Всего два времени жизни?

ВСЕГО ДВА ВРЕМЕНИ ЖИЗНИ?

(Или сны в летнюю ночь)

Мне сегодня, в свой день рождения, вот только что приснился сон, что я больна.
Очень серьезно.
Онкология.
Неоперабельная.
Я уже пережила и облучение, и не один курс химиотерапии. Набралась мужества и попросила врачей сказать правду, сколько...
Меньше месяца.
   О Кей, я подумаю, как их прожить.
Решила, что надо съездить в места боевой славы, повспоминать, попрощаться...
За спиной шепчутся соседи по палате, мол, вот ведь железная леди, как держится, шутит ещё. Никаких истерик, слёз, депрессий...

   Они даже не подозревают, какие у меня истерики внутри, как мне страшно, обидно, как хочется шлёпнуться на землю, рыдать, кричать, обвинять кого-то, биться головой и просить, просить кого то невидимого, просто униженно вымаливать пощады, сострадания, отсрочки казни... Приводить какие-то очень важные доводы, что мне нельзя вот сейчас уходить, ведь сын, он инвалид, что с ним будет... Да я и сама ещё не готова...
   Как будто к смерти можно быть готовым...

Мой мозг не соглашается с неминуемым концом, он жаждет чуда, ну как же так, ведь ничего особо страшного мой организм не чувствует, болей ещё нет, а вдруг это ошибка, ну бывает же, что врачи ошибаются, и всякие чудеса бывают же?!?!
Ну почему я, почему?! Я НЕ ХОЧУУУУУ...
Боже милосердный, ну помоги же мне!
А если уж приговор нельзя отменить, то, пожалуйста, хотя бы дай силы и время уйти достойно...

...И ВОТ ЭТО ВСЁ Я ПЕРЕЖИВАЮ ВО СНЕ, НО ТАК ЯРКО, КАК НАЯВУ. ЧТО ЭТО, ПРЕДВИДЕНИЕ? НО ЗАЧЕМ?

А В ГОЛОВЕ И СЕРДЦЕ СНОВА ЖИВУ В ТОМ СНЕ...
 И я решаю, что срочно продаю квартиру, дачу, главную часть тем, кто возьмёт на себя заботу о сыне-инвалиде, какую-то часть откладываю на похороны, а на остальные - еду в те места, что помнит сердце.
А потом, если останутся деньги, силы и время жизни, туда, куда мечтала. Где всегда лето... Ну а кремировать меня могут в любой точке Земли. Главное, чтобы было кому отвезти эту урну на родину... 

    Стоп, а где она у меня, родина? Родилась я в Алма-Ате, а сейчас живу в Москве,но я ясно и четко помню именно эти улицы южного  детства, запах ледяной, текущей из ледников, воды в арыках среди летнего зноя, шелест листьев огромных карагачей над головою, высоко в небе расчерченных графическими линиями чёрных веток... Я помню вкус газводы из этакого шипящего аппарата, боже, как же он называется, сепаратор? Сокуратор? Сатуратор?
Нет, потом вспомню...

Потом?
А разве у меня есть потом?
Это у всех остальных на Земле есть ПОТОМ, а у меня - только ВЧЕРА И СЕЙЧАС, всего два времени жизни…
Осталось...
Умирать - это же очень интимно, зачем я должна ещё и описывать этот процесс? Это же больно, больно, больно...

...СЛЁЗЫ И СЕЙЧАС, В ЯВИ,  ДУШАТ, КАПАЮТ НА ПЛАНШЕТ, ВНУТРИ ВСЁ ДРОЖИТ И БЬЁТСЯ, КАК ПТИЧКА В РУКЕ...
ОТКУДА ЭТО ВОСПОМИНАНИЕ, ПРО ПТИЧКУ?
ТАКОЕ РАЗВЕ БЫЛО?
НУ КОНЕЧНО ЖЕ, КАК Я МОГЛА ЗАБЫТЬ?

ИЗ ГНЕЗДА НА ВЫСОЧЕННОМ КАРАГАЧЕ ВЫПАЛ ПТЕНЕЦ…

Он был такой невероятно красивый, жёлто-серый и такой беспомощный... Я гладила его, плакала, что-то шептала, обещала спасти... Вот, вот, это ощущение неумолимости природы, я уже почему-то понимала, что он умрет, но не хотела сдаваться, отчаянно искала выход. И я нашла!!! Засунула его за пазуху, придерживая локтем, чтобы не выпал, он там затаился, маленький, горячий, и я чувствовала, как бьётся его сердечко.

