ты один и тебя не видят. Бен был особенно щепетилен и стеснителен, и он отвернулся.

Абсолютно нагая девушка в сверкающих каплях воды была видна всё отчётливей при нашем приближении, хотя мы старались замедлять шаг. Если остановиться, окажешься наблюдателем. Если повернуть назад, я уверена, спровоцируешь взрыв смеха всей их компании. И кто знает, сколько ещё других скрывалось там, за деревьями.

Двое были детьми, мальчик и девочка. Они глядели вверх, в ослепительную синеву, подставляя солнцу свои мокрые тела. Меня поражало, как они переносят это жгучее солнце при их ослепительно белой коже, почему не боятся ожогов. Они были удивительно белы, как молоко, как лилии, приподнятые руками груди девушки казались белоснежными бутонами с розовой вершинкой.

Что об этом подумал Бен, я не очень представляю, лишь много позже мы заговорили об этом. Тогда его лицо стало красным, так должны бы пылать от ожога их тела тоже, но я знала, мистическим образом с местными этого не бывает, они неизменно чисты и безупречны. Он отвёл ладонь от глаз и стёр с покрасневшего лица горячий пот.

Больше на купальщиков он не смотрел, отвернувшись, упорно рассматривал лес, словно большой фанат живой природы. Когда мы оказались ближе, дети перебежали по мелководью под деревья. Но девушка на мгновенье застыла на пляже, уже не красуясь перед нами, но – могу подобрать лишь одно слово, адекватное её лицедейству – словно вдруг застеснявшись. Она приняла позу Венеры на раковине с известной картины, прикрывая одной рукой нежный пушок меж бёдер, второй рукой блестящую в каплях воды грудь. Но взгляд богини излучал невинность, а эта девушка стояла, прикрыв опущенное лицо светлыми мокрыми прядями волос, словно рабыня на рынке перед толпой.

Но всё это было игра, притворство. Она вошла в роль и наслаждалась ею со всей очевидностью. Я поняла даже тогда, мало ещё зная о них, что она точно так же могла выбрать роль стриптизёрши, любительницы нудистских пляжей, или захваченной врасплох клиентки в раздевалке магазина – но предпочла изобразить рабыню. Это была игра, но игра была у неё в крови.

Когда мы были в двадцати примерно ярдах, она подняла голову, словно только сейчас увидела нас. При всей наигранности сцены она делала вид, что не знала о нашем приближении, и даже появлении. Слишком наиграно вскрикнув, она засмеялась, будто шокированная, хватая руками невидимую одежду и, пытаясь прикрыться пустотой, помчалась прочь, скрывшись под высокими деревьями.

– Не знаю, кто она такая, – сказала я ему по дороге к дому, – но вероятно, из деревни.

– Почему не приезжая? – Спросил он.

– Нет, я думаю, она живёт в деревне.

Что это именно так, я не сомневалась, хотя к тому времени почти не бывала в деревне. Ни в церкви, ни в пивной, ни в магазине. И не была там с Беном. Меня всё меньше тянула туда, и хотя следовало бы навещать свой домик, я всё время оттягивала поездку. Проще всего попасть туда, проехав через всю деревню, я же изо всех сил старалась этого избежать. К тому времени, когда он поинтересовался, можно ли ему снять дом, я уже решилась на продажу.





Его жена ушла от него. Вернее, дала ему понять, что уйти должен он, оставив ей дом, в котором они жили. Он купил себе в Лондоне квартиру, но ещё до переезда слёг с нервным расстройством от навалившихся на него проблем, главным образом из-за разрыва с Маргарет. Он мечтал уехать от всех и вся, от людей и мест, от связанных с ними воспоминаний. Туда, где он мог бы спокойно работать.

Бен был переводчиком. Переводил с французского и итальянского, научную и художественную литературу, а тогда он как раз приступал к своей самой большой и сложной работе, переводу книги «Золотое яблоко» французского психоаналитика, исследовавшего с точки зрения учения Юнга Троянские войны, мифы о Елене и Парисе, Приаме и Гекубе. Он взял с собой свой текстовый процессор, французский словарь Коллинза-Роберта, греческий словарь Лидделла и Скотта, и «Греческую мифологию» Грейвза.

Я дала ему ключи от готического дома.

– Их всего два. Второй у Сэнди.

– Кто такой Сэнди?

– Своего рода на все руки мастер. Кто-то должен открыть дом в случае пожара, а может потопа.

Видимо прозвучало это слишком мрачно, потому что он вопросительно посмотрел на меня. Но что я могла ему сказать, не выложив начистоту абсолютно всё?





Ничего зловещего в деревне и окрестностях не было. Это важно для понимания. Место было очень красивое, и, несмотря на обилие деревьев и тянущиеся до горизонта леса, совершенно не мрачное. Напротив, здесь был какой-то особенный свет, небо просторнее, а солнце сияло дольше, чем где-либо. Я думаю, здесь больше солнечных дней, чем к югу или северу. И пламенеющие рассветы, цветом как брюшко снегиря.

Не знаю, как эта местность смогла остаться неиспорченной. Магистрали прошли в десяти милях по разные стороны деревни, две дороги к ней и три обратно были узкими и извилистыми. Новые дома были, но немногочисленные и к счастью, построены просто и со вкусом. Всё та же старая школа, никакой промышленности и линий передач через поля и пастбища. Ничто не мешало взгляду на яркую зелень дубовых и ясеневых лесов, и на тёмную – пихтовых и сосновых. Церковная башня была круглая, как в замках, но поверхность её облицована тёсаным камнем.

Нельзя сказать, что здесь не было странностей. Много было такого, что могло случиться только здесь, и больше нигде в Англии. Конечно, теперь я всё знаю об этом, но и тогда, в первый раз, в первые годы...





Кое-что я рассказала Бену перед его отъездом. Я думала, ему следовало узнать.

– Я не собираюсь общаться со средним классом, – сказал он.

– Тебе и не придётся. Его там нет.

Не удивился он видимо по причине полного незнания сельской жизни. Я объяснила, что там попросту нет привычной прослойки из врачей, юристов, банковских работников в отставке, учителей всех рангов, бизнесменов. Был там когда-то священник, но уже пару лет раз в неделю на службу приходит викарий из прихода в пяти милях оттуда.

– Никогда не думал, что ты сноб, сказал Бен.

– Снобизм тут ни при чём, – парировала я. – Это просто факт.

Не было там и местной знати, помещиков, фанатов лисьей охоты или титулованных дам. Там им просто негде жить. Фермер из Линна однажды купил дом священника. А симпатичный георгианский особняк, гравюра с которого висела в моём доме, сгорел ещё в пятидесятых.

– Там всё принадлежит народу, – сказала я. – Сам увидишь.

– Коммунистическая мечта, – сказал он, – а нам говорят, это не работает.

– Работает. Для них.

Так ли это? Я задумалась над тем, что сказала. Эти люди и правда всему хозяева? Но ведь там та же бедность и лишения, и безработица, что и везде, столько же живущих на пособие, и проблема сельскохозяйственных рабочих, лишившихся работы благодаря механизации. Но вот однако странность – молодёжь оттуда не уезжала. Не было бегства среди окончивших школу и молодожёнов. Они оставались, и странным образом им всегда было, где жить. Старики с радостью для обеих сторон переселялись в дома своих детей.





Однажды майским вечером Бен позвонил мне оттуда и доложил, что он на месте, и всё в порядке. На тот момент это всё, что он сказал. Ничего о Сэнди и девушке. И я подумала, что он вошёл в дом, никого не встретив.

– Я слышу пение птиц, – сказал он. – Темнота, а они поют. Как такое может быть?

– Соловьи, – ответила я.

– Вот не думал, что они ещё существуют.

И хотя он этого не сказал, мне представилось, что он поспешно положил трубку и пошёл на улицу слушать соловьев.





Входная дверь открылась прежде, чем он достал ключ. Должно быть они видели его машину, или его самого, что тоже возможно – он останавливался на развилке у озера, полюбоваться видом оттуда.

Он выехал из Лондона много позже, чем я ожидала, не раньше шести, когда солнце уже садилось. Озёрная гладь переливалась розовым и пурпурным, отражая небо, абсолютно неподвижная, как стекло, с редкими вкраплениями тёмно-зелёных листьев кувшинок. За дальним берегом стоял тёмный и загадочный при угасающем свете дня лес. В его подавленном состоянии эта картина, озеро и лес, эти цвета и спокойствие, принесли ему если не счастье, то по крайней мере умиротворение. Пока он стоял, наблюдая минут десять угасание красок, они видимо гадали, сколько ещё он простоит, прежде чем вернуться в машину.

Дверь открылась, пока он искал в кармане ключ. Девушка держала дверь молча, без улыбки, просто отошла в сторону, освобождая ему путь. Абсурдная мысль, что это та самая нагая девушка из озера, на миг пришла ему в голову, и какое-то время казалась возможной.

Но он, издав лишь невнятный звук, сказал:

– Вы, что вы тут...

– Просто зашла проверить, всё ли в порядке, сэр, – сказала она деловито, но почтительно. – Убедиться, что вам будет удобно.

– Кажется, я вас... нет. Нет, извините. Я подумал, мы встречались. – При включённом свете он понял, что ошибся, но сказал не совсем то, имея в виду: мы видели друг друга.

Как все в этих краях, она говорила горловыми напевными, слегка скачущими интонациями. Теперь он мог видеть, что она много моложе той, что была в озере, но такая же рослая. Его обманул её рост, светлые волосы и бледная кожа. Он подумал, что никогда не видел очевидно здоровое существо с подобной хрупкой фигуркой и бледностью.
 
– Словно сошедшая с картины фея из детской книжки, – сказал он мне. – Тебе ничего не приходит в голову? Может, мифическое создание из книги, что я перевожу, может нимфа реки Энона. Столь высокая и тонкая, что трудно поверить в реальное существование такого тела.

Девушка предложила отнеси наверх его багаж. Это показалось ему самым нелепым предложением, которое он когда-либо получал. Не может быть, чтобы эта фея смогла поднять даже его ноутбук. Он понёс свои чемоданы сам, а она смотрела на него с улыбкой. Такой интимной, словно у них было что-то незабываемое в прошлом. На середине лестнице он услышал мужской голос. Он застыл и обернулся.

– О чём ты думала, Лавиния, позволив мистеру Пауэллу нести свой багаж?

Он был шокирован, услышав эти слова. Мужчина произнёс его фамилию так запросто, словно общался с ним ежедневно. Да откуда он вообще её знает? Но он уже понимал, что объяснения не будет. Он ни от кого не добьётся ни сейчас, ни впредь реального, фактического, честного ответа, как, что, и почему. Странным образом он знал это.

– Александр Клементс, мистер Пауэлл. Обычно меня зовут Сэнди.

Девушка поднялась следом за ним наверх и показала ему его спальню. Я сказала ему, что он может спать где захочет, в его распоряжении четыре комнаты, но девушка отвела его в большую, в передней части дома, с видом на озеро. Это ваша комната, сказала она. Желает он, чтобы она распаковала его вещи? Ему никто не задавал таких вопросов. В отелях, где он останавливался, его не спрашивали. В изумлении он покачал головой. Девушка задёрнула шторы и сняла покрывало с постели.

– Хорошая большая кровать, сэр. Я сама постелила вам чистые простыни.

Она снова улыбалась, а потом он увидел то, чего раньше не видел – то есть видел лишь в кино, в комедиях, то, что уместно лишь в фарсах Жоржа Фейдо. В любом случае, смысл был понятен. Склонив на бок головку, она взглянула на него через плечо с милейшим выражением напускной скромности, изогнув брови и бросив на него взгляд из-под слегка прикрытых век.

– Вам будет одиноко в такой большой постели, правда?

Едва не рассмеявшись, сдавленным голосом он ответил:

– Это я переживу.

– Конечно, сэр, но что подумает Сэнди. Я бы не хотела огорчать Сэнди.

Не понимая, что она имела в виду, он поспешил выйти из спальни.

Сэнди ждал его внизу, стол был накрыт на одного: холодные закуски и бутылка вина.

– Надеюсь, вас всё устраивает, мистер Пауэлл?

Он сказал, что всё устраивает, спасибо, но он этого не ждал, вообще увидеть здесь кого-либо не предполагал.

– Таковы распоряжения, сэр. Моё дело проследить, чтобы всё было в порядке, и надеюсь, так оно и есть. Лавиния будет заниматься домом и кухней. Я буду помогать в мужских делах, как сами понимаете – с машиной, электричеством и так далее. Благоустройство не стоит недооценивать.

– Благоустройство чего? – спросила я, услышав эти слова. – Я ничего ему не поручала. Я знаю, у Сэнди есть ключи, я собиралась попросить их вернуть. Но никаких обустройств, «распоряжений»...

– Я думал, это твои работники, Сэнди и девушка. Она занималась уборкой, и вы договорились, что она продолжит это делать. Мне это ни к чему, но я не хотел вмешиваться в твои распоряжения.

– Нет-нет, – сказала я, – но теперь понятно.

Расстелив белую салфетку, принесённую видимо Лавинией, они стояли и ждали, пока он не сядет за стол. Не знаю, откуда эта салфетка взялась, у меня таких не было. Сэнди открыл бутылку рислинга, к ужасу Бена, купленного в супермаркете. Плюс ко всему, Сэнди наполнил рюмку наполовину и ждал, когда Бен вино продегустирует.

Он говорил мне, что к тому времени был практически парализован, хотя умудрялся отмечать, как в то время ему казалось, и «забавную сторону» происходящего. Потом ему будет не до смеха, но это потом, а тем вечером они его повеселили. Девушка казалась ему кем-то вроде горничной в спектакле, она даже одета была словно для такой роли, белый фартук с поясом, перетягивающим её осиную талию, белый бант на светлых волосах. Он вообразил, что они стремятся ему угодить. Эти бесхитростные сельские души старались, опираясь на кино-журнальные штампы, развлекать гостя из Лондона привычным для него образом.

Когда он начал есть, они ушли. И довольно странным образом. Лавиния отперла дверь и пропустила Сэнди вперёд, а обернувшись, наградила его ещё одним заговорщицки двусмысленным взглядом. Задержавшись дольше чем надо бы, она не отрывала от него глаз, пока он не отвернулся. Тогда, небрежно улыбнувшись, она вышла, закрыв за собой дверь.

Спустя несколько секунд послышался звук мотора фургончика Сэнди. Он подошёл задёрнуть шторы, и увидел огни машины, удаляющейся в сторону деревни, красные задние фонари постепенно растворялись во тьме. Он заметил, что неведомый золотистый свет медленно пробирается к вершинам деревьев. Потребовалось время, чтобы понять, что это восход луны, он видит её золотистый диск.

Он съел немного ветчины с сыром, даже осилил бокал вина. Наступившую с уходом «гостей» тишину нарушало лишь пение птиц, волшебные переливы звуков, в реальность которых он поверил, лишь выйдя из дома. Действительно, в ночи пели птицы.

Очевидно, что роскошные и бесстрастные соловьиные трели доносились из ближайших лесных зарослей, но ему птичье пение казалось столь же нереальным, как всё происходившее сегодня: нелепая сценка в доме, неожиданно интимное обращение к нему, лукавые улыбочки и призывные взгляды нимфы. Хотя, вернувшись в дом, со мной по телефону он говорил только о соловьях. Ни слова о мужчине и девушке, об ужине, кровати, «распоряжениях».

– Интересно, почему? – спросила я, приехав на выходные в июне. – Почему не рассказал?

– Я не знаю. Подсознательно понимал, что не стоит. Знаешь, соучаствуя в этом фарсе, я полагал, что это твои «помощники», уборщица и работник. А я не мог без смеха видеть наряды Лавинии и слушать говорок Сэнди. Ну скажи, мне надо было хвалить или ругать тебя за их «помощь»?

– Но ты мне ничего не говорил до этого дня.

– Конечно, – сказал он, – разве ты не понимаешь, почему?







2

Когда я впервые приехала в свой домик, Сэнди было около двадцати пяти, так что к приезду Бена он стал на семь лет старше. Высокий блондин с правильными чертами лица, но при этом не особенно красивый. Глаза были слишком светлыми, бледная кожа покраснела, как это бывает у местных после тридцати.

Он пришёл ко мне вскоре после того, как я купила готический дом, и предложил свои услуги. Я сказала, что садовник или рабочий по дому мне не по карману, а без мытья машины я обойдусь. Он слегка склонил на бок голову. Что означало полное понимание и снисходительность, даже терпимость с его стороны.

– Мне не нужно платить.

– А я не могу принимать услуги задаром.

– Ну, там будет видно, – кивнул он, – а пока пусть всё идёт своим чередом.

«Пока» вероятно означало пару недель. Когда я приехала опять на выходные, газон перед домом до берега озера был подстрижен. Засорившаяся канава за домом, которой я собиралась заняться, расчищена. Если бы Сэнди делал это в моем присутствии, я бы отказалась от его услуг более решительно, настолько я была возмущена. Но он не появлялся, а где его искать, я тогда не знала.

К следующему моему приезду был прополот кусок сада. К после-следующему вымыты окна. Но поскольку ещё и оконный замок был починен, а следовательно, кто-то входил в дом, я пошла в деревню на поиски Сэнди.

Это было моё первое знакомство с деревней, я впервые оценила её красоту и неиспорченность. В центре её был сквер, треугольная лужайка с обычными в таких случаях посадками из кедра, дубов и болотного кипариса. Дома оштукатурены или облицованы камнем, крыши крыты шифером или тростником. Лето было в разгаре, и повсюду цветы – в садах, на окнах, в кадках и горшках. Тёмная зелень фуксий в живых изгородях в остроконечных звёздочках цветов. И повсюду запах роз. Просто мечта телевизионщиков, идеальная натура для сериалов по романам Джейн Остен. Осталось убрать машины, и больше никаких изменений с того самого столетия.

Женщина в магазине поняла, о каком Сэнди идёт речь, и сказала, где он живёт. Она говорила о нём с улыбкой и явным восхищением. Сэнди, ну конечно, Сэнди нужен всем. Он сейчас не дома, ищите у Марион Кёркман. Её коттедж смотрит на красивый зелёный газон, его легко найти. Я узнала припаркованный фургон Сэнди, открыла ворота и вошла в сад.

К тому времени мой гнев поостыл – сработали восторги продавщицы в адрес Сэнди, не без этого – и я спросила себя, имею ли я право чужом доме, в присутствии хозяйки делать выговор её садовнику. Как увидим, этого не пришлось делать. Я прошла за дом, но там он оказался не один, он был с ней.

Они сидели спиной ко мне, высокий блондин с высокой блондинкой, он обнимал её за плечи, она его – за талию. Они что-то рассматривали, может цветок на длинном стебле, может сидящую бабочку, и вдруг, повернувшись друг к другу, поцеловались. Лёгким, нежным, любящим поцелуем любовников после того, как их желания удовлетворены, и не раз, может, много раз за многие годы. Поцелуй согласия и доверия, глубокого взаимного понимания.

Но не столько поцелуй, сколько реакция на моё появление убавила во мне решительности. Они обернулись, на лицах ни малейшей вины или смущения. По-прежнему в обнимку улыбаясь мне искренне и дружественно. Я поняла, это долгая и прочная связь, видимо ведущая к законному, несмотря на возраст Марион, браку.

Таким образом, две женщины за двадцать минут успели поставить высшую оценку Сэнди. Поэтому я лишь спросила, как он попал в мой дом.

– А, у меня ключи почти от всех наших домов.

– У Сэнди должны быть ключи, – сказала Марион Кёркман, – для безопасности, верно, Сэнди?

– Ну да, можно сказать, я местный сторож.

Я не совсем поняла, при чём тут безопасность, по-моему, чем меньше ключей от дома в других руках, тем надёжнее. Но что я могла поделать с их улыбками и спокойствием, с правом Сэнди входить в любой дом, словом с тем, что казалось основой их социальных устоев. Марион предложила выпить кофе. Мы сидели на очень красочной кухне, где Сэнди, мне было сказано, за прошлый год самолично обновил все шкафчики. Может тогда я сказала, что совсем не против его помощи по дому.
 
