Расщелина Глава 20

ОБЫСК

По возвращении из экспедиции, Павел сразу почувствовал, что в душе Ивана затаилась не простая грусть; в нем разбередили рану. Боль невысказанной обиды, заметная другу, встревожила и вынудила кузнеца, раскрыться. Хотя прошло уже много времени, но впечатления вредного знакомства с Шершнем, продолжали жить в глубинах его оскорбленного самолюбия. Мало того, он нажил себе врага, хладнокровного и одержимого. Поначалу Иван и предположить не мог, что этот мерзкий тип начнет мстить… Остановить Шершня не представлялось возможным, потому как он не мог обличить его в подлых, скрытых кознях, которые умело замышлялись и претворялись в жизнь чужими руками. Павел сразу же понял, что за время экспедиции, Шершень всячески пытался приблизиться ко двору Крутояровых, зная, что золото спрятано у купца. Поэтому Иван, легко угодив в расставленные силки, попал под откровенно грубую немилость. Через доверчивого кузнеца, можно было многое выведать и даже начать действовать. Два ареста и обыск в кузнечном помещении наверняка чинились с умелой подачи и попытки добраться до искомых самородков могут не ограничиться лживыми донесениями и допросами. Сейчас Шершень способен будет стать еще более активным. Павел не на шутку встревожился и, будучи уверенным, что Гордей Никадимович выслушает его в любое время, счел необходимым обратиться к нему с важным разговором. Войдя в кабинет, он сразу же начал с главного:
— Среди моих друзей, господин Крутояров, есть человек, который насторожил меня очень важным известием. Только по этой причине я здесь.
— Позволь, Павел, но сейчас столько вестей поступает ото всюду, что я просто теряюсь в догадках; что могло тебя так обеспокоить. Революция еще многое поменяет в наших привычных устоях, она только еще вошла в сени, а мы уже боимся ее?
— Я вовсе не напуган, но хотел бы Вас предостеречь.
— От чего же, будь любезен? — Улыбнулся купец, готовый немедля выслушать откровения Павла.
— В период нашего длительного отсутствия, кузнец Иван, помогавший Акиму Евграфовичу на подворье, был по нелепо сфабрикованным доносам, дважды арестован и его кузню обыскивали чекисты.
— От управляющего я уже осведомлен о бесчинствах ЧК в мое отсутствие и непременно намерен подать жалобу в соответствующие органы власти, но думается, ты здесь не только за этим.
— Прошу понять меня правильно, — продолжал осторожно Павел, — Иван сообщил мне, что Ваша усадьба и все хозяйство поставлены под особый надзор. Будучи на допросах, кузнец случайно слышал, что речь шла о предстоящем, обыске в Вашем доме.
— И что же, вызывает у властей такого рода интерес? — Крутояров внимательно смотрел на Павла, ожидая пояснений.
— Моему отцу и его приятелю, небезызвестному вам, Шершню, который не остался незамеченным в тайных, пособнических связях, известно о существовании двух самородков, один из которых сейчас в вашем распоряжении. Они за ними еще с прошлого лета охотятся. Я понимаю так, что если об этом узнают чекисты, то нам необходимо будет либо снова в тайгу уходить, либо готовиться к сопротивлению властям. И Вы наверняка знаете, чем это может обернуться, господин Крутояров. Я счел необходимым предупредить Вас. Завтра может быть уже поздно.
Крутояров на некоторое время задумался; видимо были и иные причины для беспокойств.
— Спасибо, Павел, я подумаю и непременно позабочусь об этом. Держи меня в курсе любых изменений или других новостей.
Павел, вместе с Анной, постоянно пребывали на территории усадьбы, обслуживая вверенное им, питейное заведение, где, как и прежде, по вечерам, разгорались страсти общения. Иной раз, молва между людьми касалась новой власти, с каждым днем позволявшей себе все более жестокие методы подчинения несогласных с порядком крестьян и, выявления блуждающих в народе слухов, противных установленной диктатуре пролетариата.
Вечером, в заведении, Дарья передала через Анну пожелание отца, срочно видеть у себя ее приятеля.
— Я сейчас же зайду, — согласился Павел, узнав, что его ожидает Крутояров. На протяжении всего вечера его тревожила мысль о возможности обыска. И дело было вовсе не в том, что потерявшие уважение к гражданскому населению, власти, руками чекистов, творят бесчинства, а тревожил факт возможной причастности к этому Шершня. Иначе, без наводки, никто бы и не додумался искать что-либо в поместье. Одного Павел не мог понять; зачем? Не станет же Шершень использовать возможности дотянуться до золота чужими руками. Это бы означало — потерять его навсегда. Нет, факт существования самородков он будет держать в тайне. Выходит, опасения излишни.
