Старый вояка

      В какое странное время мы живем. От того, что происходит в мире сейчас, нормальному человеку впору сойти с ума. Все, что еще буквально недавно считалось традицией, установившейся нормой жизни, полностью отрицается представителями западной цивилизации и заменяется новыми правилами, одобряющими то, за что людей еще совсем недавно судили и даже сажали в тюрьму как извращенцев и аморальных личностей.
    Все эти гендеры, шмендеры объявляются настоящими людьми, имеющими все права и никаких обязанностей, их свободно допускают к власти, делая культ насилия и извращения достижением истинной демократии и свободолюбия.
   Нацисты, расстреливающие гражданское население, превозносятся как герои и защитники «доблестной» нацистской Украины, а русские, спасающие украинцев, выставляются бандитами и садистами.
   История повторяется, и, оказавшись на границе России и Украины, куда теперь также залетают снаряды новоявленных бандеровцев, прогуливаясь по набережной красивой местной реки, я внезапно вспомнила историю, имевшую место в одной из областей Западной Украины много лет назад, а конкретно в середине пятидесятых годов прошлого столетия, спустя почти 10 лет после окончания Великой Отечественной войны.
   Именно в это время моего отца перевели на службу в военный госпиталь Западного военного округа из Петропавловска-Камчатского.
   Госпиталь располагался на высоком берегу реки, в очень живописном месте.
Вид на окраины города, находящегося на противоположной стороне реки, просто завораживал своей масштабностью и величием. Все наше семейство не могло налюбоваться потрясающе яркими красками этого пейзажа. Я и мои родители радовались возвращению на материк после восьмилетней службы отца в военном городке, располагавшемся в глухом поселке Камчатского края.
   Мы с энтузиазмом осваивались на новом месте.
   Нужно отметить, что, несмотря на наш восторг по поводу возвращения в привычные условия природы и городской образ жизни, здесь тоже имелись свои недостатки, связанные прежде всего с отсутствием нормальной инфраструктуры: транспорта, магазинов, поликлиник и школ.
   К осложняющим жизнь факторам можно отнести и незнание украинского языка. Местные дети впитывали его с молоком матери, дети приехавших военнослужащих — кто с первого класса, если ребенок пошел в школу уже здесь, кто позже, а я попала в атмосферу украинской мовы лишь в шестом.
   Посему общение с местным населением на этой почве было затруднительным. Впрочем, этот недостаток нашего проживания на Украине мы преодолевали сравнительно легко и быстро, осваивая местный диалект и уже через несколько месяцев не только понимая аборигенов, но и объясняясь на их языке.
   Второе, более существенное неудобство заключалось в том, что сам госпиталь располагался за городом и на его территории отсутствовали магазины, позволяющие приобретать необходимые товары продовольственного и хозяйственного назначения.
   Для их приобретения нужно было добираться до города. Машин ни у кого из проживающих здесь семей не было, а между городом и нашим маленьким военным городком протекала река, мост над которой был разрушен немцами и, несмотря на прошедшие десять лет после войны, так и не восстановлен.
   Нам приходилось пользоваться лодочной переправой, которую осуществлял пожилой украинец по имени Микола. Расписание работы лодочной станции устанавливалось по его личному усмотрению. Иногда он мог отсутствовать по нескольку дней, и тогда жители нашего малюсенького пригорода лишались самых необходимых продуктов, начиная с хлеба и молока и заканчивая школьными принадлежностями и предметами туалета.
   Школа располагалась в военном городке другого района в десяти километрах от госпиталя, что тоже нельзя отнести к удобствам для жителей.
Из сказанного становится понятно, что житейских проблем у обитателей нашей «малой земли» хватало.
   Семьи врачей и обслуживающего персонала проживали в одном доме, в непосредственной близости от госпиталя. В школу детей возили на хозяйственной телеге, запрягая имевшуюся в хозчасти госпиталя старую клячу и застилая телегу соломой. Но это зимой, а весной и осенью мы добирались домой самостоятельно. Правда, старались дождаться окончания уроков у всех наших госпитальных ребят и идти целым отрядом, поскольку прогулки в одиночку могли закончиться трагически.
   В окрестностях еще вели борьбу с военнослужащими советской армии и их семьями недобитые бандеровцы.
   Семей было столько же, сколько имелось специалистов-врачей согласно штатному расписанию: хирург, терапевт, дерматолог, рентгенолог, отоларинголог, окулист и стоматолог. Но были еще заместители у начальников отделений, фельдшеры, медсестры и хозяйственники.
   Из военнообязанных почти все проживали в этом доме, а обслуживающий персонал включал гражданских, частенько из местных жителей. В целом, проживающие на территории люди представляли довольно дружное сообщество, в котором, как в простой деревне, все были на виду друг у друга и знали о своих соседях все и даже больше, чем сами соседи знали о себе.
   В этом замечательном коллективе был один удивительный человек, о котором я и вспомнила, гуляя вдоль реки, соединяющей два враждующих теперь государства, бывших когда-то братскими республиками, а еще раньше являвшимися единой Святой Русью.