– А иначе вы бы остались единственным исключением в этой деревне, – со смехом сказала Марион, и Сэнди поцеловал серединку её гладкой розовой щеки.

– Но только я намерена вам платить.

– Не откажусь, – ответил Сэнди, – я не любитель спорить.

И с того дня он с азартом делал всю работу по дому, ненавязчиво и регулярно, пока однажды обстоятельства (как он мог выразиться) не изменились. Вернее, могли измениться, если бы Сэнди добился своего. Нет, всё равно что-то изменилось, не могло всё быть по-прежнему после случившегося, но, хотя Сэнди не вернул мне ключи, я отказалась от его услуг, и больше ему не платила. И я считала это дело решённым.

Так почему я не рассказала об этом Бену до его приезда в готический дом? Потому что была уверена, и как мне казалось, вполне резонно, что с ним ничего подобного не случится.





Врач, к которому ходил Бен после развода, посоветовал ему вести дневник. Где записывать не столько события каждого дня, как свои мысли и чувства, эмоции и сны. Но до этого у него так и «не дошли руки», пока он не переехал в готический дом. Здесь же, может потому, что особо нечего было делать после того, как, поработав над переводом, он возвращался с прогулки, он стал ежедневно записывать всё, что занимало его мысли.

Позже он давал мне читать некоторые места, или сам читал из дневника вслух, или сверялся с ним, реконструируя события того лета. Пережитое им поразительно, но мне это всё ещё и до боли знакомо. Поначалу он описывал лишь своё психическое состояние, непреходящую печаль, ощущения, что жизнь кончена, а красоты природы, озера, лесов, яркого солнца на синем небе в узорах перистых облаков, не могли иметь к нему отношения, это принадлежало другим.

Он каждый день гулял у озера по тропе, проложенной в обход сырых низин, где в канавах в изобилии рос водяной кресс; далее по аллее к деревушке, где был парк, перекрёсток и паб; но всё ещё не решался войти в лес. Однажды он прошёлся по деревне и обратно, никого не встретив, ни души, несмотря на тёплую сухую погоду. Он знал, что за ним наблюдают, в окнах он замечал следящие за ним глаза, но это казалось естественным, этого следовало ожидать. Деревенский люд всегда внимателен и даже враждебен к пришельцам, это клише с детства знакомо даже ему, горожанину. Нельзя сказать, что он ощущал недоброжелательность. Забиравший из ящика письма почтальон окликал его и желал доброго утра. Энн Уайтсон, продавщица, была весьма дружелюбна, когда он зашёл купить чаю и батон хлеба. Он спросил, нельзя ли ему получать газеты? Конечно, почему нет. Просто скажите, какие именно, и «кто-нибудь» будет приносить их каждое утро.

Этим «кем-нибудь» оказался Сэнди, появившийся у него в восемь тридцать с номером «Индепендент». Лавиния Фаулер заходила дважды, но Сэнди он видел впервые с того первого вечера. Не спрашивая, Лавиния принесла им обоим чай, так что пришлось Бену терпеть компанию Сэнди, пока он его не выпил. Как отношения с Лавинией? Он удовлетворён?

Бен подумал над его странным, архаическим, он бы сказал, вопросом. Или тут что-то другое имелось в виду? Очевидно да, потому что Сэнди продолжил допрос и спросил, считает ли Бен Лавинию весьма привлекательной? Бен ответил, что последнее, чего он ожидал, это такого рода разговоров с помощником. Пресекая продолжение расспросов, он просил его извинить, ему надо работать.

Но перевод «Золотого яблока» шёл плохо. Читая сцену схватки между тремя богинями, в которой Парис просит Афродиту снять с себя одежду и свой волшебный пояс, он слышал шум на кухне, смешки, хихиканье, приглушённые голоса. Слишком тихие, сказал он, такие томные и манящие, что неожиданно для себя он встал и подошёл к двери, желая послушать.

Но он ничего не услышал, кроме шума удаляющегося к озеру фургона. После разговора с Сэнди он глядел на Лавинию иными глазами. Внимательными, во всяком случае, и, когда позже она принесла ему кофе, он разглядел наконец её женственность, хрупкость и ранимость. Настолько хрупкая, что казалось, как он писал в дневнике – едва тронешь её бледную кожу, появится синяк.

Светлые тонкие волосы с лёгким запахом трав – может тимьяна, или майорана – почти детские, хотя слишком длинные для ребёнка, спускались до пояса. Когда она склонилась над столом, чтобы поставить чашку, он потянулся взять кофе, коснулся её руки и вздрогнул, почувствовав прядь её волос на щеке. Ещё с полминуты их пальцы соприкасались, пока она не убрала руку.

Интересно, появился ли синяк, подумал он, тоже отдёрнув руку. А если обхватить её по-детски тонкое, с синеватыми прожилками запястье так, чтобы пальцы сошлись, и сжать изо всех сил, чтобы она закричала? Никогда прежде не было у него таких мыслей, никогда и ни о ком, и ему стало нехорошо. Выходя из комнаты, она бросила очередной взгляд через плечо – на сей раз пожалуй разочарованный.

Всё же он настаивал, что не так уж был очарован ею. Со мной он был абсолютно честен во всём. То есть его не слишком всерьёз влекло к ней. Энона, пастушка и дитя реки – такой она ему представлялась. Хрупкое беспомощное создание, которое можно сломать одним касанием, возбуждало в нём, как и в любом мужчине, желание завоевать, усмирить, причинить боль и покорить.

– Завоевать говоришь, не насиловать. Ты правда этого хотел?

– Так я думал позже. Вряд ли в то время. Когда я стал думать об этом, мне казалось, что да. Ничего хорошего в этом нет, мне нечем гордиться, просто я пытаюсь быть с тобой откровенным.

– Она... я поколебалась, – предлагала тебе себя?

– С самого начала. При каждой встрече она старалась показать мне, что доступна, её легко получить. И знаешь ли, подобной откровенности я ещё не встречал.

После расставания с женой он вёл целомудренный образ жизни. И как долго это могло продолжаться, он не представлял, возможно до конца жизни, потому что сближение с кем-то в то время казался ему слишком тяжёлым шагом, даже теоретически. А тут кто-то решает всё за него. Надо всего лишь ответить таким же взглядом, не убирать руку чуть дольше, обхватить это узкое запястье своей рукой.

Но и это было для него слишком. И он боялся. Боялся себя, жестокости своих фантазий, обнажавших сущность его желаний. В своём воображении он видел её в своих руках в крови, с ободранной кровоточащей белой кожей. Её образ являлся ему много раз и днём, и ночью, образ демона насилия. Он мог слушать у окна пение соловья, затем почти наяву ощутить её за своей спиной, тонкими пальцами ласкающей его шею. Обернувшись, он видел, что никого нет, лишь лёгкий травяной запах, оставленный ею ещё утром.

В ту ночь ему впервые приснились озеро и башня.

Озеро во сне было таким же, как и в реальности, водоём, который обойдёшь за двадцать минут, но башня готического дома невероятно выросла, став выше церковного шпиля. А дом исчез, его поглотила башня с зубцами и округлыми окошками, словно в оборонительных сооружениях. Во сне он видит башню, затем он уже в башне, оттуда видит выходящую из воды Лавинию – дочь бога реки – струи воды стекают по её телу с поднятых рук. Она приблизилась к башне и обняла её руками, прижавшись к камням всем телом. Но странное дело, к тому моменту он сам стал этой башней, не камнем, скорее наоборот, это башня превращалась в плоть – но прежде чем это случилось, он уже проснулся, мокрый не только от пота, но и между ног, словно после ночных объятий с реальной женщиной.

– От пота, – сказал он, – ну и, знаешь, эротические сны бывают и в моём возрасте.

– Разумеется, – сказала я, пытаясь привыкнуть к его откровенности.

– Генри Джеймс использовал эти образы, мужчина-башня и женщина-озеро. «Поворот винта», правда? Тысячу лет назад прочёл, но видимо подсознательно помню.

На следующий день Лавиния не пришла, это был не её день. В пятницу он приготовился к её приходу, взволнованный и беспокойный, боясь самого себя и её, постоянно возвращаясь в памяти к своему сну, всем телом ощущая её влажную гладкую кожу, мягкие небольшие груди. В дневнике он пишет о воде, струящейся по её груди, капельками падающей с её сосков.

Она должна была прийти в восемь тридцать. В восемь сорок её не было – она никогда не опаздывала – и он понял, что она обижена. Отсутствие отклика она поняла как отказ. Он внушал себе, что женщина во сне – фикция, это не она. Реальная женщина ничего не знала о его снах, его страхах и самобичеваниях.

Она не пришла, и никто не пришёл. Он испытал и облегчение, и одновременно вину за то, что сделал ей больно. Тем не менее он был доволен – лучше одиночество и полная тишина в доме. Приготовление утреннего кофе не рутина, но ритуал и стимулирующий перерыв в работе. Он переводил пассаж из сочинения Евстафия Солунского, в котором приводится пример раннего упоминания сексуальной девиации у Гомера. Лаодамия, в тоске по мужу, ушедшему на Троянскую войну, сделала его восковую статую и клала её с собой в постель.

Ирония в том, думал Бен, что конец его брака совпал с необходимостью переводить эту крайне возбуждающую сексуально книгу. Или она возбуждала его только из-за Лавинии? Однако он был уверен, что не наоборот. Тем не менее, отправляясь на привычную послеобеденную прогулку, он уже знал, наваждение прошло; мысли о ней, о его снах уже не волновали, всё стихло.

Но может, книга разбудила в нём почти уснувшую сексуальность. Он много дольше, чем следовало, работал над эпизодом, в котором дух убитого в бою супруга Лаодамии возвращается к ней и вселяется в свою восковую статую, становясь таким образом её любовником. Это возбуждало в нём неопределённое, ни с кем не связанное желание.

Записи в его дневнике того вечера полны сексуальных фантазий. А сны – ярких образов, соблазнительных видений, весьма далёких от любых реальных знакомых. Весь день его одолевало беспокойство, он работал как автомат, отвлекаясь на каждый звук за окном: пение птиц, шум мотора, появление Сэнди и вой его газонокосилки. Он не мог заставить себя спросить, почему нет Лавинии. Он не стал говорить с Сэнди, игнорируя его улыбочки и многозначительные сигналы.

Проснувшись утром в среду, он подумал, что Лавиния может прийти. Скажем, в понедельник она была больна, или ещё что-то могло случиться. И те знаки, что посылал ему Сэнди, означали, что он хочет что-то сообщить о ней. И ему была неприятна эта мысль. Он боялся встречи с ней.

Едва он перешёл к анализу авторского предположения, что настоящая Елена сбежала в Египет, а в Трою Парис взял лишь её призрак, симулякр, как услышал приглушённый стук входной двери и чьи-то шаги внизу. Не Лавинии, она ступала иначе. Он было испугался, что это Сэнди с объяснениями, или ещё хуже, требованием объяснений. Почему-то это казалось возможным.

Однако вошла девушка, другая девушка. Она не постучала. Вошла уверенно, без тени смущения, словно имела на то право.

– Я Сюзанна, буду здесь вместо Лавинии. Вы же не возражаете, правда? Мы думаем, вам без разницы, кто придёт.





Я знала девушку, о которой он говорил, эту Сюзанну. Или думала, что знаю, может это была одна из её сестёр, я видела их возле дома родителей в деревне. Её отец был одним из немногих чужаков, женившимся на её матери, по каким-то причинам охотно принятым в местное общество. Таких было немного, может четверо. Что же до девушки...

– Она такая красивая, – сказал он.

– Здесь много красивых, в деревне, – парировала я. – Здесь вообще ни одного заурядного лица не найдёшь. Они все очень хороши.

Он продолжал так, словно я ничего не сказала. Её красота поразила его с первой минуты. Она сияла, словно кинозвезда. Звучит вульгарно, но типичная голливудская красотка – это обязательно высокая длинноногая блондинка с пухлыми губами и прямым носом, с большими голубыми глазами, пышной грудью и узкими бёдрами. Это и есть Сюзанна, если сюда добавить очаровательную улыбку.

– И она не бросалась мне на шею, – добавил он. – Она убиралась в доме, варила мне кофе и всё это без тени лакейства, в отличие от Лавинии. Она улыбалась, принеся кофе, говорила простые разумные вещи, как добиралась до дому на велосипеде, какая сейчас погода, и какой аудиоплеер подарил ей отец на день рождения. Всё так приятно, и очень мило. И особенно хорошо то, что она не говорила о Сэнди. И ещё, было что-то целительное в её появлении. Меня больше не мучили сны, а Лавиния – Лавиния исчезла. Из моих мыслей, я хочу сказать. В те выходные я обрёл нечто небывалое – спокойствие. Я работал. Мне нравилось, как продвигалось «Золотое яблоко». Я приходил в норму. Даже стерпел появление Сэнди и воскресное мытье всех окон дома.

– Должно быть, малышка Сюзанна настоящая волшебница, – сказала я.

Он не то чтобы поёжился, но сгорбился, подняв плечи, словно от холода. Понизив голос, стал читать выдержки из своего дневника.







3

Казалось, она была слишком молода для него. Когда она пришла опять, он хотел спросить, сколько ей лет, но ему трудно было бы заставить себя задать такой вопрос любому. Он смотрел на её грудь, не мог удержаться, она была прекрасна, идеальна. Это самое прекрасное на свете, грудь молодой женщины, сказал он, ничто с этим не сравнится, всё остальное – вульгарная порнография.

Поначалу он говорил себе, что смотрит на её грудь, чтобы понять, сколько ей лет – шестнадцать, семнадцать, или больше? Но это неправда, самообман. Под скромной одеждой, прикрывающей большую часть её тела – закрывающая шею футболка и длинная юбка – как он понял, ничего не было. Лёгкая вдавленность пупка и венерин бугорок (его выражение, не моё) ясно просматривались на обтягивающей ткани. Когда он понял это, когда смотрел на её тело, кровь колотилась у негов висках и перехватывало горло. Сандалии из нескольких ремешков оставляли её небольшие ступни с высоким подъёмом практически нагими.

В то время ему не приходило в голову, что его обрабатывают по определённому плану. Даже подозрений не возникло в том, что Сюзанна заняла место Лавинии, поскольку он очевидно не счёл Лавинию желанной. Было бы странно, если бы две две молодые девушки, появившись здесь одна после другой, обе тотчас попытались бы очаровать его, вернее соблазнить.

В самом деле, он должен был понять, пусть по его словам Сюзанна не вешалась ему на шею, не совсем обычное дело ходить по дому одинокого мужчины совершенно нагой под футболкой и юбкой, если не с целью соблазнения. Но он не понимал. Колыхание груди под тонкой тканью в его глазах означало невинность. Только по детски наивное создание могло словно второй кожей обтянуть живот юбкой. Причина смятения была в нём – и в Лавинии. Она разбудила в нём желание любви, чего лучше бы не делала. Он потерял покой и душевное равновесие; нелепо лукавым позёрством и нарядами она лишила его этого. И вот, он у ног этой простой невинной красавицы.

Она действовала тоньше, хитрее. Руки поднять повыше, потянувшись к верхней полке, сесть в кресло с ногами, порхать через ступеньку по лестнице – уловки из мягкого порно. А ещё, неохотно согласившись выпить с ним кофе, она так старательно обтягивала ноги длинной, почти до лодыжек юбкой, что показала ему – конечно по неведению, уверял он – куда больше, чем сумела скрыть. Рассказывая о своей семье, о матери – в девичестве Кёркман, об отце, родом из Йоркшира, что за сотни миль отсюда, старшей и младшей сёстрах, она поняла, куда он смотрит, и сложила руки на груди.

Он растерялся. Ему это вовсе не свойственно. До женитьбы у него были женщины, но не случайные одноразовые связи. Он мог бы сказать, что не вступал в отношения с женщиной без любви, то есть хотя бы без готовности к любви. Однако это его чувство называлось похоть, страсть. Он знал, оно не означает «любить кого-то», хотя было таким же мощным и сильным, как любовь. И винить в этом он должен лишь её красоту – он сказал «винить» – если бы ему это нравилось, он бы так не сказал. Её внешность, аура её присутствия ошеломляли его, безнадёжно приковывая к ней взгляд. Его поражало, почему другие этого не замечают.

Не то чтобы там были другие, кроме конечно Сэнди.

Пока Бен работал, Сэнди, если он был снаружи, часто показывался в окне, улыбаясь и поднимая вверх большой палец. Скажем, Бен ломает голову над нелёгкой задачей архетипов по Юнгу для Елены и Ахилла, и вдруг перед ним в окне ухмыляющееся лицо Сэнди. Если погода позволяла отрыть окна, Сэнди просунет голову внутрь и спросит, все ли в порядке. «Дела в порядке, да?»

И потому Бен со своим текстовым процессором и словарём перебрался наверх, в спальню позади дома, где к окну не подойти. В то время он думал, что это моя обслуга, «помощники», что я им платила. Он не может их уволить или отстранить. Я не брала с него денег, он платил только за свет и телефон. В его понимании оспаривать мой выбор суть величайшее нахальство и неблагодарность. А иначе он бы избавился не только от Сэнди, но и от Сюзанны тоже, он едва выносил её присутствие. Прекрасно представляя при этом, какая пустота ожидает его в таком случае.

Не стоит думать, что всё это продолжалось долго. Прошло недели три, прежде чем наступил день, когда его мир перевернулся. Он допускал, что ускорить события могло его перемещение наверх. Может, она бы не стала делать то, что сделала, если бы он оставался внизу в комнате с видом на озеро, по-прежнему под надзором проезжающих мимо – и мойщика окон, косильщика газонов, пропалывателя сорняков Сэнди.

Она всегда заходила к нему в комнату сообщить, что уходит. Он дошёл до того, что уже от её шагов на лестнице его бросало в жар, а в висках колотилась кровь. Экран перед ним тонул в тумане, руки тряслись – хуже не бывает.

Больше всего он боялся, что она дотронется до него. Заигрывая, или просто по дружески, положит руку на плечо, или даже мимоходом возьмёт его за руку. Такого никогда не бывало, она явно не из любителей «потискаться». Но в таком случае он бы не смог поручиться за своё тело, могло произойти что угодно, что-то стыдное, даже помимо его воли. Удивительно, но ему не приходило в голову, что она может хотеть его, как минимум быть готовой уступить. Она вошла в комнату. Он едва сдерживал свои желания.

– Я уже ухожу, сэр.

Как он ненавидел это «сэр». Надо это прекратить, сейчас же, чтобы не слышать впредь, о чём бы он не попросил свою «помощницу».

– Пожалуйста, не называйте меня так. Зовите меня Бен.

Это прозвучало жалкой мольбой. Словно он жаловался на смертельную болезнь, на потерю кого-то из близких.

– Бен, – сказала она, – Бен.

Она произнесла это как нечто новое, экзотическое, а не как избитую кличку половины домашних питомцев, по его словам.

– Мне нравится, – сказала она. – С вами всё в порядке?

– Это неважно, – ответил он, – не обращайте на меня внимания.

– Но почему же, Бен?

Её голос внезапно стал стал глубже, более звучным, напоминая сельское радио. Может она уже имела дело с мужчиной в таком состоянии, может это всегда так с любым из них в её присутствии, но она знала, как ему плохо. А знает ли, как сделать лучше? Она сказала:

– Иди сюда.

Как зачарованный, он поднялся, ещё не веря в происходящее. Но она взяла его руки и положила их на свои груди. Ей нравилось делать это, больше всего ей нравилось его прикосновения к интимным частям своего тела. Она прижалась губами к его рту, нашла кончиком языка его язык, поднявшись на цыпочках и касаясь его животом. Потом, с улыбкой кивнув ему, взяла за руку и повела в спальню.







4

Ещё до отъезда Бена в готический домик было решено, что я приеду в июне на выходные. Я хотела выставить дом на продажу, как только Бен уедет, и надо было уладить несколько вопросов. Например, с мебелью, что я хочу оставить, что продать. Но чем ближе была поездка, тем мне меньше хотелось ехать. Хотелось бы повидаться с ним – и очень хотелось – но встретиться мы могли и в Лондоне. Туда меня совершенно не тянуло. С моего последнего визита моя антипатия к деревне только возросла. Если конечно ей было куда расти.

