Коктебельская симфония. Венок прозаических сонетов

Папе, который всегда со мной


ПОЕЗД К МОРЮ

Из окна поезда смотрю на непрестанно убегающую, исчезающую из вида буйную зелень в обрамлении ясно-голубого неба с причудливым узором облаков. Природа стала заметно пышнее и южнее, хотя мы еще в целых сутках езды от Крыма, куда несется наш поезд, начиненный натруженными, притихшими, едва верящими в свое отпускное счастье пассажирами. Долго-долго смотрю в окно и вижу, как с каждым километром наполняется, напитывается солнечным светом мир.

Смотрю и шепчу, повторяю про себя, как молитву: еду к солнцу, еду в счастье, еду к морю…


РЫЦАРЬ УТРА

Люблю утренний, нешумный, неторопливый, едва пробудившийся ото сна июньский Коктебель. Дорога к морю ветвится потайными, не каждому знакомыми улицами и улочками. По пути то и дело возникают одноэтажные саманные домишки, бог знает кем и когда вылепленные. За облупленными заборами тянутся постоялые дворы с чередой не-прихотливых курортных жилищ. Из-за высоких оград чванливо, сверху вниз, взирают на проходящих богатые коттеджи и безыскусные гостевые дома. А в глубинах дремучих садов прячутся, скрываясь от постороннего взгляда, старые коктебельские усадьбы, хранящие свои истории.
 
У калиток возлежат полусонные бесформенные собаки цвета придорожной пыли и подслеповато-равнодушно щурятся на солнце. Вдоль безлюдных улиц выстроились вереницы автомобилей, утомленных долгой изнурительной ездой. Из дворов уже слышны приглушенные ленивые голоса взрослых и звонкие дисканты детей, но еще никто не шлепает сланцами по мостовым, не вышагивает в купальных костюмах с надувными кругами и матрасами наперевес, не тащит круглых арбузов и продолговатых дынь под мышками.

В этот утренний час, когда я в благостном одиночестве держу свой путь к морю, мне встречается один человек. У него поджарое тело, длинные руки и длинные ноги, которые споро крутят педали допотопного советского велосипеда. Его обветренное загорелое лицо утопает в белоснежной пенной бороде и все лучится от счастья. Как его зовут, кто он и откуда – я не знаю. Но когда бы ни случилось нам встретиться, он широко улыбается и радушно кивает мне как старой доброй знакомой. «Доброе утро!» – восклицает он, поворачивая ко мне свое доброе открытое лицо. – «Доброго вам, благословенного дня!» – и, не останавливаясь, едет дальше. Я смотрю ему вслед и вижу, как стремительно удаляется он в свою, отдельную от меня и всего мира, неведомую жизнь у подножья Кара-Дага.

Я неспешно иду на свидание с морем и в каждом шорохе, в каждом стрекотании слышу теперь это радостное, ликующее, животворящее утро. Доброе, щедро подаренное мне крымской землей и ее прекраснодушным рыцарем на стареньком велосипеде.


ТЕПСЕНЬ

Дорога к морю постепенно поднимается в гору. Под ногами – выжженные травы и сухая растрескавшаяся земля. В лазоревой оправе неба показался большой дом с белеными стенами и аккуратным палисадником. Стоит гордо и прямо, один на один с потухшим вулканом Кара-Даг, посреди безлюдного плато Тепсень. Как живется ему, пустившему новые корни на руинах погребенного под землей забытого мира? Видит ли он во сне узкие улочки средневекового города? Слышны ли среди шуршания трав шаги бесчисленных ног и перезвоны колоколов? Приносит ли ветер с моря шум давно разрушенного порта?

Опускаюсь на землю, прикладываю ладони к шершавой иссохшей земле и вглядываюсь в даль. Вот так же, быть может, сидела здесь тысячу лет назад загорелая черноглазая девчушка в простом платье из грубого сукна. Любовалась на вечные горы, восхищенно разглядывала акварельное небо, радовалась морю и весело бегущим кучерявым облакам. И думать не думала, что весь ее добрый, уютный мир с глиняными стенами домов, душистым запахом лепешек и монотонным блеянием овец однажды уйдет глубоко под землю, растворится, исчезнет, как мираж. А новые, неведомые люди будут ходить по нависшему над мертвым городом земляному небу и любоваться её морем, радоваться её облакам и вечным горам. Ходить и не верить, что вечные горы тоже не вечны. И что этот понятный осязаемый мир однажды так же смешается с землей и навеки погрузится в холодную тьму.

