От истоков своих Глава 14 Арест

        Лето 1916 года всё семейство Стояновских провело в Самарской области в родовом имении Козициных. Павел окончательно оправился от своей болезни и превосходно чувствовал себя. Он писал письма своим товарищам по борьбе, получал от них ответы, узнавал новости о делах своей ячейки там, в Сибири. Но время было неспокойное, партия большевиков находилась в глубоком подполье, революционеры подвергались жестоким гонениям: каторга, тюрьма, лишение жизни были уготованы им за вольнодумство и желание свергнуть правящую монархию. С начала первой революции по 1916 год было казнено за революционную деятельность, подрывающую устои царизма, более 50000 человек. И в тюрьмах томилось более 600000 человек. Но даже это не останавливало смелых борцов, желающих видеть свою родину свободной и счастливой. Павел знал, что царская охранка рыщет повсюду подобно ищейке, проводятся обыски и аресты революционеров. Он полагал, что и его может коснуться что-то подобное, стараясь не поддаваться панике, и гоня от себя мысли о том, что в этом случае ожидает его семью.
      Вернулись Стояновские в Ново-Николаевск к началу осени. А в середине октября в дом к Павлу нежданно нагрянули незваные гости.

      За окнами сгустились промозглые сумерки. Порывы ветра бросали в стекло крупные капли холодного дождя. Павел сидел с газетой у стола, протянувши ноги к камину, откуда шло приятное тепло. Маша устроилась рядом с мужем с пяльцами для вышивания в руках.

          – Что за странный шум в дверях? Словно звон шпор слышится…– только успела сказать Маша.

Павел, отложив газету, встал с кресла. Тут в залу почти вбежал их слуга Осип и растерянно доложил:

          – Вас требуют, Павел Матвеевич.

Сзади него стояли шестеро жандармов во главе с офицером полиции, и двое незнакомых людей, согласившихся быть понятыми.

          – Чем обязан, господа? – учтиво промолвил хозяин дома.

Офицер, отрекомендовавшись, протянул Павлу ордер на обыск.
Маша, ничего не понимая, кинулась к мужу.

          – Что это, Павел Матвеевич? Почему эти люди в нашем доме, по какому праву? Что они хотят?

Павел уговаривал свою жену, ничего не объясняя:

          – Успокойтесь, моя милая! Они только выполняют то, что им предписано.

  Сам Павел был внешне хладнокровно спокоен:

          – Вы, вероятно, весь дом намереваетесь осмотреть? – спросил он, ознакомившись с ордером.

 Получив положительный ответ, Павел вновь обратился к офицеру:

          – Не могли бы вы, господа, в таком случае, начать осмотр с детских спален. Время к ночи, дети в скором времени захотят спать.  А дом довольно большой, не один час потребуется для полного его осмотра, так что… если вас это, конечно, не затруднит, – попросил он.

Как ни странно, офицер не стал упорствовать. Обыск начался с детских комнат. Жандармы, привычные к такому занятию, действовали быстро, но и особо не церемонились.

           – Что же вы так неаккуратно! Нельзя ли не раскидывать всю постель? А одежда, детская же! – возмущались няньки, подбирая разбросанные детские платьица и чепчики, складывая всё назад в комоды.
 
На вопросительные взгляды офицера жандармы отрицательно покачивали головами.

          – Ищите! – коротко приказывал он, сидя в кресле у камина, грея ноги и листая книги из большого шкафа, которые горой теперь лежали на столе перед ним.

Его толстые, поросшие тёмными волосами, пальцы быстро переворачивали страницы. Затем эти пальцы встряхивали книгу и отодвигали её в сторону. Офицер время от времени указательным пальцем правой руки поправлял пышные, чёрные усы, чуть приподнимая их. Мутные его глаза безучастно оглядывали залу уже в десятый раз.

          – Ну, что? – спрашивал он каждый раз у вошедшего в залу очередного жандарма.

