Бумажный змей

Обитые стены чем-то мягким не причиняли боль, сколько бы она не колотила по ним кулаками. Разбитые костяшки, покрытые корочками, засохшей крови, все еще болели. Еще раз, обессилено ударив, девушка уставилась в зарешеченное окно. Обхватив холодные прутья, прижавшись к ним лицом, погружаясь в свои мысли. Она даже не обернулась, когда за спиной скрипнула дверь, когда кто-то вошел, она не могла разобрать сказанного, но почувствовала неприязнь, исходившую от вошедшего. Он грубо развернул ее к себе, схватив за плечо. Только тогда она увидела, санитара, толстый, мерзкий мужик, рядом с которым стояла троица из студентов, они с интересом смотрели на девушку, записывая что-то в блокнот. От двоих исходило безразличие, а вот третий был совсем другим. В Кириных глазах мелькнуло что-то неуловимое и тут же затерялось в глубине сознания. Парень на мгновение замер, пристально вглядываясь в лицо девушки, но не увидел больше ничего. Лишь заметив, как серо - голубые глаза затягивало инеем, обжигая холодом.
  -Я хочу с ней работать,- выдал спокойно студент.
 -Да не вопрос,- пожал плечами санитар безразлично,- только толку, попусту потеряешь время, она безнадежна. И кстати,- он поднял указательный палец вверх, уводя студентов из палаты.- Будь осторожен, она непредсказуема.
   Парень обернулся, Кира уже сидела на подоконнике и пристально смотрела на него, обжигая холодным взглядом. Врезаясь в его память ледяными снежинками, оставляя следы.
    На следующий день, дверь в палату отворилась, и вошел парень, он остановился, пристально глядя на девушку, держа в руке блокнот с карандашом. Кира снова сидела на подоконнике, прижимаясь к холодному окну, поджав к груди босые ноги, выглядывавшие, из-под больничной сорочки.
    Парень уселся на пол, периодически бросая взгляды на девушку и снова утыкая нос в блокнот. Кира не выдержала, покусывая ногти, она осторожно подошла к парню и заглянула ему через плечо. С блокнота на нее смотрело ее отражение, серо-голубые любопытные глаза, заостренные нос, расттепанные волосы.
    Она поглядела на парня, а он, молча, вырвал лист из блокнота, пристально вглядываясь в ее глаза, и протянул девушке. Кира крепко сжала лист в свой ладони, а парень,  поднявшись, вышел из палаты.
    Забравшись на подоконник, она изучала рисунок, всматривалась в каждую черточку, проводила по рисунку пальцем, закрывая глаза, чувствуя от того тепло. От рисунка веяло теплом, в ее воображении рисовались солнце, теплый ветер, трепавший ее волосы и бумажный змей.
     На следующий день, он опять пришел с блокнотом, ничего не говоря, молча, что-то рисовал, изредка поглядывая на Киру. Ее переполняло любопытство, она не знала, что он рисует, но она чувствовала, что какая-то тонкая нить стала протягиваться между ними. Тонкая, почти не осязаемая, которая в любой момент может порваться.
     Кира не выдержала, встала за спиной парня и застыла. С листа смотрела она, но теперь от изображения веяло страхом, отчаянием, болью. С листа смотрела Кира, с огромными, напуганными глазами, она крепко сжимала железные прутья, на маленьком окошке, которые отделяли ее от солнца, а в небе парили чайки, заставив ее отшатнуться. Она словно получила удар наотмашь, задохнувшись собственной болью и страхом которые  накрыли ее  с головой.
     Когда он закончил последние штрихи, так и, застыв с карандашом в руке, Кира даже не заметила, что все это время не дышала. Они встретились взглядом. Кира сделала шаг назад, когда парень поднялся, но он не стал подходить, сохраняя ту дистанцию, которая нужна была им, двоим. Ничего не говоря, он спокойно разорвал рисунок на мелкие кусочки, которые падали тут же на пол. Оставив один, он посмотрел на него, улыбнувшись, и сложив, направился к двери. Проходя мимо Киры, он сунул ей в руку клочок и вышел. Она сжимала его, боясь развернуть, но что-то теплое мелькнуло тогда теплое в его карих глазах, и Кира развернула бумажку, на которой остались солнце и чайки за решеткой. Опустив руку, все, также сжимая клочок в кулаке, она смотрела на дверь, где только что скрылся парень.