Ложусь, прижимаюсь всем телом к колючим травам. Прикрыв глаза, вдыхаю горький запах полыни. И в сонной дымке встает передо мной полуденное глиняное небо, медлительно плывут отары облаков, пышет жаром круглая лепешка солнца. А где-то у линии горизонта, вне времени и пространства, пасутся пятнистые пестрые лошади, и девчушка с черными косами бежит и бежит, подставляя ветру смуглое улыбающееся лицо…


ШТОРМ
 
Штормит вот уже три дня кряду. С каждым часом море набрасывается на берег все яростней и непримиримей, как сварливая жена на непутевого забулдыгу-мужа. То катит мелкие, закипающие злобой, язвительные и колючие волны, скрежеща зубами прибрежной гальки. То окатывает ледяными струями и брызжет пенистой слюной, выплевывая сгустки черных водорослей. А то замахивается и со всей дури яростно бьет наотмашь. Берег лежит, сгорбившись, низко пригнувшись, и лишь виновато-покорно перебирает мокрыми подгулявшими камнями.

Наконец, обессиленное собственной злобой, море вскидывает последние мутные волны и нехотя отступает.

На следующее утро по-королевски спокойное, облаченное в бирюзовое с серебром гофрированное платье, море торжествующе сияет и величаво колышет юбками. Оно благодушно приобнимает побежден-ный в многодневной битве берег и снисходительно поглаживает его мягкими нежными волнами. А сонный, потирающий намятые бока берег ластится и с немым обожанием припадает к струящимся ажурным кружевам.


ЛУННОЕ ЗАТМЕНИЕ

Крымская ночь готовит грандиозное представление. Хлопочет на небе как домовитая хозяйка. Натирает поверхность до блеска, рассыпает горстями звездную мишуру, выдувает воздушные облака, а по центру торжественно водружает желтый циркон Луны. Все гости уже собрались, заняли зрительские места, можно начинать!
Воцаряется таинственная тишина, многотысячный зал запрокинул головы и замер в предвкушении мистического спектакля…

Наконец раздается тревожный шепот моря, звучит одинокая песня ветра. Он летит и печально гонит по небу укрытые темной вуалью силуэты облаков. Поравнявшись с Луной, облака сбрасывают свои одежды, проплывают нагие мимо царственного лика, и вновь укрываясь вуалью, скрываются из виду.

Море шумит все громче и тревожнее, завывает ветер, зрительный зал почти не дышит, объятый страхом. Зловещая чернота надвигается с правой небесной кулисы, медленно и неотвратимо наползает на лунный диск и кровожадно опутывает жертву мохнатой паутинной прядью. Луна тускнеет, мрачнеет и наконец превращается в едва различимый оранжевый обод.

Море берет оглушительный предсмертный аккорд, демон зла разевает черную пасть и заглатывает Луну на глазах у оцепеневшей от ужаса публики! Крупная капля крови стекает вниз и застывает в небе темно-красным рубином Марса. Непроглядная крымская ночь опускает с неба черный занавес.

Придя в себя от потрясения, зрители начинают ерзать, пере-шептываться и спрашивать друг у друга, сколько будет длиться антракт. Все лишь пожимают плечами и тянутся за напитками. Утомленные долгим ожиданием, многие разочарованно качают головами и разбредаются по домам.

Но вот ночной воздух разрезает пронзительный крик чайки – чудеса продолжаются! Там, где прежде блистала Царица-Луна, внезапно возникает угольно очерченный магический круг. Тончайшая лунная нить вырывается из тьмы и светящейся дугой ложится на небо. Зрители замерли, открывши рты. На глазах у изумленной публики лунная нить ширится, превращаясь в острый серп. Через несколько минут на небе уже лучится месяц. Еще немного, и он преображается в лунное полукружье, которое растет, наливается, раздается вширь… Публика следит, затаив дыхание. Еще мгновение, и перед миром предстает воскресшая Луна в роскошном, сверкающем серебром, облачении.