   Итак, как я уже отметила, для удовлетворения многих бытовых потребностей обитателям нашего маленького городка приходилось пользоваться водным транспортом, чтобы иметь возможность посетить городской рынок и те немногочисленные магазинчики, которые там имелись.
   Конечно, несмотря на совместное проживание в одном доме, я кроме детей, с которыми вместе добиралась до школы, и ближайших соседей, мало кого знала лично.
   В лицо — да, а во всем остальном только понаслышке.
   Так и знакомство с человеком, о котором я хочу рассказать, случилось лишь через два с лишним года после нашего приезда на новое место службы отца.
   К тому времени в нашей семье появился мой маленький братик, и мама хотя и не работала, но, будучи инвалидом с детства из-за врожденного порока сердца, не могла осуществлять самостоятельно всю домашнюю работу и ухаживать за только что родившимся ребенком. Естественно, что часть этих обязанностей легла на меня. Мне в те времена приходилось очень нелегко: учиться, ездить в город за продуктами, часто готовить и убирать квартиру.
   Мама тоже не сидела сложа руки, она готовила еду, гуляла с ребенком, кормила и поила его и к вечеру в полном изнеможении падала в постель. Папа все время в госпитале с утра до вечера, а я учусь полдня в школе, затем помогаю маме по дому и переправляюсь на лодке на другой берег, чтобы купить на рынке хоть какое-то пропитание.
   Конечно, ежемесячно нам выдавался паек. Но он, как правило, включал в себя консервированные продукты, крупы, сахар, комбижир, сухофрукты, иногда соленую рыбу и печенье.
   Понятно, что требовались овощи, мясо, масло, фрукты, молочные продукты и, конечно, хлеб. Вот почти это все приобреталось на рынке в городе.
   А в посещении рынка главным было поймать на месте лодочника, который мог прийти на работу, а мог и не явиться на свой столь жизненно важный для всех нас жителей заречья пост.
   Большинство ребят нашего дома были не так зависимы от расписания этого лодочника, как я, поскольку перебирались на другой берег не по хозяйственным нуждам, а погулять, и они, взяв в одну руку одежду, переплывали эту чертову реку без проблем. Но это случалось лишь в теплое время года.
   Я же, обремененная семейными заботами, шла на базар с сумкой и деньгами, то есть руки у меня были заняты. Главная же проблема была еще и в том, что я не умела плавать. Я родилась и до шести лет жила в Ленинграде, а затем отца перевели на Камчатку, и плавать в нашем военном городке было совершенно негде. Там тундра подступала к нашим землянкам, а здесь — река, постоянная преграда на моем пути. Но мне нравилось любоваться ею, а папа вечерами усаживался на берегу с удочкой, частенько на ужин приносил нам неплохой улов. Но тем не менее чаще всех встречаться с речкой приходилось мне.
   Я уже привыкла к этому и воспринимала данный факт вполне спокойно.
   И вот одним прекрасным осенним днем меня отправили за продуктами. Я радостно согласилась.
   — Почему радостно? — спросите вы.
   А потому что мне купили новые замечательные туфельки и из Ленинграда тетя прислала очень модный плащ (назывался он «Болонья»).
   Я чувствовала себя просто принцессой, в классе все девчонки умоляли меня упросить тетушку, чтобы и им она достала и прислала такие же.
   Так что, распираемая гордостью и невероятно счастливая, я подошла к лодочному причалу. Возможность щегольнуть своими обновками, в которых, по уверению близких, я была чудо как хороша, меня очень радовала.
   На берегу стоял в ожидании транспорта еще один пассажир. Лично я не была с ним знакома, но знала из рассказов соседки, что этот мужчина, мне он казался глубоким стариком, Жданов Андрей Сергеевич.
   Краем уха я слышала, как тетя Нина, наша соседка, говорила маме, что его разжаловали за какой-то проступок, вернее, за то, что он спас жизнь одного молоденького, еще не обстрелянного лейтенанта, который струсил в своем первом бою и покинул поле боя до его окончания. Нашего генерала разжаловали, хотя уже на втором году службы спасенный им парень явил такие чудеса храбрости, что ему присвоили звание героя Советского Союза.
   Генерал-лейтенант Жданов был тоже дважды героем страны, и вся его грудь была украшена наградами. Человек волевой и независимый, имевший собственные суждения о всех сторонах жизни в стране, о состоянии дел в войсках и на фронтах, имел и множество завистников и не очень порядочных людей в своем окружении. Из-за их кляуз и доносов, собственно, и случилась эта печальная несправедливость в отношении него.
   Андрей Сергеевич не стал каяться и просить прощения и свое разжалованье перенес достойно, потеряв высокую должность и выйдя в отставку.
   — В настоящее время, — говорила тетя Нина маме, — Андрей Сергеевич работает в местном райкоме партии. Место новой работы он не выбирал, а поехал в эту глушь из-за назначения в наш госпиталь его сестры Надежды Сергеевны, которая тоже прошла всю войну в военных госпиталях и была направлена в наше медицинское подразделение для дальнейшего продолжения службы. Отличный хирург, она занимала здесь должность начальника хирургического отделения.
   Еще известно о бывшем генерале, что он пишет какую-то книгу воспоминаний о войне. В общем, человек важный и образованный, по рассказу нашей соседки.