Жандарм склонялся к его плечу и что-то быстро шептал полицейскому на ухо. Тот, отмахиваясь от него, как от мухи, вновь спрашивал:

          – А там, искали? – указывая на дверь, ведущую в другую залу.

 Часа через два после начала обыска, изрядно утомившись, офицер расстегнул мундир. Сняв головной убор, он утирал, начавшую лысеть, голову с редкими чёрными волосами, огромным носовым платком. Им же он потирал покрасневшие глаза. Его нестерпимо клонило ко сну. За это время подошли ещё несколько жандармов, в помощь первым. Вновь прибывшие осматривали двор и хозяйственные постройки, а также комнаты слуг.
Вскоре они вернулись с докладом:

          – Всё осмотрели. Ничего нет-с! – подобострастно вытянувшись, отчеканил старший из них.

          – Искать! – крикнул разъярённый офицер громовым голосом.
 
 Жандармы, подобно огромным серым крысам, опять заметались по залам большого дома. Маша со страхом наблюдала за действиями жандармов, обращая свой взор то на них, то на Павла.

          – Зачем же Вы так разбрасываете всё, господа? Эта ваза – наша семейная реликвия.  Будьте любезны, обращаться с ней бережнее, прошу вас, – говорила она жандармам.

 Но видя, что слова её не имеют на них никакого воздействия, вскоре смолкла совсем.

          – Послушайте, Павел Матвеевич, ведь всё равно найдём, – увещевательно заговорил офицер с Павлом, – так Вы бы, Ваше превосходительство, сами указали нам, где искать надобно.

          – А что Вы ищете? Вы же не уведомили меня, что вы ищете, – словно удивляясь, ответил Павел.
 
          – Ну, как же. Уважаемый Павел Матвеевич, ведь уже давно нам известно, что Вы в революционной организации состоите, – начал офицер.

          – Революционной? – удивлённым эхом повторила Маша, сидевшая до этого «каменной статуей» на маленьком диванчике.

          – Революционной?! – обернулась она к мужу, глядя на него полными ужаса глазами, которые уже начали наполняться слезами.

Павел ласково посмотрел на жену, но промолчал.

      Маша словно начала прозревать. В её голове замелькали картинки: вот Павел о чём-то напряжённо думает. Вот он куда-то, торопясь, уходит, ничего не объясняя ей. Вот какие-то странные «сослуживцы» собираются в их доме на гостевой половине и ведут разговоры за закрытыми дверьми. А ещё письма, которые приносят посыльные, что прячет Павел в своём бюро. Не зря всё это казалось ей странным. Только уж очень она была связана своими делами, поговорить с мужем глубоко и серьёзно времени не нашла. От этих мыслей из глаз Маши покатились слёзы досады.

          – Революционной, революционной, – подтвердил между тем полицейский, – а вы, что же, дражайшая Марья Мефодиевна, не знали разве, чем муж ваш на досуге занимается?

 Повернувшись к Павлу, он настойчиво попросил.

          – Так вот, Павел Матвеевич, укажите нам, где вы литературу запрещённую храните. Прокламации, переписку с вашими друзьями-подпольщиками и прочее. Так быстрее будет, – уже требовательно уговаривал он Павла.

          – Ну, что вы, любезнейший, о какой литературе речь идёт? Книги все перед вами, а другой литературы у меня, извините, нет, – спокойно ответил Павел.

          – Ну, в таком случае будем искать, пока не найдём! – угрожающе надвинулся на него офицер.

Обыск продолжался ещё несколько часов. Жандармы старательно, уже не по одному разу, обшарили все углы, шкафы, бюро и секретеры в доме. Они перевернули диваны, кресла и банкетки, подняли все ковры, устилавшие пол в залах. Они устали и были злы. Офицер, находившийся в полусонном состоянии почти всю ночь, сейчас был просто взбешён безрезультатными поисками.  Но был он человек опытный в своём деле, и чутьё никогда не подводило его. Вот и сейчас он размышлял: "Нет, ведь должно же быть! Полгода кропотливой работы, полгода слежки. И всё говорило за то, что сей господин по уши в революционной агитации. Заигрался их Превосходительство в революцию до полного безумия. А как же больно падать придётся с таких-то высот! Так неужели на сей раз ни с чем уйдём?" – думал он, с досадой швырнув ремень тяжёлой, железной бляхой о стол.