«Чудо, чудо!» – проносится по рядам. Зрители переглядываются, улыбаются и облегченно вздыхают.

Крымская ночь выходит на авансцену и раскланивается под бурные аплодисменты и восторженные крики «Браво!» Она взмахивает дирижерской палочкой, и Черное море разражается хвалебной одой в честь Повелительницы ночи. А ошалевший от счастья южный ветер разносит во все концы благую весть о свершившемся чуде.


КРЫМСКАЯ РОЗА

Светает. Солнце уже проснулось, но еще нежится в небесной постели, озаряя вершины Сюрю-Кая густо-розовым, охристым и золотистым. Неторопливо пробуждается природа – расправляет бесчисленные листочки, тянет вверх стройные стебли, смахивает росу с цветков, бесшумно порхает тонкокрылыми бабочками.
 
Любовно обхожу тихий сад и вдруг останавливаюсь. Завороженно гляжу, как раскидистый розовый куст с отеческой гордостью выводит в свет свое трепетное создание. Белый, с зеленоватым отливом, тугой бутон покачивает белокурой головкой на гибкой шее и смущенно подбирает хрупкие, в тонких прожилках, лепестки. Молодцеватый шмель в бархатном камзоле кружит и кружит над нежным цветком и, горя нетерпением, призывно жужжит. Немного осмелев, бутон встряхивает прелестной головкой и, грациозно наклонясь, приоткрывается. Солнце встает из-за вершины, протягивая к бутону сверкающий луч. Юная роза трепещет, источает тончайший аромат и чувственно подрагивает.

Проходит всего пара дней, и посреди сада уже блистает пышным великолепием крымская роза. Облаченная в многослойный белый кринолин, она благоухает и улыбается солнцу как равная. Армия крылатых почитателей так и вьется над ней. Женщины ахают, мужчины расточают изысканные комплименты. Она же, уверенная в своей неотразимости, царственно предается знойной неге и никого вокруг не замечает.

Но вскоре края лепестков прекрасной розы начинают желтеть, скручиваться и покрываться патиной. Давешние поклонники обходят ее стороной, а прежде такое приветливое солнце нещадно сушит обветшавшее платье. Наконец ветер срывает с нее последние одежды и, напевая беззаботную песенку, уносится прочь.

Растоптанная, убитая горем она стоит, не шелохнувшись. И лишь голая сердцевина, похожая на корону, еще напоминает о былом величии...


ДВОЕ НА ВЕРШИНЕ

Позднее июльское утро. Ветер разгуливает по прозрачно-голубому небу, набрасывая кружевные облака на пики Сюрю-Кая. Они цепляются за острые скальные края, застывают на мгновение, отрываются и вновь плывут по небесной глади, похожие на большие сказочные корабли. Горы расстилаются так близко, что кажутся добрыми великанами, живущими по соседству.
 
На самой вершине самой высокой скалы мне всегда чудятся двое, навечно сросшиеся друг с другом спинами, словно сиамские близнецы. Его голова с охапкой волос и буйной бородой обращена лицом к небу, её лицо с нежными очертаниями глядит и глядит в сторону моря. Их резные лики так спокойны и прекрасны, что кажется, будто мир и не может быть иным, как только огромным, полным света и предназначенным для двоих.

И все вокруг подчинено этому извечному закону природы. Вот пронеслись, щебеча на лету, две крохотные пичуги и, подгоняемые ветром, скрылись из виду. Вот ветер налетел на маленькое деревцо с двумя тонкими, тянущимися к солнцу, вершинами. Они поклонились, качнулись вправо, затем влево и снова выпрямились, согласно подрагивая листьями. Вот закружились в танце две большекрылые бабочки и на два голоса запели в вышине невидимые глазу птицы.

Ветер молодецки присвистнул, и облака над ликами расступились, открывая их застывшему взору всю небесную и морскую беспредельность.

