Глава 31. Андрей Николаевич Бабушкин часть 2

(три месяца назад)

После визита к Бритвину, несколько дней Андрей Николаевич думал лишь об одном — соглашаться на участие в операции или нет? Подставляться под пистолет, хоть и не заряженный, ему было очень страшно. Однако не стоило списывать со счетов возможность оказать неоценимую услугу ФСБ, и заработать на этом какие-нибудь приятные бонусы, что могли помочь потом в подковерной борьбе с Главой. Бабушкин по-всякому раскладывал ситуацию, но к определенному решению пока так и не пришел. И тут ему позвонил Смирнитский, предложив в очередной раз встретиться и хлопнуть пивка.
Друзья всегда собирались у Андрея Николаевича, где им никто не мог помешать и отвлечь от приятной беседы. И в ближайшую пятницу нагруженный пакетами Вилен Егорович появился на пороге квартиры друга. Он прошел в зал и поморщился, ткнув пальцем куда-то в пол.
— Слушай, Андрюха, как ты живешь в таком бедламе, ведь ни днем, ни ночью тебе покоя нет, — сказал Смирнитский, — нельзя же столько пить, нормальный человек уже давно бы загнулся. А твоего соседа алкаша ничего не берет.
Бабушкин в ответ лишь пожал плечами. Честно говоря, шум снизу ему нисколько не мешал. Он даже и не слышал его.
— Ты хоть в газете, что ли, соседа пропечатай, — предложил Смирнитский, — напиши статейку, как они на пару с Лопатиным партийную кассу пропивают, а по ночам стучат тебе шваброй в потолок, и мешают писать передовицы для «Зари коммунизма».
— Смотри мне, — погрозил пальцем Бабушкин, — а то расскажу Ивану Ивановичу, какие ты идеи классовым врагам подкидываешь.
И друзья от души рассмеялись.
Несмотря на принадлежность к антиваксерам, Вилен Егорович оставался абсолютно адекватным человеком, фанатизмом не страдал, и при случае никогда не упускал возможности подшутить в беседах с Бабушкиным над своими коллегами по партии. Андрей Николаевич, честно говоря, совершенно не понимал, каким образом его друг оказался среди антиваксеров. Редактора нисколько не удивило бы даже известие о том, что Смирнитский тайком от Лопатина вакцинировался. Но если и так, Бабушкина это совершенно не касалось.
Друзья уселись в зале на диване и хлопнули по кружке пива. Вечер обещал быть томным. Впрочем, Смирнитский по лицу Бабушкина сразу понял — с редактором творится что-то неладное. Однако он не стал пока торопить события, ведь Андрей Николаевич и сам спустя какое-то время расскажет о своих проблемах. С женщинами и творческими личностями всегда так: лучше час подождать, чем полдня уговаривать. И вот, когда вторая полторашка подходила к концу, Бабушкин, наконец, не выдержал.
— А меня отлучили от газеты, — признался он.
Вилен Егорович не поверил другу и потребовал от него объяснений, ведь «Заря коммунизма», как и прежде, выходила за подписью Андрея Николаевича, а его искрометные статьи продолжали радовать всех привитых горожан и бесить подлых антиваксеров.
— В том то и дело, — горько вздохнул Бабушкин, — в газете, кроме подписи, ничего моего и не осталось!
И он вкратце пересказал другу суть своего конфликта с Главой. Услышав невеселую историю, Смирнитский покачал головой.
— Ну ты и придурок, — только и сказал он, — ты что, сдержаться не мог? Своей собственной рукой срубил сук, на котором сидел!
Слова друга были обидны, горьки, однако абсолютно справедливы. Поэтому Бабушкин в ответ лишь развел руками.
— Но меня еще рано списывать со счетов, — сказал Андрей Николаевич после паузы с некоторой гордостью в голосе, — знаешь, какое мне предложение сделали в ФСБ?
И он выложил Смирнитскому все подробности разговора с полковником Бритвиным, включая и новость о внедрении в партию антиваксеров секретного агента. Желание выговориться совершенно перебороло мысль о том, что его собеседник, хоть и формально, но является представителем вражеского лагеря, и вычислить шпиона со слов Бабушкина ему не составит труда. Да и сам Андрей Николаевич вообще-то дал подписку о неразглашении, и не имел права ни с кем делиться полученной от Бритвина информацией.
— Да уж, дела… — покачал головой Смирнитский, — только я не пойму, а почему ты отказался то от предложения?