   Но поскольку меня подробности жизни соседей по дому не интересовали, я особенно не вникала в слова соседки и его историю просто запомнила машинально.
   В тот день, подойдя к причалу, я вежливо поздоровалась с ним, он тоже ответил на мое приветствие и заметил, что ждет уже двадцать минут, а этого горе-лодочника нет и нет. Лодка пустая стоит на противоположном берегу, а он пропал или вообще ушел.
   — Вот такое здесь отношение к своим обязанностям, милая девушка! — подвел он итог происходящего.
   Я, конечно, расстроилась, ждать мне тоже не хотелось, но деваться-то некуда.
   Наконец Микола показался на том берегу, оттолкнул лодку, как-то зигзагообразно запрыгнул в нее и поплыл к нам. Генерал озадаченно вглядывался в движения лодочника, явно неодобрительно, но в тот момент я особо не обратила внимания на его реакцию, на его возмущенный жест отчаянно взмахнувшей руки. Видно, он куда-то опаздывал, вот и нервничал.
   Лодка двигалась рывками, Микола то греб, то переставал, будто засыпая на веслах.
   — Твою мать! — не выдержал Андрей Сергеевич! Извини, дочка! — обратился он ко мне.
   Я промолчала, но несколько напряглась.
   Наконец Микола причалил и, не выходя из лодки, пробурчал:
   — Садитесь! Ох и надоели вы мне все!
   Это уже было явным хамством. Но лодочнику, как мне показалось, нравилось издеваться над беззащитными пассажирами, зависевшими от его прихотей. Он даже не обратил внимание на гневный взгляд генерала и быстро начал грести уже без рывков и завихрений.
   В лодке воцарилось молчание, и я могла предаться своему огорчению.
   При посадке в лодку я очень старалась не наступать в воду, но все равно одну туфлю намочила очень сильно и с сожалением рассматривала намокшие носки новой обуви.
   Генерал же перешагнул через воду без видимого вреда для его до блеска начищенных ботинок, но, заметив мои переживания, довольно грубо сказал, обращаясь к лодочнику:
   — Мог бы выйти на берег и подтянуть свое корыто, девушка вон новые туфельки замочила!
   Микола от души развеселился, его привело в восторг чувство, что он сумел доставить нам неприятность, и он с хохотом ответил:
   — А це гарно! Москалей треба мочить!
   Он был изрядно пьян и не скрывал своих истинных чувств. И напрасно!
   Его слова задели Андрея Сергеевича очень сильно и, схватив лодочника за руку, в которой было весло, он закатил ему такую оплеуху, что мне показалось будто голова у того заболталась, как надорванная. Неизвестно зачем, я вскочила на ноги, холодея от ужаса, лодка накренилась, и я оказалась под водой, отчаянно барахтаясь, успев, однако, крикнуть, что не умею плавать, и, видимо, сразу же захлебнувшись.
   Все последующие события я узнала лишь со слов Андрея Сергеевича. Именно он последовал за мной и, вытащив на берег, произвел все необходимые манипуляции, чтобы освободить мои легкие от воды, которой я нахлебалась вдоволь.
   Когда с моей стороны были обнаружены первые признаки жизни, Андрей Сергеевич взял меня на руки и потащил в гору.
   К счастью, именно в это время к реке шел наш сосед Николай Степанович Кривошеев и вместе с ним Андрей Сергеевич доставил меня домой.
   Мама, кормившая в это время малыша, от представшей ее взору картины выронила братика из рук. Хорошо, что табуретка, на которой она сидела, была низкой и никаких серьезных повреждений мой братик не получил. Но заорал он так, что я окончательно пришла в себя.
   В нашей квартире творилось что-то невообразимое. Мной занимался Андрей Сергеевич, а его сестра Надежда Сергеевна, служившая хирургом и возглавлявшая хирургическое отделение госпиталя в звании подполковника, прослушивала биение сердца у мамы и мерила ей давление.
   Николай Степанович и его жена Тамара возились с братиком, а возле мамы уже появилась кардиолог Лилия Борисовна. Отец, вызванный с работы дочерью наших соседей Валентиной, сходил с ума от беспокойства за нас и как маятник то входил в комнату, то выходил на кухню покурить.
   Рассказывая уже в бог знает какой раз о нашем приключении, Андрей Сергеевич внезапно был озадачен его вопросом.
   — А этот негодяй Микола, что, преспокойно уплыл на своей лодке и даже не пришел на помощь?
   Андрей Сергеевич замер и старался вспомнить, что же случилось с лодочником.
   — Честно говоря, я не помню. Мне было не до него. Я даже не могу утверждать, видел ли я лодку после падения девочки за борт. Все сосредоточилось для меня именно на ней.
   Он нахмурился, желая вспомнить детали происшедшего, но так и не смог ответить на поставленный вопрос.
   — А если лодка перевернулась, и он тоже оказался в воде? — спросила наша соседка.
   — Ничего не могу сказать по этому поводу, — честно ответил Андрей Сергеевич.