 Неожиданно стол отозвался глухим звуком внутренней пустоты. 
 Павел заказывал этот стол у столяра-краснодеревщика и просил сделать в крышке его небольшой тайник. Такой, совсем неприметный глазу ни с внешней стороны, ни с внутренней. Он был уверен, что тайник не обнаружат, и всё на сей раз обойдётся.  Однако судьба сыграла с ним злую шутку.

          – А ну, разберите мне этот стол на щепки! – злорадно крикнул офицер жандармам.

И тут, откуда ни возьмись, появились и топор и ломик. В один миг стол был раскурочен. Груда деревяшек теперь валялась на полу вместо него.
В руках полицейский держал несколько агитационных брошюр и писем, подписанных Лениным.

          – Ну, вот, – удовлетворённо проговорил офицер, – говорил я вам - всё равно найдём. Надеюсь, вам не придётся объяснять, что последует за этим? Попрошу вас одеться и немедленно проследовать за нами. Соблаговолите выполнять мою просьбу скорее, – уже спокойно сказал он.

          – Что же это, Павлуша? – проговорила Маша, она впервые назвала его так, – Куда же вас теперь, дорогой мой? Зачем же вы скрывали от меня всё? – с горечью в голосе, торопилась она сказать ему всё сразу.

          – Машенька, ангел мой, нет и не было для меня на земле человека дороже вас, любовь моя.  Простите меня, душа моя, если в силах простить. Но, по-другому поступать я не мог, – в страстном порыве ответил Павел, гладя волосы Маши и целуя её в лоб.

          – Знаю, – сквозь слёзы тихо прошептала Маша.

          – Поторопитесь господа, и так по вашей милости всю ночь провели здесь, – нервно прикрикнул офицер на Стояновских.

      На дворе занимался неприветливый осенний рассвет. Клоки сизого, утреннего тумана медленно таяли, открывая взору ближние и стоящие напротив дома. Из окон домов выглядывали любопытные лица.
Редкие прохожие, торопясь по своим делам, с интересом смотрели на жандармов, усаживающихся в бричку с арестованным господином между ними. Лошади зацокали подковами по брусчатке, бричка тронулась.

      Маша опустошённая сидела на краешке кресла, руки её безвольно лежали на коленях, а по лицу лились слёзы отчаянья. Беспомощно оглядывала она всё вокруг, где совсем недавно жило её счастье, разбитое теперь на множество мелких осколков, которые уже ни за что не склеить. Что делать, как жить дальше? Этого она совершенно не понимала. День прошёл в состоянии полного изнеможения, Маша то забывалась сном, длящимся несколько минут, то начинала метаться, лихорадочно обдумывая с чего начать свои хлопоты по возвращению Павла.
Через день, одевшись как можно скромнее, Маша отправилась в полицейский участок. Ей хотелось узнать, где находится её муж и что можно предпринять для его освобождения.

          – Простите, уважаемый, не подскажите ли мне, где могу узнать я о муже, – несмело начала она, обращаясь к полицейскому, сидящему за столом и перебирающему кучи бумаг, громоздящихся подле него.

 Полицейский заинтересованно поднял на неё свой озабоченный взгляд.

          – Арестован? За что, когда? – коротко спросил он.

          – Видите, ли, – робко продолжила Маша, – его в революционной деятельности обвиняют, а он…– хотела продолжить она, но осеклась, потому что полицейский посмотрел на неё уже совершенно другим взглядом, казалось, сразу утратив к ней интерес.

          – Политический? – сухо уточнил он, – Это Вам к следователю Карелину надобно, а его сейчас нет, – и он снова погрузился в свою работу по переворачиванию бумаг.