Утро сменится днем, день – вечером, на землю опустится ночь и снова заалеет рассвет, а двое на вершине будут вечно смотреть в бескрайнюю синеющую даль. И в пении ветра будет слышаться торжественный гимн Мужчине и Женщине, воплощенным в камне мудрой крымской природой.


КАРА-ДАГ

К древнему вулкану Кара-Даг нас бойко мчит бородатый отчаянный капитан верхом на белом удалом кораблике. Во весь опор гонит он своего морского конька, пришпоривает, как лихой наездник, взбивая облако пены и окропляя стальные бока мириадами брызг. Юн и весел капитан, резв и горяч его конь, летящий навстречу солнцу и волне. Молодым жаром пышут их упругие тела, бесстрашие юности в каждом их движении!

Стремительно проносятся смельчаки мимо смущенных, молчаливо рдеющих бухт. Крымский ветер треплет золотые кудри капитана, ерошит волны под взмыленным животом его скакуна. Целый мир безраздельно принадлежит только им двоим.

Все дальше и дальше от берега, все ближе и ближе к отвесным скалам мертвого вулкана. Грозной громадой надвигаются древние стены, тревожно кричат темнокрылые хищные птицы, дьявольски поблескивают на солнце застывшие языки серо-бурой лавы. Бесстрашные мореходы лишь щурятся на солнце и самодовольно скалятся.

Над самой головой уже нависло изборожденное огнем каменное тело Кара-Дага. Он кажется доисторическим чудищем с гигантской пастью, готовым проглотить наш самоуверенный кораблик, как кашалот проглатывает мелкую рыбешку.

Но капитану все нипочем – он подводит белое суденышко так близко, что изумрудная вода начинает беспокойно ворочаться и урчать, словно морской великан, чей сон посмели потревожить. Огромная птица срывается с вершины и, расправив крылья, парит над нами в зловещей тишине. А Кара-Даг назидательно грозит с высоты устремленным в небо Чертовым пальцем.

Вняв природе, капитан отгоняет наконец кораблик от стен негодующего вулкана и бодро летит к Золотым воротам. Вот уже показался вдали их волшебный свод. Бережно обнимает Кара-Даг свое ненаглядное сокровище, защищая от бурь и ветров. Он больше не кажется злым чудищем – теперь он похож на большого нежного зверя, качающего на исполинских руках любимое дитя.

Капитан улыбается во всю белоснежную зубную ширь и ведет морского конька прямиком на Золотые ворота. Он делает знак пассажирам, и маленький кораблик с обоих бортов дает салют россыпью блестящих монет!

Летят золотистые кругляшки – посланники несбыточных желаний, бьются о каменные стены и падают к ногам Золотых ворот, чтобы припасть к морскому дну и вечно мерцать из глубин, подобно далеким и недостижимым звездам…


АЙВОВОЕ ДЕРЕВО

Знойные июльские дни. Деревья в саду погрузились в тягучую дрему и лишь изредка подрагивают листьями, будто от легкого прикосновения капель. Наверное, им снится дождь.

И только невысокая коренастая айва с темно-зелеными плотными листьями стоит на своем посту у ворот, как верный часовой. Ее натруженные ветви гнутся под крепкими упругими плодами, покрытыми нежным юношеским пушком. Не в силах больше томиться на цепких ветках, они продирают свои грушевидные головы сквозь обильную листву и с жадным любопытством заглядывают за высокую ограду. Туда, где так манит огромный, сверкающий, полный звуков и красок неведомый мир.
 
Мудро и строго глядит на своих детей айвовое дерево. Оно сжало желторотые плоды в железных объятиях и словно говорит: «Подождите, наберитесь силы от моих корней, окрепните, налейтесь. Еще наступит, придет ваше время...»

От натуги и зноя кора айвы высохла и потрескалась, а в ее трещинах затаились капельки смолы, точно скупые слезинки. Скоро, скоро взлелеянные плоды созреют и без сожаления покинут ослабевшие ветки. Одни будут сорваны жесткими руками, другие сами упадут и останутся доживать свой короткий век на осенней сырой земле. Редкий плод прорастет, чтобы стать таким же крепким и сильным и взрастить на своих ветвях сотни новых жизней.