Конечно, в то время я ещё ничего не знала о том, что происходит с Беном. Мы ещё лишь раз поговорили по телефону после первого разговора о соловьях. Всё, что он сказал, это что свежий воздух ему на пользу и перевод идёт хорошо. И ни слова о девушках, о Сэнди, так что я ничего не знала о Сюзанне, кроме того, что видела её два-три года назад.

Тогда я встретила её у её родителей. Их фамилия Педдер, у них были три юные дочки, Сюзанна, Кэрол и третья, имя которой я не запомнила, и не помнила, кто из них старшая, а кто младшая. Конечно, позже я и это узнала. Тогда я уже не раз бывала в деревне, даже поучаствовала в их жизни, была на вечеринке в здешнем зале и на свадьбе дочери Марион Кёркман.

Жители меня поначалу сторонились, но постепенно подобрели, чего и следовало ожидать. Мы общались на свадьбе, потом на ужине. И вопреки всему, что случилось потом, думаю, это лучшая свадьба из всех, на которых я была: красивые гости, прекрасный стол, масса веселья. Все были исключительно милы со мной. Если и было чувство, что за мной пристально следят, изучая моё поведение, я отнесла это на счёт моего воображения. Это просто любопытство, ничего более. Их возможно смущал мой более высокий статус, потому что, как я заметила, здесь не было квалифицированных специалистов, работающих вне дома: сантехников, электриков, строителей, кровельщиков, штукатуров, парикмахеров, компьютерщики могли быть тоже, поскольку прогресс добрался и сюда – но нет, только занятые физическим трудом: сельскохозяйственные работники, механики, продавцы и уборщики.

Думаю, я тогда сделала глупость. Лучше бы мне на этом остановиться. Не обольщаться иллюзией дружбы и приветливости. Но, приняв их приглашение, я решила сделать ответный шаг, устроив для них воскресную вечеринку после церковной службы. Я пригласила всех, кем ранее была приглашена, и вообще всех, с кем встречалась на других мероприятиях. Сэнди предложил обеспечить нас выпивкой, что и было исполнено.

Они пришли, и вечеринка началась. Все были очень любезны, казалось, все помнили, если уж пришёл, постарайся быть весёлым, разговорчивым, внимательным, беззаботным. Чего здесь не было, это утончённости среднего класса, но оно и к лучшему. В конце вечера я была приглашена к Педдерам, перед уходом они вручили мне конверт, очевидно приготовленный заранее. Меня приглашали к ним на ужин в следующую пятницу. Можно без машины, Джон Педдер привезёт, а потом отвезёт меня обратно.

Примерно в то время я заметила другую странность в обитателях деревни – если так можно говорить о вежливости и приветливости. Я уже заметила явное сходство между ними и мной, у нас было много общего. Например высокий рост, светлые волосы и голубые глаза. Я не говорю, что они были на одно лицо, это не так, кто-то был короче, кто-то более пухлым, цвет глаз менялся от почти синего до бледно-голубого, волосы от льняных до светло-каштановых, но несомненно все они были одного рода-племени. Какими некогда были датчане, говорят, до нашествия иммигрантов и приезжих. Сидя в кафе на улице Строгет в Копенгагене, ты видишь много таких голубоглазых блондинов, их можно принять за членов одной семьи. То же и в этой деревне, которой будто бы достался один на всех набор генов – и я могла быть одной из них.

Мог сойти за местного и Бен, но тогда я об этом не думала. С чего бы?

Я написала Педдерам в записке, что с удовольствием буду у них в пятницу.





Это выглядит трусостью, то, что я собираюсь написать. Так это и есть трусость. Я бы предпочла отложить свой приезд до субботы, но если я сказала Бену, что приеду в пятницу, пришлось исполнять. Я выехала вечером, чтобы проскочить деревню в темноте, но в июне темнеет в половине десятого, так что я была на месте очень поздно.

Собравшись с духом, я даже задержала дыхание, подъезжая к первому дому у развилки, где в полумиле от деревни жили Марк и Кэти Грешем. Свет горел, но окна были закрыты, несмотря на тёплую ночь. Я быстро проехала мимо. Полдюжины подростков с велосипедами стояли у автобусной остановки, и больше вокруг ни души. Свет единственного фонаря на деревенской улице падал на их светловолосые головы. Все как один повернулись, когда я приблизилась, но, узнав машину, приветствовать меня не стали.

Объявление «Продаётся» от агентства по продаже недвижимости висело на бывшем пасторском доме. Значит, фермер из Линна не смирился с их образом жизни. Или же они не приняли его. Я притормозила, и, убедившись, что вокруг никого, остановилась. Ни огонька в большом красивом георгианском доме. Очевидно, он пуст. Всегда можно сказать, что в доме не живут – неудивительно, что грабят чаще удачно.

Понятно, почему он долго здесь не задержался, прожив здесь может пару лет. Я его знала только внешне, крупный темноволосый мужчина с красивой женой-блондинкой, намного моложе его. Заводя мотор, я подумала, интересно, каким образом, и за что они его выжили.

Небо было ясное, но безлунное. На тёмной неподвижной поверхности воды отражались созвездия, в вышине, словно фонарь, одиноко сияла яркая планета. Налетел ветерок, и лес недовольно зашелестел тяжёлой шапкой листвы. В свете фар машины мой серый дом казался ярким сказочным замком, его подсвеченные фарами высокие арочные окна и зубчатая башенка отражались в воде.

Мы никогда ещё не целовались с Беном. Но тут он обнял меня и крепко поцеловал.

– Луиза, как здорово, что ты приехала. Прошу пожаловать в свой дом.

Кажется, он совершенно переменился.





Всего полчаса как Сюзанна ушла от него к родителям. Он сказал об этом, когда мы пили виски у окна, глядя на озеро. Взошла полная луна, яркий диск светил почти как зимнее солнце, украсив стволы деревьев серебристо-зелёным узором.

– Сюзанна Педдер? – припомнила я, сразу ощутив неловкость.

– Чему ты удивляешься? – сказал он. – Ты её нанимала. И кстати Сэнди.

Я сказала, что Сэнди когда-то работал на меня, но сейчас нет. Что до Сюзанны... Не то чтобы она была последней, кого я бы хотела видеть в доме, но почти. Но вместо этого я сказала – хорошо, что кто-то заботится о нём. Он без остановки говорил о ней, влюблённый просто обязан без устали твердить имя любимой, но тогда я не поняла, зачем он так упорно нахваливает красоту, ум и очарование той, кого я считала деревенской девчонкой.

В тот вечер он ничего не сказал о том, что было между ними, но ушёл спать в задумчивости, озадаченный тем, что Сюзанну никто не нанимал. А моё недавнее расслабленное настроение вдруг исчезло, и я долго лежала без сна, вспоминая о семейке Педдер и ещё многом, многом другом.





Вечер у Джона и Айрис Педдер в целом шёл как и ожидалось, по крайней мере поначалу. Они жили в одном из сравнительно новых домов, бывшем здании муниципалитета, которое они основательно изменили, добавив пристройку и объединив две нижние комнаты в одну.

Моё неискоренимое классовое подсознание внушило мне мысль, что к моему приходу они приоденутся. Он будет в костюме, она в платье и в драгоценностях, три девочки в платьицах с оборками. Так что я решила, хоть и редко это делаю, надеть платье и высокие каблуки. Когда Джон Педдер заехал за мной, я не ожидала увидеть на нём джинсы и футболку, но подумала, что он переоденется уже дома.

Я считаю, что люди в повседневной одежде выглядят лучше. Есть что-то нелепое в нарядах с драгоценностями и чёрных костюмах мужчин. Я не ждала, что они думают так же. К моему изумлению, Айрис встречала меня в джинсах и полосатой футболке. Дети тоже были может в школьной, или даже просто в домашней одежде.

Даже сейчас, зная намного больше, я удивляюсь их умению разбираться в людях. Они знали, в простой одежде они выигрышнее смотрятся, я же буду чувствовать себя не в своей тарелке. Это была красивая семья, особенно был хорош Джон, высокий и стройный, светловолосый, с правильными чертами лица, а его брови в забавных ситуациях выразительно взлетали вверх над проницательными глазами. Она же была заурядной копией куклы Барби, но все три девочки – просто красавицы, две с золотистыми волосами, похожие на отца, третья – копия портрета ребёнка Милле, с ореховыми волосами и кротким взглядом.

Перед ужином мы пили херес, Джон выпил вина не меньше меня, Айрис тоже. Кажется, я уже знала, что в деревне даже за рулём все пьют, сколько хотят. Полиция, патрулируя улицы на своей машине, никогда не остановит местного, уж не говоря о проверке на алкоголь. Оба констебля жили здесь, один – брат Дженнифер Фаулер.

Мы ели авокадо с креветками, запечённую в горшочках курицу и шоколадный мусс. Всё по крайней мере было ожидаемо. Дети ушли спать, старшая немного позже. Айрис позвала меня наверх, посмотреть их заново отделанную спальню, и я пошла – было ещё светло, лишь лёгкий сиреневый сумрак опускался из леса – и тут, пока я любовалась обоями, она прижалась ко мне и взяла за руку.

Дружественный жест, близость наших рук и тел, выражение тёплых чувств к другой женщине, которую она считает родственной по духу. Так мне казалось тогда. Она многовато выпила, и сдержанность её исчезла. Она взяла меня за плечи и повернула лицом к себе, почти коснувшись моих губ. Я отпрянула, негромко засмеявшись. Я хотела пресечь это, постаралась не позволить ей сделать то, о чём наутро она горько пожалеет. Кто из нас, вспомнив при пробуждении вчерашнее, не не бормотал в ужасе ах-что-я-наделал, стараясь унять бешено колотящуюся в висках кровь?

Примерно часом позже он повёз меня домой, она была вся очарование и любезность, умоляя прийти снова, ах как прекрасно, что мы наконец познакомились поближе. На этот раз пришлось позволить себя поцеловать, всего лишь беглый холодный контакт где-то около щеки. По виду Джона нельзя было сказать, сколько он выпил. По ней впрочем тоже, если забыть о сцене в спальне, как я думала теперь, бывшей лишь эмоциональным проявлением внезапной ко мне симпатии.

Сидя рядом в машине, он сказал, что я красивая женщина. Мне стало не по себе. Любой ответ прозвучал бы жеманно или вульгарно, и я промолчала. Подъехав к дому, он сказал, что пойдёт со мной, не может позволить мне одной входить в пустой тёмный дом. Я сказала, что поздно, я устала. Тем более он должен пойти со мной. Войдя в дом, я зажгла побольше свету, предложила ему выпить. Он непринуждённо уселся, словно был дома.

– Айрис не будет волноваться, что вас нет?

Он взглянул на меня, удивлённо подняв брови.

– Думаю, не будет.

Было ясно, что он имеет в виду. Такие интрижки настолько обычны для него, что жена смирилась с тем, что если его допоздна нет дома, значит он с другой женщиной. Это объясняло её поведение со мной как жест отчаяния, следствие одиночества и отверженности.

Он заговорил о ней, о том, что никогда не обидит её, не станет подвергать опасности их брак. Он настаивал, ничто не может разрушить их брак. Много женщин в своей жизни слышали такие вещи от мужчин, это типичные уловки бабника. Однако, если бы он повёл себя иначе, менее самоуверенно, и да, не так напролом, по-деревенски, я могла бы поддаться его обаянию и даже немного увлечься им. Я бы ничего не позволила ему хотя бы ради неё, но я могла бы хотеть этого. А так я чувствовала лишь отвращение. Но я не хотела проблем, не желала устраивать сцен. Может, я его боялась? Пожалуй что немного. Высокий сильный мужчина, он много выпил, и мы здесь одни.

Когда он наконец допил вторую порцию виски, я встала и сказала, что ужасно устала и ему пора уйти. Это теперь я знаю, что насилие было ему чуждо, но тогда мне стало худо, когда он чуть приподнял моё лицо за подбородок и поцеловал. С большой натяжкой это могло сойти за приятельский поцелуй.

Мне снились того же рода сны, что и позже Бену. Может, всё дело в здешнем воздухе? Первый сон был той ночью. Во сне Джон Педдер был другим, внешне тот же, но ближе мне по духу. «Цивилизованней» можно сказать, но это не совсем верное слово. Деликатнее, нежнее, не таким грубым в обращении. Кажется, именно я-во-сне была инициатором, но так или иначе, я не оттолкнула его, мы занимались любовью с величайшим наслаждением, пока на рассвете меня не разбудило пение птиц.

Он появился утром, реальный мужчина, а не призрак из сна.

Было хмурое утро, небо затянуло облаками. Я уверяла, что тут всегда чистое небо и светит солнце, но всё совсем не так. Это фантастика, сказки, работа воображения. В доме было темно. Я плохо спала, пока не увидела сон. С того дня я с трудом засыпала в этом доме, тяжёлые ночи привели к полной бессоннице. Я спустилась вниз в халате, полагая, что за дверью стоит Сэнди. Он вошёл, и – трудно подобрать слова – держа дверь, убрал с неё мои руки и запер её сам, накинув засов.

Я недоумённо смотрела на него – с какой стати это было проделывать вместо меня. Он обнял меня с преувеличенной нежностью, проведя руками по моим рукам, бёдрам, всему телу. Он прижал меня к себе, нашёптывая «дорогая, дорогая... милая...» глухим прерывающимся голосом. Когда его губы приблизились для поцелуя, я оттолкнула его изо всех сил так, что он отлетел к стене.

– Прошу вас, уходите, сказала я. – Это невыносимо. Уходите.

Я ожидала оправданий, дескать я сама его пригласила, он чувствует моё желание, или же обвинений в фригидности. Но ничего этого не было. Минуту он смотрел на меня изучающе. Потом кивнул, словно нашёл чему-то подтверждение. Даже улыбнулся. Открыл входную дверь, которой только что распоряжался, как собственной, вышел и закрыл за собой с большой осторожностью.





Бен рассказал мне о Сюзанне. В общем то, что я уже здесь описала и ещё гораздо больше. Мы сидели в саду, на лужайке перед домом под шелковицей был каменный стол со стульями, там хорошо сидеть в жаркие дни. Перезревшие плоды падали на траву брызгами тёмно-малинового джема.

Тень от дерева давала приятную прохладу. Любоваться озером было невозможно, оно отражало солнце, словно зеркало. Редкие машины проезжали мимо, жители деревни ехали в город в супермаркеты, они махали руками – конечно Бену, а не мне. Он рассказывал, как первые ночи с Сюзанной превратились в нешуточную любовную связь.

Он без стеснения рассказывал мне обо всём. Ему необходимо было излить душу. Никогда он не было между нами такой искренности и откровенности.

– Я рада, что ты счастлив, – сказала я.

Сколько вранья сказано ради общего блага!

– Конечно, это не надолго, я понимаю. Она намного младше меня. Это всего лишь физиология.

Я всегда с недоверием слушаю такие признания. Что это значит? Он сам-то знает, что это значит?) –

– Да... – Ещё бы, конечно. – И сколько ей лет?

– Думаю, восемнадцать.

– Но ты же понимаешь... – я постаралась выразиться тактичнее, – она не слишком образована, так ведь?

– Какое это имеет значение. Я не собираюсь жениться и прожить с ней всю жизнь. Это не любовь. У меня с ней то, чего не было ни с кем, о чём я лишь читал – идеальный, без комплексов чистый секс. Без боли, без вопросов, без последствий. Мы как мифические существа в момент создания мира, мы Парис и Елена, невинно предающиеся самому упоительному удовольствию человечества.

– О Господи.

– Может на твой вкус это слишком напыщенно, но это абсолютно точное описание моих чувств.

Почему я не предупредила его тогда? Не рассказала об отце Сюзанны, о Сэнди и Родди Фаулере, о собрании в деревенском зале? О своих подозрениях насчёт жены фермера из Линна? Попросту потому, что думала, мужчина или женщина – большая разница. Он мужчина. Его это не коснётся. Однако позже днём, осматривая мебель, которую оставлю, отмечая то, что нуждается в ремонте перед продажей, я невольно присматривалась к нему, пытаясь понять, что с ним происходит.

Он мне очень нравился, мы сблизились, когда он разошёлся с женой, нравился главным образом умом и воспитанностью. Подкупающей добротой, внимательностью, чуткостью и скромностью. Не особо яркая его внешность тем не менее была приятной: умное проницательное лицо человека думающего, понимающего. Но ростом он ниже среднего, очень худой с невыразительной, увы, мускулатурой. Он выглядел старше своих лет – будучи тридцати семи-восьми? Морщинистое лицо, как со временем это бывает у блондинов с тонкой кожей, а волосы начали быстро редеть.

Я понимала, чем он мог привлечь меня, но отнюдь не Сюзанну. Может, как зрелый мужчина, кто-то вроде отца, хотя у неё был свой прекрасный отец, немногим старше Бена. Здесь в деревне женятся рано. Но разве для любви нужны причины? Даже для влечения?

В тот вечер мы поехали в ресторан, в десяти милях оттуда. За столом он спросил меня, должен ли он платить Сэнди. Разве хорошо, что Сэнди работает на него задаром?

– Если ему не платить, может он поймёт намёк и уйдёт. Он утомителен и навязчив.

Впрочем, я ничего не сказала о его попытке обольстить меня, уже после аналогичного инцидента с Джоном Педдером и моей возмущённой реакции. Просто я не считала, что это что-то изменит.

– Но без него, – ответил он, – я бы вряд ли встретил Сюзанну.

Они бы всё равно встретились, но тогда я этого не знала.

– Когда ты снова её увидишь?

Этот дежурный шуточный вопрос я задала ему всерьёз, он так это и понял.

– В понедельник утром. Не очень удобно, что она по-прежнему убирается в доме, а я ей за это плачу. Надо бы найти кого-то другого. Мы конечно встречаемся по вечерам, то есть она приходит сюда. Я же не могу пойти в дом её родителей.

На это я не нашлась что сказать. Хотя насколько знаю, в этом доме оргии среди бела дня в гостиной дело вполне приемлемое. Моя симпатия к Айрис совсем испарилась, когда на танцах в деревне она слишком явно пыталась свести меня со своим неженатым братом Родди. Почему-то семейство Педдер упорно старалось найти мне любовника, а так как оба, плюс их родственник, не преуспели в этой роли, то сгодился бы любой из деревни. Так вероятно выбор пал на Сэнди. Мы уже знакомы, чего видимо вполне достаточно в их понимании.

Отвлекая моё внимание жестом руки куда-то в сад, он обнял меня. Я потребовала прекратить это. Искоса взглянув на меня, он спросил, почему бы нет.

– Потому что, – сказала я. – Потому что я не хочу. Этого мало?

– Да ладно, это же ненормально, такая красивая женщина, и без мужчины.

– Это вас никак не касается. – Как же глупо выглядит обиженный человек!

– Может вы любите женщин? Скажите, не стесняйтесь. Это дело обычное, не с неба же мы свалились.

– Я больше в вас не нуждаюсь, теперь уж точно, – сказала я. – Больше вы на меня не работаете, и прошу сюда не приходить.

Бен вряд ли хотел это слышать, и я ему ничего не сказала. Мы вернулись в дом, а на следующий день я ему сказала, что в конце августа собираюсь выставить дом на продажу.

– Ты закончишь перевод к тому времени, я надеюсь?

– Да, конечно закончу. – Выглядел он расстроенным. – Мы договорились на три месяца, кажется? Здесь так красиво, и окрестности, и деревня – тебе не жаль расставаться со всем этим?

– Я так редко тут бываю, – ответила я, – что лучше его продать.







5

Удивительно, как редко местные жители выходят из дома по вечерам. Что они ходят друг к другу в гости, я знаю, но лишь изредка покидают деревню после шести. Я как-то провела тут две недели, пытаясь полюбить это место, так вечером никто ни разу не проехал мимо дома. Машину можно не заметить, но свет её фар на потолке я бы видела. Они любили своё уединение, предпочитая сидеть дома.

