Тварь

Рвотный рефлекс стальной хваткой вцепился в горло и сжимает пищевод под нижней
челюстью. Желудок, недовольно поплевывая в него кислотой, вяло шевелится, разминаясь перед
сильным спазмом. Позвоночник загнулся крючком и готов ловить на приманку летящего во все
стороны завтрака рыбешек паники, карасей судорожного метания от куста к березе в стараниях
спрятаться и здоровенных щук попыток сбежать (с полными брюшками икры спотыканий и
падений).
Смотришь выпученными глазами на это и даже не можешь подобрать верно
описывающие его местоимения. «Оно»? «Она»? «Это»? «Нецензурная брань»? А оно, тем
временем, перехватывает инициативу судорожного метания туда-сюда по лесной прогалине и
само начинает танцевать между молодыми деревцами, старыми пнями и среднего возраста
кочками. Эта тварь, кажется, живет одновременно на всех отрезках временной линии: в прошлом,
настоящем и будущем. Она схватила временную веревку и теперь вьет из него лассо, чтобы
набросить его на горло, сжать нитью неизбежности и все-таки вызвать мучительную рвоту
последним приемом пищи вперемешку с желчью и воспоминаниями о всем хорошем, что имело
место быть на твоем временном канате.
В этом соревновании по его перетягиванию, вне всяких сомнений, одержишь
отвратительный проигрыш, с фанфарами соловьиного пения занимая позорное место
проигравшего на тарелке в виде ямки на прогалине, идеально подходящей по размерам
человеческому телу.
Ты ведь человек? Кожаный кисет с костями, мясом, нервными узлами и восхитительно-
нежным паштетом из некогда мозга? Такое изысканное блюдо – надежды и мечты в мешочке из
эпидермиса под мясным соусом в качестве гарнира к колбаскам из любви и нежности, туго
набитым в кишечную оболочку. Это яство призывно пахнет металлом, кровью капающим с клыков
существа, вонзенных в некогда твою плоть. А теперь не твою, а ее. Движимое имущество самости
вот-вот уйдет на реновацию.
Вот грудина, бессильно зияющая отчаянием в зазорах уже бесполезных ребер. Твари не
стоит никакого труда переломать их хоть вдоль, хоть поперек, хоть использовать как китайские
палочки для поглощения еще бьющегося сердца. А это – фуа-гра из печенки, которое было
тщательно промариновано в спирту тогда, когда веревка времени еще была твоей. Ты назвал
тогда этот процесс «вечеринками», «изысканным смакованием» и отказывался видеть в своих
возлияниях бытовой алкоголизм. Что ж, и тебя вылечили от этой напасти. Зеленый змий,
опутывающий своим телом внутренние органы, тоже весьма неплох на вкус.
Тварь довольно жмурится. Урчала бы от удовольствия, если бы была кошкой. Но пока к
шуму лесной чащи добавилась лишь едва слышная мелодия хриплого не то рыка, не то отрыжки.
Осталось только запить такой замечательный обед компотом из сухофруктов: изюм из планов,
курага из тайм-менеджмента, немного сублимированных яблок запланированных раздоров (с
начальником, например), дегидрированные финики из дедлайнов и всякие другие сушеные
мечты, которые назывались «несбыточными», но все равно не выбрасывались из чулана души и
лежали там «на черный день».
Твой «черный день» настал сегодня. Точнее, серо-коричневый, освещенный нежным
утренним солнцем середины весны. Природа просыпается, трава проклевывается из почвы,
пухнут почки на ветках. А твои почки свисают сережками из ушей твари. Ей, знаешь ли, тоже не
чуждо стремление быть красивой.
Хотя продукты питания – туристы, коровы и прочие крупные млекопитающие – почему-то
не видят этой красоты, пока их глаза еще занимают свое законное место на лице. Вот стоит начать
их выковыривать длинными и острыми когтями – тогда да, удивительно прекрасна вязь
мертвечины, перегноя и тошнотворно-привлекательного женского трупа становится им доступна.
Предсмертная агония от понимания недоступной живому существу красоты смерти –
лучшая приправа для блюда из чьего-то тела. В этот раз – твоего, неаккуратный ты
путешественник.