Но один дерзкий мечтатель вдруг оттолкнется и высоко прыгнет за ограду! И покатится беспечным пилигримом по свету в поисках далекого волшебного сада.


НОЧНОЕ КУПАНИЕ

В сгустившихся сумерках почти наощупь пробираюсь к морю. Пляж давно опустел, лишь в дальнем его конце едва различимо звучат чьи-то голоса. Невидимое море спокойно и ровно дышит, только изредка раздаются легкие всплески, похожие на тихие вздохи.

Скидываю сарафан и сандалии, осторожно ступаю по холодной гальке и на мгновение замираю у самой кромки. Черная крымская ночь окутала все вокруг, и только россыпь звезд мерцает в вышине, а где-то вдали поблескивает огоньками, как драгоценное ожерелье, Орджо. В следующую минуту я уже плыву, укутанная прохладным струящимся шелком. Впереди – сплошная бескрайняя чернота.

Внезапно охватывает страх: кажется, что в мире есть только ты – крохотная безымянная капля, и эта черная бездна – необъятная, сумрачная, непостижимая. Времени нет – оно словно остановилось. И меня тоже нет, я растворилась в миллиарде таких же безвестных капель, в миллиарде прошедших и будущих столетий. Может, я уже умерла. Или еще не родилась и мерно качаюсь во вселенских утробных водах, чтобы когда-нибудь появиться на свет. Или так и остаться навеки безвольной бестелесной частицей мироздания.

Страх сдавливает мне горло. В отчаянии ныряю, переворачиваюсь и резко, с силой выталкиваю себя на поверхность. Делаю глубокий вдох и кричу – истошно, пронзительно, во всю глотку!

С трудом разлепляю полные разъедающей влаги глаза и вижу мир. Он еще совсем смутный, чужой и безлюдный, но это он, я его узнала и плыву, плыву, не останавливаясь, ему навстречу. Где-то вдали маячит тусклая точка света. С каждым мигом она становится все ближе, четче, и наконец превращается в желтый глаз фонаря, освещающего пустынную набережную.

Обессиленная, выбираюсь на берег и падаю на спину, широко раскинув ноги и руки. Бесчисленные белые звезды сгрудились надо мной и часто-часто моргают, с любопытством разглядывая, точно видят в первый раз. А полная луна, как мама, счастливо улыбается во все свое круглое щербатое лицо, приветствуя мое ночное рождение.


ВОСХОЖДЕНИЕ

Мой путь к вершине начинается у подножья потухшего вулкана Кара-Даг, будто от темных врат переплавленной в огне смерти. Первая узкая, неизвестно куда ведущая тропа, первый трудный подъем – и тебя выносит, буквально выталкивает в новый ослепительный мир! Плато Тепсень высоко поднимает меня и держит на своих широких материнских ладонях, вручая одетый во все цвета радуги волшебный Коктебель. Словно показывает все, что я буду теперь долго и преданно любить – красные крыши домов, оранжевое солнце, золотые купола, зеленые холмы, голубое небо, синее море, скромные фиолетовые цветы.

Вдыхаю полной грудью и прибавляю шаг. Предстоит еще очень длинный путь.

Спускаюсь к морю, иду вдоль кажущейся бесконечной, пестрой набережной. Сувенирные лавки и лавочки, рестораны и ресторанчики, магазины и магазинчики – все сливается в говорливую многоцветную ленту. Величественным кораблем проплывает мимо Дом Максимилиана Волошина. И вновь – лавки и лавочки, рестораны и ресторанчики.

Навстречу мне непрерывным потоком идут люди. Одни не замечают, равнодушно проходят мимо. Другие бросают лишь беглый взгляд. Третьи кивают мимоходом и тут же исчезают из виду. Четвертые останав-ливаются, чтобы переброситься парой ничего не значащих слов. И редкий, очень редкий прохожий вдруг заглянет тебе прямо в глаза.

