Он эксбиционист и всё идёт по плану

            Он лежал на диване, жутко лохматый, но при этом гладкошерстный, лежал среди кучи разноцветных бархатных подушек и ничего не делая, выжидал.

       Ему нужны были эти подушки и еще такой же бархатный плед фиолетовой расцветки исключительно для того, чтобы утопить в них свою голову, положив благородную усатую морду сверху и так, не сжимая крепко зубов, лежать и наслаждаться в состоянии покоя жизнью.

         Но он же был жуткий эксбиционист, это знали все, не только он сам, и потому его шестое чувство всегда подсказывало ему, когда, в какой момент нужно без какой либо подготовки разжать только что не крепко стиснутые зубы и вцепиться ими в мягкую бархатистую плоть подушки, без учёта какой по счёту, следом, уже тогда, когда на пороге комнаты кто - то, не важно даже кто, появлялся, он обильно обслюнявив бархатную наволочку, начинал мелко, словно мышь зерно, пережевывать то, что держал в зубах, судорожно пытаясь прокусить поверхность ткани, желательно сделав в ней как можно больше мелких круглых дырок.

       На привычный окрик и напоминание, что поступает плохо, он, только глянув пару раз из под свисающих на глаза ушей на говорящего, для того, чтобы убедиться, что за долгожданным представлением наблюдают, еще чаще начинал стучать крепкими совсем не мышиными зубами, будто дыроколом отбивая на захваченной подушке дробь, напоминающую металлический стук клюва дятла о кору дерева.

        Он был доволен, этот эксбиционист, потому что через минуту все получаемое им удовольствие могло закончиться, его давно раскусили, его эксбиционистсткие замашки, и ему, прихватив с дивана еще что- нибудь к той мокрой слюнявой подушке, придется потащиться, волоча за собой вожделенную добычу, за тем, кто так бессовестно отказался наблюдать за ним и его действиями.


        Ему было два года и он был щенком, по прежнему таким же озорным как и в шесть месяцев, и в год, он даже, как прежде, залезал под диван, несмотря на свои значительно увеличившиеся размеры, только теперь он там не бегал, изображая из себя спортсмена марафонца, будущего победителя в олимпиаде, а тихо лежал- отдыхал, что значит, мог поспать, и потом еще просто полежать, мечтательно закатив вверх свои бархатные, как подушки, карие глаза под мягкие веки, и подумать о том, что будет делать после, когда снова вылезет из своего старого укрытия, и за что снова возьмется, или, так же лежа под диваном, предварительно загнав туда свою кость или игрушку, мог поплакать, вспомнив, что он еще щенок, несмотря на свои исполнившиеся два года, поплакать, повыть басом, а совсем не по щенячьи, поскулить, порыдать из-за невозможности достать её оттуда. Всё же вырос… Всё же размеры…

       Оставаясь ребенком, в том мохнатом большом туловище, как часто бывает у людей, он, как любой маленький ребенок, все делал напоказ, при этом каждый раз ожидая похвалы за то, что стащил полотенце из ванной комнаты, предварительно оборвав крючок-вешалку, на котором оно висело, а потом с гордым видом, ничего не подозревая, притащил, держа его в зубах в комнату, за это он требовал награды, а иногда желал, чтобы с ним поиграли в перетяни веревку, которой могло вот- вот стать полотенце, точь в точь как в своем незабвенном детстве, когда он, только оказавшись на новом своём постоянном месте проживания, первым делом наведался в кухню и вернулся оттуда с какой-то тряпкой, показав тем самым, что ждет его хозяев с этого момента, так и оставшись любителем тряпочек до момента сегодняшнего.