   Столпотворение в нашей квартире продолжалось до позднего вечера. Без конца кто-то приходил справиться о моем и мамином самочувствии. Все что-то несли: необходимые лекарства, только что испеченные пироги, яблоки и груши, домашние соки — и мы смущенные и тронутые этой искренней заботой людей, с которыми до того даже знакомы близко не были, благодарили их и чествовали; это маленькое несчастье сблизило всех живущих в нашем доме и работающих в госпитале так сильно, что ощущение дружбы и сплоченности, единодушия сделало нас просто счастливыми. Все болячки отступили, и было радостно на душе оттого, что у нас оказалось столько друзей.
   Однако последствия моего омовения сказались достаточно быстро. В последующие два дня лодочная переправа почему-то не работала, и обеспокоенные этим обстоятельством жители нашего заречья стали звонить в разные инстанции, требуя восстановить нам сообщение с городом. Начальство обещало разобраться с возникшей ситуацией, но связаться с лодочником им никак не удавалось. Он просто пропал, как в воду канул, причем именно так оно и случилось.
   Только через неделю его тело обнаружили в совсем другой области. Опросили жителей близлежащих мест, и кто-то его опознал.
   Лодочник был одинок, часто пьянствовал целыми сутками, поэтому лично его никто не искал.
   Вскрытие показало, что и в тот раз он был пьян и, видимо оказавшись в воде, когда лодка перевернулась на него, сильно стукнулся о ее дно головой и потерял сознание. Лодку нашли вскоре. Она была почти разбита. Течение уволокло ее и выкинуло на каменистый берег аж в двадцати километрах от нашего причала.
   После этого происшествия Андрей Сергеевич стал проявлять ко мне особое внимание и часто при встрече приглашал на прогулку, рассказывая много интересных историй из своей жизни.
   Мне его внимание льстило, с одной стороны, но я стеснялась его дружбы, потому что многие ребята с интересом спрашивали меня, о чем это я постоянно беседую со стариком-генералом.
   Теперь, по прошествии многих лет, я объективно могу сказать, что генерал или, как он сам, смеясь, себя называл, «старый вояка» был человеком очень образованным, начитанным, знал несколько языков, досконально изучил всемирную историю, прекрасно разбирался в литературе, в искусстве и в то время был страшно одинок, несмотря на то, что проживал он в одной квартире со своей сестрой Надеждой Сергеевной, о которой я уже упоминала.
   У генерала была огромная библиотека, которую он везде возил с собой.
   После моего неудачного купания Андрей Сергеевич рассказал мне о ней и пригласил к себе в гости. Я и предположить не могла, что у него такая большая квартира: целых три комнаты, огромный холл и столовая, скорее напоминающая ресторан. В его квартире имелся даже балкон, который походил на шикарную веранду.
   Почти все стены во всех комнатах занимали книжные шкафы.
   Мне было позволено выбирать книги и брать их для прочтения. Я, никогда не видевшая такой богатой библиотеки, сосредоточилась на собрании сочинений А. Дюма и буквально пожирала их ночами, поскольку свободного времени днем у меня почти не бывало.
   Конечно, это не могло не сказаться на моих успехах в школе. В моем дневнике частенько стали появляться тройки, и мама, раскрывшая тайну моих ночных бдений, попросила Андрея Сергеевича не давать мне книг до тех пор, пока я не исправлю тройки на пятерки.
   Мне было очень стыдно слушать нотацию от генерала за свое легкомыслие, и я стала реже посещать закрытую для всех других библиотеку.
Следует сказать, что в моменты моих посещений Андрей Сергеевич всегда угощал меня чаем. На столе постоянно находились вазочки с разными сухофруктами, орехами, вареньями и свежими фруктами. Подобная сервировка совсем не походила на те скромные трапезы, которые я привыкла видеть дома или в семьях своих сверстников.
   За чаем старый вояка рассказывал мне об авторах тех книг, которые я выбирала.
   Он знал столько подробностей из жизни замечательных людей и умел так интересно их передавать, что слушать его можно было бесконечно.
   Иногда к нам присоединялась и Надежда Сергеевна. Но она пила чай, не участвуя в разговорах. Мне казалось, что она о чем-то думала и вообще чем-то очень расстроена. И я, боясь быть причиной ее грустного настроения, всегда ссылалась на необходимость готовить уроки, быстро благодарила хозяев за гостеприимство и уходила.
   Но однажды я совершенно неожиданно услышала их разговор, который просто потряс меня.
   Я давно не приходила к ним за книгами, потому что боялась даже на глаза попадать генералу. Вызвано это было тем, что со мной приключилась ужасная неприятность, о которой мне следовало поставить в известность Андрея Сергеевича, но я не представляла, как я ему расскажу о своем преступлении, которое не давало мне спокойно спать, не давало отвлечься на что-другое. Сознаться в нем я не находила в себе сил, но понимала, что обязана это сделать и чем раньше, тем для меня будет лучше.
   И вот, когда я наконец решила это сделать, прикинула, как встретиться с Андреем Сергеевичем наедине, то есть в отсутствие его сестры, которая, по моим расчетам, должна была находиться в это время на работе в госпитале, я буквально насильно тащила себя на заслуженную мною казнь.
   Преступление мое заключалось в следующем. Я взяла две книги у Андрея Сергеевича, нарушив его просьбу никому без его ведома книги не давать.