Он мне поверил!!! Он положился на меня, понимая, что теперь его жизнь зависит от маленькой девчонки, которая упрямо лезет на дерево, на немыслимую высоту, к гнезду... Ей самой ужасно страшно, ветки колючие, босые ноги скользят по стволу, я вот-вот сорвусь, но нельзя, возле живота бьётся маленькое сердечко, уже не знаю, его или моё, но я обязана СПАСТИ!!!

Руки заняты, не могу вытереть слёзы, и я сбрасываю их взмахом головы и нечаянно взгляд падает вниз, боже, как высоко и страшно, я здесь даже не слышу журчания арыка, хотя старательно прислушиваюсь, но в ушах только грохот сердца, бух-бух, бух, бух-бух, бух...

Последние ветки до гнезда настолько тонкие, что они под ветром качаются вместе со мной, но собрав всю волю в кулак, я отрываю руку от ненадёжной твердыни ветки и осторожно, осторожно!!! вынимаю почти не дышащий комочек и, неудобно вывернув руку, вкладываю его в гнездо, над которым вьётся какая-то птица, и тонко, и хрипло что то кричит...

Спускалась я уже почти без сознания, и наверное, свалилась бы, если б не гордая мысль, что Я СПАСЛА! и он теперь будет жить со своей мамой и пищащими братишками, я слышала, как они возились в гнезде и отчаянно верещали.

   С последних веток меня уже снимала мама, оказалось, что под деревом собралась приличная толпа соседей, они разом все выдохнули и что то заголосили, но мама быстро, прижимая меня к себе явственно трясущимися руками, понесла в комнату, закутала в старенькое байковое одеяльце и укачивала, как маленькую, а я всё пыталась ей рассказать про то, как бился птенчик в моей руке, и как он потом затих, потому что поверил…

...А на следующую ночь я случайно услышала, как мама рассказывала папе, что птенца всё-таки выбросили из гнезда, потому что он уже не жилец, животные это чувствуют очень остро, и избавляют себя и потомство от лишней траты сил...
И он умер у мамы-врача на руках.

И вот тут со мной случилась та самая настоящая истерика, я кричала, обвиняла маму, я не верила...
Маме пришлось ночью показать мне, где она похоронила птенчика, я руками раскидала сухую землю и вытащила жёлто-серый комочек, он был таким холодным,  неживым и твердым, каким не может быть живое существо... А я всё равно дышала на него, плакала, требовала, чтобы мама сделала ему операцию, чтобы она оживила его, иначе я тоже умру... Истерика была такой мощной, что меня пришлось нести в больницу, где целую неделю возле меня дежурили по очереди мама с тётей Павой…

Пока я вдруг неожиданно не успокоилась.
САМА.
Без лекарств.
Как будто что-то такое особое поняла или вспомнила, что примирило меня, ребенка, с концом существования…

Это была моя первая встреча с НАСТОЯЩЕЙ смертью. И это было непереносимое для детской психики ощущение неумолимости и беспомощности перед чем-то или кем-то  ДРУГИМ, кто не жалеет и не изменит своего решения, плачь не плачь...
Но моя детская память, охраняя психику, просто вычеркнула это воспоминание из жизни. Ну надо же, а вот теперь, когда я сама стою на пороге встречи с ней, Неумолимой, я вдруг всё вспомнила, да так  отчаянно ярко и больно.

   Наверное, я тоже сейчас в чьей-то ладошке бьюсь и молю о помощи, уже понимая, как тогда в детстве, что бывают ситуации, КОТОРЫЕ НЕЛЬЗЯ ИЗМЕНИТЬ…

Но ведь я тогда поняла, что-то очень-очень, очень важное, но потом снова забыла…
Мне нужно прямо здесь всё заново вспомнить, потому что это понимание сейчас спасет меня, я знаю, ведь я же просила кого-то там о достойном уходе…
Немного времени, всего лишь.

Я чувствую, Он услышал...

Ну конечно, вот же оно, то понимание… Как же так, я тысячи раз об этом читала, СМЕРТИ ПРОСТО НЕТ, совсем.

   Я - вот это старое и больное, измученное тело, или Я - это та девочка, что так страстно отвергала саму возможность просто изчезнуть? И ей дано было совсем не детское прозрение не отождествлять себя с телом, как одеждой души, а твердо понимать, что для души ПОТОМ, ТАМ начнется что-то другое, тоже настоящее,и так дальше, дальше, пока душа чему-то важному не  научится.
Это как работа над ошибками…

Но как было бы здорово, чтобы, не умирая, можно было бы что-то исправить, здесь и сейчас, или просто взять и снова вернуться в те времена, где затаились собственные ошибки, предательства и беды.

