27. Горная кошка пума

ГОРНАЯ КОШКА ПУМА

Catamount

Перевод: Елена Горяинова



Она никогда не видела такого бескрайного неба. Якобы обширные небеса Саффолка или Голландии не идут ни в какое сравнение со здешним. Это небо достойно иной планеты, оно могло бы накрывать собой чужие миры. Летящие по лёгкой лазури, или по глубокой синеве переполненные водой кучевые облака, с плотной сердцевиной и яркой белизной по краям, внезапно с шумом проливались дождями на землю.

Дом Чака и Кэрри был лишь вторым из построенных здесь, под этим небом. Первым был дом, как они говорили, модульной конструкции, Нора назвала бы его сборным – каркасное бунгало на утёсе между грязной дорогой и горным хребтом. Обитавшие там Джохансоны держали коров и откармливали белых индеек ко Дню благодарения. Бунгало не просматривалось – и слава Богу, говорила Кэрри – от их срубленного из здешней жёлтой сосны дома, названного хозяевами Ранчо Лосиной долины, что на гербовой бумаге письма казалось претенциозным – пока Нора не увидела дом своими глазами. В том письме они приглашали их Гордоном в гости, а она с трудом верила в реальность отдыха в Скалистых горах, несмотря на то, что они с Кэрри много лет были лучшими подругами. Это было ещё до того, как та вышла замуж за капитана американских ВВС, расквартированных в Бентуотерсе, чтобы затем уехать в Колорадо вместе с ним.

Впервые они приехали туда в августе. Небольшой самолёт доставил их из Денвера в аэропорт Хогана, где уже ждала Кэрри на лендкрузере. Дорога тянулась вдоль прямой, словно канал, реки Кристалл, заросшей по берегам ивой и хлопковыми деревьями. Позади цветущих полей вздымались почти чёрные, заросшие сосной, осиной и карликовыми дубами горы, иссечённые мелькающими за деревьями ярко-зелёными долинами. Светило жаркое солнце, но небо между обрывками полупрозрачного шифона было ярко-синее, словно в Англии зимой.

Редкие небольшие дома, многочисленные хлева и конюшни. Лошади в полях, гнедая кобыла с новорожденным жеребёнком. Кэрри, свернув на запад к горам, проехала в ворота с надписью «Ранчо Лосиной долины». Отсюда всё ещё было далеко до дома. Дорога постоянно петляла, они забирались всё выше и выше по крутым склонам, откуда открывались виды на зелёные каньоны – гора за горой, долина за долиной; стадо оленей в расщелине, золотой орёл на сухом стволе. Обочины дорог, поросшие жёлтыми и голубыми астрами, диким дельфиниумом, розовой геранью и индейской кастиллеей, а между цветами порхали жёлтые с коричневым бабочки.

– Здесь водятся змеи, – сказала Кэрри, – гремучие. Будьте осторожней. Вчера вечером заметили одну на дороге, когда остановились посмотреть, она вцепилась в колесо.

– Я мечтаю встретить дикобраза, – Гордон изучал на коленке привезённую с собой книгу о фауне Скалистых гор, – но буду рад и еноту.

– Скорее всего, увидите того и другого, – сказала Кэрри. – Вот и дом, смотрите.

Он стоял на вершине холма, тёмные бревенчатые стены, зелёная крыша. Пастушья собака подошла к бревенчатым воротам, завидев приближающийся лендкрузер.

– Отсюда должен быть замечательный обзор, – заметил Гордон.

– Так и есть. Если рано проснуться, из окна можно наблюдать удивительные вещи. На прошлой неделе я видела пуму – кугуара.

– Кто это, кугуар?

– Это горный лев. Я тогда вышла открывать ворота.

Только дома в Англии Нора прочла о кугуарах в книге «Млекопитающие Северной Америки». А с вечера и до конца двухнедельного отдыха она так и не вспомнила о них. Слишком много было других впечатлений. Прогулки по горам, рыбалки на реке Кристалл, сушка всевозможных цветов между страницами специально привезённой для этого книги, фотографирование орлов и ястребов, наблюдение за скачущими по изгородям бурундуками. Поездки в городок Хоган (в котором некогда, на пути в Теллерайд, Буч Кэссиди и Сандэнс Кид задержались, чтобы ограбить банк), экскурсии в тот самый отель, в стены уборных которого банда Клэптона всаживала пули из своих пистолетов, походы по магазинам, горячие ванны в источниках, холодные купания в бассейнах. Обеды в ресторанах Хогана, где подавались лосиные стейки или бургеры из гремучих змей, выпивка в баре «Последний рубеж».

