Записная книжка 6

                Записная книжка № 6
              (10.04.2001 г. – 30.09.2001 г.)



    Хемингуэй, когда писал свои романы, ни о каком народе не думал. Да и народу он был, ровным счетом, до лампочки. Те же отношения с народом были и у Кафки, и у Бродского.

    Плохой писатель усложняет, накручивает текст; а талантливый (Кафка, например) распутывает сложности.

    Если идти по пути Кафки – дальше Кафки не уйдешь и к нему ничуть не приблизишься. Своя дорога, какой бы она ни была, всегда лучше.

    Ф. Кафка: «Здесь нет никого, кто понимал бы меня полностью. Иметь кого-то, кому доступно такое понимание, например, женщину, это означало бы иметь поддержку во всем, иметь Бога». (Дневниковая запись 1915 г.)

    Иные талантливые люди высокомерны не потому, что талантливы, а от необходимости защищаться. Бродский был высокомерен. Современники Гоголя отмечали, что писатель был неприятен в общении. А как иначе? Многие хотят быть «с Пушкиным на короткой ноге», а разве Пушкину понравилось бы?

    Побокин сказал здравую мысль: «Все, в конце концов, приходит. Но приходит уже тогда, когда оно, в общем, и не нужно».

    Обратная сторона кафкианских текстов.

    Чтобы не слишком увлекаться сиюминутным, полезно перечитывать Кафку.

    Почему размышления о жизни часто связаны с угрюмством? Уж не потому ли, что далеко не всякая мысль может выдержать проверку иронией.

    В прозе Кафки таится поэзия. Там, как в хороших стихах, за словами больше, чем в словах.

    У Кафки глубокие мысли возникают даже по незначительным поводам.

    Для начала – цитата С. Белова: «Все, что написал Кафка, сводится к одному: показать одновременно бессмысленность и неизбежность тяготеющего над человеческим бытием закона. Мы обречены на бессмыслицу, на безвыходность, жизнь – кромешная тьма. Кафка ушел в бессознательное до границ безумия и увидел там одно: вечный приговор…». Разные бывают пути. Кафка пошел по самому опасному. Мне думается, чем ближе к природе, тем меньше бессмыслицы. Я немножко такой – антиКафка. Но быть просто «анти» для литератора мало. Надо еще и самому состояться.

    Мне симпатичны люди, которые замечают бревна в своем глазу.

    Язык Платонова – язык победившего социализма. В языке Платонова оригинальность уродливой, неестественной жизни. Тексты Платонова были актуальны в 90-х, сейчас его проза сильно потускнела.

    Была, была, оказывается, в Кемерово диссидентская литература в лице М. К.! Одну ее повестушку я даже прочел. Обнаружил два часто повторяющихся слова: «хихикнула» и «возмутилась».

    Серость может представлять угрозу даже для другой серости, если хоть чуть-чуть отличается от нее.

    Время, благоприятное для Ю., никогда не закончится. И само племя негодяев и доносчиков – неистребимо.

    Меня и в самом деле мало волнует высота той ступеньки общественной лестницы, на которой я нахожусь.

    Таким, как Ю., никогда ничего не сделается. Более того – зачем-то они нужны природе, если во все времена она воспроизводит их в изрядных количествах.

    Талантливые литераторы в России сейчас живут, как лопухи и крапива на обочинах – их вытаптывают, забрасывают грязью, и никому они, по сути, не нужны. Но и с бездарными та же история.

    Надо иметь сознательное стремление жить. А такое стремление есть не у каждого.

    Среди тех, кто уходит в море, одиноких не бывает – будь то на рыбопромысловом судне или на любом другом. Поэтому сюда, помимо желающих заработать, так рвутся неудачники всех мастей и незамужние женщины. Маленький железный пятачок, что снует среди необозримого водного пространства, вынуждает крохотное население общаться между собой. И, помимо профессиональной значимости, создается иллюзия  человеческой необходимости каждого.

    - Харю-то протрем, иначе нельзя, а уж зад – точно – весь в говнище, и штаны обделаны. Это уж как закон.

    - Как ни рыпайся, а против менталитета не попрешь.

    Если бы достичь сияющих высот любви к ближнему, минуя стадию опьянения – я бы с питьем завязал. Но без питья не получается!

    Мы так долго и пристально всматриваемся в себя, что почти не видим тех, кто нас окружает. Мы мало любим, и нам тоже достаются в ответ лишь крохи любви. А выпивка манит надеждой обрести то, чего у нас нет.

    Когда асинец принимается гадить вокруг себя, это означает: он сильно недоволен правительством.

    Депутатов надо выбирать из покойников. Но только из тех, что почили лет тридцать-пятьдесят назад. А то свежие, попав в депутатские кресла, не ровен час, могут начать шевелиться и решать текущие вопросы.

    22.04. Когда я прибирался в оградке у отца и Любы – покружив над могилами, пролетела черная бабочка.

    В Асинске существуют общественно значимые работы. Почему бы мне тоже не стать общественно значимым?

    Могу ли я взять за образец мэра Асинска? Конечно, могу! Но всегда ли надо равняться на недостижимые идеалы?

    Вот Степа П. Вот день рожденья у него. Очередной. Но ему, ****юку, что ни подари – все впустую.

    Дойдем до границ прекрасного – и смело перейдем границы!

    В жизни каждый занимается своим делом: герои совершают подвиги, предатели – предают; и только я, раззвиздяй, сижу с удочкой, поплевываю на червяка и жду, когда поплавок начнет пританцовывать на воде.

    Матушка: «Сметана должна быть желтая. Белая – это не сметана. Зимой, когда коров сеном кормят, она белая. А если летом белая – значит, с какими-то добавками».

    Сухое сердце, слезой не размягченное.

    Выбор у нас невелик: либо, следуя примеру Кафки, ужаснуться раз и навсегда, либо отыскать место, где можно ужасаться не часто. Ну, хотя бы, по понедельникам и четвергам.

    За любой темнотой и безысходностью обязательно возникает свет. И такое, если набраться терпения, повторяется каждый раз.

    Книжка Вен. Ерофеева до издевательства тонкая, а – не обойдешь и не объедешь!

    Если взялся копать землю, то легче всего освоить подход к лопате и отход от нее. Все остальное отзывается нытьем в пояснице.

    Сегодня, через год после расставания (23.09.2001), я видел М. во сне. Я бросал ей «справедливые» упреки, она не оправдывалась и плакала. Из чего следует, что мерзавцем я бываю даже во сне.

    Это что – новая традиция в Асинске: бывших силовиков бросать на культуру? Если и дальше так пойдет, то вчерашние фээсбешники начнут вести кружки бальных танцев, а отставники, охранявшие уголовников, учить детишек пению.

    ****юки и недотроги.

    Когда-то, при сочинении стихов, возникали сомнения в их необходимости для меня. С прозой тоже есть сомнения.

    Сейчас непонятно: что такое «хорошо» и что такое «плохо»? Эх, Маяковского бы сюда…

    Воевать за чужие идеи иногда приходится. Но еще и подвиги при этом совершать? Нет уж!

    Да, тошнит. Однако не пойму от чего: от выпитой накануне водки или от сегодняшнего бытия?

    Не надо меня понимать правильно.

    В Асинске постоянная готовность к свинству. В этом заключается одно из немногих своеобразий нашего городка.

    В Асинске тишь да гладь. И все же население прилагает немало усилий по достижению едва различимых целей.

    Если, допустим, я тоже – в некотором смысле – Русь, то какая: уходящая или приходящая?

    Мне обычный пошляк милей политинформатора.

    От ниже наливающих – выше пьющим!

    Открывали одну за другой шахтенки, а город возник как-то ненароком, как-то сам собой.

    Может ли Власть, незыблемо стоявшая несколько десятилетий, рухнуть в одночасье? До 91-го года я в этом сомневался.

    Видеть все это и не пить? Да как же так?

    Они еще и прочитать толком ничего не успели, а уже тянутся к перу, перо – к бумаге.

    Я видел асинцев в бунтарстве. Такое из них повылезало!

    Зачем им, ****ям, в капитализме жить? Им, ****ям, любой строй категорически противопоказан!

    Я мало их слушал. И зря. Они, между прочим, говорят такое, что озноб по спине.

    Надо ли им столько пить, если они и так бессознательны?

    Радость от разложения. Вдохновение от деградации.

    Гибель советской власти предопределило еще и то, что она была смертельно скучной.

    Жуть стала веселее. Или даже так: жуть стала лучше, жуть стала веселее.

    Некоторые склонны обвинять исключительно генерального директора и всех собак на него свешать. Но я бы не торопился.

    «Революция – когда человек преобразуется в свинью, бьет посуду, гадит хлев, зажигает дом». Брешет, брешет собака Розанов! Я, например, в 91-м сколько раз пытался преобразоваться. Не в свинью, конечно, а в лугового мотылька. Ни хрена не вышло! А насчет хлева – все верно.

    Газета «Асинские зори» твердит из номера в номер, как бы, от имени всех жителей: «Не лишайте нас нашего говна! Разве может карась – без воды, волк – без леса, птица без неба?... Так и мы без этого своего – не можем!». Но откуда такая паника? Нас никто ничего не лишает.

    Даже в припадках дури должно быть вдохновение и изящество. Или хотя бы теплота чувств.

    Они только пьют осознанно, а живут-то бессознательно.

    Насколько я гармоничен с природой! Я вот тут сижу, седею и лысею. А деревья за окном – желтеют и теряют листья.

    Блефуют. Но как-то скучно блефуют, без огонька.

    Переход от социализма к капитализму на асинских чиновниках никак не отразился. Я пытался выяснить: ну хоть в чем-то они стали другими, что-то переосмыслили? Но сколько ни вглядывался, так и не смог ничего выяснить.

    Из всех видов мужества один ценю больше других: жить без нытья. Другие виды пожиже будут.

    У них головы без просвета, в их головах не бывает озарений. Глядя на их удачи, их жизнь, надо радоваться тому, что у тебя нет таких же успехов и такого счастья.

    Что осталось? И что мне досталось?
    Страшен путь в одинокую старость.

    Надо чаще вспоминать о В.В. Кондратове – фронтовике, прикованном к постели. Несмотря на возраст и увечье – никакой подавленности. Всегда бодр, в курсе событий в стране и в мире, пишет статьи в городскую газету. Живет человек!

    А для наведения порядка – последнее дело обращаться в милицию.

    Власть хороша, когда спит зубами к стенке.

    Неимоверные усилия обустроить Асинск так ни к чему и не привели. Был один градоначальник, который читал труды известных философов и крепко потом задумывался, но и он ничего поделать не смог.