     Его не было долго, Кира сбилась со счета, но наконец, он появился, бледный, с всклокоченными волосами, с лихорадочным блеском в глазах.
     Парень ничего не сказал, он сел на пол и что-то стал быстро рисовать в своем блокноте. Кира встала у него за спиной и наблюдала, как на листке появилось лицо самого художника, под которым он вывел «Марк», тут же рядом он нарисовал Киру и протянул блокнот ей, обернувшись. Она посмотрела на него и неуверенно, сомневаясь, но, не дав себе передумать, вывела «Кира» и сунула ему обратно в руки блокнот.
   Пересев на подоконник, он рассматривал вид за окном,  перенося, все что видел, на бумагу. Кира стояла у него за плечом, не сводя глаз с блокнота. Перевернув листок, он нарисовал зарешеченное окно больницы, за которым стоял он, подставляя лицо теплым лучам солнца, а над головой пролетали чайки, приветствуя его своим криком. Он тут же нарисовал Киру, которую держал  крепко за руку. Молча протянув ей блокнот, Марк внимательно смотрел на нее, читая ее по глазам. Прикусив губу, она крепко сжала карандаш, погасив внутри себя огонек, и судорожно провела между ними вертикальную черту, разделяющую их. Он же упрямо штрихами зачеркнул линию.
    Кира молча, смотрела на него, глаза в глаза, осторожно протянув холодные пальцы к его щеке, ощущая тепло. Марк коснулся ее пальцев, крепко сжав их.
     Открыв глаза, над ним оказалось палящее солнце, слепящее глаза, в голубом небе кричали чайки.  Они оказались на пустынном пляже, под ногами белый чистый песок, и бескрайнее море, волны которого облизывали голые ноги  Киры. Она радовалась как ребенок, набирая воду в ладошки, подбрасывала вверх воду, морщинила носик, когда капли попадали ей на лицо. Больничная рубаха вымокла, прилипая к ее телу, но она совсем этого не замечала, подставляя лицо солнцу, прислушиваясь к крику чаек. Марк, усевшись на песок, наблюдал за ней, ощущая, как по телу разливается тепло, и так было хорошо, время словно остановилось, замерло. Давая им запомнить эти ощущения, чтобы они отпечатались в их душе, сознании. Как маршруты на карте, куда можно было бы вернуться в трудные времена. Поднявшись на ноги, он все же решился, разбежавшись, нырнул в волну, и она тут же поглотила его. Кира улыбнулась и нырнула вслед за ним.
     Ему так было хорошо, спокойно, уютно. Наконец он обратил внимание на Киру, ее лицо светилось, в глазах он читал все, что она ему не сказала бы словами, да и не нужно было этих слов. Она рассматривала его, полуулыбку, игравшую на его лице. В темных взъерошенных волосах блестели капли воды. Он медленно подошел к ней, боясь, что это всего лишь иллюзия, но прижав ее к себе, убедился, что нет, она  настоящая. Она всматривалась в его лицо, в его карие глаза, в которых вспыхивали искорки. Ощущая, как по телу разливается тепло, как стучит сердце гулко, в ушах, заглушая посторонние мысли и звуки.
     Положив ему ладони на грудь, она чувствовала, как бьется его сердце, дыхание прерывалось от волнения. Улыбнувшись, заглядывая ему в глаза, она дотронулась своей ладонью до его щеки, и они снова провались в реальность.
     Марк быстро заморгал глазами, не понимая, что с ним только что произошло, Кира, сидела на холодном подоконнике, наблюдая за ним. Когда Марк скрылся за дверью, Кира разжала кулак, наблюдая, как рассыпается песок по подоконнику, падая на пол.
    На следующий день, Марк вошел в палату, держа в руках блокнот, и  молча протянул его Кире, на нем был запечатлен ее портрет, капли воды в волосах, полуулыбка и солнце, осветившее ее лицо. Она улыбнулась, протянула к его щеке руку, и они снова оказались на пляже, в руках она уже держала змея и счастливая бегала по пляжу, ловя потоки ветра. Марк наблюдал за происходящим, делая набросок в свой альбом. Вокруг кружили чайки, над головой, некоторые ныряли в море. Наконец закончив рисунок, отложив блокнот в  сторону, Марк подошел к Кире, взяя веревку, вскользь коснувшись ее пальцев и улыбнувшись, поднял голову, наблюдая, как по воздуху плавно скользит змей.