Чак и Кэрри предложили им приехать снова через год, или зимой, когда начнётся лыжный сезон. Как раз тогда Хоган Спринг уже становился лыжным курортом. Или весной, когда сойдёт снег и альпийские луга покроются чудесным ковром из горечавки и горных лилий. Они действительно приехали, но в конце лета, позже, чем в предыдущий раз. Уже осины отливали золотом, а дубы бронзой.

– Через месяц ляжет снег, – сказала Кэрри.

Заглянувшая к Джохансонам медведица с детёнышами слопала их индюшек.

– Словно лисы у нас дома, – заметил Гордон.

На новом подъёмнике они забрались на вершину горы Оупи, а затем целых пять миль спускались вниз, по полянам из синих льнов и пунцовых гайлардий. Освещённые солнцем золотистые вершины и покрытые соснами склоны гор излучали удивительное спокойствие безоблачной ранней осени – до той поры, пока однажды после полудня небо не покрылось тучами, и не пролился дождь. Поток воды продолжался минут десять, а затем опять жарко светило солнце, и душистый пар поднимался от цветов. Однажды стадо лосей подошло к изгороди, один рогатой головой дотянулся почти до окна. В бинокль Чака они следили за чёрным медведем-барибалом с выводком, прыжками спускавшимся вниз по зелёному каньону.

– Однажды я увижу кугуара, – сказала Нора, и Гордон спросил, не опасны ли эти звери.

– Не думаю. Горные львы есть во всех штатах Америки, но кажется, большинство обитает здесь. Надо спросить у Лили Джохансон, она их часто видит.

– Прошлой осенью кугуар убил одного парня, – сказала Кэрри. – Он ехал на велосипеде, зверь выпрыгнул из леса, сбил его наземь и... съел, кажется. Или только начал, потом его спугнули. Они здесь под защитой, так что ничего не поделаешь.

Таких историй ходило множество. Каждый знал несколько, чаще похожих на городские байки. Например, как в Зимнем парке одна женщина с сыном наткнулись на забрёдшего с гор кугуара, так она посадила мальчика на плечи, велев ему вытянуть руки вверх – испугавшись такого восьмифутового чудища, зверь убежал. А парень из магазинчика упряжи в Хогане рассказывал историю про человека с собакой. Которому при встрече с кугуаром пришлось пожертвовать собакой; пока тот грыз его пса, хозяин убежал. Нора купила в городе репродукцию рисунка Одюбона с изображением кугуара – сильный грациозный рыжевато-бурый зверь с непостижимым выражением на кошачьей морде.

– Я думал, они не больше рыси, – сказал Гордон.

– Не меньше африканского льва – то есть львицы. И похожи на львицу.

– Я вставлю эту картинку в рамочку, – сказала Нора, – а когда-нибудь я обязательно увижу его живьём.

Год за годом они приезжали в Хоган. Появлялись новые дома, но пока ещё не столько, чтобы испортить это место. Однажды они приехали зимой, но в их возрасте поздно было начинать кататься на лыжах. Выпало семнадцать футов снега. Перед Рождеством прибыл снегоочиститель и освободил пространство для проезда автомашин, передвинув снег туда, где летом росли цветы. Нору беспокоила судьба лесных зверей. Как они там, чем питаются? Олени обгрызают кору деревьев. Чак подсыпал им сено и корм для скотины.

– Благодаря горным львам стадо заметно сократилось, – сказал он. – Ты как-то спросила, не опасны ли они. Сейчас их десять тысяч, больше, чем когда-либо.

Нора подумала и о золотых орлах. Как удаётся им добывать пищу, в этой белой пустыне? Медведи улеглись в спячку. Кугуары тоже? Похоже, никто этого не знал. Пожалуй, она больше не приедет сюда зимой, когда всё под снегом, в ожидании и спячке. Одно дело лыжники, другое – пожилая женщина в постоянном страхе поскользнуться на льду. Немногочисленным здесь малышам родители привязывали цветные шары на длинных верёвках, чтобы было легче обнаружить провалившихся в глубокий снег, прийти им на помощь. На Рождество за день яркое солнце подтопило снег на крышах, ночью округу сковало морозом, так что к утру окружающие дом желоба обросли сосульками.

