Храм Сокола и Крокодила. Часть 1

Исчезающе мало известно об Антиное вообще и совершенно ничего - о его детских годах...

Один из авторов - профессиональный египтолог, и описания происходящего в храме опираются на археологические исследования - пока еще довольно скромные, поэтому какие-то детали приходится достраивать, а какие-то, возможно, со временем придется корректировать

Часть 1

Отец всегда говорил, что они - греки.
Дети великой Эллады, наследники Гомера и Еврипида. Конечно же, это было не так, просто каждый, кто никогда не видел Греции, будет говорить и думать так. Отец называл его Фемистоклом, глядя на то, каким крепким и здоровым растёт мальчишка. Кто такой Фемистокл, Антиной не знал, но был уверен, что совершенно точно похож на него, если отец так говорит. Когда ему исполнилось четыре, жизнь привела их в Египет. Авделай вёл торговую жизнь и, когда почтенная спутница его и мать Антиноя покинула этот мир - у него не осталось выбора. В последний раз оглянувшись на скромный, но добротный дом, держа сына за руку, мужчина вошёл на корабль. Он ждал, что Фемистокл, как любой малыш его возраста, будет плакать, дурно спать ночами и звать мать. Но, видно, не зря он призывал богов в ночных молитвах, называя мальчишку именем героя: тот молчал. Только смотрел порой враз повзрослевшими глазами. Вертел в руках вырезанную из дерева лошадку и иногда почти неслышно вздыхал. Не отказывался от еды и воды, не пытался отвернуться от всех, спрятавшись в самом тёмном углу, но что-то в нем неуловимо изменилось. Словно в маленьком крепком теле ребёнка выросло настоящее оливковое дерево - крепкое и гибкое, гнущееся под ветрами, но не позволяющее себя сломать.
Пять дней пути по спокойным - благодарение богам! - водам наконец привели корабль в сияющий порт Александрии.
О вечный город правителя Македонии!
Совсем не похожий на их скромную деревню, он очаровал мальчика, который все крепче вцеплялся то в отцовскую руку, то в свою эту лошадку и по-прежнему смотрел, смотрел, смотрел, не в силах оторвать взгляда от слепящих белых стен и широких улиц, чанов со специями, огромных амфор, наполненных, должно быть, вином или драгоценным маслом, охапок - иначе и не сказать - цветов, вязанок фиников и перца.
Смешение запахов с улицы красильщиков достигло маленького носа, и Фемистокл звонко чихнул, чуть было не подпрыгнув.
- Что ж ты так?
- Не знаю, отец. - Мальчик солнечно улыбнулся и осторожно потянул за собой: уж больно хотелось ему все рассмотреть. Почему-то, пока они шли по улице, подумалось, что все плохое осталось там, за морем, за спиной, за погребальным, по старым традициям, костром матери, и теперь-то уж он, точно взрослый, начнёт помогать отцу и станет для него опорой. Отец научит его считать на больших счетах с белыми и чёрными бусинами, научит его торговать и писать такие же аккуратные буквы, какие выводит он сам.
Цепкая хватка маленькой руки чуть расслабилась, когда Авделай остановился у дома высотой в несколько этажей.
Мальчик задрал голову, пытаясь увидеть крышу, но покачнулся и чуть было не упал – крыша возносилась слишком высоко.
Отец о чем-то говорил со встретившим их египтянином, Антиной отчаянно пытался понять, о чем, но незнакомая речь лилась как журчание воды, которая порой натыкалась на камни; египтянин жестикулировал, то поднося руку ко лбу, то яростно мотая головой, но, наконец, то ли соблюдая обычай, то же просто устав, махнул рукой, и в протянутую сухую ладонь вдовца опустился тяжёлый ключ.
- Идём.
Фемистокл не спорил. Стараясь не слишком глазеть, прошёл следом за отцом, опираясь на невысокие перила - правда, для этого ему пришлось поднять руку почти до головы, - остановился посреди комнаты, которая, похоже, должна была стать их новым домом.
- Мы будем жить здесь, отец? - Он даже говорить стал иначе. Серьёзнее, спокойнее, взрослее. Из тонкого голоса пропала какая-то беззаботность. Мальчик хмурил брови, морщил веснушчатый нос и то и дело потирал ушибленное на корабле левое плечо.
- До утра. Потом поедем дальше. Поешь, - Авделай указал на виноград и лепешку с сыром на столе. - Воздай хвалу богам и ложись спать. Завтра отправимся в путь.
«Куда? Зачем? Мы ещё не приехали?» хотел было спросить мальчик, но не стал. Он прекрасно знал, когда с отцом лучше не спорить, и это был как раз такой случай. Лепешка тоже была другой: мать пекла хлеб совсем иначе и обычно ставила на стол со свежим козьим молоком. Здесь же в кувшине оказалась вода.
Странная, сладковатая, как будто в неё тоже добавили мед, но она была прохладной, и Фемистокл послушно выпил все, что ему оставили. Ополоснув лицо и руки, где указал отец, мальчик коротко поблагодарил Посейдона за спокойное плавание, Зевса за то, что не послал им бурю и не гневался на их корабль, попросил Аида, чтобы тот был милостив ко всем мёртвым, и, стянув с ног сандалии, устроился на постели.
За то время, пока они провели на корабле, мальчик почти привык к тому, что палуба качается в такт волнам и теперь, лёжа на земле, в постели, которая определённо не собиралась никуда плыть, ощущал, как она тоже мерно покачивается, словно бы они все ещё были в море. Он так устал и был переполнен новыми впечатлениями, что смежил веки, даже не попросив отца снова рассказать ему истории о Фемистокле.