Но, увы, пока нет такой машинки, которая бы отвезла меня в те неправильные времена, где я бы постаралась всех и всё исправить, нет, не так, СЕБЯ там исправить, потому как времена всегда ТЕ, нормальные, это мы в них живём ненормально…

   Но машинки нет и я просто сплю, и спит во мне та белобрысая девчонка, стремительно умнея в моём сне…
Но поздно! ЗДЕСЬ - поздно…

У меня осталось только два времени жизни...

ДВА ВРЕМЕНИ ЖИЗНИ?
Всего?
Насовсем?

 МЫ С ТОБОЙ ОДНОЙ КРОВИ?

Прошли года, ТОТ сон оказался не пророческим, вот она я, пока ещё живая и относительно здоровая, та самая старая леди, которую пощадил тогда кто-то там, наверху, и дал возможность хоть что-то исправить.
Пусть не в прошлой, а в этой жизни.
 Вот только дорожной карты в комплект мне не выдали…
Как это, жить без ошибок?
И хоть кому-нибудь это удавалось? Но…  Догадайся, мол, сама.
Вот я и пытаюсь теперь жить так, чтобы никому рядом со мной не было плохо и больно. Но это так труууудно…
Хотя это уже другая история, и я её вам расскажу.
Когда-нибудь.
Если успею.
Если это будет ещё кому-нибудь нужно…

Потому что рассказывать, какой ты стала правильной от страха - это неправильно.

Надо просто жить и по возможности исправлять то, что ещё можно исправить. И не делать другим того, что ты не хотела, чтоб совершали по отношению к тебе...
Тихонько. Молча. Без фанфар.

Но я вернулась к этому рассказу совсем не для саморазоблачения, а потому что мне вдруг ОПЯТЬ приснился тот сон.
А, может, не тот. Может его продолжение…
Но...

(Я снова очутилась почти в ТОМ, дооперационном, сне.
При этом не теряя ясной способности рассуждать, что это просто  СОН...

Когда мы спим, с нами приключаются самые немыслимые, с точки зрения дневного сознания, события.
Надо отдать должное, сценаристы, режиссёры, операторы в ТОМ сне-измерении куда круче всяких Бергманов, Тарковских и тому подобных Кустуриц... Я честно целых ТРИ раза пыталась восхититься
"Земляничной поляной", но увы, в моей голове этот фильм категорически не хотел соединиться во что то цельное, логичное, он разбивался на осколки, острые, режущие, и они никак не желали стать ну, хотя бы калейдоскопом...
Пришлось смириться с тем, что я совсем не продвинутая, не утонченная, не умеющая подняться над приземлённостью бытия, короче - обычная обывалка, ну значит, обывательница. Я честно старалась смотреть все доступные по тем временам фильмы из категории "не для всех", но как обязаловку, поскольку в среде художников (каким был мой муж), киношников, поэтов, их жён и любовниц это считалось хорошим тоном. Я научилась скрывать своё НЕвосхищение и вместе со всеми долго и со смаком обсуждала режиссёрские находки и невероятное операторское видение...

Но куда больше меня занимали тогда вполне земные проблемы, где взять деньги на очередной взнос за кооперативную квартиру, как достать очень нужное сыну французское лекарство и как выкроить время на большую стирку, т.к. старенькая центрифужная  стиралка сломалась и придется теперь на руках отстирывать несколько комплектов постельного белья после гостивших у нас уже вторую неделю московских крутых киношников, которые вместе со Стасом недавно вернулись из Ирбита, где переснимали некоторые эпизоды какого-то крутого фильма.
Этих высокодуховных интеллектуалов совершенно не заботило, откуда берётся на столе еда, кто и из каких продуктов её готовит... Они были свято уверены, что я таю от счастья обслуживать лиц, чьи фамилии указываются в титрах не самым мелким шрифтом.
А я не таяла.
Была просто безмерно усталой от трёх работ, болезни сына, творческих измен мужа…
Но тогда мне казалось, что живу правильно. Всё ради семьи!