           Но то было тогда, и он был мал и неразумен, а то сейчас, спустя два года, он не оставлял своих детских привычек и продолжал таскать всё подряд, что плохо, на его взгляд, лежало или плохо положили, не спрятав от него куда подальше. Но так как всё же повзрослел, то кое-что в список, так называемых или названных им его вещей, не входило, например хозяйские очки и мобильный телефон, с ними он предостаточно наигрался в детстве, они попросту не представляли для него больше интереса, тем более, что на тряпочки они мало походили, ну и ещё кое какие мелочи, которые он теперь запросто игнорировал, а вот подуууушки, это дело другое, как и пледы, и любое постельное бельё, благо ковры с линолеумом он оставил в покое, и это да, это были те самые тряпочки, с которыми он с упоением разбирался в детстве, закатывая так же мечтательно глаза, как когда лежал уже будучи большим здоровым мохнатым лбом под диваном, но не в мечтах, а от удовольствия, и конечно, же полотенца всех видов и любого предназначения, к ним у него была особая любовь, которая не иссякала и он им сохранял верность, как своей первой любви, когда украл тряпочку с кухни, то самое кухонное полотенце, сушившееся на батарее. И, если раньше он всё больше для игр использовал все выше перечисленные вещи, то теперь в основном следовал с ними в зубах своей манере эксбициониста, хотя порою казалось уже, что делает он это назло.

       Ну, а как иначе, это выглядело именно так, когда на просьбу слезть с дивана, он с пустым порожним ртом никогда не спрыгивал с него, всегда брал с собой какой-нибудь сувенир на память в виде пледа или подушки, а потом радостно волок его в другое место, но вовсе не для того, чтобы продолжить там отдыхать на нём, а покрасоваться своей находкой, больше смахивающей на добычу, и уже там снова удобно разлегшись, поджидал не любезно обошедшегося с ним хозяина, как притаившийся в засаде крокодил свою жертву, а при его появлении тут же начинал яростно грызть добычу, мелко- мелко перебирая зубами, напоминая при этом мышь, жующую зерно, и догрызал, как правило, взятое до дыр, тут просто, как говориться, без вариантов.

      Бороться с ним было бессмысленно, он очень хотел нравиться, чтобы окружающим нравилось то, что он делает, а делал он исключительно всё на показ, потому что, стоило отвернуться или выйти из комнаты, как он тут же оставлял украденное, или больше — ложился на него и спокойно, как ни чем не бывало, закрывал глаза и начинал мерно глубоко дышать, погружаясь в свой вечно собачий тревожный сон, но так только до того момента, пока кто-нибудь не появится на горизонте его эксбиционистских мечтаний, и тогда снова, что называется, мочало начинай сначала, он входил в раж, начиная “мышить” глядя при этом исподлобья на окружающую среду и всех тех, кто в ней находился, для того, чтобы убедиться в том, что всё идет как надо, по плану, он — эксбиционист, всё делает напоказ, и все на него смотрят, на то, как прогрызает очередную дырку в пледе или ещё в чем-то мягком и уютном, уничтожая вещь, и превращая её в решето, а он в тот момент наслаждается жизнью, получая ни с чем не сравнимое удовольствие эксбициониста.

       Его любили, как маленького ребёнка, хотя он давно уже им не был, он был взрослой собакой, в теле которой продолжал жить тот маленький щенок, который вызывал только восторг и умиление своими щенячьими замашками, которым он остался верен до сих пор, и на которого просто невозможно было сердиться и обижаться, но тем не менее, как и у людей, у которых были тоже вот такие же взрослые дети, хозяева, любящие его до потери пульса, этого мохнатого эксбициониста, надеялись, что всё же однажды он станет совсем взрослым и перестанет-таки грызть всё подряд, имея это всё подряд за тряпочки, ибо им изрядно это всё ж таки надоело, этот совсем не бесплатный цирк, правда тогда он перестанет быть и эксбиционистом, и тогда останется только вспоминать о том, кем он был когда -то, и всё же радоваться тому, кем стал сейчас, оставив свое детство в прошлом, как оно и должно быть, когда не только человек, но и собака вырастает.

Марина Леванте
10.07.2022 г