    Степа П. хороший мужик, но в детстве он часто падал с кровати и ударялся головой о пол.

    Гадят и гадят. Вот же гадкие лебеди! Похоже, им в детстве никто не читал сказок.

    Лютенький цветочек.

    Можно ли построить свой мир, как противоположный чужому миру? Будет ли это свой мир или негатив чужого мира?

    Обиженный, но не смертельно, а так, слегка.

    Надо чувствовать свою ущербность. Хоть в чем-нибудь. Хоть в том, что не знаешь, чем викторианская эпоха отличается от елисаветинской.

    Странно, что между «Записками психопата» и «Петушками» двенадцать лет. Должно быть меньше.

    На привокзальной площади была недавно разборка среди крутых: молодые рэкетиры и ветераны рэкетирского движения постреляли друг в друга. Но как-то невнятно постреляли – неясно, кто кого победил. И эта неясность больше всего вызывает досаду. Чью сторону мы теперь должны взять? Против кого объединяться будем? И от ментов нет никаких указаний.

    А ведь царская власть заканчивалась по тому же сценарию, что и советская: она всем надоела, и все не знали, куда от нее деться.

    Если говорить об истории Асинска, то все времена в ней были подлые – когда чуть меньше, когда чуть больше.

    Не всякого путника едущий на машине до нужного места подбросит.

    У них нет мыслей, а если какая появится, они разжевывают ее так долго, что поневоле начинаешь эту мысль ненавидеть.

    Не бери грех на душу: если бы и тебя ненароком вынесло в мэры, ты бы тоже хоть несколько идиотских деяний оставил изумленным асинцам.

    Сегодня мой праздник – Всемирный день туризма. Знать бы: какими тропами и сквозь какие чащобы будем мы с Судьбою пробираться дальше по жизни? И что за ношу потащим на своих плечах? (27.09.2001 г.)

    Голова начинает лучше работать от неудобств – от холода, голода, от одиночества.

    Имя: Вячеслав Копырефф (Слава КПРФ).

    Подполковник был отчаянно лизоблюден.

    Захватывающая дух невразумительность. Запредельная разбросанность мыслей.

    Не надо думать, что люди не талантливы – каждый способен изловчиться и выкинуть какую-нибудь штуку.

    Из меня бы учителя не вышло: я бы сочувствовал каждому двоечнику.

    Отвергнуть, объявить чужим – это легко. Но вот в чужом отыскать свое, пусть не родное, но, по крайней мере, не раздражающее – куда как труднее.

    Куда-то несет нас, разных, мощным потоком, который в отдельные моменты сплачивает всех.

    Я разве говорю, что я прав? Я просто понять пытаюсь.

    Вбежав в Дом Советов, на первом этаже поздоровался с Николаем Демидко – инструктором по связям с миролюбивой общественностью.

    Несуетная мысль не шарится где попало.

    Я вдруг понял, что у меня нет большого желания публиковаться. Конечно, если будет возможность – не откажусь. Но куда интересней возиться с текстами, добиваясь их улучшения по фразочке, по чуть-чуть.

    Когда я вижу человеческие испражнения в неположенном месте – мне тревожно, мне не по себе. Это испражнения нового Матвея Глушкова, красногвардейского пулеметчика, это испражнения революции.

    Оставить бы Яю в покое, не мучить ее. Я видел снимок 27-го года. Какая она была полноводная – не узнать. Нарыть вокруг Асинска скважин и качать хотя бы на технические нужды. А то яйская вода еще на что-нибудь сгодится. В Омской области один плешивый помыл голову из источника, и новенькая шевелюра выросла. Вот бы и у нас так. Все плешивые в гости к нам. Жванецкий на асинских водах.

    Яя – река своя, интимная, ей не надо быть широкой, показуха ей ни к чему.

    Литературный путь надо прокладывать не только по вершинам, но и по ущельям и впадинам, и по заболоченной местности – тоже.

    Обижаться можно только на себя, на свою беспомощность, на неумение подтягивать свои возможности к своим желаниям.

    Ничто со временем не меняется. Еще двести лет пройдет – детки все также будут плясать на сцене, и растрогавшийся городничий одарит их пряником, который принесли ему вчера.

    Культурные учреждения Асинска изо всех сил трудятся на холостых оборотах.

    Я проживаю не безупречную жизнь. Иногда мой ангел-хранитель исчезает в загуле. И куда мне тогда? К греху поближе!

    Нина Горланова: из бытия – в быт. Я же пытаюсь из быта – в бытие.

    Я человек эпохи Москвошвея. Но не совсем. Не я выделяюсь, но меня выделяют.

    В борьбе за создание семьи я всякий раз терплю поражение.

    Я говорю: ну хватит, я уже нахлебался одиночества. Но меня, как будто, не слышат!

    Если где-то начинаются разговоры о равенстве, можно не сомневаться: их затевают отпетые негодяи.

    Я живу как писатель западного образца – не на литературные заработки.

    Ты понимаешь, что эти люди тебе чужие; как понимаешь и то, что своих может не оказаться.

    Не раскисать!

    Действительность – это не то, что нас окружает, а то, что мы видим в этом окружающем, что мы о нем думаем.

    Та же неразбериха и неустроенность.

    С удивлением замечаю, что многие счастливо пишут в другую сторону.

    То, что я излагаю на бумаге, попытка разобраться и объяснить самому себе, почему люди живут той жизнью, которой они живут, и находят в ней удовольствие.

    Я пишу о вещах очевидных. Они в ответ напрягаются, потеют и выдавливают из себя: «Ну, прям уж!».

    Все просто: я меняю искаженную карту действительности на ту, которая фиксирует подлинное состояние общества. И если я ошибаюсь, я все равно прав.

    Писатель чем-то сродни химическому реактиву. Если его вмешательство в жизнь дает реакцию – значит это настоящий писатель.

    Ко мне тоже применимы известные строчки: «Нас не надо жалеть, ведь и мы никого не жалели».

    Я думаю, гений от таланта отличается большей свободой. Не путать с расхристанностью.

    Не дай бог скатиться до пошленького примитивного «хи-хи», типа – один говорит:
    - Корова неслась по улице.
    Другой отвечает:
    - Несутся только куры!

    Смешное не надо выдумывать, оно существует в жизни, его надо только подмечать.

    - Что это: рай или ад?
    - Как посмотреть.

    В 20… году, в марте, в молодой семье Плешаковых родился ребенок. Девочке дали имя Жанна. Ребенок рос и развивался без всяких отклонений, однако с некоторых пор мама стала замечать странность взгляда дочери. Взгляд цепкий и оценивающий – взгляд кладовщицы.

    Женщинам, если результат был в их пользу, нравилось, когда на них так смотрели.

    Все устроено, как надо. Я досадую только на то, что сам устроен как-то иначе.

    Мы все из одинаковых протонов и электронов. Но как по-разному они в нас комбинируют!

    Время длится и длится по одной причине: чтобы мы успевали забывать плохое.

    К данным свыше способностям следует относиться бережно, и даже чуть-чуть восхищаться ими. Нельзя обижать способности, которые за что-то пожалованы и которые только дурак может считать своими по праву.

    Не идеи надо утверждать, а стиль жизни, стиль поведения. Стакан горячего кофе с хлебом и сыром по утрам гораздо важнее, чем любые политические декларации.

    Победившая добродетель чудовищна не меньше, чем победившее зло.

    Настоящая свобода может быть только внутри нас, а снаружи всегда ограничения. Чуть больше, чуть меньше – разница невеликая.

    Вместо красного флага стал трехцветный. Да, что-то в жизни изменилось. Но так ли уж существенно?

    К халявным деньгам и отношение соответственное. Но как не уважать деньги, если они заработаны честным трудом?

    И за тем углом Азия, и за этим Азия. Хотя везде – Асинск.

    Собственно говоря – какого хрена?

    Надо кроить себя по меркам незаурядного таланта, а там – что получится. Это как в прыжках: если наметил для себя высоту 2.40, то 2.40, может, и не возьмешь, но возьмешь 1.90. А если нацелишься на 1.50, то, может быть, 1.50 и одолеешь, и даже 1.51, но больше – вряд ли.

    Сейчас охотники как-то не так охотятся, одни медведи вокруг Асинска.

    А по Яе лодки плавали. От моста на кемеровской трассе до моста на Антоновском руднике. Кавалеры гребли веслами, а барышни в белых воздушных платьях платочками обмахивались.

    Асинский бес: «Уйду от вас – хлебнете вы горя!».

    Мыслей много, но они не избавляют от одиночества. Им не скажешь: «У меня, как будто, температура, положите мне руку на лоб, чтоб легче стало». Нет, не скажешь им этого.

    Лето так стремительно съеживается, что раздумья сплошь уже осенние.

    Нет, ну насколько подлая трава: мокрец! Всю землю под смородиной затянула!

    Если считаешь себя литератором, то на любую мерзость жизни должен смотреть широко открытыми глазами.

    Вен. Ерофеев: «Слава богу, лишен Ordnung und Zucht – порядка и дисциплины».

    Я ушел из ее жизни, и она дверь за мной заперла на замок и еще крючок накинула.

    Смотреть на женщину не целиком, а, по отдельности, на то, что волнует: на локотки, на ушко и т. п.

    Все ее подлости были с неприятным вкусовым оттенком.

    Опять эта абсурдность бытия: мне снова не хватило пива!

    Богом данная, она шла-шла и не дошла до меня.

    Четвертый час ночи. Темень. На улице кто-то стучит по железу.

    Фамилия для лит. персонажа: Сусольцев.

    Быстро мы работать умеем. Нам бы научиться работать медленно.

    - Она у нас дикая, чуть, что не так – сразу визжать и тапочкой драться начинает.

    Вен. Ерофеев:
    …Нужно, чтобы всякий предмет, попавшийся на глаза, мог стать темою.
    …Мне ненавистен «простой человек», т. е. ненавистен постоянно и глубоко, противен и в занятости и в досуге, в радости и в слезах, в привязанности и злости, и все его вкусы и манеры, и вся его «простота», наконец. О, как мои слабые нервы выдерживают такую гигантскую дозу раздражения.
    …«Нации, скопом, вымирают от угрызений совести». Значит, мы будем существовать вечно.

    «Ценить в человеке его готовность к свинству», - говорил Вен. Ерофеев. Вот-вот, именно это я и ценю. И если продолжить дальше, то готовность к свинству я ценю гораздо больше, чем готовность влезть на трибуну для произнесения торжественной речи.

    То, что сейчас происходит в Асинске, можно назвать преобразованием мира из плоского в менее плоский.