Когда набережная наконец кончается, кажется, будто незаметно прошло полжизни. Оглядываюсь назад и сжимается сердце. Столько удивительного, яркого, самобытного встретилось на пути, а в памяти остались только размытые картинки, цветные лоскуты и обрывки фраз.

Чтобы перевести дух и почувствовать себя живой, с разбегу бросаюсь в море. Вода успокаивает, придает сил. Я долго шла, я устала, а впереди ждет самое трудное – восхождение. И это когда сил поубавилось, энтузиазм поиссяк, волосы растрепались. Собираю волю в кулак и иду – никто не пройдет этот путь за меня.

На гору Кучук-Енишар, которую называют теперь горой Волошина, ведет вытоптанная бесчисленным количеством ног тропа. Я иду и думаю о Марии Степановне, спешащей на поднебесное свидание с мужем сквозь годы и десятилетия. Об этих знакомых и незнакомых людях, сжимающих в руках заветные камушки. Как преодолевают они этот путь? Сколько раз настигает их разочарование, боль, отчаяние, неверие в собственные силы? Сколько раз кажется им, что все напрасно! Что никому не нужно это трудное восхождение. Что ничего, стоящего таких усилий, их там не ждет... Кому-то дорога дается проще, кому-то труднее, но никому не бывает легко, никому. И кто-то сворачивает с пути, а кто-то, превозмогая усталость, идет и идет, как иду сейчас я. Останавливается, вздыхает, улыбается, чертыхается, бодрится и снова идет.

И вот, когда силы уже совсем на исходе, вдруг что-то переворачивается, опрокидывается, открывается, и ты внезапно понимаешь, что добрался до вершины. Нет, нигде и никогда ты не видел таких ярких красок, никогда так дурманяще не пахли травы, никогда не был ты так близок к Солнцу. Никогда так просто и радостно не ощущал Создателя в каждой малой травинке, в каждом дуновении ветра, в каждом цветочном лепестке. Как, должно быть, привольно лежать здесь и смотреть в синее-синее небо. И ничего больше не хотеть...

Я опускаю обе ладони на гладкое каменное одеяло, навечно укрывшее этого большого Человека, и невидимые слезы тихо струятся из моих глаз. Я что-то говорю ему такое, чего не могу сказать никому на свете. И я знаю, что он слышит меня. Ведь он сам меня сюда призвал, чтобы осыпать бесценными дарами. Их так много, что хватило бы не на одну человеческую жизнь. Клянусь, что я все отдам сторицей. Тем, чем умею, чем могу – аметистами слов, сердоликами рифм, симфонией фраз. Великой музыкой русского языка. Это мое восхождение, моя вершина, к которой мне идти и идти до самого конца...


ТИХАЯ БУХТА

Путешествие в Тихую бухту за край Коктебеля напоминает полет на другую планету. Природная материя вроде та же, но геометрия гор и холмов, причудливый замес красок, высота неба – иные, словно вышедшие из-под руки таинственного неземного ваятеля. Иными кажутся даже воздух и звук, хотя объяснить словами, что именно здесь по-другому, вам вряд ли удастся. Только всем естеством ощущаешь эту потустороннюю нездешнесть, в которую тебя постепенно и незаметно втягивает. Будто кто-то невидимый берет и расплетает всего тебя, как шелковую пряжу, и тут же вплетает высвобожденные нити в лазорево-охряную невесомую ткань.
 
Лежишь на песке, и вдруг начинает казаться, что пальцы рук и ног, перебирающие мелкие песчинки, теряют привычную форму и плавно перетекают в песок, точно вода в древний сосуд. Входишь в море, и оно обволакивает тебя, превращая волосы в волны, а тело – в мельчайшие частицы воды.
Запрокидываешь голову к небу, и уже сам становишься этим небом – глубоким, далеким и бескрайним. Еще мгновение, и покажется, что ходить по воде или парить по небу так же легко, как думать или дышать.

В закатный час медленно идешь по кромке моря мимо длинной череды тентов и палаток, напоминающей высадку земного десанта на Луну. Сидящие на берегу люди застыли, вписанные в магический пейзаж. Они кажутся ненастоящими, нарисованными на диковинном полотне фигурами. И сам ты превращаешься в неспешное движение воздуха, которое едва касается их отстраненно-отрешенных лиц. Странных задумчивых лиц, обращенных внутрь себя.