Наступившей весной Гордон умер. Лили Джохансон прислала ей сочувственное письмо, и, когда в следующее Рождество умер Джим Джохансон, Нора ответила ей тем же. Она всё откладывала поездку в горы, один год, и второй. На пути из аэропорта с Кэрри она впервые почувствовала нечто необычное. Пейзаж был так же прекрасен, но былой уют, покой и безмятежность исчезли. Не хватало полноты счастья, так в жару может не хватать тепла. И под одеялом ночью, и в кресле на рассвете, высматривая кугуара или лося, она пыталась понять, что теперь не так, что изменилось, откуда ощущение угрозы. Ответ был беспощадным. Это страх. Страх накрыл всю округу, и, как бывает, чем-то оттеняя её красоту, он лишал покоя наблюдателя. Опасность ждала за каждым углом, даже в образе на редкость чудесной бабочки. Страх не знал ни сна, ни отдыха, он жил даже зимой под снегом. Живой страх.
 
Пришла выпить кофе Лили Джохансон. Это была крупная, тяжёлая женщина с заскорузлыми от нелёгкой работы руками. Вырастившая шестерых детей, похоронившая двух мужей. Оставшись одна, старалась выживать на доход от индюшек, дюжины коров и сдачи лошадей в работу. Вставала с рассветом, не потому, что работы было много, просто уже не могла спать при свете. Часто по утрам вдоль её забора пробиралась пума, спускаясь с гор поохотиться в долине. В своё горное логово она могла вернуться не сразу, может спустя много дней, но в тот день утром вдоль изгороди Лили длинными прыжками между астрами она проследует обязательно.

– Почему это «она»? – спросила Нора. Своего рода феминизм?

– Полагаю потому, что она мать, – улыбнулась Лили. – Как-то она исчезла на несколько недель, а потом я увидела её на тропе с двумя малышами. Такие милые у неё котята.

– Ты когда-нибудь говорила с ней?

– Я? Да я боюсь. Она же мигом убьёт меня. Иногда я зову её: киса, горная киса, но она не обращает на меня внимания. Если хочешь увидеть её, оставайся здесь, может утром появится.

Нора пришла через неделю. Вечером обе немолодые вдовы сидели, пили пиво рутбир, которое Лили варила из кореньев, и говорили о своих покойных мужьях. Нора ночевала в крошечной спальне, на застеленной льняными простынями узкой кровати под изображением, что символично, Даниила в логове львов. На рассвете вошла Лили с чашкой чая, велела ей накинуть свою «хламиду» – пора идти наблюдать.

Чёрное небо уже заалело между гор на востоке. Невидимое пока солнце окрасило розовым снег на вершинах. Кругом тишина. Цветы вдоль тропы, по которой ходила пума, ещё не открыли бутончики после ночи.

– Откуда она знает время? – прошептала Нора. – Видит рассвет, или просто чует? Что заставляет её вставать, потягиваться, и наверное, вылизав лапы и морду, идти на охоту?

– Ты у меня спрашиваешь? Я не знаю. Кто может знать? Это загадка.

– Я хотела бы знать.

– Кис, кис, – сказала Лили, – горная киса, иди сюда.

Но пума не пришла. Вставало солнце. Великолепие зрелища горного рассвета заставляет плакать, подумала Нора, глядя на переливы розовых, золотых и пурпурных лучей на фоне бесконечного синего безмолвия. Она выпила кофе с черничным джемом у Лили, затем вернулась на Ранчо Лосиной долины.

– Однажды я увижу её, – сказала она про себя, погладив овчарку и проходя через калитку во двор.

Но увидит ли? Она уже почти решила не приезжать сюда на следующий год. Это молодая страна; она уже слишком стара жить в краю лыжников, альпинистов и байкеров, способных выносить и жару, и мороз. Слишком жгучее для простых смертных, здешнее солнце пугало её. Дождь здесь оказывался водопадом, грозящим утопить бурным потоком с гор. Змеи клубились в высокой траве, пауки угрожали своим ядом. Красота здешних мест была почти непереносимой, со временем пробуждавшей странные, смутные желания. Уже дома, в окружении неброской английской провинции, глядя на рисунок пумы Одюборна, она воспринимала его как символ той зелёной с золотом страны – хотя никогда не видела самого зверя во плоти, полного жизни под гладкой шкурой цвета загара.