    Жить, чтобы видеть и делать выводы.

    Они думают, что можно подражать Вен. Ерофееву. Ерофеев не место, Ерофеев – направление. Как подражать дороге?

    Они говорят, что я подглядываю. Нет! Мои глаза так широко распахнуты, что в них при желании может влететь «Ил – 62», не повредив крылья. А с такими глазами разве можно подглядывать?

    Я слишком резво перешел в наступление! Пора обратиться в бегство.

    Не надо ничего требовать от Асинска, и мои отношения с ним – это мои отношения с ним, а не его со мной.

    Если сидишь в засаде – в какой-то момент появится цель, и стрелять надо обязательно. А я не хочу стрелять. И засады я не люблю.

    Крупным талантам тоже временами надоедает непохожесть, и тогда они хотят не отличаться, быть «как все». «Я – человек эпохи Москвошвея», - Мандельштам; а Пастернак мечтал, чтобы его наградили орденом, как какого-нибудь Кожевникова.

    Гению каждое слово – в строку, а бездарь что ни скажет – все вкривь и вкось.

    Нельзя чужую жизнь превращать в костыль для своей пошатнувшейся жизни.
 
    Гению каждая ложка – к обеду.

    И двигаться в том же направлении, что и Вен. Ерофеев, но собственным путем.

    Приходится говорить об одних и тех же людях, поскольку о других говорить совершенно нечего.

    Советский Союз действительно походил на медведя, а вот для символа России надо бы подыскать другое животное. Мне нравится барс. Хотя я не знаю: есть ли эти кошки в Сибири?

    С трудом переношу, когда Асинск начинает обступать меня со всех сторон. Отойди, Асинск, отойди!

    Не забирайте меня!

    Она весело ушла из моей жизни, напоследок простучав каблучками.

    И еще упало несколько капель дождя.

    Мне с Асинском чрезвычайно повезло. Я увидел здесь много такого, чего в других местах мог и не замечать.

    Неинтересные люди уже не мешают. Я свыкся с их существованием.

    Я не автомобилист. Я ничего не могу сказать про карданный вал и коробку передач. Абсолютно ничего – ни хорошего, ни плохого. Никакого мнения о них не имею.

    Выгляжу я неплохо, но это на фоне того, что есть.

    Тяга к предательству? Вот чего нет, того нет.

    Толя Василяка о «Таврии»: «Во, машина: придумать – придумали, а собрать забыли. Лучше бы так и высылали: ведро с гайками и остальное – по отдельности».

    Нам не хватает немножко чопорности – фраков, тугих воротничков и всего, что к ним полагается.

    «Какая разница, где жить», - скажет какой-нибудь космополит. Пожалеем говнюка, ибо вразумить его невозможно.

    Вен. Ерофеев: «Человеческие действия могут меня волновать, но никогда не вызовут во мне ни одобрения, ни протеста! Я не признаю разделения человеческих действий на добродетельные и порочные!». Вот и меня, и меня человеческие действия волнуют! Но у меня такие зыбкие взгляды, что я еще раздаю оценки.

    У них нюх, как у собак. Они сразу определяют во мне чужака.

    И ко всему, что вокруг, определять свое отношение.

    Вот что интересно: виртуозный мат котируется в Асинске гораздо выше, чем глубокая мысль!

    Так много простых, что хочется быть сложным.

    Всемерно повышать долю личной ответственности за происходящее.

    Отчего Россия гуманна? Оттого, что пьет. Решит, допустим, пьющий народ вечером объявить войну соседям. С чего он начнет? Выпьет для храбрости. А если выпьет – какая тут война? «Ладно, - подумает, - утром объявлю». Ну, а утром, с перепою, за оружие не то, что браться – на него смотреть не хочется.

    Зачем на площадях ставят огромные памятники? Памятник должен быть невысоким, на маленьком постаменте, чтобы, наклонившись, можно было рассмотреть каждую деталь.

    Женщины, которым под сорок, не любят молодых девчонок. Молодые девчонки уводят у них мужей.

    Если малая родина оказалась ****ью – все равно права не имеешь плевать в нее.

    Холода в сердце не надо.

    В марте все кошки в яблоках.

    Сладкий правоохранительный фрукт: адвокато.

    Есть, допустим, в городе К. (не путать с тем городом К., про который пишет писатель П., живущий в городе М. – это другой город) одна небольшая организация. Делится она на две половинки: на непьющих и выпивающих. Непьющая полна расходившейся желчи и норовит выставить в дурном свете вторую половинку. А пьющая пропустит стопарик-другой, возьмет в зубы оливковую ветвь и ищет: с кем бы поделиться любовью?

    Когда в пальцах, держащих авторучку, возникал обличительный зуд – я старался поскорей осушить стаканчик. А если где-то такой зуд прорывался на бумагу – значит, я не успел осушить стаканчик вовремя.

    Говорить об Асинске на трезвую голову пока тяжело.

    И вот иду я сильный и красивый – на пиджаке перхоть, на остатках волос «хэд энд шолдерс».

    Время протекает сквозь нас, оставляя свои отметины – седые волосы, морщины, бородавки какие-то. Ну и что? Жизнь продолжается!

    - Я ей скажу: покажи мне себя. И если глупая курица начнет раздеваться – отвернусь и плюну, ибо хочу видеть не обнаженное тело, а обнаженную мысль!

    Выслушав ее слова, я, конечно, воспылал. А что мне еще оставалось делать?

    Пересекая улицу наискосок, я встретил нищего духом – назовем его Александр Петрович – и хватит о нем.

    Блестящими подполковничьими мозгами ныне украшена мысль Дома наших Советов.

    Толик В.: «В этой козлячей стране порядка никогда не будет».

    Верный признак глупости – это амбициозность по самым ничтожным поводам. Если в лесной чаще ветка дерева ударила тебя по лицу – надо ли обижаться на ветку?

    Русский человек верит, глубоко не задумываясь и в суть не вникая.

    Шарлатану в Асинске даже напрягаться не надо, ему и так поверят.

    Профессиональные парапсихологи, любимцы Рабиндраната Тагора (тел. в Кемерово: 362868), посетили наше предприятие. Здесь к ним отнеслись очень внимательно.

    А гуси? Судженские гуси? В Чиндате купаные, на травке изумрудной жирка нагулявшие? Каждый гусь – что баран. На руки возьмешь – руки отваливаются!

    Действующая модель березки: под струей вентилятора она шевелит железными листьями.

    Через тысячу лет в Асинске, вокруг развалин ДК «Центральный», туристы будут слоняться с таким же интересом, как сейчас вокруг развалин Колизея, представляя, какие изумительные постановки пьесы «Любовь Яровая» бывали здесь у самодеятельных коллективов.

    Сочинять с юмором – вовсе не значит сочинять поверхностно.

    Если спросить меня: за что я люблю Асинск, я отвечу так: здесь у людей нет ненависти. Конечно, бывает, что и режут друг друга и морды бьют. Но – и это главное! – режут участливо и морды бьют с состраданием. В смысле – не по злобе.

    Если Асинск не от начала и до конца еще хорош, то достаточно протереть его тряпочкой, цветочки кое-где посадить, и все будет в порядке.

    Пугает меня их миролюбие. Приносят они мне букетики ромашек в крокодильих зубах.

    Поиски прекрасного здесь увлекательны, потому что прекрасное в Асинске – неочевидно.

    Я придерживаюсь мнения, что к любым запахам можно принюхаться или выбрать место, где меньше пахнет.

    Со своими служебными обязанностями надо мириться, как с неизбежным злом – не раздражаясь и не уделяя им внимания больше, чем они того заслуживают.

    Литераторы дружно побежали совсем не туда – я только изумленно посмотрел на них.

    Если ты выпал из жизни – постарайся снова в нее вернуться. И не вздумай на себя тоску нагонять! Когда жизнь не соответствует твоим представлениям – еще не значит, что твои представления никуда не годятся.

    Я никогда не числился кочегаром и не бросал лопатой уголь в топку, но зато сидел в одном кабинете с главным энергетиком и кое-что знаю о работе котельных.

    Зубы у меня начали резаться уже после того, как отросли крылья.

    Трезвый асинец тоже может быть миролюбивым, но это ему дается нелегко.

    Саблезубый ангел.

    Тяжкая, но возможная задача: загнать в себе зверя в клетку.

    Между настоящим талантом и Богом, я думаю, посредников нет.

    Такие невероятные события, как теракт в Америке, шокируют планету. Но беда в том, что шок быстро проходит.

    С террористами нельзя договариваться по той причине, что с ними нельзя договориться. Их надо уничтожать.

    Всякие президенты и премьер-министры думают, что они что-то вершат. Как часто выясняется, вершат совсем другие.

    В Асинске для фонтана возле медучилища подошла бы фигура писающего мальчика. Но он обойдется недешево. Можно, зато, найти простой вариант и сильно сэкономить: взять один из городских памятников вождю, перенести его, просверлить, где надо, дырочку – и получится замечательно.

    Асинск находится в такой яме, что какой бы мэр ни пришел и что бы ни взялся отчебучивать – хуже не будет.

    Те памятники, которые понатыкали в Асинске, давно утратили какое-либо воспитательное значение, а украшением никогда не являлись.

    Журналист – профессия промежуточная. Тот, кто хочет добиться чего-нибудь на литературном поприще, не должен в ней надолго задерживаться. Ему пристало быть «залетным» - залетел, осмотрелся, вник в работу, шума наделал – и вылетел.

    Я благодарен самой профессии журналиста, но от людей, работавших со мной в газете, я, по сути, не получил никаких новых знаний.

    Я смотрю на этих женщин с жалостью и сочувствием – они с возрастом не поумнели, они постарели и подурнели, только и всего.

    В одну женщину, как и в реку, дважды не войдешь.

    Надо признаться, что мы, асинцы, не сильно цивилизованы. В смутные времена достоинство сохранить не умеем – начинают из нас вылезать упыри и вурдалаки. И в каждом подъезде живет по два-три спасителя нации, которые всегда знают: что делать, им только развернуться не дают.

    Рационализаторы на стекольном, неистово внедряя рац. предложения сотнями, выгрызли завод изнутри.

    Асинца можно узнать по запаху пота, алкоголя и нечищеных зубов.

    Самое простое – высмеять то, чего ты не понимаешь.

    Вот он – крепкий и здоровый, и спортом занимается, а родиной не востребован. Не хочет она видеть его в своих вооруженных силах, вот как!

    Незнакомые люди, как правило, вызывают сдержанное любопытство и готовность быстро разочароваться в них. Поскольку многие считают меня скучным и не очень развитым, то никакого интереса я у них не вызываю. И это мне на руку.