Незаметно опускается на Тихую бухту вечер. Огромный розовый шар луны показывается на горизонте. Он степенно поднимается над темными водами, превращаясь в огненно-рыжую голову с гигантскими глазницами.

Тихая бухта качнулась, как океанский лайнер, и замерла.

Пристально взирают с высоты печальные лунные зерцала, словно хотят разглядеть эту далекую Землю, на которой так суетно и устало живут давно затерянные во Вселенной крохотные человечки...


ПАДАЮЩИЕ ЗВЕЗДЫ

Не спится. Сижу в парусиновом кресле на террасе и вглядываюсь в ночное крымское небо – черное-черное, сплошь усыпанное белесыми крупинками звезд. Так много и такие крохотные, сгрудились, как люди на галечном пляже.

Вот одна звезда метнулась по небу, чиркнула полоской света и налетела на острие Сюрю-Кая, точно маленькая птичка на шип прекрасной розы. И опять звездное безмолвие, будто никогда и не было ни этой звезды, ни ее яркого, пылающего полета.

Так же и мы лишь мелькнем на небе жизни, чтобы мгновенно сорваться и ринуться вниз, оставляя за собой неясный след. Но как восторжен и печален этот отчаянный полет! Как сладко сжимается сердце, как кружится голова...


ЗВЕЗДА ПО ИМЕНИ СЧАСТЬЕ

Коктебельское лето кончилось так же неожиданно, как счастье. Явилось, обмахнуло разгоряченные лица красочным веером, мелькнуло жемчужной улыбкой и сбежало, как вероломная Кармен.

Может, оно только приснилось нам одной необыкновенной крымской ночью? Сказочный сон девочки Мари, безумный сон мальчика Бананана.

Или наоборот, все настоящее, всамделишное осталось там, а здесь затянет, засосет виртуальная реальность, где моря нет, скал нет, солнца нет, лета нет…

И только холодной северной ночью, укутавшись в плед и выйдя на тесненький балкон, запрокинешь голову и вдруг заметишь дружелюбно подмигивающие с небес звезды с загадочными именами Кара-Даг, Сюрю-Кая, Тепсень, Кучук-Енишар. Они заблестят, закружатся в причудливом танце и сложатся в новые яркие созвездия – цветок Крымской розы, полукружье Тихой бухты, ореол Черного моря, подкова Золотых ворот.

И среди всего этого, щемящего сердце великолепия, драгоценным алмазом засияет звезда Коктебель. Далекая крымская звезда по имени Счастье.


________

Коктебель – посёлок городского типа на берегу Черного моря в юго-восточной части Крыма. С начала XX века популярен в среде русской интеллигенции как место отдыха и творчества. Традицию заложил поселившийся в Коктебеле и воспевший его поэт и художник Серебряного века Максимилиан Волошин. 


Тепсень – городище, расположенное на южной окраине Коктебеля на территории плато Тепсень. Место городского поселения в VIII – первой половине X века н. э.


Сюрю-Кая – в пер. с крымско-татарского – «Острая скала». Горный хребет, расположенный между поселками Курортное и Коктебель, на территории Карадагского заповедника.


Золотые ворота – небольшая скала-отторженец, миллионы лет назад оторвавшаяся от Карадагского массива. Получила название благодаря своей форме и золотому цвету, который она приобретает в солнечную погоду.


Орджо – (разг.) расположенный по соседству с Коктебелем город Орджоникидзе.


Волошина Мария Степановна, урожденная Заболоцкая – вторая жена Максимилиана Волошина, пережившая мужа на 44 года.По легенде Волошин просил не приходить на его могилу с цветами, а только приносить морскую гальку. Так поступает каждый, кто восходит на гору Кучук-Енишар, где похоронен поэт.


Мари – главная героиня сказки Э. Т. А. Гофмана «Щелкунчик и мышиный король», мальчик Бананан – главный герой культового кинофильма Сергея Соловьева «Асса».