   В то время достать такие книги было невозможно, и Андрей Сергеевич любил в этом вопросе абсолютную точность. Я брала книгу, четко определяя дату ее возвращения хозяину. И нужно сказать, что всегда это правило выполняла.
Но тут случилась вот такая незадача. К нам в госпиталь попал парень из десятого класса — Виктор Голубев. Он проходил какое-то обследование, необходимое для поступления в военное училище.
   Это был мальчик, в которого были влюблены все девчонки нашей школы. Очень красивый. Высокий, стройный блондин, с яркими синими глазами, правильными чертами лица. В общем, необыкновенно красивый.
   Мне тоже он казался кем-то вроде небожителя, принцем из детских сказок. Отличник, спортсмен, участник художественной самодеятельности, прекрасно игравший на аккордеоне и, как говорится, не замеченный ни в чем предосудительном. О знакомстве с таким человеком я и мечтать не могла.
   И вдруг я встречаю его в нашем госпитале в актовом зале, на просмотре какого-то фильма.
   Я усаживаюсь в первом ряду, где позволялось садиться детям медперсонала, даже не подозревая, что у нас среди больных сидит школьная знаменитость в виде Виктора Голубева. И вдруг рядом усаживается парень в больничном халате и говорит мне: «Привет, Светик!»
   Я, конечно, сначала даже не отреагировала. В госпитале часто молодые солдатики пытались заговаривать с девочками-школьницами. Родители нам это запрещали. Поэтому и первый ряд отводился для детей медперсонала, больным туда садиться не дозволялась. И вдруг какой-то наглец позволил себе этакий запрещенный выпад. Конечно, это случалось изредка, но я никогда на подобные разговоры с больными не шла, поэтому и на приветствие Виктора не отреагировала и даже не повернулась в его сторону.
   Но Виктора мое молчание не смутило, и он продолжил начатый разговор:
   — Ты из 9 «А»?
   Я уже хотела встать и уйти, но посмотрела на парня внимательно и онемела: «Это же Виктор Голубев!»
   — А ты из 10 «А»? Виктор Голубев! — смущенно пролепетала я.
   — Узнала?
   — Такую знаменитость невозможно не узнать. Ты так здорово играешь на аккордеоне, даже аккомпанируешь. Мне очень понравилось, как Ольга Быстрова танцевала Венгерский танец и ты ей аккомпанировал. Она такая красавица!
   — Чего в ней красивого? Костюм только! Но сама-то она дура полная!
   — Почему дура?
   — Потому что кроме танцев, нарядов и мальчиков у нее в голове ничего нет.
   — Она что плохо учится?
   — С двойки на тройку перекатывается кое-как.
   — А ты что же ей не помог, вы же вместе выступаете?
   — У меня нет времени на всяких пустышек. Да и не хочет она учиться. Она замуж хочет!
   — А ты, значит, не хочешь на ней жениться?
   — С какой стати! Мне самому еще учиться и учиться надо, да и не люблю я пустоголовых девчонок.
   В общем, после кино он проводил меня до квартиры, а вечером, когда я сидела на лавочке возле нашего дома и читала книгу Теодора Драйзера «Американская трагедия», Виктор появился и, увидев, что именно я читаю, стал просить, чтобы я дала ему книгу почитать. И я пообещала, что, когда сама прочту, дам ему ее всего на одну ночь. Виктор страшно обрадовался и сказал, что я на самом деле умница и красавица не то, что эта танцорка!
   Его слова и польстили мне, и огорчили. Я не знала, что мальчишки могут так обсуждать девочек и говорить о них весьма нелицеприятные вещи.
   На следующий день я отдала ему книгу, предупредив, что он должен вернуть ее мне послезавтра и пользоваться ею должен очень и очень аккуратно.
   Он книгу взял, обещал выполнить все мои указания и просил меня не беспокоиться. Однако его выписали из госпиталя буквально на следующий день. У него, как потом оказалось, погиб при очень странных обстоятельствах отец и ему, видимо, было не до книги. Короче, он мне ее не вернул. И я буквально сходила с ума, не зная, как признаться в этом Андрею Сергеевичу.
   Поднявшись на площадку, где в торце нашего дома располагались их апартаменты, я хотела постучать в дверь, но та неожиданно оказалась открытой. Я вошла и услышала, как Андрей Сергеевич с кем-то разговаривает, причем достаточно громко и возмущенно.
   Вздохнув с облегчением, я уже повернулась, чтобы уйти, когда он произнес следующую фразу:
   — Неужели он прямо так и сказал тебе?
   — Именно! В приказном порядке! — ответила его сестра, оказавшаяся, к моему огорчению, дома, и продолжила пересказывать слова ее собеседника.
   — У нас много хирургов другого плана. Вы же слышали, как прооперировали капитана Стрельцова: пилой пополам безо всякого наркоза. Я думаю, вы не хотите встретиться с такими коллегами?! Многие из них в прямом смысле трудятся с вами под одной крышей. Ну это так, между прочим, дорогая Надежда Сергеевна. Я лично не сомневаюсь в вашем здравомыслии. Оперируйте больного без выяснения его биографии! Дня через три мы его заберем, и все будет в лучшем виде.