    Когда мое любопытство иссякает, в этом нет ничего хорошего.

    Это как в высшей лиге российского футбола, где мяч гоняют по полю команды второй свежести.

    Очередь изнывающих от желания записаться в новые Пиночеты была огромна. Она заворачивала за угол.

    И опять я обхожу весь Асинск, начиная от городской больницы и кончая Тещиным языком. И хватаюсь за голову.

    Высоцкий сегодня не очень популярен среди молодежи: исчезло многое из того, о чем он поет и о чем они знают только понаслышке.

    В разных ситуациях при разных настроениях во мне, как будто, разные люди – когда добрые, когда злые, когда умные, когда чуть ли не идиоты. Вот только бы они партии друг против друга не создавали.

    Горько мне, горько. Никто, как я, не привязан к Асинску. Так и маюсь, привязанный.

    Жизнь у него тяжелая, и зуб с утра болит. Ну как тут чего-нибудь не своруешь?

    К лопухам и крапиве у изгороди, к пыльной траве у обочины – тоже можно испытывать нежность.

    Страдать от больших потрясений – признак неразвитой души. Страдать надо по пустякам.

    Ты ведь тоже мечешься – то в поисках выхода, то кусочка сыра. А мышеловка на тебя уже настроена.

    Уж если делаешь добро, то незаметно, в тени и втихаря, а никак не под светом прожекторов, да еще, не дай бог, разыгрывая из себя скромнягу.

    Пьем за Новый год вместе, но каждый за свое.

    Наши мечты так близко устраивались одна возле другой, что, казалось, у всех троих они абсолютно одинаковы.

    Вен. Ерофеев: «Невыносимо тоскливо. Наверное, оттого, что вчера весь вечер слушал Равеля». А я и Равеля не слушал, и тоскливо невыносимо – ну, да что теперь…

    Вен. Ерофеев:
    …этот человек ни разу за всю жизнь не прикинулся добродетельным, между тем как прикидывались все.      
    …Честного человека только по этому признаку и можно отличить: у него глаза бегают. Значит, человек совестлив и не способен на крупноплановые хамства. У масштабных преступников глаза не шевелятся, у лучшей части моих знакомых – бегают…

    Что меня примиряет с тусклой действительностью? Неиссякаемое любопытство: а дальше что?

    Не забыть: на свист ветра ответить ему тем же.

    У нас в Асинске не веселье, у нас в Асинске веселуха.

    «Сибирская веселуха» - симулякр, фантом, вылезший на телевизионные экраны. Давно уже нет в деревнях вечерок с балалайками и гармониками, а эти ряженые пятидесятилетние «девки» и «робяты», поющие про Ельцина и Перестройку, походят на сбежавших из сумасшедшего дома невменяемых пациентов.

    Если Лермонтов встретит Степу П. на том свете, он вначале ударит его ногой в зад, а когда тот упадет на одно колено – зайдет спереди и стукнет кулаком по голове.

    Изумительной фразе: «Это меня не убеждает», - как хорошей жемчужине требуется достойная оправа.

    «Консервативный ряд» - блестящее название для повести. Осталось только к этому названию повесть придумать.   

    Она так плясала в пятилетнем возрасте, так хорошо читала стихи! Ну и что с того, что от этого ничего не осталось? Зато у нее сейчас огромная задница! А это, знаете, тоже не у каждой.

    Крестьяне города Асинска.

    Если даже город возник не в том месте, то все равно без воды ему никак, качать воду все равно придется.

    Если нас спросят: случайна ли революция? Мы ответим: да, случайна, ее могло и не быть. А если нас спросят: случайны ли все эти аресты, расстрелы 20 – 30-х годов? Мы ответим: нет, они закономерны, они отвечали запросам населения, просто для этого не обязательно было Зимний брать. К арестам можно было прийти мирным путем, как в Германии в тридцать третьем. 

    С самых первых дней угольного поселка каждый асинец твердо знал, что есть где-то лучшая жизнь, и она ждет его. Поэтому, мечтая сбежать отсюда, никто не строил хорошего крепкого жилья, а строили времянки, удобства были во дворе и мусорная свалка под окнами.

    На вопрос: изжила ли себя коммунистическая идея в Асинске? – ответим прямо и честно: нет, она затаилась на время.

    Потомки, живущие на загаженной территории и сами продолжающие гадить, уверяют себя, что это место красиво, что они души в нем не чают.

    Мы, нижевоздержавшиеся.

    Если бы до островов Полинезии можно было доехать  на телегах – никакие англичане никогда бы там не были первыми. Раньше бы туда добрались асинцы.

    Асинцы бежали на край света с единственной целью: слепить там избу и завалиться на печь.

    Нет свидетельств, что асинские водовозы были непьющими, но даже если бы кто-то из них поклялся в своей абсолютной трезвости, на всякий случай не мешало бы поинтересоваться у лошади: не знает ли она наперечет все кабаки в округе?

    Собственно, что тебя связывает с понятием «малая родина»? Только то, что на этой улице, в этом доме на тебя слишком часто накатывала тоска зеленая.

    Жребий брошен. Но куда он закатился?

    Возможно, когда-нибудь города начнут строить, оценивая, прежде всего, красоту места. А у нас до сей поры подход чисто прагматический. Нашли руду, рядом – бац! – город; нашли уголь, сверху – бац! – город.

    Подстригся бы «под нулевку», но близкие женщины этому противятся. Похоже, вид голого черепа вызывает у них недобрые чувства.

    В эту гавань корабли не заходили – сколько их ни пытались соблазнить.

    На всякое призывное сверху: «Эй, ухнем!», народ с готовностью откликался – пыхтел, сопел от натуги, закатывал глаза; но к делу так и не приступал.

    Народ уставал не от работы, а от действий очень похожих на работу и сверху, со стороны начальства, от работы не отличимых.

    Если бы лиса, которая раскапывала мышиные норки, зарыла камешки угля обратно, охотники их бы не обнаружили. Они бы принесли домой из тайги только подстреленную дичь. Однако Асинск все равно бы возник. Но – позже.

    Все мы – прибрежные жители, захватившие участок обнаженного дна во время отлива.

    - Не шибко нынче караси, не шибко…

    Заметок, наблюдений набирается не только на записную книжку, но и на повесть, пожалуй.

    Наличие увлекательных неожиданных мыслей сгущает прозу, отсутствие разжижает. Иные романы текут, как водичка.

    Окаменевшая смола становится янтарем, упавший в воду гигантский хвощ превращается в уголь. А из нас-то через миллион лет выйдет что-нибудь путное?

    И ты верхом на лопате, а над головой сверкает, играет и – поехало, покатилось!

    Пахнуло болотной сыростью, чабрецом и шалфеем. Ну, вот я и дома.

    Я уступил им поля сражений – все, до последнего поля! Пусть, думаю, они там капусту посадят, может – успокоятся?

    Живя среди людей, всегда обязан что-нибудь соблюдать. Обряды, нравственные устои – неважно, но что-нибудь непременно обязан. Хоть правила дорожного движения, в конце концов.

    Возникает странное подозрение, что бред осуществился.

    Сверкающее дерево любви.

    Литератор, как и любовник, обязан быть горячим. Холодных, сдержанных девушки не любят.

    Саша Соколов из тех, с прозой кого полезно ознакомиться, однако, на мой вкус, чересчур многословен – выхватываю у него лишь отдельные абзацы («Палисандрия»).

    Он выглянул в окно. Там, на небесной дороге, мерцали в воздухе бесплотные души автобусов. Две штуки. Из бокса выезжала третья.

    - Что мы ценим больше всего в природе? Незамутненность. И нам надо быть, как природа. Вот за это и выпьем.

    Толик В.: «Едем в машине с женщиной. Она за рулем. Спрашиваю: «Когда на правой руке кольцо – понятно. А когда на левой?» - «Вдова». Смотрю на ее левую руку. «А когда два на левой?» - «Два раза вдова». Я прикинул: дама в соку, ей пальцев для колец на левой руке может не хватить».

    По Кирпичной, по Бэйчлорз-уок (аллея холостяков – англ.).

    Никакой я не женоненавистник, и в женщинах разочаровываюсь, когда по-другому никак.

    Толик В.:
    - Если, допустим, нашего Власова вместе с его бригадой в Америку отправить – Америка через пять лет обнищает. Президент, проснувшись, начнет говорить: «Только не будите Власова! А то он еще чего-нибудь напортачит». Он им там все провода порвет.
    - Беда Асинска не в том, что теоретиков много – практиков тоже хватает; беда Асинска в том, что не те теоретики.
    - Я им всем выдал пассатижи. Через год одни пассатижи на самом верху, на прожекторе, обнаружились. Хорошо, что туда никто не лазит, а то бы сперли.
    - Я выдаю им гаечные ключи, и через год их надо списывать – они негодны. А если годны – значит, премии надо лишать; значит, ничего теми ключами не крутили.
    - С ним работать можно. Он ноет, ноет – я к этому привык. Хуже, когда он петь начинает.

    Средства бывают основные и второстепенные. Нет, не так: средства бывают основные и ненужные.

    Печаль должна иметь запах. Вы помните, как пахнет воздух в конце августа? Он пахнет сыростью и прелью огородных грядок. Это запах печали.

    Читаю в блокноте прежние заметки и не могу понять: то ли я уже выпендриваться начал, то ли это так – к слову пришлось.

    Ничего страшного в том, что Асинск идет своим путем, а я своим. Иногда наши пути пересекаются, я киваю ему, делаю ручкой, и мы опять расходимся.

    После трех месяцев без зарплаты я был на грани получения денег. Это возбуждало и нервировало.

    Так много труб выпускали над городом дым, словно Асинск пытался, как следует, подкоптить себя. От ТЭЦ и вплоть до бывшей фабрики «Искра» он прокоптился настолько, что его можно было попробовать с пивом.

    Зачем червяк в груздь лезет? Ну, лез бы в мухомор. Так нет же – имея возможность выбора, он все грузди продырявил.

    На полке асинского книжного магазина электротехнический справочник на португальском языке, 3-й том.

    Схема одноконтурной замкнутой ЖБИЗР.

    Еще в недавние времена утро в Асинске начиналось с кормления народа. День заканчивался совещанием у мэра, на котором он задавал один и тот же вопрос: «Чем завтра народ кормить будем?». Народ, нажравшийся сервелатов и анчоусов, требовал простой и грубой пищи.

    Желудок народа функционировал нормально, оставляя фекалии во всех положенных и неположенных местах.