Она вернулась туда лишь два года спустя. Надо думать, в последний раз. Чак был болен, а Лосиная долина не место для немощных стариков. Они с Кэрри перебирались на квартиру, в Денвер. Они уже не бродили по горам, не катались на лыжах, не устраивали барбекю на утёсе. У Чака больное сердце, у Кэрри артрит. Нора, которой прежде так хорошо спалось в Лосиной долине, теперь, раздвинув шторы, могла часами лежать без сна, глядя в черноту неба и слушая вой койотов у подножья гор. Она стала вставать всё раньше, и на второе утро, пробравшись на цыпочках на кухню, обнаружила там Кэрри. Вдвоём они сидели, пили кофе, и глядели на рассвет.

В ту ночь она то спала, то просыпалась, разразившаяся буря прогнала сон в четыре утра. Она ещё не видела подобной грозы. Она никогда не боялась грома и молний, а сейчас испугалась. Яркие вспышки прожектором освещали комнату, за мгновениями почти нестерпимого блеска молний с треском грохотали раскаты грома, словно сами горы раскалывались. Затем в наступившей тишине хлынул дождь. Оказавшегося снаружи такой водопад свалил бы с ног.

На зов Кэрри она шагнула из комнаты в темноту. Кэрри шла на ощупь, не зажигая света.

– Что случилось?

– Чаку плохо, – Сказала Кэрри, – совсем плохо. Он лежит на спине, рот перекошен, бормочет что-то не своим голосом; не разобрать слов.

– Как здесь звать на помощь? Я позвоню.

– Нора, не получится. Я звонила им. Нет связи. Почему мы в темноте, как ты думаешь? Нет света.

– Что же делать? Не оставлять же его так, может, я сделаю что-нибудь.

– Не в такой дождь, – сказала Кэрри. – Когда он кончится, может съездишь в Хоган на лендкрузере?

Норе пришлось признаться, что она никогда не училась водить. Они вернулись к Чаку. Он казалось бы спал, тяжело дыша перекошенным ртом. Под треск грома прямо над головами женщины сжали друг друга в объятиях.
 
– Пойду приготовить кофе, – сказала Кэрри.

Они пили кофе, сидя у окна, глядя на удалявшуюся грозу, на сверкающие в горах молнии.

– Дождь заканчивается, – сказала Нора. – Посмотри на небо.

В разрывах чёрных туч виднелись бледные просветы; не то алое, не то голубое небо мелькало между обрывками облаков, уносящимися за острия восточных гор. Дождь прекратился с быстротой свернувшейся оконной жалюзи. Только что лил стеной, и вот его нет, почти ясное небо над лужами в блестящей мокрой траве.
 
– Попробуй позвонить ещё раз, – сказала Нора.

– Бесполезно, – Кэрри поёжилась от смысла сказанного слова.

– Может у Лили телефон работает, как ты думаешь? Я могу сходить узнать. Если тоже не работает, может, она отвезёт меня в Хоган.

– Пожалуйста, Нора, ты правда сходишь? Я не могу оставить его.

От свежести воздуха после дождя у неё закружилась голова. Она подумала, многие ли вообще знают, что такое глоток чистейшего воздуха, а ведь некогда вся атмосфера была такой. Вдали ещё чернели уходящие тучи, но в пурпурном ореоле огненным шаром поднималось солнце, осветив золотисто-розовым светом перистые облака на огромной небесной чаше. Скоро поднимется солнце, и станет жарче, чем в пустыне.

Она спускалась по серпантину горной дороги, с горечью понимая, каким негодным ходоком теперь стала. Боль смещалась по ногам к тазобедренным суставам, заметно усиливаясь в правом, это заставляло её хромать, перенося вес на левую ногу. Но уже близок дом Лили, в поле у ворот мирно пасутся её лошади.

Но вдруг обе они скачками понеслись вниз по лугу, словно напуганные её появлением. Она громко спросила:

– Что такое? Что случилось?

И словно в ответ, из цветущих зарослей появился зверь. Размером с африканскую львицу, пума так идеально владела своим пластичным телом, что казалось, она скользила по воздуху из смеси трав с астрами и яркой геранью. Застыв на дороге, она повернула голову. Нора могла рассмотреть янтарные глаза и лёгкую дрожь её золотистых щёк. Она забыла совет, что надо стать как можно выше, подняв руки, и угрожающе податься вперёд. Она оцепенела, очарованная красотой этого создания, горной львицы, которую так мечтала увидеть. Скованная страхом, она безмолвно прошептала:

– Горная киса, горная киса...

Пума припала к земле, проверяя готовность мышц своего тела к прыжку.