Шопен

ШОПЕН

Преподавателя ОКФ звали Светланой Яковлевной. «Ну, раз Вы такой занятой, то приходите заниматься ко мне на дом»,- сказала она мне, не найдя в сетке расписания удобного для нас обоих дня - музыкальная школа переехала на новую площадку и найти здесь помещение для занятий было непросто:.
«Я живу в районе Суворовского. Запишите мой телефон». Заниматься фортепиано у настоящей концертирующей пианистки было делом заманчивым.
В ближайший назначенный мне день я появился по адресу, указанному мне как нота на нотоносце из многочисленных Советских улиц. Светлана Яковлевна в чёрном брючном костюме открыла мне дверь и пригласила в свою комнату, где стояло фортепиано, письменный стол, несколько стульев и книжный шкаф - стеллаж, полностью уставленный книгами по искусству.
«Начнём с посадки, - произнесла она, - пианист должен сидеть прямо, плечи должны быть расправлены, голова - чуть приподнята. Это необходимо для того, чтобы правильно дышать. Руки на клавиатуру инструмента ложатся мягко, плечо и лучезапясттье образуют как бы дугу- полукруг. Мы с Вами будем играть Шопена». Честно говоря, я ожидал, что будут какие-то гаммы, общие теоретические сведения, но Шопен… До того  дня я никогда не садился за фортепиано и даже «Собачий вальс» был для меня недосягаемой высотой. А тут - Шопен. «Я думаю, Вам подойдёт вот эта мазурка - порывшись в бумагах на столе,  сказала пианистка - я Вам дам ноты, Вы их перепишете и вернёте мне. Немногие даже знаменитые пианисты хорошо исполняют Шопена. Его нужно слушать в исполнении Горовица или Вирсаладзе». Заметив, что мой растерянный взгляд обрёл точку опоры на полке с альбомами импрессионистов, Светлана Яковлевна поинтересовалась: «Вы увлекаетесь живописью?» Живописью я действительно увлекался и не без подачи Питерских музыкантов - мой напарник по джазовой школе Валера Молчанов был студентом Мухинскогл училища. В перерывах между джазовыми сессиями мы много говорили об искусстве. Как и всякого авангардиста, меня особенно привлекал постимпрессионизм. Моим кумиром  в живописи был Ван Гог, и я сам создавал экспрессионистские этюды в абстрактной манере. После занятия по ОКФ я как раз собирался заехать к друзьям, чтобы показать им свои новые работы, пачка которых лежала в моём рюкзачке. «Увлекаюсь - признался я - могу работы показать». «С удовольствием посмотрю», - кивнула мне пианистка. На стол легло несколько работ. Внимание Светланы Яковлевны привлекла одна из них, выполненная в зеленоватых тонах. «О! Это - Апокалипсис бабочек …» - восхищенно произнесла она: «Вы - вдохновенный художник. А зачем Вам вообще эта музыка, этот НУМИ?» Вопрос застал меня врасплох и я пробормотал нечто маловнятное про взаимосвязь и взаимопроникновение музыки и живописи, синергизм восприятия и трансмутации единой Сущности… «Ваша живописная манера напоминает мне Врубеля. Вы не потомок Врубеля?» - спросила преподаватель: «У Врубеля есть одна работа, которая мне очень нравится - «Жемчужина», Вы ее знаете?» Не дожидаясь ответа, молодая пианистка взяла с полки альбом Врубеля и открыла его на нужной странице - в голубоватой врубелевсклй палитре передо мной возник парный женский портрет в венках. «Я не родственник Врубелю -  честно ответил я - но очень люблю его творчество. А ещё мне нравятся импрессионисты.» «Я могу дать Вам для изучения альбом Ренуара» - сказала Светлана Яковлевна - посмотрите и вернёте мне вместе с нотами».
Таким образом, Врубель и импрессионисты увели мои занятия по ОКФ в другое русло. Переписав ноты и изучив творчество Огюста Ренуара, я вернул все материалы преподавателю. Будучи студентом ВУЗа и проживая вместе с братом на съемной квартире, я не имел фортепиано и не мог найти никаких возможностей где-то заниматься. Вместо исполнения мазурки я засел за новое эпохальное полотно в Ренуаровской цветовой гамме «Камешки»: голубовато-розовая вода бежала по холсту, оттеняя белые, жёлтые и красноватые камешки на берегу, а добрую половину достаточно большого полотна занимало покрытое перистыми облаками небо. Над картиной я работал долго. Не имея живописного станка, я расстилал холст на полу. Когда работа по моему мнению была завершена, я понёс ее на суд педагогу. Светлана Яковлевна встретила меня даже особенно радушно и познакомила со своими родителями. Меня пригласили выпить чашку чая на кухне, а потом я решился продемонстрировать свой новый шедевр. «Я очень волнуюсь - сказала пианистка - я вообще сильно волнуюсь и перед концертами, но пользуюсь рецептом Жанны Д’Арк - начинаю бояться и справляюсь со страхом гораздо раньше моих противников». Я развернул полотно. Некоторое время длилось молчание. Я понял, что мой музыкальный наставник ждал большего. Композиционно все было примитивно, а колористически - простовато и маловыразительно. Неодушевлённый пейзаж, каких я несколькими годами позже немало увидел на Кавказе.
Видимо, я и сам пережил некоторое разочарование от этой  работы, позднее уничтожив ее. Мои занятия в НУМИ вскоре прекратились - причин было несколько.
Много позже я узнал секрет исполнения Шопена от Элисо Вирсаладзе: «Шопена нужно играть точно так, как написано в нотах.»
А работа, остроумно наименованная Светланой Яковлевной Ханиной «Апокалипсис бабочек» у меня сохранилась, как память о так и не разученной и не сыгранной мной мазурке Фридерика Шопена.

НИКОЛАЙ ЕРЁМИН

17.08.2022

Николай Ерёмин. Апокалипсис бабочек. Бумага, тушь, гуашь. 210х297. 1988 г.