Анечка

АНЕЧКА

Это случилось много лет назад. Мне тогда было тридцать четыре года, и жизнь моя была наполнена яркими и сочными событиями и красками. Ничто не предвещало чего-то плохого. Чувствовала я себя хорошо, выглядела, как говорится, на миллион долларов и не отказывала себе ни в чем, чем могла порадовать жизнь. Внезапный звонок из поликлиники при очередной диспансеризации не испугал и не обескуражил меня. Даже срочная госпитализация не смогла выбить из меня неистощимого оптимизма. Диагноз рак не поверг меня в шок. Я с удивительным спокойствием и уверенностью каким-то шестым чувством ощущала, что эта страшная болезнь  не вырвет меня из того прекрасного мира, которым я еще не насладилась. Откуда пришло это ощущение, я не знаю. Но интуиция меня не подвела. Мелкоочаговые раковые клетки не затронули основные органы, а засели в полипе, который удалили при операции.
Антонина Александровна, мой врач-хирург только и сказал , удивляясь моей беззаботности и спокойствию:
- Вам в церкви нужно свечку богу поставить. Так легко вы выпрыгнули из рака. Просто не верится. Ни химиотерапии, ни облучения делать не нужно. В рубашке родилась…
Но это все было потом. А сначала…
В палате, куда меня поместили, нас было шесть человек. Окружавшие меня женщины все были старше меня, и только одна девушка, пришедшая после всех, была совсем молоденькой студенткой и совершенно не вписывалась своей молодостью в больничную обстановку палаты. Звали ее Аня.
Анечке было всего двадцать лет. Это была  круглолицая коротко стриженная девушка крепкого телосложения с низким  голосом, похожая на увальня медвежонка. Ее  нос картошкой и пухлые губы с толстыми щеками  еще хранили детское выражение лица,  так странно  противоречащее с ее почти мужски голосом. Она была скорее серьезная, чем смешливая. Но то ли это происходило из ее природного характера, то ли из-за навалившейся на нее болезни понять было нельзя. Она оживлялась и начинала смеяться и улыбаться только когда к ней приходили ее сверстницы. Тогда палата наполнялась весельем, шутками и обычным студенческим балагурьем, так свойственным этой молодой среде.
Тогда еще Анечка не понимала, что с ней произошло. Несколько лет назад она попала в аварию, ехав на автобусе, в который врезалась встречная машина. Она сидела у окна возле ручки, за которую обычно держатся при крутых поворотах. Влетевшая в автобус машина вдавила ей эту ручку в бок. Образовалась гематома, но в то время никто не придал большого значения казавшейся незначительной  травме. Гематома рассосалась,  и вскоре все совсем забыли про нее, считая, что Анечка легко отделалась простым испугом.
Начавшиеся боли в боку сначала объясняли неправильным и нерегулярным питанием, так свойственным всем студентам. Но когда боли усилились, родители всполошились не на шутку, предчувствуя что-то  нехорошее, но скрывая свои опасения от дочери.
Родители Анечки были люди очень интеллигентные и выдержанные. Но напряженное выражение их лиц невольно выдавало серьезность положения. Анечку положили в Боткинскую больницу  на обследование и вскоре назначили операцию не говоря ей о поставленном диагнозе.  Нина Михайловна, мать Ани приняла всю тяжесть этого сообщения на свои плечи, стараясь оттянуть жуткую правду о болезни как можно на дольший срок от самой . Диагнозом был рак. Насколько болезнь была запущена,  никто не знал, но упущенные годы явно дали болезни развиться до опасной стадии .
Никто из других больных в палате не подозревал о серьезности положения этой девушки, самой юной  и полной сил и оптимизма  Анечка строила планы на будущее и всячески подбадривала других нытиков, охавших возле неё.
- Тебе что, - раздраженно говорили они, -ты молодая… Сделают операцию – и побежишь на следующий день, а мы уж износились… Тебе не понять…
Нина Михайловна терпеливо слушала их изливания, не споря и  не останавливая дочь.
- Да хватит вам, - басила Анечка. – Больше ныть – дольше болеть! Веселее смотреть нужно на все. И вы выздоровеете, только поддаваться не нужно своим болячкам!
Трудно предположить, что творилось в душе Нины Михайловны в эти моменты. Чтобы скрыть свои слезы, она под разными предлогами уходила из палаты и молча подолгу стояла в коридоре, пытаясь спрятать поглубже свою материнскую боль и страшные мысли, давившие ее темным предчувствием безысходности.
Никто в палате и сама Анечка долго ни о чем не догадывались. Анечка старалась веселить всех, призывая на помощь приходивших к ней подруг. И в палате частенько слышался смех и даже песни, которые Аня заставляла петь соседей по палате, поднимая всем настроение.
- Ты у нас прямо массовик-затейник, - смеялись женщины. – Веселишь нас тут… Ты по профессии-то кто будешь? Не в артистки метишь?..
- Нет, - раскатистым смехом отзывалась Анечка. – Я простой технарь. Закончу институт и буду простым инженером… У нас группа веселая, мы в институте знаете как весело живем!
- Ну и дочка у Вас, Нина Михайловна. – восхищались женщины, - сама не унывает и другим не дает! Молодчина и только!