Думаю, тогда главной их заботой было моё появление. Не сомневаюсь, они специально собирались в деревенском зале, чтобы обсудить меня. Я однажды заявилась туда, перепутав дату сбора денег для фонда больных раком подростков. Когда я вошла, воцарилась полная тишина. Марк Грешем подошёл ко мне объяснить мою ошибку и выпроводил меня оттуда с такой преувеличенной любезностью, что и самый ранимый не смог бы обидеться.

Иногда в те дни, завидев меня в окно, некоторые мне пока ещё махали. Они даже не пробовали скрывать, что следят за мной. Махали, улыбались или кивали. А потом внезапно улыбки и приветствия прекратились, всё дружелюбие исчезло. В тот день, когда Бен приехал на выходные и мы видели купальщиков, они ещё были настроены мирно. Но в следующий мой приезд всё изменилось, враждебность стала почти осязаемой.





Бен влюбился в неё.

Может это была любовь с первого взгляда, а он просто не позволял себе признаться в этом, и все его слова о чисто физическом влечении к ней были самообманом. Как бы то ни было, к середине июля он был влюблён по уши, по самое некуда, как он выразился, безнадёжно, одержимо поглощён своей любовью.

Но тогда он ничего мне об этом не сказал. Лишь много позже. А в то время он писал мне, но не о Сюзанне. Он спросил, правда ли я продаю готический дом, и можно ли ему его купить. Его бывшая жена нашла покупателя на их общий дом, и по условиям развода он получит половину. Но если для покупки моего дома этого мало, он подыщет себе коттедж в деревне. В крайне туманных выражениях он писал, что жизни в другом месте он теперь не мыслит.

Но почему там? Он же лондонец. Даже за границей он жил в больших городах. Ответ был, за то время, что он там прожил, он привязался к эти местам – влюбился даже. Зачем возвращаться в Лондон, к болезненным воспоминаниям? Переводчик может жить где угодно. Здесь, в деревне, он будет счастлив, как никогда прежде.

Видимо, до меня с трудом это доходило, но особого значения его словам я не придала. Дело в том, что мне было не по себе. Я придерживалась принципа, что нельзя продавать друзьям дом, машину, то есть дорогие вещи – а лучше вообще ничего. Деньги разрушают дружбу, по крайней мере, так гласит теория.

Я подождала несколько дней, прежде чем ему ответить. Серьёзность вопроса, продавать или отказать, вынудила меня написать ему, а не звонить. Но если бы я позвонила, может я узнала бы больше. Я же написала, что, как уже ему говорила, пока ещё не решаюсь продать. Давай подождём до конца августа. Может и ему лучше хорошо подумать, прежде чем связать себя такой покупкой? Если к тому времени он не передумает жить в деревне, тогда мы вернёмся к этому разговору.

Я не получила от него ответа. Позже я узнала, что Бен, расстроенный моей уклончивостью, на другой день пошёл в агентство по продажам узнать насчёт коттеджа. Ему было всё равно, где жить, лишь бы с Сюзанной.

Когда всё было позади, и мы говорили об этом, когда он открыл мне свою душу, он сказал, что любовь сразила его внезапно, в один миг. Из довольного жизнью мужчины с красивой юной любовницей, телом которой он наслаждался как никогда в жизни, он превратился в растерянного взвинченного невротика, одержимого отчаянием и страхом одиночества. И случилось это, когда её не было рядом.

Они занимались любовью в его кровати в готическом доме, ужинали, пили вино и опять ложились в постель. Ближе к полуночи он обязательно отвозил её домой, тайком высаживая в конце улицы. Бесполезная предосторожность, я могла бы сказать ему. Уже все всё знали, начиная с первого поцелуя этой пары. Но едва он осознал глубину и силу своих чувств, он уже не хотел таиться, хотел, чтобы об этом знал весь мир.

Момент истины наступил, когда он отнёс тарелки в раковину, допил остатки вина, и потом, слоняясь по дому, вдруг понял, что больше без неё не может. Его плечи и грудь скрутило болью. Как сердечный приступ, сказал он, ему казалось, что таким он должен быть. Он обхватил себя руками, опустился на стул и сказал: «Я влюблён, и я знаю, что раньше никогда не любил».
 
Боль отпустила, но теперь он был как выжатый лимон. Поражён блаженством, как он это назвал. В мечтах она была с ним, нагая, улыбающаяся, ласково и нежно обнимая и целуя его. Видение исчезало, и он, не в силах вынести этого, не понимал, почему он ещё здесь, почему не летит в машине к её дому, чтобы требовать пустить к ней и заключить её в объятья. Он вскакивал, метался по комнате, повторяя её имя, бормоча в пустоту, «Я люблю тебя, о, как я люблю тебя».

Он сказал ей об этом на другой день. Она кажется удивилась.

– Я знаю, – сказала она.

– Ты знаешь? – Он ловил её взгляд, держа её за руки. – Какая ты умница, милая, любовь моя, ты знаешь то, чего я сам не знал.Ты любишь меня? Можешь полюбить меня?

– Я всегда тебя любила. С самого начала. Конечно я люблю тебя, – сказала она с полной безмятежностью.

– Это правда, Сюзанна, моя дорогая?

– Разве я бы делала всё то, что между нами было, если бы не любила тебя?

Он был пристыжен. Как он мог сомневаться, она же не Лавиния. Но думаю, какие-то опасения, остаток благоразумия, а может возраст и тень развода над ним удержали его от предложения руки прямо здесь и сейчас. Ведь этого он хотел с той минуты, как понял, что он с ним происходит. Это естественно, говорил он мне, если полюбишь так глубоко, безвозвратно, тогда чувства незачем проверять – ты уже связан на всю жизнь. Кроме того, она молода, а он вдвое старше, это не любовные опыты парочки подростков. Жениться на ней – дело чести.
 
– Но у неё ты спросил? – уточнила я.

– Тогда нет. Я решил подождать неделю. Как она была мила в ту неделю, Луиза, как нежна, я не могу передать, насколько страстной и покорной она была. То есть, о таких вещах не говорят, я записал кое-что в дневнике. Впрочем, можешь прочесть, какое теперь это имеет значение?

Во время любви она показывала ему вещи, которые он и предположить не мог, что она может знать. Он сам не настолько был опытен. Она любила рисковать, и её не мучили комплексы. Однажды он был просто шокирован.

– Ну, я бы не стала этого делать, – сказала она безмятежно, – если бы не любила тебя так сильно.

Она продолжала убираться в доме. Его слова о том, что это теперь неудобно, что надо нанять кого-то другого, были встречены с недоверием и смехом. Конечно она будет убираться, и продолжала это старательно делать. Лишь иногда, оставив работу, подходила поцеловать его, обнять, нежно прижаться щекой.

Была суббота, когда он услышал от неё, как сильно она любит его, теперь он ждал её утром в понедельник. Нет, это слишком мягко сказано. Он не видел её уже тридцать часов и страстно хотел её. До назначенного часа в восемь тридцать он мерил шагами комнату, высматривая её в окно.

Она не пришла.

Спустя полчаса адских мучений, мыслей о всевозможных несчастьях, автокатастрофах, отцовского гнева и всего прочего, когда он уже собрался звонить Педдерам, пришла Лавиния.

Она не дала ему никаких объяснений, лишь сказала, что Сюзанна не придёт, она прислала её вместо себя. Она пришла к её матери рано утром и спросила, сможет ли она, Лавиния, убраться сегодня в готическом доме. Только сегодня? – спросил он, и она сказала, что да, насколько ей известно. Что касается её, она вряд ли придёт сюда опять. Но в то же время бросила на него тот же самый лукавый взгляд через плечо, давая знать, что будущие визиты зависят от него, его реакции. Чувствуя к ней лишь антипатию, стараясь на на неё не глядеть, он положил деньги на кухонный стол и сбежал к себе наверх. Конечно, как они и договаривались, Сюзанна придёт к нему вечером в семь, она всё объяснит, и всё будет хорошо.

Вскоре после ухода Лавинии позвонили из агентства недвижимости. В продаже появился коттедж. Если ему интересно, агент встретит его в три часа и покажет дом. Владелица – миссис Фаулер, пожилая женщина, чьё здоровье ухудшается, поэтому она решила переехать к сыну и его жене.

Бен пошёл в деревню. Стоял чудесный день, он был влюблён, и солнце сияло ярче, озеро голубее, вода искристее, цветы пахли сильнее а воздух свежее, чем для всех остальных. Временами его охватывал восторг, ему хотелось петь и скакать, растянуться на земле и возносить хвалу пославшему ему счастье любви – и Сюзанну. Он писал об этом в дневнике. Библейская фраза постоянно была у него на уме: да будет радость и веселье, но ни печали, ни воздыханья. Он шёл, повторяя себе, ни боли, ни печали, ни воздыханья. Он не был уверен насчёт «боли», просто не помнил.

Коттедж миссис Фаулер был крошечным, две комнаты внизу, две спальни наверху под соломенной крышей. Душные тесные спальни с низким потолком, полы с циновками, кровать под несвежим белым покрывалом с каймой, оккупированная спящими котами, в его воображении превращались в милое гнёздышко для них с Сюзанной... Здесь будет кровать на четырёх столбиках, и она нагишом на покрывале, раздвинутые шторы позволят ею любоваться, и, сливаясь в объятии, они погрузятся в шелковистый сумеречный аромат...

Выглянув на улицу, он видел лица в каждом из окон напротив. Ещё одна портьера откинута, ещё одна пара любопытных глаз в окне.

Мисссис Фаулер промолвила с довольным видом:

– Все хотят знать, что вы тут делаете.

Это была хрупкая, с прямой осанкой женщина, ещё красивая для её преклонных лет, с орлиным носом и без сомнения орлиным взором светло-бирюзовых глаз.

– Моя внучка у вас работает, – сказала она.

Он почему-то решил, она говорит о Лавинии, но ошибся.

– Сюзанна Педдер.

Лёгкая улыбка таилась в уголках её губ, когда она назвала её имя. В этом было что-то заговорщицкое. Ему внезапно захотелось поделиться с ней, открыться, рассказать ей всё. Объяснить, для чего ему нужен дом в деревне – для Сюзанны, дом среди близких ей людей, почти рядом с её матерью, дом, куда он может привести свою невесту. Как здорово, и как удачно, что этот, почти родной Сюзанне дом, он может купить.

Но он сдержал свои порывы. Хотя все мысли о покупке моего дома испарились. Здесь именно тот дом, что ему нужен. Он переплатил бы вдвое, отдал бы всё, лишь бы подарить его Сюзанне. Но может главное в том, что он обязался вести сделку исключительно через агентство.

«По крайней мере, мне удалось не выставить себя круглым дураком», писал он в дневнике.

Агент, как он узнал, был коренным уроженцем деревни, и имел тут свой дом. Скорее всего миссис Фаулер примет ваше предложение, сказал агент. В любом случае, дело того стоит.

– Я не должен его потерять, – сказал Бен.

– Нет причин опасаться, – сказал агент. – Подумайте как следует, и приходите ко мне.

Уже позже Бен забеспокоился, сперва ему бы следовало узнать мнение Сюзанны. Спросить, хочет ли она жить в доме, принадлежавшем её бабушке. Он спросит сегодня вечером. Сделает предложение, она его конечно примет, она же сама сказала, что любит его. Потом скажет ей о коттедже. Она простая деревенская девушка, сказал он себе. Конечно, она его богиня, его Елена и Энона, Афродита, королева, она совершенство, идеальная любовница, но как любая деревенская девушка в восемнадцать лет, не испорченная современными идеями о выгодах сожительства, она предпочтёт замужество.

Однако и в половине восьмого её не было. Он сходил с ума от страха и беспокойства. Он не хотел им звонить, никогда прежде не звонил, без особых на то причин он вообразил, что Педдеры его не одобряют. Может, она заболела. На минуту он почувствовал облегчение (как все любовники, оправдывая свою избранницу). Он забыл, что «рано утром» она приходила в дом Лавинии, вряд ли вероятна такая прогулка для очень больной, которая не смогла прийти к нему. Он ей позвонит, должен позвонить.

Её голос был таким волшебно мягким и нежным, с его милым местным акцентом – таким для него соблазнительным. Он никогда не слышал его по телефону, но был уверен, что сразу успокоится, на минуту онемеет, слушая его, бездыханный, впитывая его звучание в кровь. Он набрал её номер и ждал, ждал её. Впервые в жизни он с с тоской вслушивался в повторяющиеся звонки, умоляя её ответить.

Ему наконец ответили. Это был девичий голос, мягкий и нежный, с тем же акцентом, только без магического на него воздействия, и он моментально понял, что это не она. Наверное, одна из её сестёр. Она не назвалась.

– Сью у Кима.

Это прозвучало для него как ребус, набор звуков. Он попросил повторить.

– Сью, – сказали помедленней, – сейчас в доме Кима, понятно?

– Спасибо.

Он понял, что ничего не знает о её друзьях, ничего её жизни без него. Ему казалось, при её простоте и безыскусности ей хватает общества родителей и сестёр, он воображал её поджидающей по вечерам его, спасителя из плена домашней рутины. Но конечно у неё были подруги по школе, дочери соседей. Но это не причина, чтобы не прийти к нему, и он лихорадочно пытался угадать, в чём дело. Может он нечаянно чем-то задел её чувства?

Может позже, подумав ещё раз, она сочла обидным его замечание о её рискованной смелости в сексе? Но она же сказала, что это лишь из любви к нему, настолько она его любит. Это фактически последние её слова, сказанные в сотне метров от её дома в пятницу – что она его очень любит. Ему хотелось думать, что это родители, узнав правду от Сюзанны, неспособной более таить внутри свою любовь, решили действовать жёстко и услали её подальше от его дома к друзьям.

Ночь – это враг несчастного любовника, время пугающих мыслей и плохих предчувствий. Было бы лучше при сырой унылой погоде, но было тепло, жёлтый диск прибывающей луны поднимался на небе. Он ходил взад и вперёд вдоль озера, гадая, почему не слышно соловьёв, не зная, что они поют лишь до начала лета. Золотистый свет луны отражался в воде, освещая закрытые до рассвета бутончики лилий. Это записи из его дневника, где он отмечал звуки, которые слышал, чей-то одинокий крик в лесу, может жертвы нападения лисы, шлепки крыльев по листьям лилии, на которых устраивалась на ночь водяная курочка. А над ним гигантский опаловый купол неба, почти беззвёздный при яркой луне.

Ему чудилась лежащая без сна Сюзанна, может точно так же тоскующая по нему в постели. Раскинув руки, он лежал лицом вниз на сухой траве у берега, шепча в песок её имя, Сюзанна, Сюзанна.





Наутро он попытался вернуться к работе. Он раз за разом перечитывал перевод последней фразы о сне Гекубы, родившей факел, языки пламени которого превращались в разъярённых змей, свивавшихся в клубки. Французские слова текли перед его глазами бессмысленными чернильными закорючками. До конца дня он тщетно пытался дозвониться до Сюзанны.

Он позвонил, ему никто не ответил. Звонил снова, и опять никакого ответа. Он знал, она подрабатывает и в других местах. Где-то убирается, сидит с детьми своей учительницы, подметает и моет головы в парикмахерской, в комнатах над магазином. Он не замечал иронии всей ситуации, ведь в Лондоне, в прежней жизни, он бы никогда не увлёкся женщиной, зарабатывающей на хлеб таким примитивным образом, не говоря о том, чтобы жениться на ней.

Он смутно представлял, где и когда она работает. Может она в парикмахерской, туда можно позвонить. Энн Уайтсон из магазина дала ему их номер. Может ему показалось, но было ощущение, что она то ли издевается, то ли разыгрывает его, хотя не понять, в чём именно. Как-то странно прозвучал её вопрос про самочувствие, когда она диктовала ему телефонный номер. Но всё это могло быть лишь в его воображении, его мозг был полон теорий, подозрений и страхов.

В парикмахерской Сюзанны не было. Должна быть в среду после обеда. Он снова позвонил к ним домой и опять никто не ответил. Он решил, что телефон отключили непреклонные её родители. Переводить сегодня он не мог, и к вечеру, в тревоге и опасениях, поехал к дому Педдеров – как ни хотелось ему обойтись без встречи с Джоном и Айрис, но иного выхода он не видел.

Двери открыла девочка. Так он её описал, Джули, самая младшая, ей было лет четырнадцать-пятнадцать, но ему она казалась девчонкой.

– Все уехали на побережье. Вернутся очень поздно.

Другой голос ему отвечал по телефону. Он чувствовал, что она врёт, но не мог сказать об этом прямо.

– Почему же ты не поехала? – Это лишь слегка напоминало обвинение.

– Я была в школе, разве не ясно?

Он уже знал, как редко жители покидают деревню, если не надо на работу или в магазины. История с поездкой к морю возродила его подозрения, скорее всего они прячутся в доме, заперев Сюзанну, поэтому весь вечер он провёл у окна, высматривая фургон Педдеров на дороге у озера, где они бы проезжали, возвращаясь с побережья. Но он видел всего две машины, и обе седаны.

Ему снилась Сюзанна, как Андромеда прикованная цепями к скале, в страхе ожидающая дракона, о чём есть короткий эпизод в предисловии к «Золотому яблоку». Он одним движением сорвал с неё цепи, но едва он подхватил её на руки, ощутив гладкую упругость её груди и бёдер, её плоть растаяла в его руках, стекая потоками чего-то ароматного, вроде сметаны или косметического крема – и он проснулся от крика. Сжав руками голову, посмотрел на часы. Скоро придёт Лавиния. Или не придёт? Кажется она сказала, что в среду сюда не собирается. Может, всё-таки придёт Сюзанна?

Вошедшая в дом девушка прошла на кухню, где он стоял, сжав зубы, руки в кулаки. Это её голос он слышал по телефону в тот единственный раз, когда ему ответили.

– Сью сегодня не придёт.

– Ты кто такая? – грубо спросил он.

– Кэрол, – сказала она, – я средняя.

Она открыла чулан с принадлежностями для уборки, взяла пылесос, осмотрела не слишком чистые щётки, понюхала их. Он с трудом верил своим глазам. Похоже, вся семья намерена сообща следить за ним, управлять им, с целью держать его на расстоянии от Сюзанны. Тридцатисемилетний умница и весьма авторитетный лингвист терпит поражение от кучки поселян, пославших к нему эту нахальную шестнадцатилетнюю блондинку. Такое можно сказать себе лишь в минуты полного отчаяния и страха. В нормальном состоянии Бен не считал их быдлом, а себя элитой. Кроме того, Сюзанна тоже была одной из...

 – Я требую объяснений.

– Да ну? – усмехнулась она, собираясь выйти из комнаты. Он сжал её запястье.

– Ты должна сказать мне. Я хочу знать сейчас же, что происходит. Почему я не могу видеть Сюзанну?

Она посмотрела на своё запястье.

– Отпустите меня.

– Ладно, – сказал он. – Тогда садись сюда за стол, и рассказывай.

– А я и пришла рассказать, – ответила она спокойно. – Я собиралась сделать дела, потом всё рассказать за чашкой кофе.

– Говори сейчас.

Она безмятежно улыбнулась. Улыбкой зрелой матроны на каком-то приятном событии, например на свадьбе дочери. Но слова произносили алые, никогда не крашеные пухлые губы цветущей розовощёкой девчонки без малейших изъянов на её бархатной коже.

– Не вопрос, конечно, вы можете видеться с Сюзанной. Но не всегда. Вы не должны – она изрекла явно заученное с чужих слов выражение – монополизировать её. Это невозможно. Вы понимаете?

– Ничего я не понимаю, – сказал он. – Я люблю Сюзанну и она любит меня. – Сейчас самое время сказать, хотя бы ей. Сколько можно скрывать. – Я хочу жениться на Сюзанне.

Пожав плечами, она произнесла невероятное:

– Сюзанна обручена с Кимом Грешемом.

С комком в горле он прохрипел:

– Я не понимаю, о чём ты.

– Сью уже год как невеста Кима Грешема. Они поженятся весной, – и добавила, поднимаясь. – Знаете, здесь много других девушек.







6

Однажды тёплым сентябрьским вечером я увидела купальщиков в озере у моего дома. Не тех, которых мы с Беном видели в тот его приезд на прогулке, не девушку с двумя детьми, но целую группу купальщиц на «моём» пляже. Это было после моего отказа Джону Педдеру и увольнения Сэнди, но ещё до того, как дела приняли действительно пугающий оборот.