Войдя в просторный кабинет, Павел сосредоточился.
— Проходи, присаживайся. У меня будет к тебе дело.
С долей тревоги, он улавливал озабоченность Крутоярова, которую тот вовсе не пытался от него скрывать.
— Видишь ли, Павел, за время долговременной компании я вполне полагался на тебя и уверен в твоей порядочности, как человека, доверившего мне некоторые свои тайны и перспективы нашего совместного дела. Поэтому, относясь к тебе с глубоким уважением, прошу принять, теперь уж от меня, это не малоизвестное тебе сокровище. — И Гордей положил на гладкую поверхность стола, малый самородок. Павел поднялся со своего места, не совсем понимая Крутоярова. Но тот усадил его обратно и велел выслушать до конца.
— Я вверяю тебе это золото, потому как ты, Павел, сможешь сохранить его для меня или моей дочери, — Гордей умолк, озабоченно прохаживаясь у стола. — Ты прав, по поводу подозрений о возможности обыска в моей усадьбе. Пойми меня правильно; я лишь пытаюсь сохранить камень, ну а мое краткосрочное попечительство сегодня есть, а завтра оно может потерять всякий смысл. Хотелось бы избежать любых рисков. Поэтому, бери его обратно. И без возражений; я их не приму. - Павел напряженно ждал; купец явно чего-то не договаривал. Его внезапная озабоченность выглядела немного тревожно. Закралось сомнение: «Неужели он, своим неосторожным визитом повлиял на принятие столь неординарного решения?»
— Сегодня же ночью, Вам с Анной, необходимо будет уйти из города. Самородок возьмете с собой. Ты, Павел, прекрасно знаешь, где его можно сохранить. Здесь, в Вышерске, становится небезопасно, и кое-кто уже пытается дотянуться до твоего золота. Поверь, не время может разлучить вас и поломать жизнь, а новая власть… Пойми, у меня есть еще свои, преданные мне люди, которые выражают ту же озабоченность. В случае обыска и я, и моя семья, будем в меньшей степени подвержены риску, нежели если золото найдут… Решать нужно тебе, Павел; куда уходить и где укрыться первое время. Всякое может случиться, но я хотел, чтобы ты знал; мой друг, Ольховский, всегда готов будет оказать вам посильную помощь. Где его искать, ты знаешь, хотя сейчас не самое лучшее время для поездок. Есть, разумеется, и другие причины для беспокойства, но это касается лишь меня и моей семьи. Всюду аресты и облавы, и не только по политическим мотивам. Прав твой Иван, пришло время беспокоиться. Вот и мне, Павел, будет спокойней знать, что Вы в полной безопасности; берегите Анну, она мне как дочь…
Павел попытался было возразить, но понял, что намерения Крутоярова серьезны и он не станет его слушать. Как было Павлу не волноваться? Вот он вновь держит в ладонях малый самородок, подарок Марии. И вновь судьба этого камня в его руках. Что скажет на это Анна, как отнесется к его решению; сегодняшней ночью, вместе, уходить на хутор? Иной возможности укрыться от властей и все более домогавшегося Шершня, он пока не видел.
Как только Павел заговорил о золоте и тайге, взволнованная увиденным самородком, Анна поняла, что их спокойной жизни, под покровительством влиятельного и расположенного к ним купца, пришел конец. Глядя в глаза любимого человека, Анна, без колебаний, согласилась с мучительным, для Павла, выбором. Она последует за ним, чего бы это ни стоило, чем бы не было чревато опасное для обоих предприятие. Предстояло идти в ночь к Погорелому хутору. Уходить стало необходимостью и любое промедление могло обернуться арестом и неминуемой разлукой, если не навсегда, то надолго, а допустить этого они не могли. Сама жизнь, меняя свой привычный ход, пытается разлучить их, подвергнуть большой опасности взаимные чувства и любовь. Нет, они не позволят, не смотря на любые перипетии судьбы, осуществиться злому року разлуки. Глядя в ночи друг другу в глаза, они без слов понимали - вместе и навсегда…
Решено было, собрав самое необходимое, выйти до рассвета, чтобы миновать дежурные, конные разъезды, сновавшие всюду по неотложным революционным делам. Вечером, Анна зашла в комнату Дарьи чтобы попрощаться; бремя работы в заведении сильно сблизило и сдружило девушек. Желая Дарье беречь себя и быть счастливой, Анна не сдержалась и, уходя, сказала:
— Приглядись к Ивану, Даша, он правильный и надежный человек. Прощай…

Раздул кузнец Иван горнило печи. Только-только задышало оно нужным для металла жаром, а тут шум со двора. Иван вышел, отложив дело. На подворье Крутояровых представители власти пришли утром. Два чекиста в кожанках с ременным перетягом, да револьверами на боках. С ними Шершень, в гражданском, и тоже при нагане; он мелькал при них, как некое неотъемлемое приложение. За их широкими спинами, потея лбами, стояло еще пятеро военных в шинелях, должно быть из солдат или тюремных конвоиров.