Нина Михайловна в ответ улыбалась и крепко прижимала дочь к груди.
- Она у мен такая, - тхо говорила она и целовала дочь в пухлую щеку.
Все стало открываться постеопенно, с кажды днм все яснее обнаруживая жуткую правду. Сначала у Анечки пропоал аппетит, и что бы ни приносиила ей Нина Михайловна или не угощали соседи по палате, ею с отвращением отвергалось. Она начала капризничать и отказывалась есть даже то, что любила до болезни. Нина Михайловна пыталась наладить ей аппетит с помощь спиртного, принеся в палату хороший коньяк и заставив Анечку выпить перед едой. Но ничто не помогало. По просьбе Нины Михайловны все усиленно жевали на виду у Анечки , восхваляя все, что ели, чтобы разжечь ее аппетит. Но даже когда удавалось уговорить ее что-то поесть, она нехотя откусывала кусок -другой и с раздражением отставляла тарелку от себя.
- Не хочу, не лезет, - низким голосом говорила она и замолкала.
Думается, что тогда она уже стала догадываться о том, какая болезнь обрушилась на нее. И первая озвучила это.
- Наверное, у меня рак, - как-то спокойно и обыденно сообщила она мне. – Обидно очень. Мне всего двадцать лет. Я еще ни с одним парнем не целовалась… Уходить не хочется…
- Это что это тебе в голову взбрело, - наарочито напустив на себя строгость, накинулась я на Анечку. – У меня тоже  рак. Ну и что? Вылечимся! Я знаешь ли, помирать не собираюсь и тебе не советую! Нас веселишь, а сама на кладбище собираешься? Вот сделают тебе операцию – и все! Снова заживешь прежней жизнью и забудешь про этот рак! А то помирать…
Анечка молчала. По ее лицу было видно, что она не верит моим словам, а, наоборот, теперь еще больше утвердилась в том, что у нее эта страшная уводящая ее куда-то в темноту болезнь.
- И зачем вы ей про этот рак, - упрекала Нина Михайловна меня, когда Анечку увезли на рентген. – Кто вас просил?
- Да я с лучшими намерениями, - оправдывалась я, - подбодрить хотела. А что, у нее правда рак?
- Правда, - подтвердила Нина Михайловна. – Только вы никто ей про это не говорите. Чем позже, тем лучше… Хотя…
В палате стало тихо. Все смотрели на Нину Михайловну.  Не восхищаться мужеством этой женщины, которая теряла единственную дочь и ничем не могла ей помочь, было невозможно. Ее умение владеть собой изумляло и в то же время пугало: какими силами заплатит она потом за свое мужество,  и не станет ли оно той отправной точкой любой болезни, которую провоцирует страшное перенапряжение нервной системы.
Анечке уже была назначена операция, когда у нее открылась рвота. Теперь уже ни у кого не было никаких сомнений в том, что это рак, и положение крайне серьезное. Никто ничего не говорил, и сама Анечка больше ни разу не упомянула об этой болезни, но все было предельно ясно.
Соседи по палате одна за другой выписывались домой, оставляя Анечке свои телефоны и обещая непременно звонить и посетить ее не только в больнице, но и дома.
- Буду ждать, - говорила она, прощаясь, - не забывайте. Главное, домой потом позвоните, а то дома мне будет скучно одной. Тут я с вами, а там…
Тогда никому и в голову не приходило, что это последний раз, когда мы видим ее живой. Ей оставалось жить совсем немного. Операция показала, что сделать уже ничего нельзя. Метастазы пошли по всему организму, и дни Анечки были сочтены.
За суетой будней не все сразу узнали о ее смерти и еще собирались звонить и даже посещать ее. Особенно виноватой перед Анечкой считала себя я и непременно хотела посетить ее при первой же возможности. Раздавшийся звонок поверг меня в шок.
-  Надя, ты не звонила Анечке домой? – Спросила одна из соседок по палате.
- Не звонила, только собираюсь,  как она там? Нина Михайловна как?..
- И не звони, - не отвечая на мой вопрос, продолжала моя знакомая Татьяна по больничной палате. – Анечка умерла.
В трубке стояло глухое молчание. Ни я, ни она не знали, что сказать друг другу. Я вспомнила, как Татьяна постоянно жаловалась всем в палате на плохое самочувствие, ныла и кряхтела, а теперь живая и здоровая сообщала мне о смерти юной девчонки, чья жизнь оборвалась так скоро и несправедливо.
- Спасибо, что сообщила, - наконец выдавила я. – Ну, а как Нина Михайловна?
- Ой, - пискнула Татьяна, - даже страшно подумать. Ты не тревожь их. Сама понимаешь…
«Вот так, - подумалось мне. – Как несправедливо, как горько, как подло оборвалась жизнь совсем юного человечка, который не успел ни насладиться ею, ни отплатить ей за то малое, что выпало за столь  мизерный  срок, ни понять смысла своего существования в этом мире, не успев вкусить ни ее горечи, ни ее сладости и не оставив после себя ничего, кроме памяти в душе близких людей. Философский вопрос – зачем мы есть не имеет ответа до сих пор. Загадка, у которой нет разгадки… И только как утешение  строчка Есенинского стиха; «Будь же ты вовек благословенно, что пришло процвесть и умереть…»