Это были женщины, и все очень хороши. Кажется, тогда я поняла, что в деревне нет слишком полных или бесформенных женщин, даже у немолодых стройные фигуры, на ногах здоровые вены, на лицах гладкая кожа. Всё это благодаря хорошим генам. В сумерках из моего сада перед домом я вдоволь налюбовалась отличным местным генофондом.

Нельзя сказать, что было тепло для купанья. Не особо тепло. С близкого расстояния наверняка можно было видеть мурашки на их коже, но я не подходила ближе. Хотя было ясно, что от меня этого ждали. Они махали мне руками, а Дженнифер Фаулер крикнула мне, что водичка просто прекрасная.

Они плавали среди лилий, словно сошедших с картин Моне, среди белых и красно-розовых чаш в промежутках между плоскими изумрудными листьями на серой поверхности воды. Одна из женщин сорвала красную лилию и воткнула её гибкий стебель в узел своих светлых волос на затылке. Жена фермера из Линна тоже была здесь, лежа на спине рядом с Дженнифер, она шлёпала руками по воде, слегка задевая, а может лаская соседку.

Я не сказала, что все они купались нагишом? Кто-то плавал, но чаще просто брызгались водой, плескаясь на мелководье, или лёжа на спине, погружались в воду, оставляя на виду лишь смеющиеся лица и длинные струящиеся по водной ряби волосы.

Жена фермера, чьё имя я так и не запомнила, поднялась и жестом невинным и эротическим одновременно – пожалуй это их главная особенность – подняла ладонями свои полные груди, в каждой руке по одной, пока Кэти Грешем поливала её пригоршнями воды.

Всё это время они поглядывали на меня, подбадривающе улыбаясь мне. Было ясно, они хотят, чтобы я присоединилась к ним. Я была не против них, все имели полное право купаться здесь, озеро общее, но мне не нравилась нарочитость их поведения, их показное веселье, что трудновато объяснить. Они словно смеялись надо мной, как будто хотели сказать, а может и говорили между собой, что я скучная стеснительная дурёха, я стыжусь собственного тела. Пойди я к ним, и всё было бы иначе. Но я не хотела идти туда, и не потому, что всё-таки уже было холодно. Я встала и ушла в дом.

Позже я увидела их у леса, уже одетых, по-прежнему смеющихся; держась за руки, словно в танце, они медленно шли по берегу к деревне. Постепенно растворяясь в сумерках, очевидно так же смеясь, их нечёткие фигуры, то сближаясь, то отдаляясь, казалось бы исполняли старинный бальный танец павану.





Если купальщицы когда-либо тоже красовались перед Беном, он об этом не писал в дневнике. Но он многое опускал. Может были вещи, о которых он не мог писать, или на бумаге это оказывалось для него невыносимым. Кое-что он мне рассказал, но не всё, многое я так никогда и не узнаю.

Что делали другие, он честно изложил на бумаге. Но о себе несколько дней не писал ничего. Например он писал, как Кэрол Педдер предлагала ему себя. После фразы, что здесь много других девушек, указала на себя. Она ему нравится? Многие мужчины считают её красивее сестры. «Попробуй меня», она сказала, «потрогай меня», потянувшись к его руке.

Он велел ей уйти, и больше никогда не приходить. Понимаете, он до сих пор верил в заговор с целью разлучить его с Сюзанной, считая, что все Педдеры против него, и Кэрол тоже.

– Я даже думал, что и помолвка была с этой целью, – сказал он мне, – что они подстроили её. Хотя может так и женятся здесь, в деревне, по сговору. Я догадывался, здесь происходят странные вещи, может есть и традиции устраивать такие браки. Сюзанна и Ким Грешем были сговорены с детства, как это бывает в Индии, или среди Габсбургов. Но знаешь, я уверен, что Сюзанна хотела меня, это очевидно так же, как то, что мы сидим тут рядом.

– Тебе это только казалось, – сказала я.
 
– Позже, когда всё стало ясно, я пытался убедить себя, что знаю её всего пару месяцев, это не всерьёз, это похоть, безрассудная страсть, и всё такое. Я повторял себе твои слова, что она мало образована и слишком молода для меня.

– Я так сказала?

– Подразумевала это, во всяком случае, – сказал он. – Если так, я спросил себя, а что у нас общего? Например, способна ли она понять, чем я зарабатываю на жизнь? Вроде бы это важно, но на самом деле нет. Я её любил, как никого прежде, даже больше, чем Маргарет в первое время после свадьбы. Я бы отдал всё, десять лет моей жизни ради того, чтобы она сейчас вошла и сказала, что помолвка – выдумка родителей, что замуж она хочет выйти за меня.

Десять лет жизни в его ситуации пожалуй слишком, но этой жертвы от него не потребовали. Тем вечером он пришёл к Педдерам, и настоял, чтобы его впустили. Джон, Айрис и Кэрол с Джули были дома, но Сюзанны не было видно. Она ушла, сказала Айрис. Нет, не знаю куда, в восемнадцать лет человек не обязан докладывать родителям, куда он идёт.

– Тем более у нас в деревне, – добавил Джон, – здесь безопасно. У нас нет преступлений, не было и не будет.

Какая самоуверенность, сказал Бен. Он улыбнулся. Я вообще заметила, сколько здесь улыбаются? Мужчины постоянно с ухмылкой на губах, женщины просто сияют от счастья.

– Спасибо, что напомнил, – сказала я, – конечно заметила.

Пока однажды всё не изменилось и улыбаться мне перестали.

Бен был в бешенстве. Он считал себя – как и другие впрочем – спокойным, сдержанным человеком, но тут он вышел из себя. Почему он должен верить, что её нет дома, что её не спрятали где-нибудь?

– Можете проверить, – сказала Айрис, и эта образцовая хозяйка добавила, – но боюсь, наверху не слишком прибрано.

Он конечно не стал обыскивать дом. Если бы она была здесь, его бы просто не пустили. Джон оценивающе оглядел его сверху донизу и спросил, а зачем ему Сюзанна? Почему именно она?

Кэрол наверняка передала им утренний разговор, так что теперь они знают, что он хочет жениться на Сюзанне. Он без обиняков повторил им то, что сказал ей.

– Для свадьбы нужны двое, – спокойно сказала Айрис.

– Нас и есть двое, – парировал он. – Она любит меня, это я слышал от неё не один раз. Не знаю, что вы думаете предпринять, как собираетесь удержать её, но у вас ничего не выйдет. Ей восемнадцать, ей не нужно ваше согласие, она вольна поступать, как хочет.

– Она и поступает как хочет, Бен. – Впервые кто-то из деревни помимо Сюзанны назвал его по имени. – Поэтому она выбрала Кима.

– Я этому не верю, – сказал он. – Я вам не верю.

– Как вам угодно, – сказал Джон. – Можете верить, чему хотите.

Он говорил спокойно, улыбаясь. Бен мне говорил, казалось, жители деревни открыли секрет безграничного счастья и умения жить с улыбкой. Многие здесь были попросту бедны, некоторые без работы и на грани нищеты, но материальная сторона мало для них значила, они были счастливы и без материального достатка.

– Словно влюблённые, – с горечью сказал Бен. – Все и всегда.

– Может в каком-то смысле так оно и есть – сказала я.

Даруя Бену право верить во всё, что угодно, Джон спросил, почему он так зациклился на Сюзанне. Чем плоха, например, Кэрол?

– Я не верю своим ушам, – ответил Бен.

– Э-э нет, так не пойдёт, вам придётся пересмотреть свои взгляды. В том-то всё дело, понимаете? Если вы думаете здесь жить, если хотите поселиться в доме моей свекрови.

– В нашей деревне нет секретов, – сказала Айрис. – Вы это прекрасно знаете.

Джон кивнул.

– Кэрол ничем не хуже Сюзанны, и вы ей нравитесь. Я бы не стал вам её предлагать, если бы это было не так. У нас так не делается. Поднимись, Кэрол.

Девушка встала. Она высоко подняла голову, поворачивая голову к нему сначала в профиль, потом анфас. Словно рабыня на рынке, подумал он, вспомнив ту купальщицу в озере. Подняв руки, она сняла ленту, распустив свой конский хвост. У неё были пышные сияющие волосы цвета спелого зерна, которое как раз сейчас начинали убирать.

– Мы можем обручить вас с Кэрол, если хотите, – сказала Айрис.

Он встал и вышел из дома, захлопнув за собой дверь.

Затем позвонил в дверь соседнего дома. Он не знал, кто там живёт, это не имело значения. Женщину, что открыла дверь, он узнал сразу. Позже он узнал, что её зовут Джиллиан Аткинс, а тогда он опознал в ней купальщицу, которую мы с ним видели вместе и о которой он только что вспоминал. Как он выразился, у него возникло ощущение вторжения в иной мир, мир волшебства или фантастики. Или той книги французского аналитика, где богини спускаются с облаков, а боги превращаются в лебедей, быков или золотой дождь, чтобы соблазнять смертных.

Она конечно же улыбалась. Он помедлил, глядя на неё, и спросил, не знает ли она, где живёт Ким Грешем. Она снова улыбнулась. Словно, откуда ей знать, никто здесь этого не знает. И велела ему сходить в дом на краю деревни.

Кода он туда пришёл, дом был заперт. Сразу было ясно, что никого в нём нет. Симпатичное место, коттедж как с картинки в старомодном календаре или на коробке шоколада, солома нависает над мансардным окном, соломенный фазан на крыше. Белые вьющиеся розы на решетчатой подпорке наполняют воздух густым ароматом. Ему стало дурно.

Тёплый вечер, сиреневое с розовым небо. Птицы возвращались по домам, сбиваясь в такие же плотные стаи, как лебеди или пчелы. Он вернулся к машине, пройдя мимо коттеджа, который он хотел купить, всё ещё хотел купить. Старушка миссис Фаулер дышала свежим воздухом, сидя на деревянной скамье перед домом рядышком с каким-то стариком. Держась за руки и улыбаясь, они помахали ему руками. Он сказал, что, будучи в совершенном смятении, он всё-таки отметил, что ему ещё не приходилось видеть более совершенную картину полной безмятежности.

На следующий день он знал, где искать Сюзанну. В среду после полудня она работает в парикмахерской. Утром он ожидал увидеть Лавинию – конечно после вчерашнего Кэрол больше не появится – но Сэнди привёз в дом какую-то незнакомку.

– Мы же не хотим подводить вас, – сказал Сэнди, – правда, Тереза? Это Тереза, она будет убираться здесь вместо Сюзанны.

– Что ещё за Тереза? – спросил он.

– Грешем, – ответила женщина. – Тереза Грешем. Сюзанна обручена с племянником моего мужа.

Ей было около тридцатипяти, пониже и пошире девушек, более смуглая и темноволосая, с очень красивым лицом и тёмно-синими сияющими глазами. На ней было весьма старомодное, он бы сказал, розовое с белыми цветами платье. Белые сандалии на обнажённых загорелых сильных ногах.

– Они всё и всех перепробовали, – сказала я, выслушав его рассказ.

– Видимо так. Она вела себя не так кокетливо, как Лавиния, и не так нагло, как Кэрол, а можно сказать – по-матерински. Говорила успокаивающим, жизнерадостным тоном, стараясь утешить меня – наверное ей это так представлялось. Конечно, теперь вся деревня знала о Сюзанне и мне, все уже были в курсе. Тереза сварила кофе, принесла мне. Я всё ещё работал наверху, подальше от улыбочек и приветствий Сэнди, она принесла кофе и велела не отчаиваться, жизнь и так слишком коротка – надо ли говорить, при этом постоянно улыбаясь? Она не стала напоминать, что в деревне ещё много женщин, но сказала, что в море куда больше рыбы, чем вылавливают.

В час дня приехал и постучал в боковую дверь Сэнди, чтобы отвезти её домой. Бену почудилась какая-то особая близость между ними, хотя тут Сэнди объявил, что через десять дней он женится, может быть Бен придёт на свадьбу, в деревенскую церковь, к двенадцати? Он не сказал, кто невеста, но это явно не Тереза, она раньше что-то говорила о муже, да и Марион Кёркман была замужем. Он уже чего угодно мог ожидать от местных, но всё же не многоженства.

Он сказал, что не знает, сможет ли прийти, и где будет в следующую субботу, пока не знает.

– Да конечно придёте, – беззаботно сказал Сэнди, – всё уладится, вот увидите. Всё будет в ажуре.

Чтобы попасть в парикмахерскую, надо пройти через магазин, затем подняться по лестнице. Улыбающаяся, весьма приветливая Энн Уайтсон за стойкой постаралась задержать его как можно дольше вопросами о здоровье, о работе, и хорошо ли о переносит такую жару. Поднимаясь по лестнице, он услышал голос Сюзанны, и вопреки страстному желанию видеть её, вслушиваясь в звуки её нежного голоса – неважно, что она говорила – в переливы чарующего акцента, погружаясь в его тепло, он замер от смешанных чувств блаженства и боли, и трудно сказать, которое было сильнее. Ничего важного она не сказала, он это знал, но для него это звучало высочайшей поэзией. Речь шла о выборе шампуня для перманента, чтобы он подольше держался, но он умудрялся застыть и дрожать в благоговении одновременно.

Дверь была открыта, он вошёл, и оба фена одновременно взвыли. Все женщины были к нему спиной: парикмахер Анджела Бёрнс, её помощница Дебби Кёркман – их имена он узнал позже – две пожилые женщины с накрученными на розовые бигуди седыми волосами, и Джиллиан Аткинс, чьи длинные светлые пряди Сюзанна собственной персоной освобождала от целой батареи бигуди. Очевидно, в лице Джиллиан Аткинс его преследовал злой рок, являющийся к нему в самые мрачные моменты – его Афродита или Геката.
 
Хотя окна были открыты, в комнате стояла жара, раскрасневшаяся Сюзанна обернулась, и в ореоле влажных от жары волос ему явилась дева, сошедшая с полотен Боттичелли. Никогда она не была прекрасней. Все видели, как она подошла к нему, обняла за шею и поцеловала. Все головы повернулись, поверх её плеча он видел пять пар устремлённых на них глаз. Если он под их взглядами совершенно онемел, то она нисколько.

– Всё в порядке, – сказала она, – поверь мне, всё будет хорошо. Я приду к тебе завтра вечером.

Кто-то засмеялся, и все пять женщин одобрительно захлопали в ладоши, оценив разыгранный перед ними спектакль. Совершенно сбитый с толку, бормоча какие-то слова, он бросился вниз по лестнице и прочь из магазина. Но его вернули к жизни, он жив и должен ей верить Весь заговор был теперь как на ладони – свадьба подстроена, обе пары родителей, как и все братья и сёстры, все сговорились, кроме его наречённой, которая выбрала его.

В тот вечер он даже неплохо поработал. Он собирался принести французский в искупительную жертву богам, Агамемнон убить Ифигению, Поликсену принести в жертву на могиле Ахилла, что требует адекватной основательной прозы. Он работал наверху, в задней комнате с видом на лес, не на озеро, и когда дошёл до похорон Поликсены, поднялся ветер, словно в момент отплытия греков из Ротейи. Яростные порывы ветра гнули и трепали в лесу деревья, но примерно через полчаса всё стихло.

Оставив в покое плывущих во Фракию греков, он переключился на свой дневник, к которому не прикасался почти неделю. О Сюзанне он написал, что теперь уверен в её чувствах к нему, описал странные звуки в их лесу в сгущающихся сумерках. «Словно щенок скулит», как он выразился, не зная, что возможно это охотился домовой сыч.

Он отлично выспался ночью а когда пришла пора обедать, вдруг решил сходить в паб. Кажется, я не рассказывала про паб? Здесь был паб Дэвида и Джин Стэмфордов. Можно было ожидать надпись типа «Стрелы Амура», или «Молитва девы», но нет, он назывался «Красный лев». Такой же симпатичный, как и все дома вдоль улицы, дерево с кирпичом, цветы в кадках, цветы на стенах. Бен пришёл туда перекусить пивом с сэндвичами просто от избытка счастья.

Приезжих здесь узнаёшь сразу, они совсем другие. Как безжалостно писал Бен, все они толстые или уроды, или то и другое вместе. Он увидел несколько таких пар, их машины стояли у дома. Они здесь проездом, дело обычное, хотя имелись свободные комнаты и гости могли бы остаться на пару ночей, или даже на неделю.

Фермер из Линна сидел у барной стойки. Как к нему здесь относились, можно судить по тому, что никто не называл его по имени, и я так и не узнала, как его звали. Он сидел сам по себе в унылом одиночестве, в то время как Бена встретили с энтузиазмом, а пожилой мужчина, с которым миссис Фаулер держалась тогда за руки, похлопал его по плечу. Очевидно он пришёл сюда из самоутверждения, желая показать, что его не запугаешь. Он посидел ещё пять минут, глядя на бутылки за стойкой бара, затем встал и вышел.

К изумлению Бена, провожали его смехом и аплодисментами. Повторилась сцена в парикмахерской. Когда всё стихло, Джин Стэмфорд объявила всей компании, что старый дом священника продан, это ей птичка на хвосте принесла. Все конечно знали, эта птичка – её зять, агент недвижимости в деревне. Приятель миссис Фаулер поинтересовался,за сколько продали, и она назвала очень впечатляющую сумму.

– А кто покупатель? – Спросил Бен.

Судя по гулу одобрения, они были не против его вмешательства в разговор, если был задан нужный вопрос в нужное время. Хотя кто покупатель, никто не знал, кроме того, что он не из деревни.

– Очень жаль, – сказал пожилой.

– Это их жаль, – загадочно парировал Дэвид Стэмфорд, – если они нам не подойдут.

Бен ушёл домой. Под влиянием разговоров о продаже доме, перспективы союза с Сюзанной он позвонил в агентство и сделал заявку на покупку дома миссис Фаулер. Агент заверил его, что предложение без сомнений будет принято.

Жаркое солнце, выпитое пиво плюс прогулка нагнали на него сон. Проснулся он после пяти, поспешив приготовить еду себе и Сюзанне, поставил вино на холод, сделал куриный салат с авокадо и мороженое. Это он описал в своём дневнике на другое утро, пока она ещё спала. Впервые она оставалась с ним на всю ночь.

У окна спальни он ждал, когда она придёт. Она не назвала время, и он ждал уже час, постепенно сходя с ума, не в силах оставаться на месте. Наконец она появилась за рулём фургона своего отца. Он был на седьмом небе от счастья и возбуждения, все страхи и тревоги прошедшего часа сразу забыты. Её приезд на машине отца означает согласие родителей: как ни удивительно, они передумали, он не отвергнут.

Под её шёлковыми брюками и свободно летящим сиреневым топом ничего не было. Никогда это юное тело, её длинные ноги и чуть заметный пупок на округлом животе не казались ему прекрасней. Распущенные волосы будто бы из скромности прикрывали её груди. Она протянула ему свои алые губы, её язык коснулся его нёба.

– Сюзанна, я так тебя люблю. Скажи, что и ты любишь меня.
 
– Я люблю тебя, милый Бен.

Он был полностью утешен. Так он писал следующим утром. Они вместе ели и пили вино. Она с восторгом говорила о свадьбе Сэнди Клементса и Розалинд Уонтидж, о подарке, купленном её родителями, о платье, которое она наденет на церемонию. Бен должен пойти с ней, они пойдут вместе, он ведь согласен? Бен рассмеялся. С ней хоть на край света, не говоря о деревенской церкви.

Смех пропал, когда он вспомнил о Киме Грешеме. Она должна сказать, что с ним у неё ничего нет, что всё в прошлом. Прежнюю любовь можно пережить, если она в прошлом.

– Не будем говорить о других, – серьёзно сказала она, и, словно повторяя правило, – не надо, не здесь. Я потом скажу, милый Бен.