Уполномоченный ЧК, Семен Загребайло, предъявив мандат, уведомил хозяина поместья в необходимости проведения обыска в усадьбе, вызванного якобы жалобами трудового народа на непосредственную сопричастность барина к эксплуатации их труда. Что является старорежимным пережитком и подлежит искоренению. А помимо того, имелись два свидетельских показания на предмет укрывательства гражданином Гордеем Крутояровым природного золота в неустановленном пока количестве, что также является по делу усугубляющим фактором для начала расследования по поводу сокрытия драгоценного металла от народной власти. Купцу было предложено добровольно выдать властям укрытое народное достояние, дабы избежать всяческих недоразумений.
Иван замер в ожидании, не веря в происходящее, оставив в покое жар, исходивший большей частью от накала ситуации на подворье, нежели от сиротливо оставленной без дела, кузнечной печи, готовой делиться с ним невостребованным, забытым теплом.
— … И, в случае выявления сокрытых от революции драгоценностей и золота в любом виде, — продолжал зачитывать распоряжение Загребайло, — владелец оного подлежит незамедлительному аресту и сопровождению в Губернское управление ЧК, для выяснения дальнейших обстоятельств по делу. Изъятое при обыске, также, подлежит конфискации! — О чем имелась даже бумага от судебного пристава.
— Ну что же, если вы настолько осведомлены о существовании в моем доме золотых запасов, то прошу вас — приступайте; мне от власти скрывать нечего и обыску, как видите, я не препятствую, однако существование в доме фамильных драгоценностей, надеюсь не будет принято во внимание — это глубоко личная и неприкасаемая собственность. Прошу это учесть.
Замечание Крутоярова и его согласие на проведение обыска в усадьбе, немного насторожило уполномоченного и, несмотря на это, он отдал распоряжение на начало оперативного мероприятия. Двое солдат, возглавляемые Шершнем, с добровольческим рвением приступили к обыску внутренних помещений, предварительно освободив их от всех присутствующих. Иван, не веря своим глазам, пристально, с растущим презрением, смотрел на творивших произвол бесцеремонных блюстителей порядка. Сбегались отовсюду на шум и ротозеи; только бы созерцать, любопытства ради, картину торжества справедливости над эксплуататорами масс. Во дворе воцарился еще больший хаос; бабы подняли крик, в знак несогласия с решением властей, всячески защищая от произвола своего добропорядочного хозяина. Мужики, волнуясь, принялись теснить оставшихся конвоиров, тщетно пытавшихся привести взволнованную толпу народа, к порядку.
Углядев, мелькание старого знакомого, среди лиц желающих оказать посильную помощь следствию, Ивана охватила, закипевшая внутри, ярость: «Так вот оно как! Вот оно откуда дует!..» — Зло сжимая кулаки, наблюдал Иван суетливую беготню Шершня и сподручных Загребайло. И становилось ему до глубины души жаль купца и дворовых, согнанных солдатами в угол, до кучи; в одно мгновение лишенных властью своих нормальных, человеческих прав на волеизъявление и защиту своего барина. О каких правах речь, убеждались собравшиеся, коли уж в карманы залезли и роют, как в своих собственных. И, может быть, вершившаяся безнаказанность и хаос, остались бы в душе Ивана, как воля власть имущих, если бы не превышение законных полномочий, поверенного в дела, чекиста.
Видя, что поиски золота не увенчались успехом; о чем сообщил ему Шершень, Семен решил действовать по-революционному — с натиском…
— Хозяйку с дочерью и баб, что при дворе служат выводи ко двору, распорядился он, расхаживая перед крыльцом дома. Солдаты тут же оттеснили женщин в сторону. Заметив недоработку, Шершень немедля подошел к Семену.
— Не помешало бы и управдома поставить рядом, никак все хозяйство в его ведении. Он многое знает, вот только перед барином молчит.
Преданно глядя в широкие глаза начальствующего лица, сподручный Загребайло вмиг пристроил Акима Евграфовича к бабам, веля старику стоять и не выказывать недовольства.