Ох ты ж боже мой, я на тридцать с лишним лет назад улетела… Что ж, во сне время совсем не прямолинейно...
   Так вот где живут забытые воспоминания! В другом измерении сна…
И вот во сне они снова и снова всплывают, причём в разных сценариях, причудливо сплетаясь и разлетаясь, никак не сообразуясь ни с законами логики, ни с последовательным течением времени.
(Зато теперь я, кажется, поняла, ОТКУДА  берутся творческие работы категории "не для всех"...)
   Ах, какая, немыслимой сложности аппаратура у режиссёров СНОВ, с каким невероятным  разрешением их камеры, беспилотники, короче ВСЁ у них есть, вплоть до Машины времени!

Ох ты ж боже мой, я на тридцать с лишним лет назад улетела… Что ж, во сне время совсем не прямолинейно...
  СОН? ?
  ЯВЬ....
И вот я уже снова девчонка лет восьми - девяти, стою на перекрестке перед школой и пытаюсь  решить ужасно важную проблему, что мне будет, если я не пойду в школу, а проберусь под полотном приехавшего к нам ЦИРКА Шапито в  отсек  к любимым животным, львам, тиграм, обезьянкам и там немножко поиграю с ними…
Да, двойка по поведению и отцовский ремень были реальной перспективой, но всё-таки пока ещё достаточно далёкой, а цирк, вот он рядом, оттуда доносится усталый рык любимых Львов, звуки репетиции оркестра, чей-то смех...
И я, конечно, перестав раздумывать, ныряю в заветную дырку под полотном шатра и под зрительскими рядами пробираюсь к клеткам четвероногих артистов...
   Мне безумно жалко усталого, старого Льва, у которого болит спина и  лапа, и который совсем не хочет вечером выходить на арену, притворно там грозно рычать и открывать для дрессировщика пасть, чтобы тот картинно вложил в неё свою голову... Он даже уже не хочет мести, как когда-то, когда был молодым и ещё не разучился мечтать... А сейчас он просто хочет спать, чтобы снова увидеть во сне бескрайнюю саванну, почувствовать вкус сладкого маминого молока на губах, зарыться в тёплую шерсть и в полной безопасности крепко-крепко заснуть под её животом...
Я не знаю, откуда ко мне, девчонке, приходят мысли Льва, но я твёрдо знаю, что и он видит мои мысли и благодарен за сочувствие человеческому детёнышу...
 А ещё он сокрушается, что ничего не знает о судьбе своих сородичей и своих львят, он даже не может их вспомнить, просто знает, что они были...
У меня текут слёзы жалости и любви к этому могучему и гордому зверю, который униженно доживает свой век в клетке на потеху праздной публике…

И я тихонько просачиваюсь сквозь неплотно прикрытую убирающим вольер работником дверцу и осторожно, на корточках подползаю ко льву. Работник меня не видит, я, послевоенный недомерок, легко  помещаюсь между прутьями клетки и теплым боком льва. Он поворачивает ко мне голову и улыбается.
   Я, правда, знаю, что он улыбается, ну почему вы мне не верите?
Я зарываюсь пальцами в его гриву, прислоняюсь лбом к его шее и такое умиротворение и покой приходят к нам обоим, потому что мы вдруг одновременно понимаем, что только вот это в жизни важно, любовь и доверие двух живых существ друг к другу, пусть и таких абсолютно разных, и это и есть правильная жизнь…
Я мысленно рассказываю Льву про старую леди, то есть про меня, только старую, которая так боится умирать, а я не знаю, как ей помочь, как объяснить, что смерть у жизни есть, но умирать  совсем не страшно, потому что это не насовсем..

И мы вместе стараемся успокоить ту старую, почти лысую леди, которую рак приговорил к уходу ТУДА, и не важно, что случится это аж через 65 или 165 лет, просто вот тут и сейчас это всё существует вместе, и в памяти девочки в школьной форме пятидесятых, спокойно и просто живут вместе ВСЕ будущие аватары этой девчушки-женщины-бабушки…

- Послушай, а чего она так боится? Умирать - это же нормально. Потом будет другая жизнь, вот у нас, кошек, их девять. Разве у вас, людей, не так?
- Наверное, их больше. Или меньше. У каждого по своему. Я точно не знаю, мы этого ещё не проходили… Но ты мне обещаешь, что я не  навсегда умру?
- Конечно, детёныш. И та птичка не навсегда умерла, у нее тоже ещё были жизни в запасе...