— Страшно, — честно признался Бабушкин, — а вдруг пистолет выстрелит?
Вилена Егоровича внезапно согнуло в приступе неудержимого смеха, он несколько минут не мог перестать хохотать, а Андрей Николаевич недоуменно смотрел на друга, совершенно не понимая причин его странного веселья.
Наконец Смирнитский с трудом остановился и пояснил, почему он так развеселился.
— Если пистолет выстрелит, — вытирая слезы сказал он, — ты сразу-же станешь героем Дня вакцинации, как и планировал изначально!
Бабушкин не понял смысла услышанного, и потребовал объяснений. А Смирнитский начал развивать свою мысль.
— Ты сам то никогда не задумывался, — спросил он, — если тебя и правда убьют, как твоя смерть отразится на жизни города?
Бабушкин не планировал в ближайшее время умирать, и мысль о том, как его убийство воспримут земляки, никогда ему в голову не приходила. Он вопросительно посмотрел на друга, а тот продолжал.
— Ты у нас, — сказал Вилен Егорович, — самый известный в Шахтинске человек. Тебя знает каждая собака. Ты ведь главный рупор официальной пропаганды.
— Ну так и Соловьева знает каждая собака в городе, — возразил Андрей Николаевич.
— Хорошо, — кивнул Смирнитский, — давай представим на минуту — завтра его, не дай бог, конечно, убьют террористы. И что от этого изменится?
— Не знаю, — промямлил Бабушкин.
—Ни-че-го! — по слогам, как маленькому, объяснил другу Вилен Егорович, — ничего не изменится! Назначат нового Главу, да и все. А что скажут граждане на его смерть?
Бабушкин только развел руками.
— А скажут они так — умер Максим, да и хрен с ним! — веско изрек Смирнитский, — Глава города — это всего лишь функция, винтик в механизме системы. Выкрутился один, вкрутят другой, да и дело с концом!
— Ну и я точно такой же винтик, — возразил Андрей Николаевич.
— А вот тут ты не угадал, Андрюха, — Вилен Егорович откинулся на диване и погрозил другу пальцем, — Ты не винтик! Ты винтище с нестандартной резьбой, хоть и сам того не понимаешь. Ведь для местных ты свой до мозга костей, обычный парень из народа. Сколько лет ты прозябал репортером в Заре?
— Да считай всю жизнь, — горько сказал Бабушкин.
— И помер бы в своей однокомнатной нищете, — согласился Смирнитский, — но пришла Пандемия, и ты на ней с блеском раскрутился. Ты настоящий гений, друг мой!
— Толку то с того, — пробурчал непризнанный гений.
— Ты прибедняйся, да меру знай! — срезал друга Вилен Егорович, — у тебя сколько выходило в месяц до размолвки с Соловьевым?
Бабушкин замялся.
— Да можешь не говорить, ты мне как-то рассказывал. Сто пятьдесят! Для нашего Шахтинска просто космос, а не зарплата! А ты умудрился разругаться с Главой, вместо того чтобы ноги ему каждый день по утрам целовать! И по вечерам тоже!
Андрею Николаевичу нечего было на это ответить, и он промолчал.
— Но мы отвлеклись, — сказал профессорским тоном Смирнитский, — итак, для всех местных ты простой парень из народа, своим умом добившийся успеха. И если тебя убьют, то каждая собака в городе почувствует, как вместе с тобой убили и ее часть. А таких собак в Шахтинске тысячи, десятки тысяч. Твоя смерть всколыхнет и разворошит весь город. А если тебя убьют еще и перед Днем вакцинации, ты станешь подлинным героем этого дня. И памятник тогда уже точно назовут в твою честь. У Соловьева не будет другого выхода, иначе горожане его просто не поймут. Поэтому, если пистолет выстрелит, для тебя это окажется самым лучшим исходом! Погибнув, ты сразу же станешь Героем. А я устрою экспозицию в музее в твою честь. И мемуары напишу, как мы с тобой пиво пили, глядишь, тоже искупаюсь в лучах твоей славы.
— Ты прав, наверное, — криво усмехнулся Бабушкин, начавший понимать, что в шутливых словах пьяного друга есть и значительная доля правды, — вот только умирать я пока не хочу.
— Хочешь, не хочешь, а придется, — отрезал Вилен Егорович, — если не будет другого способа оставить о себе вечную память!
И он потянулся за следующей бутылкой.