В эту ночь они не один раз, много раз занимались любовью. Бен писал, что подобной ночи ещё не было в его жизни. Он не знал, что так может быть; читая об этом в книгах, он думал, это плод воображения писателей. И удивительное дело, то, что раньше с её стороны казалось ему рискованным, даже шокирующим, что он не совсем одобрял или постарался забыть, теперь ему представлялось иначе. Потому что в разгар плотского восторга их души словно воспарили над телами, как божества любви, наслаждаясь священным ритуалом соития.

Это он описал в дневнике следующим утром. Он бы не смог рассказать мне об этом.

Она спала на его подушке, и её волосы струились, по его выражению, «словно лучи солнца во всём их великолепии». Глядя на спящую, он говорил себе, что должен ей верить. Но не понимал, почему ему так тревожно, откуда этот страх. Чего он боится?

В восемь тридцать пришла Тереза Грешем делать уборку, в девять Сюзанна проснулась.







7

Избегая глядеть на Терезу, он сварил Сюзанне кофе, поставил на поднос апельсиновый сок, положил тосты и фрукты. Когда он поднялся наверх, она расчёсывала волосы, уже одетая сидя на краю постели. С улыбкой протянула ему руки. Обняв её в поцелуе, он спросил, когда они могут пожениться.

Она посмотрела на него искоса.

– Ты мне не делал предложения.

– Разве? Я уже почти всем сказал, что именно этого хочу.

– Всё равно, милый Бен... – Она всегда звала его милый Бен, или дорогой Бен, и с её провинциальным акцентом это звучало восхитительно. Ужасным было то, что он услышал дальше. – Всё равно, милый Бен, это невозможно, потому что я выйду замуж за Кима.

Он переспросил, и она повторила ещё раз.

– Ты же знаешь, я обручена с Кимом. Кэрол сказала, что говорила тебе об этом.

– Ты шутишь, правда? – сказал он.

Она взяла его за руку, поцеловала её и прижала к ложбинке между грудями.

– Как мило, что ты хочешь жениться на мне. Брак, это очень серьёзно, это на всю жизнь, но так приятно, что ты хотел быть навеки со мной. Но я должна быть с Кимом. Жить с ним в одном доме, спать в одной постели, растить наших с ним детей. Ничего тут не изменишь, милый Бен. Но я смогу к тебе приходить, будут другие такие же ночи – никто не будет против. Или ты в это не веришь?

Это была его любимая, обожаемая Сюзанна, и это была сумасшедшая в то же время. Или не знающее жизни дитя. Ей было восемнадцать, но в её взгляде был весь опыт и житейская мудрость её прабабушек.

Он убрал руку. Он не имел права. Взяв в руку чашку кофе, она повторила всё то же ещё раз. Она была терпелива с ним, не понимая, что тут неясного. Для неё это прозрачней стекла.

– Послушай, я не мастер говорить, – сказала она, – спроси у Терезы.

Меньше всего он хотел бы видеть Терезу Грешем, но Сюзанна пошла к двери и позвала её. Тереза поднялась наверх.

– Мы здесь живём так, как хотим, – сказала она, ничуть удивляясь и не смущаясь. – Брак здесь навсегда, мы женимся один раз. Но совсем другое дело заниматься любовью. Мужчины и женщины делают это с кем хотят. За тридцать лет здесь в деревне был всего один развод, а до этого вообще ни одного. Там, в нашем мире, я хочу сказать.

Он содрогнулся от этих слов. Кажется, речь шла о фантастической планете. «Их мир» – но он здесь, в двух милях отсюда...

– Я не мог поверить, – сказал он мне. – Это невозможно, даже теоретически. Может в некой коммуне, некоторое время, но все и всегда, веками, в Англии? Я спросил её о ревности, то есть спросил Терезу. Она сказала, что ревность отсутствует в их крови, но может точнее сказать, что гены ревности у них исчезли. Они все из одного рода, у них общий набор генов. «Вы что-нибудь знаете об этом?» Спросила он меня. «Я? Нет, ничего не знаю».

– Не зеленоглазое чудище, – сказал он, – но синеглазая фея. Ты знала об этом, когда приезжала тогда на выходные?

– Я чувствовала, что тут что-то не так. Но думала, это потому, что я женщина, мужчин это не касается».

– Мы сидели в моей спальне, Сюзанна, Тереза и я, когда Тереза открыла мне глаза. Они знают об этом всю жизнь, и так было всегда, может уже сотни лет. Если в деревне появляются новые люди, их проверяют, подходят ли они им по внешности, по готовности быть со всеми заодно.

– То есть по готовности к групповому свободному сексу?

– Пришлых конечно проверяют. Джон Педдер прошёл тест. Если нет – от таких избавляются. Как было с нем парнем из Линна. Он был против, хотя она согласна, но понятно, что бедняга не был к этому готов.

– Я тоже, – сказала я, – как и ты.

– Они конечно понимали необходимость в новых генах, хотя пока пороков у детей не наблюдается. А кто отец ребёнка, им не так уж важно, если даже это не муж его матери, то и у него наверняка есть дети на стороне. Пусть дети не от мужа, они вполне могут быть от его брата или кузена.

– А как в случае инцеста между братьями и сёстрами?

– Может им всё равно, – сказал он, а потом добавил, – Ты можешь подумать, мне было легко поверить в это, услышав в первый раз. Я ей не поверил. Я думал, родители как следует промыли Сюзанне мозги, а Терезу послали ко мне как самую речистую. Понимаешь, трудно поверить в такое после ночи с Сюзанной, после того, что она мне сказала. Тереза не могла знать этого. Я решил, что Педдеры велели Сюзанне отказать мне, и сочинили для Терезы эту байку, чтобы выжить меня отсюда.

– На самом деле это правда, так ведь?

– Даже боги Олимпа ревнуют, – сказал он. – Гера преследовала любовниц Зевса. Персефона ревновала царя подземного мира. – Потом ответил на мой вопрос, – О да, это правда.

Когда Сюзанна ушла, а Терезу он выгнал, запретив появляться здесь, он перевёл гнев с Педдеров на неё и Кима Грешема. Она же тётка Кима, верно? (Или какая-то кузина, или даже сестра). Ким настаивает на помолвке, даже зная, что любит она его, Бена. Это никак не вязалось с тем, что он только что услышал, но ему было не до логики.

Он пойдёт к Грешемам, встретится с Кимом, он узнает в деревне, где он работает, и разберётся с ним. Но что-то странное внутри него происходило, пока он закрывал дверь и садился в машину. Был ещё один прекрасный день, солнечный и тёплый, с пушистыми облачками на синем небе. Пара лебедей плыла по озеру среди лилий. На минуту он застыл, любуясь отражением густой зелени леса на синей поверхности воды.

И он подумал, что, как он выразился, «при прочих равных условиях», то есть если бы он не любил Сюзанну, как просто было бы жить по рецепту Терезы – любовь без границ, без ревности и претензий, без страха и риска, свободная любовь в полном смысле этого слова, которую ждёшь сегодня, вспоминая ту, что была вчера. От которой не устаёшь, потому что без проблем всегда найдёшь другую. Счастье ожидания любовных радостей в этом дивном краю, где каждый добр и любит тебя, где поцелуи встречают аплодисментами. Он вспомнил о своей ненависти к изменнице-жене. Здесь бы он с лёгкостью отпустил ей все грехи, и они по сей день были бы вместе.

Если бы он тогда поверил Терезе. Но нет. Не всегда на небе сияет солнце. Гены ревности в нём живы, впрочем в Сюзанне, как думал он, живы тоже. Только сейчас ему пришло в голову, что она спала с Кимом, и красным светом залило зелёный до этой минуты мир, ядовито-жёлтым стало голубое небо, бешенство страсти ударило ему в голову, и он сразу позабыл об удовольствиях свободной любви.

Приехав в деревню, он запарковал машину и пошёл в магазин, его источник продуктов питания и информации. Энн Уилсон была менее любезна, чем обычно, возможно Тереза не стала медлить с новостями о своём изгнании из готического дома. Пусть не слишком любезно, но охотно она сказала, где искать Кима Грешема: дома у родителей на краю деревни. Он был механиком гаража в пяти милях отсюда, но пока не найдёт себе другое место, он на пособии по безработице.

Лишний повод для Бена презирать соперника. Эти Педдеры готовы выдать дочь за человека, который не способен её содержать. Предпочли такого типа ему. Чуть в стороне от деревни стоял симпатичный дом Грешемов со входной дверью, увитой розами. Её открыла Кэти, впустив его в дом. Ким был в гостиной, растянувшись перед телевизором. Это Бен тоже счёл для себя оскорбительным.

Ким встал при его появлении, улыбаясь, и, пока ещё в неведении – да что они тут скалятся без конца! – протянул ему руку. Это был высокий стройный парень лет двадцати, заметно выше и тяжелее Бена. Он не принял протянутую руку. Вдруг подумал, что не стоит драться в доме родителей, они же ни при чём, и предложил ему выйти во двор.

Явно не понимая, в чём дело, он всё же пошёл за Беном в сад. Наверное он думал, что ему хотят что-то показать, может что-то случилось с машиной. Он же автомеханик, в конце концов. Остановившись в саду на лужайке рядом с высокой вазой – поилкой для птиц, Бен объявил ему, что он любит Сюзанну, а она любит его, так что ему, Киму, не стоит мешать их отношениям, он получил отставку, его время прошло. Понятно, о чём речь?

Ким сказал, что не понимает, о чём речь.

– Я собираюсь жениться на Сюзанне, – сказал он без каких-либо эмоций, словно извещая его, что собирается в паб. – Свадьба будет в сентябре, во вторую субботу. Приходите, если хотите. Я знаю, она вам нравится, она мне говорила, и я не против. Она мне все рассказывает, у нас с ней нет секретов.

Бен ударил его. Он сказал, что в первые в жизни ударил человека, и удар получился никудышный. Он ринулся вперёд, удар пришёлся куда-то в шею ниже челюсти, второй кулак попал в голову, но тоже без особого результата. Вопреки киношным штампам, Ким не отлетел назад, и не рухнул на землю. Он обхватил Бена за шею тем самым полицейским захватом, который не рекомендовано применять к арестованным, а затем вышвырнул его вон за ворота, где Бен мешком рухнул на землю. Впечатляюще откровенный рассказ. Бен сказал, что был совершенно унижен, уничтожен.

Насмотревшийся фильмов Ким посоветовал сопернику не рыпаться, иначе «придётся навалять ему как следует». Потом спросил, как он, в порядке? Не получив ответа, Ким ушёл в дом, спокойно закрыв за собой дверь.

Так как по обе стороны от дома Грешемов были поля – говорят, Грешемы любят жить немного поодаль от деревни – свидетелей не было. Потирая шею, Бен поднялся, надеясь, что никто не видел его унижения. Он так ничего не понял об их деревенской жизни. Он всё ещё надеялся, что здесь хоть что-то может остаться в секрете.

Он вернулся в деревню к машине. В его отсутствие ею кто-то интересовался. На лобовом стекле была надпись, похоже красным лаком для ногтей: Убирайся отсюда. Понятно, это не означало: убрать отсюда машину. Улица была пуста. Так бывает часто, но не в одиннадцать утра. Не было ни души. В такой прекрасный летний день даже в садах у дома никого не было, а окна и двери закрыты. Но за ним наблюдали. Никто и не скрывал, что за ним следят.

Приехав домой, он смыл надпись растворителем для лака, обнаруженным в шкафчике в ванной. Напуганный случившимся, он всё же решился позвонить Педдерам. Ответила женщина, судя по голосу не Сюзанна, и не сёстры, скорее всего Айрис.

– Это Бен Пауэлл, – сказал он.

Не сказав ни слова, она опустила трубку. В обед он позвонил в парикмахерскую. В тот последний счастливый вечер, до этих зловещих событий, она ему сказала, что бывает там после обеда тоже. Он позвонил в два. К телефону подошла Анджела Бёрнс, но узнав, кто звонит, положила трубку.

Он упал духом, значит Ким Грешем или его мать рассказали, что случилось. Тереза разболтала тоже. Ладно бы Грешемам, но даже парикмахерше. Получив хорошую трёпку, он решил быть смелее. Чтобы своего добиться, справиться с этим народом и стать для Сюзанны единственным мужчиной, ему нужна смелость. Он вернулся в деревню, решив оставить машину у магазина.

Увидев его, Энн Уилсон сразу объявила, что обслуживать его не будет. Затем ушла в задние комнаты и закрыла за собой дверь. Бен пошёл к лестнице, едва начав подниматься, наверху он увидел Сюзанну. Она спустилась вниз, встретив его на полпути, встала двумя ступеньками выше. Она покачала головой и сказала так тихо, что слышал только он:

– Всё кончено, Бен.

– В каком смысле? – спросил он, – Почему всё кончено? Из-за этих людей? Но остальной мир живёт совсем иначе, Сюзанна. Ты может этого не знаешь, но я же знаю, это так, поверь мне.

– Всё кончено, – сказала она почти шёпотом, – я думала, мы сможем встречаться, потому что я люблю тебя, но после всего, Бен, нам придётся расстаться. Потому что ты другой.

– Почему я другой?

– Не такой, как мой отец – ты как некоторые другие. Как тот, что жил в пасторском доме, как та дама, хозяйка готического дома. Я надеялась, что ты не такой, я ошиблась.

– Это чепуха, – он и не пытался понизить голос, – полная ерунда, это ничего не значит. Слушай, Сюзанна, я хочу, чтобы мы уехали, поедем со мной. – Он уже забыл о коттедже её бабушки. – У меня есть квартира в Лондоне, мы поедем туда сегодня вечером, можем уехать прямо сейчас.

– Ты должен уехать, Бен. Я никуда не поеду. Ты пойми, я здесь живу, и буду жить. Отсюда никто из нас не уезжает. – Она со своей высоты коснулась его руки. Словно электрический шок поразил его тело.

– А ты должен уйти, – сказала она.

– Разумеется, я не уйду, – закричал он. – Я останусь, пока не увезу тебя от них.

Он говорил серьёзно. Он надеялся справиться. Вернувшись в готический домик, он написал письма родителям, а заодно и бабушке Сюзанны. Может, в надежде на её авторитет старейшины общины. Но, едва он начал писать «Дорогая миссис Фаулер...», зазвонил телефон, это был агент с известием, что бабушка Сюзанны получила гораздо лучшее предложение по продаже дома.

– Сколько ей предложили? Я поторгуюсь. – спросил он. Сгоряча, на взвинченных нервах он добавил, – Я дам больше.

– Миссис Фаулер уже приняла предложение.

Он порвал начатое письмо. Написанное Педдерам осталось на столе. Его он решил отправить. Собираясь сражаться, он велел себе не отчаиваться. Надо справляться с нахлынувшей тоской по ней, с неизбежным при мыслях о ней желанием. Он ещё поборется за неё, об этом надо думать. Что для них потеря коттеджа? Всё равно они не смогут жить в деревне.

Он не допустит, чтобы она жила в коммуне, где обмен жёнами обычное дело, где мужья не знают, своих ли детей они растят. На один миг он поверил в возможность такого идеального решения для мужчин, а может и женщин тоже. Но лишь на один безумный миг. Эти люди вбили себе в головы дикость, утопию, но это не для него, и не для Сюзанны. Но он уедет из деревни только вместе с ней.







8

Они избавились от меня. Не представляю почему – нет, не совсем так, у меня были догадки, только не совсем верные. Всему есть объяснение. Я была можно сказать «чужая», выросла далеко отсюда, я прожила жизнь не здесь. И я выгнала Сэнди. Задаваясь вопросом, мог ли иметь к этому отношение мой отказ Джону Педдеру, я была на шаг ближе к правде, но решила, что это пожалуй притянуто за уши. Понимая, что у них могли быть некоторые основания для обиды, я не могла поверить, что заслуживаю подобного с собой обращения.

На другой день после того, как меня заманивали к себе купальщицы – что было началом конца, как оказалось, с их стороны – я пошла в церковь. Пыталась сходить в церковь. Был день Иоанна Крестителя, которому посвящена церковь, и в этот день проводилась особая служба, даже если это был будний день. Здесь был чудесный органист Бёрнс, кажется кузен парикмахерши Анджелы, он жил в нескольких милях отсюда. Приходящий священник с усердием читал проповеди, все воодушевлённо пели гимны.

Один из служителей или охранников, толком не знаю, точно что фамилия его Стэмфорд, встретил меня на крыльце церкви. Он ждал меня. Они знали, что я приду, и оставили его ждать меня.

– Сегодня утром здесь частная служба, – сказал он.

– В каком смысле, частная?

– Я не обязан вам объяснять, – сказал он, стоя спиной к старинной тяжёлой двери, загораживая мне проход.

Что мне оставалось делать? Я ничего не могла сделать. Не драться же мне с ним. Возмущённая и униженная, я вернулась к машине и поехала домой. Тогда я ещё не была напугана, пока ещё нет.

Неделей позже я опять поехала в свой дом. Если было возможно, я всегда старалась приехать в пятницу вечером. Конечно, я не забыла, как меня не пустили в церковь, но по зрелом размышлении происшедшее казалось мне менее возмутительным. Может я спросила слишком агрессивно, и воинственно настроенный Стэмфорд ответил соответственно. Может он вообще был не в духе, чем-то рассержен. Это чепуха, паранойя, «они» его не посылали, может он сам только что пришёл.

Всё это я не раз прокручивала в голове, подъезжая в сумерках в пятницу вечером к деревне. Они знали, что я приеду, и примерно знали когда, а кроме того, меня могли видеть из дома Грешемов за пару минут до того, как я появилась в деревне. У них были телефоны, и своё сарафанное радио.

Это было похоже на проезд королевских особ или знаменитостей. Все вышли из домов и стояли на улице или в садике перед домом, если таковой имелся. Но знаменитостей встречают улыбками и приветствиями. Эти люди, Кёркманы, Бёрнсы, Стэмфорды и Уонтиджи, Клементсы, Аткинсы и Фаулеры, с детьми и без, все как один рослые красивые люди, просто стояли и смотрели.

Когда я приближалась, их глаза обращались на меня, удаляясь, я видела в зеркалах, как они провожали меня взглядом. Поджидая меня, эти люди стояли вдоль всей улицы. Никто не улыбался, никто даже не пошевелился, следуя за мной глазами. Около последнего дома, держась за руки, стояли трое пожилых – женщина между двух мужчин. Не знаю, почему именно эта сцена так подействовала меня, может демонстрацией полной солидарности. Теперь же думаю, это было символом отвергнутого мною промискуитета.

Немного отъехав, я притормозила и следила через зеркало заднего вида, как они вошли в дом. Выйдя из машины у своего дома, я обнаружила, что вся дрожу. Фактически ничего не делая, они напугали меня. Еды в доме почти не было, и утром я собиралась ехать в деревню в магазин. Но пожалуй лучше сделать круг в лишние четыре мили по объездной дороге до города.





Позже я гадала, всех ли пришлых они испытывают таким образом, или у них есть какая-то система селекции? Например, смогут ли принять чужака ради его супруги, как это было с фермером из Линна? Принимают ли пожилых? Скорее нет, ведь главная цель – новые гены для продолжения рода, а старики уже не принесут потомства.

Стало быть, они мне льстили, ведь мне уже почти сорок. Может надеялись, что я останусь здесь жить, выйду замуж за кого-то с их одобрения? Но этого я не узнаю. Как не узнаю, зачем им понадобился Бен, хотя моё предположение – ради его умственных способностей. У него хорошие мозги, они могли рассчитывать на более умное потомство. Похоже те, кто решает такие вопросы – все совместно? типа парламента? – заметили падение уровня интеллекта в деревне.

Он тоже пытался пойти в церковь. Был день свадьбы Сэнди, а Сюзанна говорила, что они пойдут вместе. Он считал, что сказать – всё равно, что обещать, так что она не может передумать. Он долго ещё тешил себя иллюзией, что, не единожды сказав, что любит его, однажды она обязательно останется с ним.

Получается, он не был так сильно напуган, как я. Он пришёл и смело постучался к Педдерам в дверь. Открыла Кэрол. Увидев, кто пришёл, она попыталась захлопнуть дверь, но он успел вставить в щель ногу. Распахнув дверь, он протиснулся мимо неё, она пошла за ним в гостиную. Там никого не было, Педдеры уже ушли на свадьбу. Он ей не поверил, и, взбежав наверх, заглянул во все комнаты.