И мне рядом с мудрым Львом и со всеми моими образами  из БУДУЩЕГО И ПРОШЛОГО в моём сне так спокойно и обыденно, что очень хочется спать.
Я укладываюсь под тёплый львиный бок, крепко держась за его густющую гриву, шепчу ему ужасно нежные, извечно женские ласковости про то, что он мой маленький добрый и красивый заинька... и куда-то медленно проваливаюсь…

Засыпаю во сне… СОН ВО СНЕ? Кафка…
Так не может быть…

   Просыпаюсь от осторожного тихого львиного рычания. Я вижу застывшего уборщика, который пытается приблизиться к нам, но застывает, как в игре"замри" , от предупреждающего короткого рыка льва, вижу перепуганных людей, столпившихся по ту сторону клетки, слышу шёпот дрессировщика:
- Девочка, ты только ничего не бойся и не шевелись, сейчас льву сделают укол, он заснёт и мы тебя вытащим.
Я сильно удивляюсь, а чего я должна бояться? Вот этого Льва, что ли? Но он же нормальный, у него и в мыслях нет меня обижать, чего все всполошились? Нет, совсем невозможно понять этих взрослых, они разве не видят, не слышат, что нам хорошо и спокойно вместе, что мы жалеем друг друга... Вы только нам пока не мешайте, пожалуйста, у нас осталось ещё одно незавершённое дело, нам надо помочь умирающей старой леди, которой действительно пока очень страшно. Мы вместе должны к ней зайти, полежать рядом, рассказать пару смешных историй из нашего общего прошлого, и что, может, если нам повезет, мы ещё встретимся ТАМ,в девятой или десятой жизни, побродим вместе по дружелюбной саванне, сделаем, селфи (мы, правда, в том прошлом времени пока ещё не знаем, что это такое, мобильник, селфи, зато знаем, что это круто, хотя это совсем не принципиально)
 и ВСЁ-ВСЁ ПРОДОЛЖИТСЯ...
Может, не так, как раньше, по-другому, но так же здорово и интересно…

   Я прямо явственно вижу, как от поселившегося в душе старой леди айсберга страха откалываются целые глыбы льда и уплывают куда-то... И где-то тают...
   Всё, Лёвушка, мы с тобой сделали ЭТО! Той старой, почти лысой леди уже не так страшно, потому что теперь мы рядом с ней... Девчонка восьми-девяти лет из её прошлого и старый мудрый говорящий Лев…
Спасибо тебе, мой хороший, ты нам очень помог - вежливо говорю я, а Лев снова улыбается.

   Это только кажется, что всё исправимо, кроме смерти.
Она тоже исправима…
Я глубоко вздыхаю, как после слёз, но легко и просветлённо.
И поднимаюсь с влажного, покрытого опилками, пола, потягиваюсь, как после хорошо сделанной работы, поворачиваюсь к умным глазам Лёвика и вижу в них одобрение и понимание. Он снова мне ободряюще улыбается, и я звонко хохочу...
   Вздох ужаса раздаётся за клеткой, а Лев мне подмигивает и просит прощения за то, что нужно продолжать играть роль грозного Царя зверей и немножко порычать, я ж не буду на него за это сердиться?
- Да рычи ты, мой хороший, сколько надо, только не сильно ИХ пугай, ладно? Они ж не виноваты, что просто совсем забыли, что когда-то мы все вместе говорили на одном языке и не боялись друг друга, а просто умели любить каждого. А сейчас почему-то им этого уже и не вспомнить.
    И только иногда, редко-редко, кто-то вдруг вспоминает, может даже во сне, это упоительное чувство ЕДИНСТВА и от ЭТОГО воспоминания становится очень счастливым и добрым.
- Ты знаешь, и я почему-то это тоже забыл, а вот сейчас снова вспомнил. Спасибо тебе, человеческий детёныш, ты мне помогла. Мы ведь с тобой одной крови...
Вот и я теперь буду помогать тебе стать доброй по жизни, хоть ты и забудешь нашу встречу, увы, так надо, по сценарию, но не грусти, я буду по ночам приходить и мы будем говорить с тобой обо всем на свете. Ты будешь тормошить мою гриву, я буду смешно мурчать, будто твой котёнок, и нам снова  будет хорошо и спокойно вместе. Ты только по жизни старайся помогать тем, кому хуже... А я буду тебя поддерживать... Ну что ты смеёшься, я что, совсем не похож на доброго ангела? А если вот так?

   И за его спиной трепыхнулись два прозрачных крыла, совсем как на картинке из папиной книги про Ленинград.