    Биологам давно пора задуматься: не оскорбляет ли «туфельку» то, что она одноклеточная?

    Хотите дельный совет? Так вот: пересекая улицу в неположенном месте, посмотрите вначале налево, а потом направо.

    Рыбалка на закате – это прекрасно! Звон комаров. Стрекот кузнечиков. Сом в летнюю ночь.

    К этой розетке только компьютера не хватает!

    Вот уже больше месяца ниоткуда нет известий (а должны быть). Полковнику никто не пишет.

    Мне нравится жизнь в Асинске – знаете, чем? И вековой дремотностью, и размахом непредсказуемости одновременно!

    И вообще, в рамках каждого машиностроительного завода должно быть свое маленькое автомобильное производство. Каждому заводу вменить в обязанность выпускать легковушки, грузовики или автобусы.

    Действительность нам не враждебна, нет, она занята чем-то другим. Мы хотим от нее, допустим, ликвидации мусора на улицах, а она морковь пропалывает или увлеклась штопкой белья.

    Не редкость, когда творчество Степы П. отрывается от действительности. Что есть – то есть! Но, оторвавшись, творчество начинает судорожно шарить вокруг, и только, найдя действительность, успокаивается.

    Действительность – это то, что мы сами о ней надумали, у каждого она своя. Это я вам по секрету говорю.

    Я бы, конечно, вылепил из Асинска какой-нибудь другой город, но исходный материал оказывает сопротивление и никак не хочет менять форму.

    Обморочные люди.

    Путаники во Вселенной.

    При подчеркнутой форме содержание не бросается в глаза.

    Я могу сказать, что Асинск для меня абсурден. Однако и я абсурден для Асинска.

    Этот город – олицетворение привычек, пристрастий и самого духа асинцев. Он грязный, невыразительный, никакой.

    Я более спокоен, чем Асинск. Он мельтешит и мельтешит перед глазами. Я говорю ему: «Чего ты мельтешишь? Сядь, посиди, пивка попьем, выясним причины наших разногласий». Нет – он мельтешит и мельтешит.

    Пора жестко спросить мэра: так будет у нас или нет прямая дорога до города Тайги? Зачем мне делать крюк в сорок километров, когда по прямой всего двадцать? Хоть мне в Тайгу сроду не надо, но обидно, честное слово – обидно!

    Разве докричишься из одного одиночества в другое? Да никогда не докричишься!

    В Москве и на Урале великая жара, в республике Коми – пожары. И только у нас плюс двенадцать (24.07.2001 г.). Мы удачно проскочили.   

    Текст, написанный блестяще, напоминает драгоценный камень: он также имеет множество граней и ярко сверкает.

    Если есть параллельные миры – почему не быть параллельным историям, по которым они развиваются? Там тоже в некотором царстве-государстве вероятен свой напивающийся Ельцин.

    Текст, вызывающий у читателя хихиканье от примитивных шуточек – отвратительный текст.

    Запах стихийных свалок, запах фекалий настолько утвердился на городских окраинах, что окраины без них представить трудно.

    Если я и резок в суждениях, то эта резкость лишь для того, чтобы четче сформулировать мысль.

    Все связано – все! – даже то, что, казалось бы, далеко друг от друга.

    Воздух у нас опасный. Чрезвычайно опасный! Шушенское, Туруханск… Сибирь заражает бунтами.

    Толик В.: «Я знаю его – козел добрый!».

    Решительно отрекаются от старого, заприметив новое. Однако под маской нового часто прячется такое старое, что оторопь берет!

    Мои рассуждения, насколько я понимаю, на стыке. Они – как осень и весна между зимой и летом.

    Любой бунт в Асинске начинается с обильных фекалий. Кровь будет потом, но вначале должно появиться дерьмо.

    Место, которое я занял, требует от меня определенного умонастроения и соответствующих телодвижений.

    Сочиняю инструкции.

    Не надо думать, что ты будешь другим чиновником. Ты будешь таким, каким требуется, иначе не удержаться тебе в этой должности.

    Я имею доступ!

    Я вам сейчас все расскажу про эти дела.

    Рельеф ли местности заставил асинцев лепить такое жилье, которое вгоняет в оторопь, или неясные внутренние побуждения – вот о чем не мешало бы задуматься.

    Каждый асинский депутат убежден, что уж он-то, в отличие от других мерзавцев, заслуженно стал депутатом.

    Неужели меня одного настораживают поверхностные объяснения?

    Чиновники опасаются быть не уличенными, а заподозренными.

    Главная трудность в депутатских обязанностях: превозмогать то, чего хочется. Депутат – человек превозмогающий.

    «Чиновник» – это звучит гордо; «служащий» – так не звучит.

    Назовем святое правило депутата. Если он чувствует сердечное влечение к определенному решению вопроса, он должен сорок раз подумать: как на это посмотрит тот, кто утверждает решение? И если посмотрит отрицательно – депутат обязан растоптать свое чувство.

    Депутатам не понравилась лиса с короной в гербе Асинска. Лиса – она кто? Плутовка, воровка! А если еще с короной? Это, значит, кто у нас в символах – коронованное ворье?

    На заре асинской истории чиновников в Администрации было в обрез – они еще не начали плодиться. Все чиновники были заняты важными делами. А поскольку наречение улиц именами относилось к разряду мелких дел, то это возложили на какого-нибудь чиновника из разряда самых последних. Получив неограниченную свободу, он вспомнил известные ему фамилии и наделил ими улицы. Когда имевшийся запас революционеров, литераторов и полководцев иссяк – одну из окраинных улиц он назвал улицей Родины. Разумеется, если бы он занесся в самоуправстве и следующую улицу назвал улицей Чужбины – его бы остановили. Но он знал меру. Он вполне бы мог назвать пару улиц именами Плиния Старшего и Савонаролы. Но даже этого он не сделал, что говорит о разумности чиновника и способности его к самоограничению.

    О минувших страданиях мы часто вспоминаем с улыбкой. И это правильно.

    Толик В.: «Работников, как блох, а кто что делает – непонятно».

    В нищенские восьмидесятые магазины были не тем, чем должны являться на самом деле. Они не продавали ничего! Бездействующие продавцы за пустыми прилавками маячили загадочные, как инопланетяне.

    Игорь Северянин. Пляска букв. Так пляшут на воде солнечные зайчики.

    Всему есть беспредел.

    И вот еще что: надо жить с нелюбимыми женщинами, а любимых отпускать, как птиц – пусть улетают и поют на свободе.

    Не знаю, что ответить на это письмо, и надо ли на него отвечать.

    Помню странное желание, возникавшее иногда в далеком детстве: обогнать впереди идущего человека и заглянуть ему в лицо.

    Здесь нет ничего.

    Рыбалка на реке сродни приключению. Не знаешь, кто через миг зацепится на крючок твоей удочки – окунишка ли, крохотный пескарь, ерш сопливый или плотвичка. Сплошные загадки.

    Ничего не происходит? Не питай иллюзий, что оставили в покое. Просто решили чуть-чуть отдохнуть от тебя.

    А вот за сыщиками никто не следит. Судьба не любит, когда пародируют ее ухватки.

    И среди самых отчаянных асинских снобов, и среди неискушенных асинцев некоторые понятия толкуются не только одинаково, но даже в одних выражениях.

    Я так и не научился скрывать досаду. Все на лице написано. Это раззадоривает тех, кто за мной наблюдает.

    Мне интересней жить, а не бороться. Что увлекательного можно увидеть в момент поединка, в партере? Потную рожу соперника?

    Быть одновременно пьяным и счастливым – это уже перебор. Надо выбирать одно из двух.

    Когда чужой замысел сильно запутан – в него лучше не вникать, ведь это чужой замысел.

    Просьбы на китайском языке выполнять не надо. Разве поймешь, чего от тебя хотят.

    - У вас никогда не бывало так – допустим, вам надо сделать срочную работу, а вы, вместо того, чтобы немедленно приступить к ней, задаетесь вопросом: а зачем? Что изменится после того, как вы ее сделаете?... Я встречал таких людей. Их выгоняли с первого курса университета.

    Меньше надо строить, если создавать красивое не получается.

    Полезность всякой власти заключается в том, чтобы производить как можно меньше вмешательств в текущую жизнь. В идеальном варианте чиновников следовало бы назначать из усопших. А то наши асинские чиновники заходят очень, очень далеко!

    Сразу за совхозной конторой находилось маленькое кладбище. Здесь лежали бухгалтеры, счетоводы и учетчики.

    Это было не зло. Это была горячая доброжелательная заинтересованность, явленная в чудовищных размерах.

    У ребенка лет до четырех чистая и безграничная любовь к родителям: они большие и сильные, они все могут.

    Вспоминаю ни с чем несравнимую нежность, она подступала тогда, когда слышал сонное бормотание маленького сына.

    Любая бесплодность интереса не представляет.

    Сибирь, как и Сахалин, располагает к побегу. Но географическое положение Асинска таково, что если побежишь – Байкал перед тобой не расстелется. А так – да, беги, куда хочешь.

    Напряжение всех нравственных сил чиновника – в идеале! – должно быть незаметным для окружающих.

    Обычно асинец звереет в двух случаях – от недопития и с перепоя.

    Я вывел формулу – кажется, первую в своей жизни. Выглядит она так. Народовластие равно: невежество плюс агрессивность помноженные на безнаказанность.

    С каждым годом растет подозрение: мы для асинской земли что-то вроде педикулеза.

    Производственное собрание – это, конечно, важно, очень важно. Но и червей для рыбалки накопать надо.

    Плотские утехи в Асинске какие-то мало одушевленные, худосочные какие-то. Азарта в них нет.

    Всему свое время, то есть – после.

    В историю Асинска мужички-крестьяне въезжали, не думая о ней. Въезжали на тряских телегах, с матерной перебранкой.

    Если в подъездах воняет говнищем – значит, мы близки к природе. Так живут в своих колониях счастливые птицы, все вокруг заваливая пометом.

    «Золотой век» Асинска, как пучок сена перед лошадиной мордой, все еще впереди.

    Если согласиться, что природа – мать, а асинцы – ее дети, то рыть шахты все равно, что шарить у матери под юбкой.

    Асинцам необходимо не только совершать поступки, но и сознавать величие их, когда все возможное они уже сотворили.

    В Асинске ничего не делается сразу, целиком; все – частями. Нередко – мелкими частями.

    Ни лжи, ни истины.

    Так мы и жили – ноздря в ноздрю.

    Свобода по-асински – когда не веришь ни во что.

    Для избегания революционной ситуации асинцев надо вовремя направлять не туда.