– Где Сюзанна?

Ушла, – сказала она, – ушла в церковь. Вы её не получите, лучше не пытайтесь. Вам лучше уехать.

Из этого дома, он так это понял. Более широкий смысл её совета ему пока не приходил в голову. Сэнди как раз появился у церкви, когда он туда приехал. Сэнди в цилиндре и в парадном костюме для утренних торжеств ничего не имел общего с хорошо известным ему работником и мойщиком окон. Его шафер, кто-то из Кёркманов, одетый аналогично краснолицый блондин, был преисполнен важности. Бен остановился у ворот, уступая им дорогу. Затем направился следом, но путь ему перегородили два добрых молодца, спускавшиеся с крыльца наперерез. Бен их не знал, но по его описанию скорее всего это были Джордж Уайтсон и Роджер Аткинс. Они шли прямо на него, но он не уступил.

Устоял он разве что минуту. Трудно сломить настолько превосходящие силы, но Бен попытался. Он пошёл вперёд, но пробиться между ними было нереально, хотя его лишь теснили ладонями, стараясь не применять силу. Бен это понял. Но он не был так щепетилен, он был готов драться и пустил в ход кулаки. На подмогу пришли другие, вышедший из церкви Джон Педдер и Филип Уонтидж, только что прибывший со своей дочерью-невестой. Они заломили Бену руки за спину, подхватив его, скинули на траву по другую сторону церковной стены.

 Он сидел, оглушённый случившимся, а мимо него в церковь в сопровождении цветистой стайки девушек прошествовала Розалинд Уонтидж в белых кружевах под воздушной фатой. Он попытался прорваться следом, но был опять остановлен на крыльце. Очередной рослый страж мощным толчком заставил его растянуться на земле, а сам вернулся в церковь. Бен подскочил к двери в тот момент, когда тяжёлый засов с грохотом запер её изнутри.

Чем больше его унижали, тем упорнее он убеждал себя, что Сюзанну ограждали от него не по её согласию – таков был их заговор. В ожидании окончания свадьбы он сидел на траве рядом с церковью. В этот ясный солнечный день все окна, которые открывались, были открыты. До него доносились гимны в дружном исполнении почти всех жителей деревни, «Любовь святая любой иной превыше», и «В раю с небес звучащий голос».

Во имя сей благословенной пары
Ради святой любви и веры
Мы освящаем наш навеки
Особенный мистический союз.

Никому не дано разбить его союз с Сюзанной, и возможно, сидя на траве под солнцем, он думал о том, что писал в своём дневнике, о последней их ночи, вознёсшей их дух далеко за пределы простого сексуального удовлетворения. Но лишь много позже он связал понятие «мистического союза» с самой деревней, с укладом и обычаями этой общины.

Первыми из церкви показались жених с невестой, затем её подружки и их родители. Сюзанна шла с родителями и Кэрол. Он сказал, что, едва увидев её, он больше никого не замечал. Все остальные ушли в тень в её присутствии. Она вышла за ворота на дорогу. Что делали остальные, пошли за ней, или смотрели ей вслед, он не мог сказать.

На ней было голубое платье. Появившись на фоне неба, она бы слилась с ним, в платье цвета небесной синевы. Узкой бледной рукой она откинула назад волосы. Он был готов пасть на колени к её прекрасным ногам, чтобы боготворить и поклоняться ей.

– Ты должен уйти, Бен, – сказала она ему. – Я же тебе говорила, но ты не слушал.

– Тебе это внушили, – сказал он. – Не надо их слушать. Зачем ты им веришь? Ты уже не маленькая. Сама можешь решать. Как ты не поймёшь, что за пределами деревни совсем иная жизнь? Ты сможешь делать всё, что хочешь.

– Мне жаль, если нам придётся прогнать тебя силой, Бен. – Она сказала «нам», а не «им». Она сказала «мы» – Мы хотим, чтобы ты уехал. Можешь остаться ещё на день, но в понедельник ты должен уехать.

– Мы вместе уедем в понедельник, – сказал он, хотя эти «нас», «мы» потрясли его. – Ты поедешь со мной, Сюзанна.

Однако сомнения уже поколебали его уверенность.

– Нет, Бен, уедешь ты. Должен уехать. – И добавила словно невпопад, но смысл в том несомненно был. – Сэнди купил для себя и Роз бабушкин коттедж.





 Я почти ничего не сказала о лесе.

Он полукружьем охватывал озеро в форме подковы, с разрывом в том месте, где дорога ведёт от берега к деревне. Вдаль от подковы лес простирался на много миль, иногда сплошным густым массивом с редкими тропинками, иногда редкими группами деревьев на открытых пространствах между ними. Он был под защитой как часть Национального парка, как место обитания домового сыча и большого пёстрого дятла. Я старалась не упоминать о нём из-за зловещих событий в лесной чаще, которые вынудили меня покинуть деревню и выставить на продажу свой готический дом.

К тому времени эти места почти утратили для меня своё очарование. Я целый месяц не появлялась там после того памятного проезда по деревне под демонстративно-молчаливыми взглядами его обитателей. Но я по-прежнему любила дом и его окрестности, мне нравилось озеро и прогулки по лесу, соловьи весной и уханье сов зимою, огромное небо, лилии и лебеди на воде. Опасаясь нарваться на враждебную демонстрацию ещё раз, я приехала туда очень поздно, за полчаса до полуночи.

Никого не было видно, но все окна сияли. Горел свет во всех комнатах, на всех этажах. Деревня сияла огнями. Но ни одного лица в этих окнах. Словно включив свет, они ушли, может растворились в лесу. Иллюминация оказалась не менее пугающей, чем враждебные взгляды, и я решила больше в деревне не появляться. Оглянувшись назад, я видела, как гаснет свет в одном окне за другим, и наступила темнота. Никто не уехал, каждый делал своё дело.

Я решила не ездить по деревне, пока меня вновь не признают. Тогда я искренне верила, что такое возможно. Но это не означает, что я вообще не должна куда-то ходить. Нет смысла приезжать на выходные и безвылазно сидеть дома.

По субботам после обеда я привыкла гулять по лесу. В одиночестве или с гостями, если приезжала не одна. Они знали, что в тот раз я была одна. Я не видела тех, кто был за окнами, но это не значит, что они не разглядели, что в машине я одна.

В три пополудни я пошла в лес. Был месяц май, за год до того, как туда приехал Бен, не прекрасная, но приятная погода, солнце, показавшись на полчаса, скрывалось за белыми лёгкими облаками. Дул слабый ветерок, скорее бриз. Я шла по широкой тропе, на несколько миль уходящей вглубь леса. Уже через десять минут я увидела первого из них. Человек стоял около серебристого ствола бука, это был Джордж Уайтсон, он наверняка узнал меня, ведь ради этого он и был здесь. Но он ничем себя не выдал, и смотрел не на меня, а на землю у своих ног.

В сотне ярдов впереди на стволе сидели Кёркманы, может и Аткинсы, не помню, да и неважно, но и они делали вид, что меня не видят. Дальше их уже стало множество: парочка в обнимку на земле – вызов для меня, надо думать – двое детей на ветке дерева, и группка женщин, тех самых купальщиц, держась за руки, образовали кольцо.

Солнечные блики сквозь просветы в облаках мелькали в траве, на цветах и дикой яблоне, появляясь, но вновь исчезая, когда облака заслоняли солнце. И рядом эти люди, почти вся деревня словно ищет и не видит меня. Рядом с тропой или далеко в лесу, едва различимые, Бёрнсы, Уайтсоны, Аткинсы, Фаулеры и Стэмфорды, мужчины и женщины, молодые и старые. Я старалась не падать духом, продолжая путь. И скоро поняла, что они преследуют меня. Когда я проходила мимо, они неслышными шагами следовали за мной – я наконец решилась обернуться – позади меня по песчаной тропе шла целая процессия, бесшумно ступая по прошлогодней листве.

Словно я была не я, но гамельнский крысолов. Только мои последователи – не очарованные мной детишки, и они не с радостью, не в рай стремились, они шли за мной с молчаливой угрозой, подгоняя меня вперёд. Что будет в конце? Что ждёт меня в лесной чаще?

Это было страшно. Я всерьёз опасалась за свою жизнь. Целое племя сумасшедших, разом свихнувшихся психопатов, проникнутых параноидальной ненавистью ко мне. Загонят меня вглубь леса и убьют. В полной тишине. Ради своего пресловутого мистического союза.

И всё же в это было трудно поверить. Пусть мне хотелось свернуться кольцом на земле, накрыть голову руками, умоляя оставить меня в покое и позволить уйти – этого им от меня не дождаться. Господь ведает какими усилиями собрав всю свою волю, сжав руки в кулаки, я развернулась и пошла на них, шаг за шагом, тем же путём, которым пришла.

Я столкнулась лицом к лицу с авангардом, Джоном Педдером и его дочкой, той самой Сюзанной скорее всего. Они сделали шаг в сторону с дороги. Весьма грациозно, надо сказать, один за другим они отступали в полупоклоне, словно в ритуальном танце указывая путь ведущему танцору, которому надлежит исполнить свою партию на этой тропе. Вот только в этом менуэте у меня не было партнёра. Я была одна.

Все молчали. Я тоже. Мне хотелось пойти в атаку, спросить, в чём дело, но я не могла. Может знала, что мне не ответят, может боялась, что не смогу выдавить ни слова. Их безмолвные, бесстрастные лица и жесты были первым в моей памяти кошмаром. Звук внезапно налетевшего ветра – вторым.

Они следовали за мной весь обратный путь. В лесу ветер мешал разве что шумом, но едва я вышла на берег озера, он словно с силой упёрся мне в грудь, остановив на секунду. Ветер покрыл рябью волн поверхность озера, гнул и трепал ветви деревьев. У берега мои преследователи свернули в сторону, оставив меня в покое. Их было сотни две, не менее.

Нарушая тишину, они все разом заговорили, засмеялись, едва мы с ними разошлись в разные стороны, и, борясь с порывами ветра, пошли по домам. Я бросилась к своему дому. Заперев двери, казалось, я всё равно слышала их голоса, смех и даже далёкое пение. Если бы эти люди донесли до нас старинные баллады времён Ленгленда или Чосера в первозданном виде, это было бы достойной находкой, мечтой каждого антрополога. Но ничего подобного. Ветер доносил до меня постепенно затихающую мелодию песни «Где-то над радугой».

К вечеру буря обернулась сильнейшим штормом. Он валил деревья на краю леса, сорвал четыре колонны на крыше готического дома. Жители деревни тут конечно ни при чём, но тогда, лежа в кровати, слушая завывание ветра и треск падающих ветвей, я почему-то думала иначе. К счастью, шторм разразился уже после того, как они с демонстративной неспешностью преследовали меня в лесу. Но той ночью я верила, что все они ведьмы и чародеи, способные насылать ветер и повелевать стихиями.







9

Для Бена у них в запасе было кое-что другое.

– Я был настроен остаться, – сказал он. – С Сюзанной я бы уехал немедленно, но без неё и не собирался. В воскресенье я снова был в деревне, пытаясь её разыскать, но никто не открыл мне двери, не только Педдеры, вообще никто.

– Очень смело с твоей стороны не сдаваться, – проговорила я, и рассказала ему о том, что случилось со мной – о молчаливо следившей за мной улице, о сияющих окнах и преследовании в лесу.

– Я перестал бояться – то есть мне так казалось.

На другое утро должна была быть уборка в доме. Кого из девушек они пришлют? А может придёт Сюзанна? Конечно, он плохо спал, четыре ночи почти без сна, и уже сказывалась усталость. Стоило ему задремать, он погружался в грёзы о Сюзанне, сны были всегда эротические и крайне мучительные. Он был обнажён, она начинала ласкать его, целовать, гладить руками, как любила делать, целовать его пальцы, класть его руки туда, где ей хотелось чувствовать его прикосновения. Но вдруг, вырвавшись из его рук, срывая с себя одежду, она бросалась к кому-то другому, вошедшему в комнату – это мог быть Ким Грешем, Джордж Уайтсон или Том Кёркман – любой из них, и начинала ласкаться к нему, задыхаясь от возбуждения. Он дошёл до того, что боялся уснуть, он боялся этих снов.

К половине девятого он был на ногах более двух часов. Сварил себе кофе, целый кофейник, выпил. В голове колотилась кровь, его тошнило. Время шло, даже в девять никого не было. Он понял, что никто не придёт.

Погода испортилась, было пасмурно и прохладно. Он вышел на улицу и некоторое время бродил, сам не зная, с какой целью. Он никого не встретил, как почти всегда, но ему казалось, что за ним следят. Он перешёл со своей работой на первый этаж, не в силах оставаться в задней части дома. Если видеть только эту часть сада и лес, что-то ужасное могло случиться перед домом, у озера, что-то такое, о чём ему лучше бы знать. Уступая своим беспричинным страхам, он спустился в гостиную.
 
Автор «Золотого яблока» анализировал нарциссизм Елены, причины, по которым она выбрала Менелая, надев ему на шею венок, её бегство с Парисом. Бен пытался сконцентрироваться на работе, понять, причиной каких событий автор считает рок, а каких характер, но он не мог не глядеть при этом в окно. За полчаса он перевёл лишь пару строк, когда на дороге из деревни появилась машина. Она остановилась у озера напротив дома.

Отсюда до маленького пляжа было примерно сто ярдов, машина стояла рядом на траве. Он смотрел и ждал, когда водитель, один или с пассажиром, подойдёт к дому. Никого. Никто не вышел. Спустя минут десять опустились оконные стёкла. В водителе он узнал Кима Грешема, с ним была незнакомая женщина.

Он пытался продолжить работу. Перевёл абзац, где Елена увозит с собой одного из своих детей, перечёл написанное и понял, что написал полную ерунду, что смысл потерян. Не стоило работать в таком состоянии. Он подумал, может будет лучше выйти на улицу, но вряд ли эти двое позволят ему пойти в деревню. Пожалуй ещё схватят за руки и поволокут обратно в дом.

– Я даже собирался звонить в полицию, – сказал он.

– Почему не позвонил?

– Один из них живёт в доме полицейского. Он с ними заодно, его зовут Майкл Уонтидж. Да и что я мог сказать? Двое мужчин сидят в машине и любуются пейзажем? Так что я не стал звать полицию, я выгнал машину из гаража.

Отложив работу, он решил съездить в город в четырёх милях отсюда, купить продуктов на неделю. Он знал, они следили, как он задом выезжает из гаража.
 
Может они надеялись, что я выйду с чемоданами, компьютером и книгами. Тогда было бы ясно, что я подчинился и уезжаю. Уверен, мне бы позволили уехать. И с облегчением вернулись бы в деревню.

Но им пришлось ехать за мной следом. Всю дорогу он видел позади их машину. Они не скрывали слежки, а когда он вышел из машины и пошёл в супермаркет, они вероятно оставались на месте. Когда он вернулся, они всё так же сидели в своей машине, затем поехали следом.

Днём после полудня приехала другая машина, а первая уехала. Они организовали смену караула. Судя по описанию Бена, вторую машину вела Марион Кёркман. Её пассажиркой была несомненно Айрис Педдер. Когда позже их сменил следующий автомобиль, было уже темно.

Был ли кто-то здесь всю ночь, он не знал. Даже не хотел знать, мечтая, чтобы к утру слежка прекратилась. На рассвете он открыл шторы и выглянул наружу. Машина была на месте. Он не видел, кто был внутри. Что ж, сказал он себе, он тоже будет таким же сильным и упрямым, как они. Надо это выдержать. Не смотреть в окно, заставить себя работать на другой стороне дома, не выглядывая, забыть о них. Ему не сделают ничего плохого, они просто не позволяют ему ездить в деревню, искать Сюзанну. Но есть способ добраться до неё иначе. Можно объехать город по окружной дороге и попасть в деревню с другой стороны. Припарковаться у её дома. Но и в этом случае они не прекратят преследовать его...

Весь день он просидел дома, не имея сил ни работать, ни читать, не имея желания есть. Наконец он уснул с надеждой хоть во сне увидеть Сюзанну. На этот раз ему снилось, что он внутри высокой и узкой башни с винтовой лестницей, как в мельницах, что он смотрит на неё сверху, через дыру в полу. Он слышит шаги на лестнице – её и другого мужчины, когда они появились в комнате внизу, он видит, что это Сэнди Клементс. Сэнди стал раздевать её, снял браслет, потом ожерелье, когда она нагой явилась из своего голубого платья, он держал её за палец правой руки. Она глядела наверх и улыбалась, протягивая одну руку ему, вторую Сэнди, томно позволяя им восхищаться и рассматривать себя со всех сторон. Он проснулся от крика и, забыв свои благие намерения, потащился к окну взглянуть на машину. Красную на этот раз, Терезы Грешем. Она была в ней одна.

Около семи вечера, ещё засветло, она вышла из машины и подошла к дому. Он забыл, что задняя дверь не заперта. Она вошла в дом. Он спросил, какого чёрта она здесь делает.

– Вы просили меня прийти, чтобы погладить бельё, – ответила она.

– Что за чушь, – сказал он, – я никого не просил. Уходите отсюда.

Минут через пять после её ухода он заметил вдалеке велосипед. Он впервые видел Сюзанну на велосипеде, не сомневаясь, что это она. Надзор окончен, она убедила их сдаться и возвращается к нему. Они не могут им помешать, она уже взрослая и любит его. Он открыл входную дверь и стоял, поджидая её.

Но это была не Сюзанна, а самая младшая из сестёр, четырнадцатилетняя Джули. Разочарование для влюблённого – болезненный шок, сердце у него упало. Он всё же поздоровался с ней. Она прислонила велосипед к стене, навесила цепной замок на переднее колесо – хорошая девочка, очень ответственный подросток. Интересно, кто бы здесь его украл? Он впустил её в дом в уверенности, что она пришла с сообщением для него, может от Сюзанны, у которой нет иной возможности с ним связаться.

Это была милая девочка – так он сказал – заметно ниже своих сестёр, ей явно не стать выше Сюзанны, с худенькой детской фигуркой. На ней была короткая юбка, белая футболка, носочки и белые кроссовки. Соломенного цвета волосы по плечи и чёлка.

– Копия девочки с картины Милле, сидящей на кровати с удивлённым, но вполне довольным видом.

– Да, знакомая картина. – сказала я. – Называется «Пробуждение».

– Правда? – сказал он. – Интересно, что он имел в виду. Как думаешь, здесь может быть двойной смысл?

Джули невозмутимо сидела в гостиной. Он спросил, есть ли какое-то сообщение для него от Сюзанны, и она покачала головой.

– Вы просили меня зайти, – сказала она. – Вы звонили час назад и сказали, чтобы я пришла забрать книги, которые вы мне обещали. Мне Сюзанна говорила.

– Какие книги? – Я не понимал, о чём речь.
 
– Для школьных занятий. По английскому.

Тут у него появилось нехорошее предчувствие, что её прислали как следующую на очереди. Решили, что можно попробовать ещё раз, может удастся сделать его одним из них. Кэрол и Лавиния не имели успеха, он упорно хотел быть единственным у Сюзанны, перезрелую даму он отверг тоже, так может он клюнет на эту малышку?

И он конечно ошибся. В этом смысле они не были извращенцами. Но тогда он был готов ждать от них чего угодно, и на минуту поверил, что её задача – соблазнить его. Он вскочил с места, она встала тоже.

– Зачем ты здесь, если честно?

Она не стала врать про книги.

– Уезжайте отсюда, вам говорят. Это ваш последний шанс.

– Это просто смешно. Не хочу даже слышать.

– Можете остаться на ночь, – сказала она с лёгкостью, словно в её компетенции было позволить ему это. – Но утром вы должны уехать. Или мы вас заставим.

Он и пальцем её не тронул. Она не прикасалась к нему. Выйдя из дома, она сняла замок с цепи и села на велосипед. Имея опыт, трудно упасть с велосипеда, но её удалось. Она упала на дорогу, а велосипед сверху. Он убрал его в сторону, протянув руку, помог ей подняться. Она вскочила на велосипед и покатила, обернувшись и что-то прокричав ему. Он не понял, что. Вернувшись в дом, он решил завтра утром пойти в деревню и войти в их дом, даже если придётся разбить окно или выломать дверь.