И мы снова вместе расхохотались, я громко, беззаботно, а он беззвучно…

- Ну, ладно, Лёвушка, я пошла, а то щас такой кипиш здесь поднимется, слышал, вон за мамой побежали, ох и влетит мне сегодня... Но ты не переживай, я на вечерний спектакль всё равно прибегу… Как же я теперь без тебя?
Лев тряхнул гривой и коротко рыкнул, что всё понял.
Люди отшатнулись от клетки, а я засмеялась и тихонько попросила,
- Ну не пугай ты народ, ведь договорились же?!
- А ты хоть отряхнись, вон вся спина в опилках - ворчливо ответил  он.
Я завертелась, пытаясь увидеть спину, стряхнула опилки с подола коричневой школьной  формы и независимой походкой пошла к калиточке. Когда, уже выходя, оглянулась, Лев с такой тоской смотрел мне вслед, будто прощался.
Насовсем…

   У меня снова закипели слёзы... Какие-то совсем недетские...Из забытых расставаний далекого будущего…

   Но они мгновенно высохли, потому что передо мной выросла грозная мамина фигура с прутом в руках, и это было куда как опаснее, чем в клетке с целым прайдом львов. Получив серьёзный подзатыльник, я, схватив свой обшарпанный портфельчик, рванула к выходу, прятаться, выжидая, пока минует разбушевавшаяся мамина гроза.
Этим же вечером к нам заявились директор цирка и дрессировщик, долго уговаривали маму не писать жалобу, мама не соглашалась, отбрасывала их деньги... Пришлось вмешаться мне.
- Ну что вы спорите, ведь ничегошеньки не случилось, вот она я, живая и здоровая. И никакой опасности не было...
- Тааак, опять подслушивала? Как это не было?  Ну откуда ты могла  знать, что у этого льва на уме?
- Знаю. Он сам мне сказал. Он вообще очень хороший и будет теперь мне помогать ВСЕГДА!
 Мама-врач обомлела и опасливо пощупала мой лоб.
- Ну вот видите, до чего ребёнка довела ваша расхлябанность?!
Я в гневе топнула ногой.
- Да перестаньте мне не верить! Лев умный и старый, мне его очень жалко, ведь ему даже поговорить не с кем. Он даже львят своих не помнит. И он во сне саванну видит... И свою маму-львицу...
Мама - врач кинулась капать мне в стаканчик какие-то вонючие капли, а дрессировщик подошёл, приподнял за подбородок голову и долго смотрел в мои глаза:
- Да, ребёнок, если б не знал, что ты не наша, цирковая, на миллион бы поспорил, что под фанфары росла. Откуда у тебя это? Ты с ним ДЕЙСТВИТЕЛЬНО РАЗГОВАРИВАЛА?
- Ну конечно, зачем мне врать? Он правда, очень устал. И ему уже не нравится выступать. Отпустите его, дяденька, к маме. В саванну...
   У дрессировщика как то странно дёрнулись усы, он отвернулся, провёл рукой по глазам и сказал маме:
- Почему-то ВАМ бог дал необыкновенного ребенка. Вам, а не мне… Ах, какую дрессировщицу я б из неё сделал!!! Не судьба...
   Они тихо поднялись и, бочком протиснувшись мимо застывшей со стаканом мамы, вышли во двор. А я схватила оставленные ими деньги и рванулась следом. Дёрнула за рукав печального толстенького директора и жалобно попросила:
- Вы, пожалуйста, купите им еды. Побольше. Они ж голодные. А Лёве скажите, что я его очень люблю. СкАжете, да, вы обещаете?
Дрессировщик ласково погладил меня по голове и серьезно, очень серьёзно, по-взрослому пообещал всё в точности передать Льву.
Мама увела меня в постель, напоила горячим молоком с мёдом, дала какую-то таблетку и я уснула.

А на следующий день на месте цирка сияла простором засыпанная кое-где опилками наша старая Никольская площадь. И только колья по периметру где-то напоминали о привязанных полотнищах циркового шатра.
   
Плакала я несколько дней так, что даже в школу меня не пустили. Мне было обидно, что Лев сочтёт меня предательницей. Я ведь даже попрощаться с ним не смогла… И теперь не знаю, куда они уехали...

И успокоилась я только тогда, когда как - то ночью ко мне пришли Лёва и старая леди, с уже лёгким пушком на голове и коричневыми кругами под глазами. Она сказала, что по просьбе Льва Творец дал ей ещё немножко жизни и теперь они будут вместе меня оберегать.

     И вдвоем они   ободряюще  взмахнули красивыми, почти прозрачными крыльями...

              ***   ;;;.  ***