     Кира  присела на песок, она не сводила глаз с Марка, любуясь им. Преодолев смущение, она подошла к нему. Ей захотелось к нему прикоснуться, почувствовать его, робко дотронувшись кончиками пальцев его волос, которые оказались мягкими. Она закрыла глаза, чувствуя его присутствие, его дыхание, и ласковые лучи солнца на своем лице. Она любила солнце, тепло. Так было в этот момент хорошо, ей хотелось этим ощущение поделиться с ним. Она чувствовала Марка, для  Киры это было важно, и от мыслей о нем, лицо начинало пылать. Ей не нужно было слов, чтобы передать ему свои ощущения, и Марка она читала как книгу, по глазам, по улыбке, это не сыграешь. Она дотронулась до его руки, сжимая пальцы. Ей каждую секунду нужно было подтверждение того, что он рядом, боясь не почувствовать его в следующее мгновение. Где бы она не находилась, она проваливалась сюда, ощущая, как он крепко держит ее за руку. Иногда ей приходила мысль, а что, если он когда-нибудь исчезнет, и она не ощутит его руки. Она тут же судорожно  сжимала его пальцы, чувствуя, как накатывает тревога и старалась тут же вынырнуть из омута горьких мыслей, от которых было очень тяжело избавиться. После них оставалась горечь, неприятное послевкусие.
   Она часто пускала его в свой мир, где могла быть самой собой, где тревоги и страх отступал. Однажды он решил показать ей свой мир, ведь он любил дождь и прохладу. Была ночь. На горизонте возникли тучи, сверкали молнии, которые медленно приближались к берегу. Она не знала, сколько они так простояли, наблюдая за этой красотой, одновременно пугающей и завораживающей. Они стояли до тех пор, пока не пошел проливной дождь, но и после этого она не решилась вынырнуть в реальность. Кира видела, что в этот момент ему хорошо, она не хотела лишать его этой радости.
    В такие моменты, ей хотелось облечь свои ощущения в слова, сказать, что он значит для нее, но слова застревали в горле,  было страшно от одной только мысли, что ему это не нужно, поэтому чувства прятались глубоко, в самый дальний «ящик» души. Однажды он  испугался проявления ее чувств, эта реакция больно задела Киру, оставив царапины на душе, поэтому чтобы не происходило, она открыто скажет о своих чувствах только под дулом пистолета. Если бы пришлось выбирать, она призналась бы в убийстве с легкостью, даже отказалась от него самого, только не призналась бы первой.
    -Ну, я думаю, стоит закончить твое лечение,- врач нервно поправил очки, что-то записал в карточку и взглянул на Киру.- Надеюсь, мы больше никогда не увидимся.
     Кира лишь улыбнулась, и, поднявшись из-за стола, вышла из кабинета. Собрав личные вещи, она вышла из клиники в сопровождении родителей. За фальшивым смехом и разговором они пытались скрыть неловкость…
    Зайдя в дом, она замерла на пороге, прижимая к груди кофту, Кира, почувствовала себя дома, только это ощущение придавали стены. Тут только она чувствовала себя в безопасности, в своей скорлупе, в которой можно было укрыться, но она испытывала такое ощущение, ненадолго, только  когда была одна. Родители своим появлением тут же рушили это ощущение, Кира внутренне вокруг себя очерчивала круг личного пространства, и они не то, что попадали в него невзначай, они в него вламывались не церемонясь. Слава Богу, и хвала человеку, который придумал музыку, она помогала отгораживаться от реальности.
    Сколько себя помнила, Кира никогда не чувствовала привязанности к родителям, мать всю жизнь перевоспитывала отца, который жил как придется, а семья была лишь бесплатным приложением. Отец часто напивался, мать истерила, не пуская его, домой, а он стучал по окнам. Мать, вечно недовольная, Кира не могла вспомнить, когда мать приходила с нормальным настроением с работы, без претензий, упреков к детям, от этого внутри всегда все сжималось. С возрастом Кира пыталась вытравить эти ощущения, но где-то в глубине оставался этот страх, и когда мать  приходила с работы, внутри что-то неприятное шевелилось, складывалось ощущение, что что-то сделал  не так. Ей казалось, что все идет своим чередом, но со временем она стала понимать свои ощущения, где-то в глубине души  ненавидит родителей, между ними, пропасть, которая только растет с возрастом. Жалела ли она об этом, нет, она существовала им параллельно теперь. Ей не хотелось с ними делиться своим миром, они отбили в ней эту охоту. Доверие к людям вообще как-то со временем, вообще исчезло, с кем бы ни общалась, искала какой-то подвох. Единственный человек, который просто был, это Данила. Он был ее миром, крыльями,  воздухом и когда он погиб, она погибла вместе с ним. Это как рухнуть с высоты, без возможности откатить все назад. Может быть, подсознание теперь каждый раз подталкивает ее подойти к краю моста, заглянуть смерти в глаза и порой ей кажется, что она когда-нибудь сделает этот шаг влекомая шепоту внутри себя. Ей не жалко себя, уже нет боли, нет страха, он исчез вместе с гибелью Дани. Говорят, время лечит, вранье, просто привыкаешь жить с этой болью. Ей хотелось бы заорать, выплеснуть эту боль наружу, но она снова наполнит своим ядом до краев.