Кузнец застыл в ожидании. Не сходя с места, он напряженно следил за происходящим на подворье, напрочь забыв о тлеющих углях печи. Где-то там, в горниле краснел металл, и жар все сильнее чувствовался за спиной Ивана. Словно вот-вот полыхнет огнем грудь, закричит душа, не в силах терпеть произвол и насилие, творившееся дорвавшимися до власти проходимцами. Солдаты, рассредоточившись и взяв винтовки на изготовку, удерживали шумную толпу народа, выкриками выражавшую свое недовольство. А уполномоченный Загребайло, с усердием продолжал раздавать указания. Догадывался Иван, что усердие это — дело рук Шершня, маячившего рядом и ищейкой снующего по усадьбе; его это план. Одно взволнованный кузнец знал твердо; если с Дарьей что учинят, то жизни не жалко…
— Последний раз, тебя Гордей предупреждаю; не выдашь золото добровольно, велю баб твоих вместе с прислугой обыскать, может в их неприкасаемых местах все и упрятано. А проверить, по закону, надо. Отвечай, пока не велел стыдобу устроить! — таращил налитые гневом глаза Загребайло.
— Верный ход, начальник, — вторил ему помощник, — эта купеческая знать и не додумается, чтобы по доброй воле отдать и не перечить властям, а тут бабы — не тронь…
Зашумел настороженно и недовольно люд, насупили мужики брови: «Зачнете, мол, бессовестность чинить — за ружья возьмемся, спасу не будет вам, иродам!» Отродясь подобного бесчинства не творилось; когда это, в прежние времена, барскую семью, прилюдно, на позор выставляли? Не помнил народ такого произвола, что теперешняя власть чинила. Выходило, что нет у этой власти справедливых законов, вот и беззаконие творить можно. Стало быть, и честь человеческая, не в чести…
— Ты погодь, начальник, ты погодь! — вызвался наперед бородатый Игнат. — По первой бы народ спросил; потребно ли такое учинять, законно ли? Не то он тебе же голову и свернет…
— Это еще что за хам?! — взъярился Загребайло. — Сюда его веди!
Кинулись было двое военных к Игнату, да не рассчитали; столкнул их проворный мужик лбами, так винтовки из рук и выпали. Притихла толпа, расступилась, пропустила красных конвоиров. Те связали бородача, да на крыльцо усадили; велели не злобствовать, не то пулю схлопочет.
— Оставь Игнат, не к чему противиться, правда она вот, налицо. Нет никакого золота; выдумка все, расходитесь люди добрые, не шумите понапрасну, разберутся, сами увидят, — старался успокоить народ Крутояров.
Шум да говор так и пошел по двору гулять, не удержишь…
Тут Шершень к Семену подладил:
— Прав ты, начальник, чего тут рядить; позволь-ка мне молодую хозяйку, дочку его поначалу тронуть, обыскать, стало быть, тогда он точно расскажет, где добро укрыл. Оно и мне в самый раз будет, а то уж руки баб забывать стали…
Бросило жаром в лицо Ивана, словно к горну кузнечному подошел, такому же горячему, как и сам. Едва сдерживая себя, он с отвращением, презрительно смотрел в сторону Шершня, старавшегося угодить начальству словом и выходкой хамской. Подойдя к Дарье, Шершень учтиво расплылся в улыбке, словно просил прощения за свою вынужденную бестактность. Однако скосил едкий взгляд, на стоявшего поодаль Ивана, да кобуру нагана расстегнул…
— Ну что, девонька дозволь тронуть твою красу, Ваньке-то не ко времени, а мне в самый раз. Начальник дозволяет…
Мать выступила вперед, заслонив дочь от постыдного унижения. Напряжение нарастало, но ситуация вмиг обрела выход; Иван бросился к Шершню, готовый порвать мерзкого типа, пытавшегося унизить женщин. Шершень поспешно выстрелил… Простреленная рука кузнеца окропила рубаху кровью. Поднялся шум; в неразберихе и панике народ кинулся бежать со двора, а Дарья бросилась к Ивану…
— Граждане, соблюдайте спокойствие и порядок! — попытался угомонить народ Загребайло. — И просьба моя пролетарская; не шуметь понапрасну, по этому поводу, не то управа найдется. Имейте понимание и уважение к власти. А с купца и смутьяна этого вот, мы спросим. Потому под арест их забираем. Все по закону, все правильно…
Испугал начальника неожиданно поднявшийся переполох. Распорядившись увести арестованных, Семен велел Шершню не прибегать к крайности и свернуть обыск, дабы не вызвать еще большего недовольства народа. Решено было избежать нежелательного шума вокруг золота, спустить эту тему по-тихому; на пристрастном допросе прояснить недосказанное всегда можно, не вызывая лишних, народных волнений.
  Увели купца вместе с кузнецом связанными, под сочувственный выговор преданных работников, коим и в голову бы не пришло; винить своего хозяина в нечестных умыслах. Одно понял Гордей, оставляя усадьбу и родных; не от Бога та власть, что норовит людей в повиновении держать, забыв о служении народу. Человек сам, совести своей сообразно, по душе и замыслу, без оглядки, жить вправе.