Наутро машина опять была на месте. Стояла на берегу озера, за рулём Дэвид Стэмфорд, рядом Джиллиан Аткинс.





Даже если в деревню он поедет кругом через город, они последуют за ним. Он был уверен, ему не дадут проехать или пройти по дороге вдоль озера, может даже силой остановят. Это конечно травля, притеснение, и само их молчаливое присутствие тоже, но нет смысла звать полицию, он ничего не докажет.

Работать над переводом невозможно. Докричаться до Сюзанны тоже, но он попытался. Звонил Педдерам, Сэнди Клементс, в магазин, в паб, Анджеле Бёрнс. Один за другим услышавшие его голос клали трубку. Когда и Анджела молча положила трубку, он в бешенстве прекратил все попытки.

Но некоторый результат от этих бесполезных звонков всё же был. По крайней мере, он мог звонить. Ему не перерезали телефонный кабель. В его состоянии он считал, что они и на это способны. Отсутствие агрессивных действий с их стороны внушило ему, что силу к нему применять не станут. Не то чтобы его пугало насилие, но ведь и такое возможно.

Он сидел в задней части дома, где не видно машин, и думал о том, каковы собственно их успехи. На самом деле, не особо велики. Его не пустили на свадьбу, преследовали его машину, устроили ему бойкот. Надо полагать, хуже уже не будет? Если бы только здесь была Сюзанна. Он мог остаться здесь до тех пор, пока не увёз бы её отсюда.

– Я собирался поговорить с ними, – сказал он мне, – с теми двумя, Стэмфордом и мадам Аткинс, и теми, кто будет после них, хотел спросить, чего они от меня хотят. Я конечно знал, они хотят, чтобы я уехал, но он должен слышать это от них, а не от какой-то девчонки. Им я бы сказал – хорошо, я уеду, но только с Сюзанной.

Он теперь не желал терять своих стражей из виду, поэтому сидел у окна и следил за ними. Но никак не мог решиться реализовать свой план. И всё сидел, подбирая слова, пытаясь точнее сформулировать свой ультиматум. И дождался того, что в полдень кое-что неожиданное случилось. Как он и ожидал, в четыре часа Уонтиджи уехали, а другая машина приехала. За рулём был незнакомец, рядом с ним Сюзанна.

Машина встала у дома так, что за окном он видел Сюзанну. Он глядел ей в глаза, но она смотрела на него совершенно бесстрастно. Хватит с него, он слишком много думал, теперь пора действовать. Он окликнул её и пошёл к машине.

Она опустила окно, глядя на него так, словно какой-то прохожий спрашивает дорогу, и она его в первый раз видит. Мужчина за рулём даже не повернулся. Он всматривался в гладь озера с таким вниманием, словно боялся упустить лох-несское чудовище.

– Пойдём в дом, Сюзанна, выйди из машины, пожалуйста, – сказал он ей.

Она молчала. Он смотрел на неё, словно прохожий в ожидании ответа. Который пойдёт туда, куда она ему прикажет.

– Нам нужно многое обсудить, Сюзанна. Пойдём поговорим, пожалуйста! Я понимаю, ты не хочешь уезжать отсюда, но ты же ещё нигде не была. Давай уедем вместе, по крайней мере ты увидишь другую жизнь.

Она медленно покачала головой.

– Ты должен уехать, – сказала она.

– Только с тобой.

– Я не поеду. Ты уедешь один.

Она коснулась руки своего спутника, он повернул голову. Это интимное, спокойное прикосновение открыло Бену глаза, этот молодой блондин был её любовником, как и он был её любовником до этого, и на минуту у него потемнело в глазах, острой болью сжало грудь.

Она смотрела на него, словно оценивая его реакцию. Потом спросила:

– Почему ты не едешь? Уезжай, если ещё не сошёл с ума.

– Советую уехать до темноты, – сказал её приятель.

– Мы проводим тебя до конца деревни, – сказала Сюзанна. – И потом ты свободен. Собери свои вещи и отнеси их в машину.

– Дадим ему час? – предложил её парень хриплым грубоватым голосом.

Бен ушёл в дом. Он и не думал паковать вещи, но что делать, он не представлял. Его не покидала мысль, что, стоит ему поговорить с ней наедине, как всё будет в порядке. Он сможет уговорить её, убедить, разбудить в ней прошлое. В парикмахерской не получится, он уже пытался. Она сидела с ребёнком у Фаулеров по средам – ох уж эти одинокие тоскливые среды. Значит завтра он во что бы то ни стало должен оказаться в деревне, в доме Дженнифер Фаулер. Вчера он был под надзором до темноты, то есть до девяти...

Он долго сидел у окна и смотрел на Сюзанну. Видеть её за стеклом было слабым утешением, но не видеть, зная, что она рядом, было ещё хуже. И он всё смотрел и смотрел, ему было и сладко, и больно. Самое странное, сказал он мне, что смотреть на неё он мог бесконечно, чего он не сказал бы ни о ком, и ни о чём на этой земле.

И он в ужасе ждал, что она прижмётся, прикоснётся к этому парню – боялся увидеть любые знаки интимности между ними, наличие которой он заподозрил вначале. Но этого не было, насколько он мог понять. Они конечно разговаривали, хотелось бы ему узнать, о чём. Он видел, как она положила голову на подголовник и закрыла глаза.

После полудня было тихо и пасмурно под бледным небом. Ветра не было, озеро и деревья были совершенно неподвижны. Он перешёл на другую сторону дома, где можно было видеть закат, величественное золотое, с тонкими алыми и тёмными полосками облаков зрелище. Время шло, приближая ночь среды, его последний шанс побыть с ней наедине – осталось осуществить этот шанс.

Когда он вернулся, машина тронулась, разворачиваясь в обратный путь. Никто не приехал им на смену. Он испытал облегчение, даже возбуждение. Если они оба захотят быть вместе, смогут ли они удержать её, сможет ли он преодолеть их влияние? Её связь с парнем в машине была лишь в его воображении. Наверняка она спала с Кимом Грешемом время от времени, но этого следовало ожидать. Он никогда не думал, что он был первым, и никогда не хотел этого.

Немного позже он налил себе виски. Много он никогда не пил, а в последние дни особо старался не утешаться алкоголем. Но в восемь вечера он себе позволял. Пора бы поужинать, но он просидел дома весь день, кроме минутной прогулки до машины и разговора с Сюзанной, так что в девять, когда стемнело, он пошёл к озеру.

Насекомые кружились над самой водой, и рыбы прыгали за добычей, поднимая в предзакатном свете брызги при падении извивающихся скользких тел. Он смотрел, исполненный покоя и даже фатализма, готовясь к завтрашней схватке в уверенности, что безусловно настроенный на победу – должен победить.

Когда уже стемнело, они приехали без света фар, ехали тихо один за другим, так что он увидел вереницу машин лишь тогда, когда первая была уже рядом.







10

Не понимая, что происходит, он вернулся в дом. Они оставили машины на пляже и рядом на траве, их было не меньше двадцати, целое деревенское собрание. Но они не спешили выходить из машин, даже когда он исчез в доме.

Надо понимать, что всё происходило почти в темноте, фары машин выключены, в доме темно тоже. Он собирался зажечь свет, но понял, что тогда не увидит, что они делают. А оставив свет только в холле, он мог глядеть на них из окна комнаты.

Пока никто не вышел. Он узнал машину Уонтиджей, Сэнди Клементса, и конечно белый фургон Джона Педдера – на это ещё хватало света. Он подумал о полиции, но снова пришёл к выводу, что их не в чем обвинить. Они имели полное право находиться здесь. И легко могли объяснить своё присутствие рыбалкой или наблюдением за совами. Ну а он уже всерьёз испугался, настраиваясь не выдавать свой страх, что бы они не делали.

Дверь белого фургона открылась, из него вышли четверо – Сюзанна, её родители и одна из сестёр. Он отошёл от окна и перешёл в холл. Он слышал, как одна за другой хлопали двери машин. Казалось, не минута, а добрых полчаса прошло, прежде чем в дверь позвонили. Он медленно вдохнул, выдохнул, затем открыл дверь.

Джон Педдер вломился в дом, вернее, втолкнул туда свою дочь Джули, следуя за ней. Потом вошли его жена и Сюзанна. Бен видел человек сорок в своём саду перед домом, на дорожке и на ступеньках, он попытался закрыть за Сюзанной дверь, но противостоять их дружному напору было невозможно. Они протиснулись в дом сплошной плотной массой тел, мужских и женских. Он отступил в гостиную, где уже были Педдеры. Прижавшись к камину, потому что дальше отступать было некуда, локтями опёршись о каминную доску, он стоял к ним лицом, понимая теперь, каково загнанному в угол зверю.

Маленькая прихожая заполнилась людьми. Он всерьёз допускал, что его могут убить, все словно разом сошли с ума. Он подумал, в точности как и я тогда в лесу, что их коллективное подсознательное приводит к безумию, и они решили с ним покончить. Плохо только, может хуже всего то, что Сюзанну он считал одной из них. Его чувство к ней вдруг исчезло, она была с ними, а не с ним, и страх мгновенно убил в нём страсть. Он смотрел на неё, теперь он мог на неё смотреть без желания и нежности, даже без ностальгии, но с неприязнью и страхом, ровно как на её родню и соседей.

Сначала он был не в силах говорить. Сглотнув, прочистил горло.

– Что вам нужно?

Джон Педдер ответил. Бен не мог поверить своим ушам.

– Что?

– То, что слышал. Но повторю ещё раз. Я тебе сказал, можешь взять мою Кэрол, но не младшую, не Джули.

Бен ответил, немного придя в себя:

– Я не понимаю, о чём речь.

– Прекрасно понимаете. Знаете, сколько ей лет? Нет и четырнадцати. – Он вытолкнул её вперёд, на всеобщее обозрение. – Видите эти ушибы? А её ноги? Руки тоже в синяках.

Вокруг него нарастал гул голосов, словно жужжание рассерженных пчёл. Он перевёл взгляд на Сюзанну и заметил на её лице, которое уже не было таким милым, лёгкую злорадную улыбку.

– Ваша дочь упала с велосипеда, – сказал он. – Упала и повредила ногу. Синяки на руке я мог оставить, хотя этого не помню, когда помогал ей подняться, вот и всё.

Совсем недетским голосом девочка твёрдо сказала:

– Вы хотели меня изнасиловать.

– Ты за этим пришла ко мне? – сказал он. – Чтобы меня могли обвинить?

– Вы пытались меня изнасиловать. – И повторила обвинение слегка иначе. – Я упала, когда убегала из дома. От того, что вы хотели сделать.

– Это чепуха, – сказал он. – Прошу вас уйти. – Он смотрел на Сюзанну. – Пожалуйста, уходите все.

– У нас есть свидетели, – сказала Айрис, – Тереза всё видела.

– Терезы не было в доме, – парировал он.

– Нет, неправда, – сказала Тереза Грешем, – я пришла на час раньше Джули. Вы просто забыли, да вы всё на свете позабыли, как стали её лапать. – Затем сказала Педдерам, – Я вышла из кухни и всё видела.

– Что вам от меня нужно? – повторил он.

– Мы не хотим идти в полицию, – сказал Джон Педдер. Его жена продолжила, – это будет позором для нашей малышки.

– Конечно, она ни в чём не виновата. Но придётся пойти, если вы не уедете. Сейчас же уезжайте, и больше вы об этом не услышите. Или мы идём в полицию. Я и Джули, её мать и Тереза. Айрис, можешь позвонить с этого телефона.

Он представил себе допрос в полиции, а у него никаких доказательств, кроме слова правды, которое бессильно против показаний Джули, Педдеров и Терезы. Если и этого мало, позовут Сэнди, и окажется, что он тоже всё видел, когда мыл окна или полол в саду сорняки. А Сэнди всегда тут как тут, просочился в комнату и стоит, прислонясь к дверям рядом с женой.

– Всё неправда, – сказал Бен, – Всё ложь, и вы это знаете.

Они и не пытались отрицать. Им было всё равно, что правда, а что нет, главное, он был в их власти. И ни одной улыбки среди враждебных лиц. Самое странное, говорил он, это их абсолютное спокойствие. Никакой нервозности. Они знали, он сделает так, как они хотят.

– Это ложное, полностью сфабрикованное обвинение,– сказал он.

– Айрис, – сказал Джон Педдер, – звони в полицию.

– Где телефон?

– В соседней комнате. Пойдём со мной, – сказала Тереза Грешем.

Сэнди отошёл, открыв перед ними дверь. Толпа расступилась, каждый прижался ещё сильнее к соседу. Удивительно, насколько приемлема для них интимность, чужое тело к твоему телу, грудь к руке, бедро к животу, и всё без тени смущения. Но это не было забавно, нет, было совсем не смешно. Они стояли плотной массой, как единый организм, щека к щеке, рука к плечу, бедро к бедру.

Тереза вышла в другую комнату, Айрис за ней следом. Когда она подошла к дверям, Бен сказал:

– Хорошо. Я уезжаю.

Он был совершенно унижен. Он не поднимал головы, не мог встретиться с Сюзанной взглядом. Краска стыда заливала его лицо и шею. Но что ему было делать? Один против толпы. Каждый из них, включая тех, кто остался в деревне, на стороне Педдеров. Если понадобится, они предъявят и другие свидетельства его «наклонностей», он мог вспомнить, что как-то схватил Кэрол Педдер за запястье.

– Я уеду сейчас, – повторил он.

Они и не думали уходить. Ему помогут уехать. Он пошёл наверх, толпа за ним. Протиснувшись в спальню, один достал чемоданы, другой положил их на кровать, откинув крышки. Тереза Грешем открыла гардероб, достала его одежду. Кэти Грешем и Анджела Бёрнс складывали её в чемоданы. Уложили его расчёски и обувь. Никто его пальцем не тронул, но в спальне он был их пленником. Джон Педдер принёс его губки, бритву и зубную щётку. Всё это время «пострадавшая», Джули, сидела на кровати и смотрела на него.
 
Сэнди Клементс и Джордж Уайтсон унесли чемоданы. Одна из женщин достала хозяйственную сумку и спросила, остались ли ещё какие-то вещи. Он сказал, домашний халат и книга, которую он читал в постели. Всё это сложили в сумку и позволили ему покинуть спальню.

Если они и наслаждались происходящим, это было незаметно. Всё делалось спокойно, молча, без улыбок. Прошли за Терезой в соседнюю комнату, где он работал над переводом, впустили его и закрыли дверь. Джиллиан Аткинс – как же без неё, вестницы всех его бед – принесла два пакета, куда переложили со стола его бумаги и книги. Всё было проделано очень аккуратно, лист к листу, чтобы не помялись. Незнакомый мужчина, судя по виду, всё той же здешней деревенской породы, отключил его текстовый процессор и уложил в сумку, а словарь в следующий пакет.

Снова спросили, не забыто ли что-нибудь ещё. Он отрицательно покачал головой, и ему позволили спуститься вниз. Из кухни вышла Джиллиан Аткинс с содержимым холодильника в сумке.

– Теперь отдайте мне ключи, – сказал Марк Грешем.

– Это почему? С какой стати? – Спросил Бен.

– Вам они не понадобятся. Мы отошлём их владелице дома.

Бен отдал ключи. Он ничего не мог поделать. Толпа вывела его на улицу, подталкивая потными телами. Ощущение чужих локтей, выпуклостей, древесного их запаха. Когда вышел последний, погасили в холле свет и закрыли дверь. Его сумки и чемоданы были уже в багажнике, процессор в сумке на полу перед пассажирским сиденьем. Он хотел попрощаться с Сюзанной, но она уже уехала, красные огни машины удалялись по дороге от озера.

Они цепочкой следовали за ним через всю деревню, две машины впереди, остальные сзади. Все окна домов освещены, пожилые, остававшиеся дома, выходили на улицу, провожая его взглядами. Не все до конца следовали за ним, у своих домов машины останавливались, но Педдеры, Клементсы, Джиллиан Аткинс и Анджела Бёрнс не отставали, и может Грешемы, хотя в темноте он не разглядел цвет машины.

Через десять миль, почти перед выездом на автостраду, Джиллиан Аткинс полицейским манёвром заставила его остановиться, обогнав и ударив перед его бампером по тормозам. Все остановились. Джиллиан Аткинс подошла к его окну, он не стал его опускать. Но он не запер двери, так что она открыла переднюю дверь.

– Не вздумайте возвращаться, – были последние ему слова.

И его оставили в покое.

Тяжело дыша, на автостраде на стоянке он остановился, у него тряслись руки и он едва дышал. Но постепенно стало легче, он пришёл в норму и смог доехать до Лондона.







11

Мои ключи прибыли домой раньше него.

Никакой записки не было. Откуда они, я поняла лишь по почтовой марке. Телефон не отвечал ни в готическом доме, ни в лондонской квартире Бена. Я добралась до своего дома, проехав всю деревню, и он был пуст, ни Бена, ни его вещей.

Я позвонила в агентство недвижимости и выставила дом на продажу.





Бен объявился лишь месяц спустя. Спросил, можно ли ему ко мне, он приехал – и остался. Перевод он закончил, работая без остановки, ни о чём ином не думая до последней точки.

– Елена вернулась к мужу, – подытожил он. – Который увёз её домой в Спарту, а она привезла с собой в золотом кубке напиток, дарующий забвение. Что помогло им забыть все беды и печали. Мой автор выудил из этого массу аналитических предположений.

– Что за напиток? – спросила я.

– Никто не знает. Опиум, или может быть гашиш?

Немного помолчав, он вдруг взорвался:

– Знаешь, чего бы я хотел? Я много об этом думал. Я бы хотел, чтобы через деревню построили дорогу, хотя жители в таких случаях всегда против, но это без толку, дорогу всё равно построят. Вот если бы и тут понадобился объезд вокруг города, а деревня прямо на пути – и ей конец.

– Это маловероятно, – сказала я, а перед глазами у меня был лес, пахота и бескрайний ландшафт.

С того времени он никогда не упоминал те края, так что, если и были новости о продаже готического дома, я ему об этом не говорила. И не сказала о том, что умерла старая миссис Фаулер, оставив наследникам неожиданно большую сумму.

К тому времени он показал мне свой дневник, и рассказал свою историю, поведав в деталях гораздо больше того, что я хотела бы слышать. Он всё ещё жил у меня, хотя часто говорил о покупке своей квартиры, когда одним тёплым вечером в интимной обстановке я примерно так спросила его – что он думает о нас, о более определённых отношениях? Не лучше ли жить не рядом, а вместе? Хотя трудно сказать, какая собственно разница.

Я взяла его за руку, он наклонился и рассеянно поцеловал меня. Этот поцелуй объяснил мне всё: напрасно было надеяться, не стоило даже спрашивать, ему жаль, что вопрос вообще прозвучал, и лучше об этом забыть.

– Понимаешь, сказал он после паузы, пока я пыталась справиться с унижением, – может это звучит глупо, даже абсурдно, но через случившееся там я не могу перешагнуть. Хотя это только часть правды. Ужас в том, что я хотел бы вернуться и быть с ними. И не только с Сюзанной, хотя я хочу её, даже на пять минут я не могу её забыть, но ещё я хочу жить там, вместе с ними. Иногда мне снится, что я принял все их условия и остался там.

– То есть ты жалеешь, что сказал нет?

– Нет, конечно же нет. Из этого ничего бы не вышло. Скорее я хотел бы стать другим, таким, кто смог бы там жить. Иногда мне чудится, что я переродился, но это только во сне.

– В таком случае, я могу сказать то же самое.

И ещё он сказал, что не всегда там ярко светит солнце, и не всегда жаркое лето, счастье тоже никогда не длится вечно, увы, но это в природе вещей. А потом добавил, что скоро переедет и будет жить один.

– Удалось продать готический домик?

Я лишь покачала головой. Я не могла сказать ему правду, но всего пару дней назад у меня появился покупатель, вернее, получившая наследство пара – Ким Грешем и его жена.

Грешемы всегда любили жить немного в стороне от деревни.