Обещаю, мы не тронем ни вас, ни вашего брата. Приступайте немедленно и постарайтесь без глупостей, иначе пила!
   — Он так расхохотался, что у меня мурашки пошли по всей коже и ноги стали ватными. Ты знаешь, Андрюша, я многое повидала, но этот негодяй почему-то вызывал во мне просто ужас, какой-то животный страх.
   — И ты не знаешь, кто он! Даже не догадываешься?
   — Он был в хирургической маске, видны были одни глаза. На голове шапочка и белый халат, как полагается медперсоналу. Единственное, что мне показалось, когда он уходил, что он прихрамывает на левую ногу.
   — Среди ваших нет таких хромых?
   — Не знаю, я перебрала в уме всех наших. Но есть младший медперсонал других отделений, на который мы почти не обращаем внимания. Но почему-то мне кажется, что в морге один из санитаров прихрамывал, когда мы осматривали трупы погибших летчиков.
   — Ты все сделала, как он велел? Эта гнида имеет шанс выжить?
   — Не совсем так. Думаю, он протянет не больше недели, но мучиться будет изрядно.
   — Умница! Теперь ты должна заболеть. Нам подходит чисто женская болезнь.
   Довериться кому-бы то ни было здесь опасно после заявления этого бандеровца. Но с главврачом городской больницы я попробую договориться. В городе нет даже женской консультации, а тебя нужно проконсультировать с каким-нибудь светилой в области гинекологии. Как ты на это смотришь?
   — Я боюсь за нас! Это же нелюди! Андрюша, ну откуда берутся такие звери?
   — Успокойся, мы выкрутимся, я уверен!
   Он приобнял сестру, и та разрыдалась у него на груди. Больше находиться в их квартире я не могла и выскользнула на улицу. Там я спряталась за углом и видела, как через несколько минут вышел Андрей Сергеевич. Он нервно закурил и быстро пошел к госпиталю.
   Я стояла и заворожено смотрела, как он входил в здание, а затем почти сразу вышел из него вместе с заместителем начальника госпиталя Васильевым Петром Аркадьевичем и, усевшись на скрытую скамейку в углу небольшого сада, о чем-то тихо разговаривал с ним.
   Мысль о том, что в госпитале работают бандеровцы, напугала меня до ужаса.
   Рассказы об их подвигах потрясали, и от мысли, что такие нацисты находятся рядом с нами, меня знобило. Мне хотелось подобраться к лавке, где сейчас совещались мужчины, послушать их разговор, но это было невозможно.
   Окольным путем я перешла к садику, но подойти незамеченной не могла. Однако, когда они поднялись, Васильев отчетливо произнес:
   — Да прямо сегодня! Я тебе не раз говорил, Андрей, что наш боров один из этих ублюдков!
   Речь явно шла о начальнике госпиталя. Он на самом деле напоминал злого дикого кабана, которого, как мне казалось, не любили почти все врачи госпиталя. Он даже не скрывал своей ненависти к русским врачам и их семьям, близко не подпускал никого из них к реальному руководству коллективом. Во всяком случае я такое слышала не раз из разговоров приятелей отца и некоторых медсестер, присланных на службу из России.
   В этот же день при обходе всех подразделений госпиталя стало очевидным, что более десяти раненых и не имеющих документов мужчин лежат в разных отделениях, а посещение созванной Васильевым комиссией морга завершилось совсем трагично.
   Когда Васильев, возглавлявший обход, предложил зайти в морг, капитан
Апатенко, в подчинении которого находились все имеющиеся запасы лекарств госпиталя, заявил, что врачи и тем более фармацевты не имеют никакого отношения к трупам и он рекомендовал бы комиссии заняться более важными делами, связанными с доставкой и распределением медицинских препаратов.
   Его поддержал начальник отделения рентгенологии Отрашенко.
   При этом тон капитана и его поведение сразу насторожили всех собравшихся на обход госпиталя врачей. Однако Петр Аркадьевич не стал сразу выражать свое недоумение, а распорядился разделиться и вместе с Апатенко направил Кривошеева и Котенкова проверить заявки на лекарства и оборудование, сроки поставки, наличие и прочее. Сам же, оставив при себе полковника Короида и подполковника Овсянникова, направился к моргу.
   Капитан Апатенко замялся, решая, видимо, как ему поступить, но Васильев уже в приказном порядке распорядился выполнять его задание.
   В морг заходить ему не очень хотелось, но нужно было понять: кто есть кто.
   Спустившись в помещение морга, располагавшегося в подвале небольшого деревянного дома, оставшаяся троица проверяющих застала удивительную картину.
   За столом сидели семь человек совершенно незнакомых мужчин и распивали самогон, заедая его хлебом с салом. Возглавлял пиршество патологоанатом Скотько, и, когда он поднялся с ножом в руке и выскочил из-за стола, Васильев понял, кто угрожал Надежде Сергеевне. Скотько хромал на левую ногу весьма заметно.
   Полковник Короид выхватил пистолет и велел гостям по одному выходить из морга.
   Один из бандеровцев тоже поспешил выхватить пистолет и выстрелил в него, но промахнулся, Короид успел наклонить голову, и пуля просвистела в паре сантиметров над ней.