          – А скоро ли будет? – попробовала спросить полицейского Маша.

          – Не могу знать, может, и вовсе нынче не будет, а может, будет, – думая о своём, ответил рассеянно полицейский.

          – Вы позволите подождать его здесь? Могу я присесть? – спросила тихо она.
          – А это сколько вам угодно, только будет ли прок? К вам через недельку сами придут и разъяснят всё. Уж будьте покойны, – откликнулся полицейский, опять «по-человечески» взглянув на молодую и, судя по всему, весьма состоятельную особу.

          – Через недельку? Но, это же, так долго! Нет уж, позвольте, я подожду, – ответила она, присев на краешек стула подальше от стола полицейского.

Тот в ответ лишь недоуменно пожал плечами, думая при этом: "И чего им не хватало? Богатые, по всему видать. Вон дама, какая холёная, да красивая. А им всё революцию подавай!"

      Маша терпеливо ждала, сидя на стульчике, вороша свои печальные мысли. По коридору ходили люди, задевая иногда край её платья. Она каждый раз вскидывала вопросительный взгляд на полицейского, но он лишь отрицательно мотал головой. Наконец, уличная дверь отворилась, и в неё вошёл щуплый господин, небольшого роста, в круглых очёчках и с кожаной папкой в руке.
 
          – Вот-с, Вас дожидаются, Венедикт Аристархович, – поздоровавшись, указал на Машу полицейский.

          – Чем могу служить? – повернулся к ней следователь, – Прошу вас пожаловать в мой кабинет, – протянул он руку в сторону небольшой двери с медной табличкой.

Войдя в крошечный кабинет, Маша сбивчиво, волнуясь и торопясь, стала излагать суть своей просьбы. Слушая её, следователь мрачнел всё более, наконец, он заговорил:

          – Госпожа Стояновская, Ваш муж, как следует из материалов обвинения, государственный преступник. Он на особу монаршую посягнул и на весь строй нашего государства. А, ведь, какой уважаемый человек был. Пост высокий занимал. И вдруг, с отребьем этим связался. В социалисты, видите ли, потянуло. Не знаю, что покажут материалы следствия, да только с такими деятелями разговор короток: каторга или казнь. Так-то, уважаемая, а что именно ему предназначено от его поведения и показаний зависит.

При последних словах следователя в глазах Маши стал меркнуть белый свет. И она, сидя на стуле, провалилась в глубокий обморок. Сколько времени пробыла Маша без сознания, она не знала. Но очнувшись, чувствовала себя совершенно подавленной. Она хотела что-то ещё спросить у следователя, но мысли её, вязкие и горячие никак не могли сформироваться в связную речь. В мутном сознании бились два слова, звучащие как набат: каторга или казнь! 
Как только Маша окончательно пришла в себя, следователь обратился к ней:

          – Сейчас вам следует воротиться домой. А на днях я непременно буду у вас, мне необходимо поговорить с вами и выяснить кое-что для следствия. Так уж вы, будьте любезны, оставайтесь дома. Впрочем, вам и ехать-то особо некуда... – произнёс он в заключение разговора.
 
      Маша была совершенно раздавлена словами следователя. Она полулежала в гостиной зале вся в слезах. Мысли двигались в её голове  хаотично, отдаваясь жуткой болью во всём теле: "Как же это? За что? Ведь мой муж никого не убил, не сделал ничего плохого. Напротив, сколько людских жизней он спас от неминуемой смерти! Он только думал иначе, чем эти жандармы и следователи, и за это – каторга?!"

О другом исходе для Павла она боялась даже помыслить.

"А может, что-то всё-таки можно поправить, изменить? Может, просто нужны большие средства? Мне ничего не жаль для облегчения его участи. Я приложу все мои усилия для его спасения. Вот если бы жив был мой батюшка…" – думала она.

Чем мог помочь в такой ситуации Маше её отец, она не знала.  Но сейчас ей необходима была действенная помощь и поддержка.

 Продолжение. http://proza.ru/2022/08/17/645