    Мне приснилось, что при диктатуре асинских интеллигентов я вступил в тайное общество нищих духом. Пароль у нас был: «А пошел ты…», а отзыв: «Да в рот вас всех…».

    Мы, прямо сказать, еще и близко не уверовали, но куличи на пасху стряпаем регулярно.

    Мы истинные дети природы! Ведь в природе тот, кто выше летает, гадит остальным на головы.

    Никто не умеет так, как мы, очаровываться разной хернёй.

    Летают тщедушные вестники бури над седой равниной Асинска.

    Для того, чтобы даже самый увлекательный текст превратить в нудный, неудобочитаемый, достаточно убрать из него как можно больше абзацев. Только тексты Гоголя выглядят исключением.

    Революционные красногвардейцы похожи на птиц, живущих базаром. Вот если бы они еще в девок при этом не стреляли.

    Культура – это просто. Это то, что помогает отличить конфетку от дерьма.

    Можно, можно говорить, что наше дело безнадежное, но я бы так не сказал.

    Не знаю, как где, но в Асинске засилье интеллигентов могло бы привести к волнениям, поскольку привычка к их избыточности еще не сформировалась.

    Дорог было много, а уж на какую свернуть – это как монетка ляжет.

    Суждение подсобного рабочего о Толике В.: мягкий и мечтательный.

    Буржуи, как и положено, хотели прибыли, у рабочих был свой интерес, поэтому рыли шахты одну за одной, а городишко возник, как бы, сам собой, как нечто второстепенное.

    Дурь, если экспромтом, она и есть дурь. А дурь, заключенная в рамки утвержденных инструкций, приобретает вид государственного документа.

    И как-то даже радостно сознавать, что мое безделье с восьми до пяти является невмешательством во внутренние дела предприятия.

    Это был самый загадочный завод из всех, которые я когда-либо видел. Лучше всего, когда он простаивал, не производя ничего. А каждый день его работы приносил фантастические убытки.

    Я вошел в эту сложнейшую производственную систему так же легко, как карась в воду.

    Сколько ей лет на самом деле – не знал никто. Каждый оценивал ее возраст по своему усмотрению. Выходило от восемнадцати до пятидесяти.

    Раньше в деревне лечили банками, их ставили на спину. Многим помогало. Может, и нас банками полечить?

    Культура – это тушь, пудра и помада, которые наносятся на физиономии народов.

    В Асинске здоровье продается за рубли. В нашей больнице больные его покупают. Чем больше заплатишь – тем больше купишь. Но купленное здоровье, как турецкий ширпотреб, низкого качества.

    Здесь улицы не будут переименовывать по одной причине: лень-матушка.

    Вникать в чужую точку зрения увлекательней, чем любоваться своей.

    Было Зло. Потом пришло начальство и все Зло искоренило.

    Желания мои просты: добраться до гущи жизни и погадать на ней.

    - Он не на работу дурак, он в работе дурак.

    Всякое волевое усилие начальства не пропадает зря, от него еще долго приходится прятаться.

    Он, говоривший с ними на одном языке, сильно их обидел.

    Мелкий служащий озверел.

    Даже об улицах есть песни. О Заречной, к примеру. Но песню про улицу «Имени XXII партсъезда» не сложишь. Не родились еще такие таланты.

    Памятники, долго простоявшие на одном месте, давно утратили воспитательное значение. Почему бы нам не создать летучую группу из монументов Вождю? Из тех монументов, что тычут куда-нибудь пальцем? Собранные вместе, они произведут сильное впечатление. Можно их быстро перетаскивать по городу – без постаментов. Выстроить, например, в два ряда возле парадной лестницы Дома Советов. Чтобы каждый чиновник, пробегая сквозь строй, сразу проникался ответственностью выполняемой работы. Разрешить даже палец Вождю пожимать. А то установить в лесу, чтоб указывали на грибные места.

    Эх, поработать бы с гаечным ключом, гайки позакручивать!

    На что нам не хватает сил? На все хватает!

    Неравенство – превыше всего! Разные классы, разные социальные группы… Каждому свое: кому – Вивальди, кому – «Гоп-стоп. Мы подошли из-за угла…».

    Удивительная вещь: в Асинске легко встретить человека, который хочет кому-нибудь морду набить, но не найдешь того, который хочет кого-нибудь заключить в объятия. Отчего так – не знаю.

    Художественной, литературной оппозиции в Асинске никогда не было. Может, завезти сюда не получивший признания андеграунд и посмотреть: что получится?

    Я видел, как разрушали дом. Это был еще приличный дом, он неплохо выглядел рядом с теми, что стояли рядом. Но когда начали ломать стены – жалости к нему уже не было.

    Некоторые из асинцев не любят чиновника Т., готовы прямо со света сжить! Но не надо пенять на чиновника Т. – он такой, какой есть, а мог бы оказаться еще большей сволочью.

    Каждое идиотское дело в Асинске ни разу не задумывалось, как идиотское – в него обязательно вкладывался положительный смысл.

    Магазины расплодились как раз с началом великой эпохи Перерезания Ленточек. Какое может быть открытие магазина без перерезания ленточки? Даже подумать – и то смешно! Ленточек – красных – катастрофически не хватало, и тогда их научились сшивать. Бессонными ночами, валясь от усталости, работницы сшивали уже разрезанные ленточки, чтобы днем доставить их к только что отстроенным магазинам. Скоро даже и строить перестали, а при любом удобном случае натягивали ленточку и резали ее под громкие хлопки желающих посмотреть.

    Три недели назад за окном летал снег, а сейчас пух летает.

    Депутаты своим постановлением в очередной раз переименовали Горячку в озеро Теплое, а также утвердили городской герб, флаг и танец. Описание танца было дано подробно. Поскольку город шахтерский, а в депутатах преобладали врачи и учителя – амуниция танцоров была обычной: сарафаны и косоворотки с добавлением шахтерской каски, букваря и скальпеля. Утверждалась также медаль «За заслуги в развитии Асинска» четырех степеней. Теплая волна благодарности затопила меня. И я подумал о своем друге Степе Побокине. Недружественно подумал. «Стихи Аполлонского читаешь… Над балладами Кибирова расплакаться можешь. А над постановлением городского Совета депутатов – слабо заплакать?»

    В Доме Советов я заглянул в депутатскую комнату. Депутаты, кучками и по одному, сосредоточенно изучали газету «Вперед, к свершениям!», набирая из ее статей вопросы для повестки дня.

    Когда перестало хватать пассажирского транспорта, мэрия заставила частников надстроить над рейсовыми автобусами вторые этажи.

    Теперь я думаю, что Гумилева расстреляли тоже из лучших побуждений.

    Возле свежеокрашенной скамейки стоял задумчивый Степа Побокин. «Вот, - сказал он, - не человек красит место, а место человека…» И повернулся ко мне спиной.

    - Вместо огромной России у меня есть все необходимое для наблюдений в родном Асинске.

    Я слушал мэра и горячее чувство благодарности полилось из глаз моих соленой влагой.

    «Кристальная честность», - вот что должно быть правилом всякого политика в Асинске, всякого предпринимателя в Асинске, всякого чиновника городской администрации.

    Я так понимаю: главная цель асинских депутатов – искушать избирателей и самим поддаваться искушению.

    Верьте мне: в наших силах не только констатировать констатируемое, но кое-что еще.

    Почему так получается, что я чаще всего занят общественно-бесполезным трудом?

    Асинская музыкальная общественность, любовно выпестованная местной музыкальной школой, вдохновенно слушала выступление хора «Красная гвоздика». Аплодисменты сотрясали зал.

    Школа, школа… Задумывалась ли ты когда-нибудь о том, что, помимо знаний, ты даешь своим ученикам?

    Астролог горизонтального наблюдения, изучающий не сами звезды, а их отражения на земле и в судьбах, с интригующей фамилией Коридорный.

    Я всегда охотно прибегал последним и видел, какую радость это доставляет победителям.

    Жить лучше всего там, где мы есть. А где нас нет – какая там может быть жизнь? Так, суета и прозябание.

    Можем ли мы постичь тайну поэта Г. Г.? Надо признать, что мы не можем постичь тайны поэта Г. Г. Хоть эта тайна и лежит на поверхности, но сама поверхность скрыта от нас.

    Даже самый угрюмый «горбатенький гном» способен улыбнуться. И надо подстерегать его улыбку, она сулит удачу.

    Сложного ничего не бывает, сложное всегда объяснить легко. Поэтому я прислушиваюсь к мнению ветеранских организаций.

    Кто хочет знать все, тот к замочной скважине ухом припадет, а нам и телевизора хватит.

    Любят ли нас? Вряд ли. Да и наша любовь, помыкавшись по разным углам, осталась с пустыми руками.

    Но – довольно. Отложим набеги на историю. Дадим покоя членам Политбюро, как они того просят, укрывшись в могилах от бесславья.

    Есть жизнь – есть и надежда. Вторая может умереть вместе с первой, и то не всегда.

    Как иногда бывает: приходит к редактору мужик, сморкается у порога, вытирает пальцы о штаны, достает мятую рукопись и вдруг выясняется, что он – гений.

    Они работают. Но основные их усилия приходятся на то, чтобы не напрягать мышцы. Работа невидимая для глаз, но выматывающая.

    Что сказать о погоде в июне? Только одна дождливая туча с разбега опорожнялась над Асинском, как за ней набегала другая. Мы все отсырели.

    Я полюбил хрущовские пятиэтажки. Их бы только не для жилья, а под что-нибудь другое приспособить – картошку, например, хранить. А что? В церквях хранили ведь.   

    Невозможно не впустить зло в себя, как невозможно обойтись без воздуха, которым дышишь. Но впущенное зло должно быть маленьким и слабым и служить иммунитетом от большого зла, которое искушает.

    Выбор между Добром и Злом делается не раз и навсегда, а много раз – вплоть до самой смерти.

    Негодяй, а чистоплотен; порядочный человек, а грязен и неряшлив. Что-то в этом не так.

    От внешних условий никуда не деться, а вот отношение к ним – дело каждого.

    То, что донес до сегодняшнего дня – то донес. А то, что потерял, тоже не пропало: оно закатилось в щелку и когда-нибудь обнаружится.

    Быть нормальным человеком – это наука, которую осваиваешь постоянно.