   Бандеровец целился в Васильева, но у него что-то заело, и это стоило ему жизни. Овсянников выстрелил в него и попал прямо в сердце.
   На звуки выстрелов уже бежала охрана.
   Началось невообразимое побоище. Результат — убит Скотько и еще два нациста, остальные взяты с поличным. Ранен полковник Короид и убит один из солдатиков, примчавшихся на помощь.
   При разборе стало понятно, что, скорее всего, капитан Апатенко и майор Отрашенко являются пособниками бандеровских недобитков. Но это еще следовало доказать.
   И тут случилась новая беда. Из отделения хирургии пропал раненый бандеровец, и в заложники были взяты две медсестры. Одна из них от страха и боли после избиения поспособствовала тому, чтобы Надежда Сергеевна открыла дверь негодяям и те стали стрелять в доктора, но на шум выбежали другие жильцы и им пришлось скрыться.
   Надежда Сергеевна получила очень тяжелое ранение и была отправлена на самолете в Москву. Соседка снизу, вбежавшая наверх на крики и стрельбу, тоже была ранена, но получила пулю в плечо и ею занимались врачи госпиталя.
В этот же день прилетела комиссия из Львова, представители которой не спешили обвинять пособников бандитов, заняв их сторону. Но прибывшая утром комиссия из Москвы спутала все их расчеты спустить на тормозах происшедшее, потому что москвичи очень серьезно стали разбираться во всех деталях.
   Андрей Сергеевич, по ходатайству которого и прилетела эта комиссия, все время проводил с ее представителями, а ночами исчезал, и где он был, никто не знал. Но я, тайно следившая за ним, чувствовала, что он подвергает себя немалой опасности, и, вновь столкнувшись с ним на лодке, переплавляющей нас в город, была поражена и его видом, и его поведением.
   Он страшно осунулся, даже ботинки его не блестели как прежде. На меня он почти не обратил внимания, кивнув в ответ на мое приветствие. Андрей Сергеевич был весь в своих мыслях, словно жил в другом мире, и ничто не могло его вернуть к обычной жизни. Человек ушел в себя и не обращал внимание на окружающую его действительность. Так мне казалось.
   Я была просто ошарашена его безразличием и чувствовала себя виноватой, сама не зная в чем.
   Когда мы причалили к другому берегу, он выскочил из лодки молниеносно и пошел не в сторону синагоги, находившейся на пути к центру, а совсем в другую сторону.
   Меня это удивило и, поняв, что он не обращает на меня никакого внимания, я задержалась пару минут на берегу и под кроной деревьев незаметно пошла за ним следом. Но когда он, не останавливаясь, вошел на территорию старого еврейского кладбища, не решилась идти за ним.
   Сказалась моя боязнь подобных мест, хотя я знала, что наши госпитальные мальчишки нередко перебирались сюда и играли в какие-то страшные игры, из-за которых однажды Вовку Андруковича мать таскала за волосы и в течение нескольких дней вообще не выпускала из квартиры.
   Мальчишки же пугали нас разными завываниями и говорили, что это воют мертвецы на еврейском кладбище и вообще там творятся страшные дела.
   Мы, конечно, смеялись над их выдумками, но пойти с ними не соглашались.
   Итак, несолоно хлебавши я повернула в сторону рынка и пошла закупать провизию, заказанную мне мамой.
   А ночью был ранен Андрей Сергеевич, и многое мне стало понятно из его поведения утром.
   Как оказалось, по словам моего папы, заместитель начальника госпиталя Васильев Петр Аркадьевич собрал доверенных офицеров и сообщил им, что среди медперсонала госпиталя имеются люди, связанные с недобитыми бандеровцами, которые не просто знакомы с ними, но во всем помогают этим подонкам и многие бандиты нашли убежище под нашей крышей. У нас находятся на лечении представители нацистских холуев под чужими фамилиями, имеющие поддельные документы или вообще не имеющие таковых.
   — Я вынужден говорить это в обществе лишь тех врачей, тех офицеров, в которых я уверен. Именно поэтому провожу совещание в значительно сузившемся коллективе.
Действительно, на заседании не было Апатенко, Отрошенко, Жидивского,
Абрамовича и самого главврача Тараса Вакуловича Погоняйло. Как оказалось, позже ими уже занималась московская комиссия.
   Васильев сообщил собравшимся о том, что все сведения, полученные от Андрея Сергеевича, и данные по нарушениям и злоупотреблениям руководством госпиталя уже доведены до товарищей из Москвы. Львовские же пока не поставлены в известность, поскольку есть сомнение в том, что эти представители займут правильную позицию, слишком близки их отношениях с Погоняйло. Вот и сегодня начальник готовил для них банкет и очень дорогие подарки каждому члену львовской комиссии.
   — Думается, именно поэтому они, даже не разобравшись ни в чем, даже не пытаясь создать видимость объективности, ознакомившись с вопиющими фактами, встали на сторону начальника госпиталя, полностью игнорируя трагические события последних дней.
