Статист

Это была первая, а, может быть вторая годовщина Августовской революции, когда в обществе произошла поляризация: оно разделилось, грубо говоря, на «демократов» и «коммунистов». Каждая из этих сторон утверждала, что на их стороне – большинство, и, чтобы доказать это, по любому поводу устраивали демонстрации, стараясь обеспечивать максимально возможную массовость, и приносить на них  как можно больше знамен и плакатов. Но и в промежутках между демонстрациями политически ангажированные граждане старались сделать видимым, в каком они сражаются стане. Например, я носил большой нагрудный значок, на котором уместились все главные символы Новой России: триколор, двуглавый орел и гордое имя  «Санкт-Петербург».
Участие в демонстрации, посвященной годовщине августовских событий, было для меня делом долга; на место сбора на Горбатом мосту около Белого дома я пришел одним из первых. Поскольку я не был «защитником Белого дома», среди собиравшейся публики у меня не было знакомых. Поэтому свою принадлежность к участникам демонстрации я изображал выражением лица, написав на нем одухотворенность, приличествующую большому празднику; благо такому лицедейству меня научили  годы советской власти.
 Вскоре перед Белым домом собралась большая толпа, по которой озабоченно сновали организаторы шествия, снабженные мегафонами. Подъехал минивэн, и из него выгрузили массивный тюк: это было огромное полотнище Российского триколора; его тотчас же начали развертывать, раскладывая на асфальте; мы были довольны столь внушительным представительством главного политического символа. Старший организатор призвал мужчин, пожелавших стать знаменосцами. Мы встали по периметру знамени с интервалом примерно в один метр. Затем, по команде мы взяли знамя за края, и, разом подняв вверх на вытянутых руках, туго натянули. Образовалось каре шириной около пятнадцати  метров и длиной метров пятьдесят, заполненное бело-лазорево-красным полотном. Кратко проинструктировав нас, командир дал отмашку: «Пошли!», и мы двинулись во главе демонстрации по Конюшковской улице. Я шел с правой стороны третьим от начала.
По мере нашего движения прохожие останавливались, и провожали нас взглядами, а я изобразил на лице понимание важности выполняемой мною миссии и гордости за нее. Сознание собственной значимости доставляло мне большое удовольствие, и я не заметил, как мы дошли до Нового Арбата. Милиционер перекрыл движение, и наше шествие, развернувшись под прямым углом, вступило на проспект, направившись к Центру. На Новом Арбате было полно людей, и взгляды их были обращены на нас, но  задранная вверх рука уже дрожала от усталости, и левую руку, то и дело, приходилось менять на правую, и наоборот. Вскоре коллега, шедший впереди, мельком взглянув на часы, отпустил край знамени, и ушел в сторону, а я, чтобы сократить интервал, перебрался поближе к рослому мужчине, державшему передний правый угол знамени. И когда мы уже приближались к цели нашего пути – мосту Новинского бульвара, этот рослый гражданин, обернувшись, знаком подозвал меня, и передал угол знамени; мне повезло - я вдруг оказался в первом ряду, по какой-то причине ставшем неудобным для человека, которого я сменил.
О том, что мы приближались к знаменательному месту, где был заложен памятник  трем молодым людям, задавленным БТР под Новинским мостом в ночь на 21 августа 1991 года, свидетельствовало скопление видеооператоров, державших свои камеры наизготовку. И я понял, что у меня появился шанс «попасть в телевизор», а, может быть, и остаться в истории. Тогда я придал своему лицу несокрушимую уверенность в победе правого дела, и с этим выражением, с гордо поднятым над головой углом знамени, вступил в поле съемки видеокамер.

В тот же день в вечерних новостях появилось мое изображение, которое, по советским меркам, мне удалось: оно оказалось вполне хрестоматийным.
На следующий день технолог механического цеха – молодой интеллигентный инженер Виктор, мой частый собеседник, - меня поздравил с «телевизионным дебютом».
- Я вас сразу узнал по вашей фиолетовой кофте – добавил Виктор.
Я не подал виду, но меня это покоробило. Я понял, что даже, если данный сюжет и останется в истории, мне в нем уготована роль статиста, лицо которого, поскольку оно принадлежит неизвестному человеку,  остается «лицом вообще», какое бы выражение не было на нем запечатлено; скорее запомнится какой-нибудь случайный признак – одежда, как, например, моя куртка нелепого фиолетового цвета, купленная за бесценок на барахолке, которая была мне явно мала, или  дефект, бросающийся в глаза - например, сильная хромота некоего гражданина, наискосок пересекавшего петербуржскую улицу  в фрагменте дореволюционной хроники, столь часто тиражируемом, что этот образ стал знаменит; образ, но не его носитель!
Итак, сохраниться в истории мне не светит, и, если быть честным, это справедливо; умение скроить благообразную мину вознаграждаться не должно!
Все это, конечно же, верно, но все же…
                Ноябрь 2021 г.