   За окном было пасмурно, захотелось нырнуть в эту погоду с головой, дождь накрапывал, но это не помешало. Выйдя на улицу, она не встретила ни одной души, даже в толпе, ты остаёшься один, ты живешь в своем мире. Тебя окружают твои страхи, твои мысли, твои чувства, и не с кем с ними поделиться. Ты конечно иногда пытаешься это сделать, но читаешь в глазах людей, особенно близких, что твой мир их не трогает, они не чувствуют тебя, им просто плевать на тебя по сути. Конечно, иногда малая толика твоих эмоций выплескивается наружу, разрывают тебя изнутри, но ты их судорожно пытаешься запрятать внутри себя. И не с кем поделиться, ты остаешься один на один с этим потоком, несущим тебя. И порой хочется сделать шаг, заставляющий все прекратить, потому что ты не вывозишь, ты устаешь быть сильной. Ты не ждешь бурных эмоций, лишних слов, ты все это увидишь в глазах, в улыбке-солнце. В легком касании пальцев, осторожном поцелуе, когда боишься нарушить что-то ценное, дорогое, что связывает ваши души. И так от этого становится хорошо, спокойно, и мир кажется не таким уж враждебным и холодным, когда рядом есть тот, в ком растворяешься и позволяешь раствориться ты сам. Можешь прятаться за маской от людей, но ты не спрячешься за ней от самого себя. Близкого человека не заменить другим, в этом нет никакого смысла, лучше быть одному, чем придать свой мир и свои чувства. Лицемерие всегда было слабой стороной Киры, это коробило её, особенно когда это было в ее адрес.
    Придя домой, Кира получила сообщение от Марика, по лицу скользнула улыбка, что-то зажглось в ее глазах, но родители промолчали, делая вид, что не замечают.
« Что ты видишь в окне?»
«Пустоту…»
«А может там солнце и горы вокруг?
«С чего бы все это?»
«Ну, может, а вдруг?»
«Я вижу лишь мрачные стены вокруг…»
«А если зажжем фонари?»
-Что пишут?- не выдержала мама, видя, как дочь что-то строчит в телефоне.
    -Ничего,- тут же взгляд Киры погас, его, словно отключили по щелчку пальцев, Кира вздернула подбородок, встречаясь с матерью взглядом, секунду сверлила ее взглядом, и ничего больше не сказав, ушла к себе в комнату.
    Они стали иногда пересекаться где-то, мимолетные встречи, но Кира каждый раз прокручивала эту встречу в голове, до каждой мелкой детали, до каждого слова, жеста, взгляда. Сообщения, в которых были только ничего незначащие шутки, ничего такого, что могло заставить ее раскрыть свою душу перед ним. Это отрезвляло, создавало пропасть между ними. Что-то тянуло к нему, но его брошенные слова невзначай охлаждали ее пыл. Ей нужно было тепло, прикосновения, а он смеялся над этим, может быть, он прятал за этим свои чувств, а может, она была для него одной из толпы, и не более того.
      Запись из ее дневника «говорят, что человек может изменить свою жизнь, но, сколько бы я не пыталась, у меня ничего не выходило. Все это ложь, ничего не зависит от тебя, есть только выбор, на который ты соглашаешься, и он, к сожалению, не всегда в твою пользу.…  Устала…»
      Марк сидел на берегу моря, за спиной скала, заросшая деревьями, скрывающая этот райский уголок от посторонних глаз, в небе парили крикливые чайки, море, манящее своей голубизной, волнами, уносящими с собой гальку и девушка на берегу, с ярко-оранжевым змеем.