   — Я должен со скорбью и болью сообщить вам, друзья, о большом горе, постигшем нас в связи с тяжелейшим ранением Андрея Сергеевича Жданова. Именно он, наш прославленный старый вояка, оговоренный недругами, а вернее, врагами советского народа, незаслуженно лишенный должности, предпочтя отставку оправданиям и мольбам о сохранении кресла командующего округом, выследил и раскрыл место сосредоточения бандитов в нашем городе, установив и доказав их неразрывную связь с начальником нашего госпиталя и его друзьями бандеровцами, все еще безнаказанно орудующими в наших краях.
   Андрей Сергеевич давно следил за странными действиями Погоняйло, знал, что многие недобитые изверги окопались в стенах нашего госпиталя, но решил во что бы то ни стало найти их лежбище, их штаб, из которого осуществлялись те бесчеловечные, оголтелые операции по выводу из строя важных объектов инфраструктуры и зверскому убийству наших офицеров. К сожалению, даже застав в морге их сборище, мы не смогли полностью уничтожить эту гидру.
   Как стало известно позже, Андрей Сергеевич сколотил в партийном руководстве города небольшую скрытую для первых лиц этого учреждения группу, преданную стране и партии. Два его молодых помощника постоянно следили за некоторыми убежденными сторонниками националистических выродков, покушающихся на социалистическое будущее Украины. Причем не последним из них был полковник Погоняйло. В львовской группе проверяющих он слыл лучшим начальником госпиталя в республике. Не странно ли подобное отношение к предателю и зверю, потерявшему человеческий облик.
   После похищения капитана Стрельцова и нечеловеческой жестокости при расправе с ним, потрясшей всех служащих не только нашего гарнизона, но и всех войск, сконцентрированных в западной Украине, как можно было членам львовской комиссии даже не вспоминать об этом и многих других фактах деятельности бандеровских отморозков.
   Их безумные зверства осуществлялись не только по распоряжению предателя и упыря, скрывавшегося под личиной начальника госпиталя, но и в его присутствии. Документы свидетельствуют о том, что Погоняйло являлся не простым соучастником, а входил в состав руководства преступной организации националистов.
   Однако представители львовской комиссии вообще отмахнулись от неопровержимых фактов, свидетельствующих о преступлениях местной бандеровской организации.
Именно усилиями генерала в отставке Жданова Андрея Сергеевича и его сестры Надежды Сергеевны с помощью созданной группы активистов удалось раскрыть их.
Помощник Андрея Сергеевича, кандидат в члены партии Вячеслав Клеменчук вместе со своим другом Костей Твардовским выследили этих подонков и обнаружили их главный штаб, главный схрон со всеми документами и запасами вооружений, который находился на старом еврейском кладбище в склепе пана Чухобрильского.
   Ночью Андрей Сергеевич Жданов со своими ребятами проникли в секретную зону бандитов, где и обнаружили не только склады оружия, но и весьма недвусмысленные документы, раскрывающие характер, планы деятельности, состав подразделения, фашистские награды и много таких материалов, которые не просто обличают их, но ясно свидетельствуют о преступлении против СССР и его народов.
   Именно в эту ночь банда в полном составе напала на сельсовет деревни Старые выселки. Двое бандеровцев погибли в перестрелке с бойцами воинской части, располагающейся поблизости, но остальным негодяям удалось уйти.
   Их появления ждала на кладбище наша спецгруппа. Андрей Сергеевич был вместе с ними. Гады почуяли неладное и открыли стрельбу, затем обратились в бегство, двое из них пытались проникнуть в склеп, чтобы уничтожить улики. Однако были убиты. В это же время один из убегавших подонков выстрелил в спину Андрея Сергеевича.
   — Ранение очень тяжелое, врачи, оказав самую необходимую помощь, переправили его в Москву. Туда же конвоировали и переправили взятых в морге бандитов, Погоняйло и членов львовской комиссии.
   — Я думаю, там сумеют разобраться в сути ставших на сторону нацистов высокопоставленных чиновников львовской комиссии, — высказал свою надежду полковник Васильев.
   Сказать, что врачи госпиталя и их семьи переживали все происшедшее тяжело, значит не сказать ничего. Только понимание и признание того факта, что госпиталь оказывал помощь нацистам, потерявшим человеческий облик и творившим безумные расправы с офицерами советской армии, чего стоили.
   Это мучило не только всех служащих госпиталя, но и нас детей. В общем, атмосфера стыда за допущенную слепоту и беспринципность охватила все население маленького гарнизона.
   Однако надо отдать должное, приехавшая комиссия из Москвы очень быстро разобралась со всем этим и, благодаря ее слаженной работе, госпиталь не перестал функционировать. Командование госпиталем было возложено временно на полковника Васильева Петра Аркадьевича. Его заместителями стали майор Лавров Венедикт Петрович и подполковник Овсянников Николай Дмитриевич. Госпиталь пополнили пять новых врачей, приехавших из Московской и Ленинградской областей.
   Надежда Сергеевна Жданова возвратилась в госпиталь на свою должность через восемь месяцев после всех этих событий. А старый вояка вернулся в строй лишь через полтора года, и его оставили в Москве в генштабе. Его я больше никогда не видела.
   Вот такие мысли пришли мне в голову в связи с происходящим на Украине в настоящее время. Ассоциация с прошлым мне представляется неслучайной!

                Август 2021 г.