    Асинск, если внимательно посмотреть, город невозможных свершений. Поначалу вокруг шахт возникли бараки – приземистые черные бараки, приплюснутые, как кепочки фраеров. «Да, вижу, - сказал тот, кто следил за экспериментом, - хуже уже не сделаете». – «Запросто», - сказали асинцы и налепили скучных трех- и пятиэтажек – из шлакоблоков, из кирпича и  панельных. В центре памятник поставили, с вытянутой рукой. «Экая несуразица, - опять сказал тот, оглядев памятник, - на этот раз вы даже себя переплюнули!» - «Нет еще!» - сказали асинцы и навтыкали полтора десятка памятников и кепчонку в кулаке зажавших, и отворот пиджачка придерживающих. Причем, чем бы ни были заняты эти руки, ощущение такое, что минуту назад они ширинку застегивали. «Да ну вас! – сказал, испугавшись тот, кто следил за экспериментом. – Ни в чем вы предела не знаете». – «То-то же! – сказали асинцы. – И не хрен с нами спорить!».

    Что мне – разорваться на четыре фронта?

    Ведь сам говорил: твои потери будут равны твоим приобретениям. Ну, так вот – получай! Осталось только выяснить: где твои приобретения?

    Я изменил содержание пьянства. У меня оно приобрело вид сочинительства.

    Безмыслие – защитная реакция на окружающую действительность.

    И опять скажу: сидя на одном стуле можно впасть в тоску или, наоборот, развеселиться. А к стулу – какие претензии?

    У нас ведь все через Москву делается.

    Восчувствуй! Восприми!

    Прежде, чем умереть последней, надежда перед смертью, вероятно, мучается.

    Даже себе человек бывает не нужен, даже с собой ему тошно – вот в чем дело. И тогда, чтобы продолжить жить, требуются усилия. Мои несчастия не внешние, они заложены во мне самом.

    Понимаю, какая это удача, когда есть рядом любящая душа. Но что меняет мое понимание?

    Ты еще не совсем одинок – у тебя есть матушка.

    Удивляются: от чего умер Гоголь? Вроде, болезней явных не было… Да от одиночества он умер, от одиночества!

    Одиночество и печаль – это не всегда плохо. Чувства обострены, восприятие жизни полнее.

    Речь товарища Брежнева, напечатанная на хорошей бумаге с иллюстрациями художников Кукрыниксы.

    Вот ведь какая нестыковка: почти всякая невосполнимая потеря в итоге оказывается восполнимой!

    Не скажу, что у меня нет выбора. Выбор есть: или работа в водоканале, или безработица.

    Ах, да – мы ж по улице идем. Всякие дома вокруг. Надо рассказать о том, что мы видим. Напротив машзавода дорогу стремительно перебежал Василий Доминикович Ружицкий. И – хватит о нем.

    Я обязан быть повязан.

    Ведь неважно, куда явился. Важен аромат времени и места.

    Душевный порыв тем и хорош, что его можно угасить.

    Сметана густая – боже мой! Они что: ее не разбавляют? А мне что делать? Ложкой в белую мякоть?

    Не люблю смотреть на жующих людей. Мало кто умеет есть красиво. Уверен, что и я, жующий, тоже кому-то неприятен.

    В пшенной каше есть что-то сомнительное, что-то от невыплаченной зарплаты, от долгов за электричество. Пшенную кашу невозможно есть гордо и с достоинством.

    Настолько непрочно мое место в водоканале, что до сих пор удивляюсь: как я держусь?

    Заострившиеся лица. Рты, набитые голодной слюной. В алюминиевой кастрюле подают гречку.

    Господи-боже-мой, что это такое: ризотто? Это жарится? Или варится на пару? Или готовится из овощей?

    Под моим благожелательным взглядом расходившийся город успокаивается.

    Асинск стоит на крутом берегу Яи, в пятнадцати километрах от нее.

    Со всей ответственностью заявляю: стекольный завод убила банда рационализаторов. Не успеет один внедрить идею о необходимости этого болта в этом месте, как другой тащит свою о полной ненужности данного болта в рабочем процессе. Творческие люди изгрызли завод изнутри. Разве мог завод выдержать напор умельца, на счету которого 268 рацпредложений? А если таких умельцев три десятка?

    Сосредоточие большого количества творцов в одном месте очень, очень опасно!

    Вокруг меня многие с гонором, с амбициями. Но гонор – пустой, а амбиции ничем не подкреплены. Не стать бы одним из них.

    Администрация завода непрерывно совещалась не только в рабочие дни, но и все выходные. Напряжение усилий было велико, однако ни на чем не сказывалось.

    Завод погубила устаревшая технология. Все правильно, но скучно. Вот если бы завод погубила любовь! Если бы два каких-нибудь сердца из разных цехов так воспылали друг к другу, что сгорело бы все производство!

    - Сотрясение сердец – да, понимаю; но чтобы от этого рухнула крыша второго цеха?

    Отчего пал завод?

    Крысиное племя мелких улучшателей жизни. 

    Я живу внутри своего времени, хотя иногда меня выносит на поверхность. 

    Конечно, все хорошо, но – надо ли?

    Черт побери, она занимается аэробикой. Да ей бы книжки читать! Причем все, начиная с «Буратино».

    Это отсутствие зарплаты, эта реальность, которая месяцами не давалась в ощущениях, отгородила меня от мира покупных предметов.

    И так сердце иногда зайдется, что думаешь в восторге: а хрен с ней, с выработкой, и с соблюдением технологии!

    Да, я очень грустил. А когда мы грустим – разве нашу грусть шапками закидаешь?

    Хочу прямо спросить: будем ли мы испытывать восторг?

    Я еще подождал, когда проедет двухэтажный автобус – по распоряжению городской администрации всем частникам для лучшего обслуживания пассажиров было вменено надстроить над автобусами вторые отапливаемые этажи. Получилось замечательно. Вот и на этом автобусе еловый деревянный сруб второго этажа блестел маслянистой новизной и свежестью, над кирпичной трубой вился жидкий дымок. Кто-то из пассажиров потихоньку курил у распахнутой створки заднего окна и стряхивал пепел на асфальт.

    Это мы, мы проели дырки в заводе!

    Жизнь того, кто пишет, делится на промежутки от публикации до публикации.

    Чтобы текст получился увлекательным, голова должна быть ясной и свежей. С тяжелой головой нечего и вымучивать, бесполезная трата времени.

    Архив являлся уликой. Каждое рацпредложение подкреплялось чертежами. Чертежи хранились здесь. Тысячи папок с тесемками и без тесемок, серые, белые, коричневые, сжимая друг друга, теснились на полках. Вся история разрушения завода была аккуратно собрана и пронумерована.

    Мы настолько безотказны, что нас уже никто ни о чем не просит – боятся просить!

    Молча идет демонстрация мимо шумящей и ликующей трибуны, и на всех транспарантах написано одно слово: «Ура!».

    Сила нашей очарованности такова, что никакой пьянкой не заглушить.

    Да разве можно придумать что-нибудь абсурднее того, что нас окружает?

    Не только Асинск от края до края, но даже один лишь Дом Советов представляет собой уменьшенную копию России.

    Завод построили когда-то на бывшем кладбище, и, похоже, теперь его приватизировали усопшие. Сладковатый запах тления распространился по всей территории. Печальные тени, вынюхивая и высматривая, бродили по разрушенным цехам. Сквозняками тянуло сквозь разбитые окна.

    Я сейчас вас обоих огорчу.

    Пока в человеке не иссякнет жизнь – смерть не приходит.

    С какой целью продолжает жить этот удивительный город? Какая большая благородная идея толкает его вперед сквозь пласты времени?

    Вон в городе М. всю бересту с берез ободрали и занялись плетением туесов и хлебниц. Что бы нам ободрать? Каким плетением заняться?

    Надо ограничивать асинцев в их чудовищных претензиях: нечего мир насилия разрушать, нечего!

    Где она – свобода? Есть ли она за океаном хотя бы?

    Толик В.: - Бараки, что на Перовской ломаем, я так понял, пленные немцы строили. Я подобного качества никогда не видел.
    Я: - Может, затеять войну с Германией, быстренько победить ее, и пусть пленные немцы продолжают строить, если у них получается.
    Толик В.: - Нет, ты не так говоришь. Просто наших надо пороть, и тогда все будет в порядке.
    Я: - А с кого начинать? С тебя?
    Толик В.: - С меня-то почему?

    Электрик Андрюха стащил у меня ножницы. Вначале я возмутился, потом подумал: а, может, детство у человека было тяжелое; может, ножниц в семье не на всех хватало?

    Война забросила сюда заводы с западных окраин, и Асинск неожиданно для себя стал промышленным центром.

    Шевеление и скрежет металлических листьев под вентилятором – действующая модель ясеня.

    Асинску надо пробовать все – авось что-нибудь приживется. Поэтому в равной степени уместны автосборочный завод и ипподром. Не исключаются также гусиные бега и осенняя сельскохозяйственная ярмарка, разведение форели и выращивание шампиньонов на продажу.

    Я понял великолепный замысел асинского градоначальника: резкий бросок в неожиданном направлении, если и не приведет к успеху, то, несомненно, вызовет восхищение.

    Главы: раз, два, три, четыре… двенадцать. Раз, два, три, четыре… двенадцать. Это чтоб тринадцатой главой не заканчивать.

    А. Генис: «…Сергей (Довлатов) не выносил самодовольства, скупости, мещанского высокомерия, уверенности в абсолютности своих идеалов, презумпции собственной непогрешимости, нетерпимости к чужой жизни, трусливой ограниченности, неумения выйти за унылые пределы бескрылой жизни. Другими словами, он презирал норму…»

    И. Бродский, в частном разговоре с Б. Парамоновым: «Вообще, хули бояться?».

    Любой губернатор занервничает, если в его вотчине будет проживать пяток гениев.

    Завод напоминал выеденное яйцо. Снаружи он производил впечатление: пять-шесть высоченных труб, массивные корпуса – все это говорило о мощи и силе. Однако попадавший внутрь быстро убеждался, что работа не ведется, оборудование разбито и цеха пусты.

    Конечно, не стоило бы говорить о Д., но надо смотреть в душу каждого мудака, пусть не из сочувствия, но хотя бы из любопытства.

    Меня завораживает связь всего со всем.

    Жанр «Истории водоканала» - художественное исследование.

    Город без цели – выморочный город. Надо, чтоб он всегда активно к чему-то готовился – ну, хотя бы, к зиме или к паводку, если ничего другого на ум не приходит.

    Дом Советов повернулся к комиссии из министерства парадной лестницей, а к населению задом!

    Мнет шляпу на голове, чтобы заставить двигаться мозги под нею. Да с такой силой мнет, что если б чего также прессовал в другом месте – одной заботой у мужика стало бы меньше.

    Посещая рынок, отцы города благосклонно оглядывают изобилие на прилавках, а домохозяйки усердно наполняют свои кошелки.