Утро встретило их жарой. Жара и песок - это было первым, что Фемистокл заметил, едва открыв глаза. А ещё шум улицы, крики, стук колёс тачек и телег. Запахи - они тоже были новыми. Ворвались в его сонное ещё сознание не привычной свежестью горного склона, а горечью перца, смрадом дубящейся кожи, сладостью розового масла и тяжестью лошадиного пота. Запахи эти, смешавшись совершенно самопроизвольно, накатывали волна за волной, вызвав у мальчика непристойный порыв исторгнуть выпитую ночью воду, желудок сжался пару раз, но Фемистокл заставил себя успокоиться, два раза длинно выдохнув через нос. Его не рвало на корабле, так с чего теперь начинать? Отец, видимо, давно встал и куда-то ушёл, но мальчик не растерялся. Умылся и сделал пару гимнастических упражнений, как было заведено у них в доме, оделся и снова нахмурился, вытряхивая из сандалий песок, который, казалось, за ночь обрёл сотню маленьких ножек и по собственному желанию поднялся в комнату. Пришлось проявить смекалку и найти край покрывала, чтобы тканью отереть ремешки - натирать ноги не хотелось. Он успел полностью одеться, когда дверь распахнулась. Фемистокл, подпрыгнув от неожиданности, обернулся и - нет, не кинулся к отцу, как раньше - уставился на него настороженно и внимательно.
- Отец?
- Хорошо, что ты готов. - Тяжёлая широкая ладонь Авделая взъерошила темно-медовые волосы мальчика и чуть сжалась на его плече. - Нас уже ждут, идём.
Как всегда - никаких вопросов. Кто ждёт, зачем, почему?
Ждут, значит, ждут, не стоит спорить.
Фемистокл, все так же придерживаясь за перила, как и вчера, принялся спускаться по лестнице, на этот раз даже не оглянувшись на комнату. Она ничего для него не значила, она не могла и не должна была стать их домом, так к чему тратить время и память?
На улице было ещё жарче, чем вчера, порывы ветра налетали, как жар из гончарной печи, резко, непредсказуемо, словно кто-то неведомый открывал заслонку, пытаясь своим раскаленным дыханием сдуть как можно больше людей с белой набережной. Нет, это совершенно точно не могло сравниться с их деревней. В деревне не росли финиковые пальмы, не было странных людей с золотым кольцом в носу и чёрными лицами, не было того, от чего отец поджал губы и напрягся плечами.
- Легионеры. - Авделай отвёл взгляд от проходящей мимо пары воинов, в то время как его сын, открыв рот, залюбовался сияющими пластинами на груди и ярким пурпуром каймы на тунике. Они походили на богов, что спустились с Олимпа, чтобы помочь воинству ахейцев завоевать великую Трою. Высокие, выше отца, широкоплечие, с яркими светлыми глазами.
- Люди не могут быть такими, - шёпотом выдохнул мальчик.
- А они и не люди, а ворье! Должники!
- Ты что-то сказал, гражданин? - Солдат обратился к нему по-гречески, и Авделай замолчал, меряя обратившегося к нему взглядом. Будь он один, то, возможно, выплеснул бы свою боль по ушедшей Полимнии в драке, но за его руку цеплялся единственный сын - и торговец промолчал. Отведя взгляд, он подхватил мальчика на руки и, стараясь побыстрее покинуть место несостоявшейся стычки, поднялся на борт невысокой лодки со странным белым косым парусом на единственной мачте.
- Снова корабль? - Фемистокл чуть скривился. Ему не хотелось, чтобы тошнило, не хотелось, чтобы качалась палуба под ногами, не хотелось снова есть соленую рыбу. Но на воде было не так жарко, и ветер, летавший над зеленоватой гладью, не казался таким обжигающим, поэтому он предпочёл смириться.
- Дахобея. Запоминай и повтори.
- Да... хобея. - Мальчик кивнул, запомнив новое слово.
- Это река. Итр Ни. Повтори.
- Итр Ни.
- Молодец. - Авделай ссадил сына с рук, строго наказав не подходить к бортам, обернулся к странному темнолицему человеку с замотанной яркой тканью головой и коротко приложил руку к сердцу. - Шукран.
- Мафиш мушкела. - Тот улыбнулся, показав крупные белые зубы, смотревшиеся... страшно. Как будто он был хищником, способным вцепиться в горло любой жертвы и одним коротким рывком перегрызть все жилы. Фемистокл отвернулся, оглядывая белые стены города Александра. Снова, как совсем недавно, снова - в последний раз.
Почему-то он успел подумать, что больше сюда не вернётся.
- Сколько нам плыть, отец? - Мальчик решился нарушить молчание, когда Авделай, под причитания «ди кетир!» отсчитывал команде блестевшие незнакомым профилем и орлом серебряные монеты.
- Два дня. - Он странно взглянул на сына, словно хотел было что-то сказать, и вдруг крепко обнял, прижимая к себе. На плечо капнуло что-то крупное, мальчик успел было удивиться - откуда дождь при такой жаре? Но Авделай отстранился и, чуть оттолкнув мальчишку, направился на нос дахобеи, предательски резким жестом вытирая лицо.

Примечания:
Шукран - спасибо
Мафиш мушкела - пустяки, не стоит благодарности
Ди кетир - как дорого, очень много