    Свиные туши из Лебедянки; скрипучие возы с капустой из Кроликов; морковь, лук и свекла из Улановки; щуки с крокодильими мордами и окуни из Димитрово; мед в банках, мед в сотах и мед в пластиковых чашках из Щербиновки; грузди, боровики, подосиновики и маслята изо всех окрестных мест – все кичится своим изобилием.

    - Вы, конечно, вправе думать все, что угодно – я же буду действовать по своему усмотрению. 

    - Это сметана? Какая это сметана, если в ней ложка не стоит!...
    - Говоришь, специально откармливал, чтобы сало было с прослойками? И совесть не заела мучить свинью?...
    - За ваши красивые глаза я эти косточки по двадцать пять отдам…

    - Я знаю: кое-кто мечтает о столичной жизни. Однако что мы будем делать в столице? Ждет ли столица нас с нетерпением?

    Когда заканчиваются силы огорчаться, надо начинать радоваться – хотя бы для разнообразия.

    Ранним утром разгулявшийся ветер трепал ветки деревьев, и те выколачивали из неба остатки ночи.

    Жизнь – как возможность придумывать что-нибудь новенькое.

    О-о! Наши школы на многое способны!

    Пей действительность, как молоко, ешь действительность, как хлеб – ибо только ею можно насытить душу.

    О – Кемерово, о – столица Кузбасса! Что ни делаю – на тебя оглядываюсь. У нас все делается через столицу!

    Приходит к твоей бывшей жене чужой, обнимает твоего ребенка, учит его жизни. И твой ребенок становится чужим.

    Скверно, когда понимаешь, что сделать ничего нельзя.

    Они инфантильны и бессознательны.

    Удивительный дом – полная чаша чиновников!

    Молодость – это когда ты, чаще всего, не согласен. Старость – это когда ты, в основном, соглашаешься.

    Туман лежит на озере сырой плотной массой. Под ним плавают караси.

    Старательно делать вид, что ничего не происходит.

    На рынке возле торговых палаток, выискивая нужное, споря и прицениваясь, околачивались жители улицы Кирпичной, жители улицы Новобольничной, жители улицы Грибоедова, жители улицы Динамитной, а еще жители переулка Болотного и других улиц и переулков.

    Добро есть частный случай Зла? Не исключено.

    На многое не рассчитываю, но хотя бы в утешительном забеге вырваться на полкорпуса, поближе к мелькающим спинам преуспевающих.

    Не осуди!

    И до того стало хорошо, что я не знал, куда деваться.

    Вся тараканья жизнь выходцев с машзавода – высокомерие, лицемерие, подлость, ханжество – все это можно назвать машзаводским комплексом.

    Они – захватчики и ведут себя, как и полагается захватчикам на завоеванной территории.

    Ах, как тянет меня выносить приговоры!

        Я думаю, что бог, наверно, есть,
        И все, что здесь, полно иного смысла,
        Чем тот, который вкладываем мы.
        И лишь самоуверенность святая
        Ведет нас по такой кривой дуге,
        Что мы уходим от него все дальше,
        Твердя о нем, не ощущаем фальши
        И мним, что с богом на одной ноге.

    Каждый народ выдумывает бога «под себя», удобного бога.

    Собственно, все уже сказано, на этом можно и закончить. Требуется только несколько пояснений.

    Проза Бунина чиста, светла, как родник. И такой же глубины.

    Не толкаться!

    Лицо попа не сочеталось с рясой.

    Культурную жизнь Асинска представляли семьдесят восемь танцевальных коллективов, шесть графоманов и два самодеятельных художника, из чего следовало, что культурная жизнь в Асинске более склонна к телесным движениям, нежели к умственным.

    Когда стихия разгуляется, она ничем не лучше пьяного дебошира. Зачем она три окна в моем доме расхлестала?

    Какую ценность я могу представлять для водоканала? Разве что наделить его работников просроченными противогазами?

    Как странно заполучить насморк в середине августа.

    Самое загадочное в Асинске – это водопровод. Откуда вода берется – мало кто знает: строили очень быстро.

    Жизнь короткая, от сих до сих, а надо успеть подумать об очень многом.

    Делать гадости людям не следует даже от чистого сердца.

    Осуждать необязательно, но видеть и понимать – необходимо.

    Когда всякие проблемы, всякие неурядицы наваливаются на тебя неподъемным грузом, ты выскальзываешь из-под них и уходишь в море. Море – прибежище для уставших.

    - Если вы полагаете, что ваша жизнь невыразительна и скучна, могу поспорить: вы ошибаетесь! Она выткана, вкупе с другими жизнями, золотым узором в нечто величественное и торжественное, а вы, по слепоте своей, не видите и не понимаете. Да вы в Дом Советов зайдите, там вам все объяснят!

    Я восхищаюсь чиновниками за развитое у них чувство субординации. Оно изначально, как у котов реакция на: «кыс-кыс».

    Не злобствуй!

    Немногоплательщики.

    «Еще не вече!», - говорил один древний новгородец другому древнему новгородцу.

    Возле прилавка топтались любители сыров и колбас.

    Директор водоканала – романтик. Часть коллектива он бросил на разведение карпов на очистных сооружениях, еще часть на разведение бычков в ближней деревне. Жаль, что из всего этого ничего не получилось.

    Сибиряк – это порода, которую вывели в своих текстах местные поэты и писатели. У сибиряка в их текстах голова кузнечика и руки молотобойца.

    Сибирский чиновник – тот же самый сибиряк, за вычетом рук молотобойца.

    Да не разрезы строить надо, не заводы новые намечать! Надо схватиться за голову и изо всех сил думать: как жить дальше?

    Недовольны и осуждают непьющие. А пьющие никогда не осудят, потому что они со всеми давно примирились.

    По своим правилам играть легче, зато по чужим – интересней.

    Еда не пользу должна доставлять – плюньте на тех, кто талдычит о пользе – еда восторг должна доставлять, не меньше! Допустим, вы кушаете картошечку – вареную, рассыпчатую. Для начала она должна обжечь вам пальцы, ее нежный, влажный аромат пусть пощекочет ваши ноздри. Полюбуйтесь тем, как отслаиваются сверху крахмальные лепестки. И уж когда все желудочные соки изготовились – тогда, только тогда можно положить ее на язык и пожевать. И начнется радостное движение навстречу друг другу: ее – к желудочным сокам, желудочным сокам – к ней.

    Проходят мимо и едят глазами. Не потому ли у фруктов на прилавке такой изжеванный вид?

    Может, что-нибудь возглавить? Какое-нибудь движение? В сторону чего-нибудь хорошего? Но кто за мной пойдет? Скажут: а надо ли за ним идти?

    Чужая земля – понятие относительное. Полежав в ней лет двести, неужели с ней не сроднишься?

    Ну – не стало Киселева на НТВ, и еще кое-кого не стало. Однако незаметно, чтобы свобода слова понесла невосполнимую утрату.

    Д. Джойс: «- Метемпсихоз, - начал он, морща лоб, - это греческое. Из греческого языка. Это означает переселение душ… Некоторые верят… что после смерти мы будем снова жить в другом теле и что уже жили раньше. Это называется перевоплощение. Что все мы уже жили раньше, тысячи лет назад, на земле или на какой-нибудь другой планете. Они считают, мы забыли про это. А некоторые говорят, будто помнят свои прошлые жизни…»

    Д. Джойс: «Утку поливали коньяком и поджигали».

    Мы сгораем, как легкомысленные бабочки на огне.

    Цитаты.
    Иммануил Кант: «Две вещи наполняют душу всегда новым и все более сильным удивлением и благоговением, чем чаще и продолжительнее мы размышляем о них, - это звездное небо надо мной и моральный закон во мне».
    Франсуа Ларошфуко: «Мы так привыкли притворяться перед другими, что под конец начинаем притворяться перед собой».
    Рональд Рейган: «Правительство как грудной младенец: чудовищный аппетит на одном конце и полная безответственность на другом».
    Сенека: «Самый простой пример убедительнее самой красноречивой проповеди».
    Стендаль: «Опираться можно только на то, что оказывает сопротивление».
    Карл Чапек: «Наша нация приходит в упадок. Великие мужи перевелись. Уже сколько времени ни одного торжественного погребения!».
    Ф. Достоевский: «Надо любить жизнь больше, чем смысл жизни».
    Д. Джойс: «Мертва – старушиная – седая запавшая ****а планеты».
    Кромвель: «Никогда человек не продвигается дальше, чем тогда, когда он не знает, куда идет!».

    Г. Хазанов: «Концентрированно уральский менталитет».

    Я только пишу на своем языке, а разговариваю на чужом.

    Неспособность поддерживать разговор вынуждает придумывать свою речь.

    Вас. Федоров – великий поэт для невеликих читателей.

    Великий ли поэт Василий Федоров? Безусловно! Великий ли поэт Иосиф Бродский? Никаких сомнений! Только великие они для разных категорий читателей.

    А ведь еврей Бродский для меня неизмеримо больший авторитет, чем русские Кожинов и Куняев.

    Даже у тех, у кого нет никакого вкуса, тоже имеются любимые поэты.

    Я – за неагрессивное существование параллельных культур. Я против того, чтобы один литературный клан хватал своих великих покойников и побивал ими покойников другого клана.

    Для написания нового текста я еще недостаточно глубок.

    Тулеев – как гибрид Лужкова и Церетели. Из Кузбасса он лепит нечто величественное и монструозное.

    Миша П.: «Устал. Вчера деревья валил по телефону».

    На многие вещи надо реагировать спокойно.

    Во мне много накопилось раздражения и злости. А тут налетела туча, ударил град и расхлестал в доме окна. За злость твою так тебе и надо, поделом!

    Я так злобствовал, что аж дыхание перехватывало.

    И еще раз: не осуди!

    Конец лета – дожди, дожди… И нос мой тоже потек.

    По закону мэр не мог избираться больше, чем на два срока, но в виде исключения его здесь оставили пожизненно.

    Да, я хотел стать депутатом. Помню, как мучительно осваивал грязные технологии, чтобы победить на выборах.

    Сегодняшний город Кемерово – это завтрашний Тулеевск-на-Томи.

    Страх асинского обывателя: а вдруг Тулеева в этот раз не выберут? Как жить тогда?

    Тулеев, благодаря за доверие, сказал, что спиной чувствует поддержку избирателей. Хорошо, хоть не передом.

    После выборов довольный губернатор щедро раздает придуманные им для Кузбасса медали. Я понимаю, что жить без губернаторской медали будет трудно. Но я постараюсь.