Таёжная история Ч. 2 Возвращение из ада Гл. 9

**************************
Долгожданная бандероль.
Больше воевать нельзя.
Последняя разведка.
Засада.
Кавказский пленник.

 Прошли две недели. Пошла третья.  Я каждый день проверял почтовый ящик, надеясь увидеть в нем письмо от Валентина. Мы уже стали волноваться: а не случилось ли чего с другом. На исходе четвертой в субботу  над дверью зазвенел звонок. Я открыл дверь. За дверью стояла наша почтальон.
  - Вам извещение на бандероль. Распишитесь, пожалуйста, - сказала она, подавая  мне , оторванный от извещения корешок.
  -Ну, слава Богу! – проговорила жена. А то, что только на ум не приходит.
   Я быстренько оделся и помчался на почту. А поскольку она находилась в пяти минутах ходьбы, то я уже вскоре разворачивал, в трубочку свернутую бандероль. Глядя на последние страницы, присланной рукописи, я отметил, что почерк у Валентина стал ровнее. А это явно свидетельствовало, что здоровье у него идет на поправку.
   Мне записки Валентина были интересны не только, как материал для новой книги, а в первую очередь мне хотелось знать, как сложилась его судьба во время пребывания в Чечне. И тем более, записки для меня были интересны еще и тем, что Валентин, в силу своей природной особенности,  смотрел на окружающий его мир и на текущие события, не, как бездумный их участник, а как анализирующий сопереживатель, старающийся отложить в своей памяти, как можно больше увиденного, чтобы когда-нибудь  рассказать обо всем людям.
   Чувствуя, что сегодня я узнаю наконец-то из записок волнующие меня подробности событий, чуть не ставшие для Валентина трагическими, я с раздирающим меня любопытством, углубился в чтение.
   «С каждым днем у меня все больше и больше вопросов «Почему?» И я с каждым днем все больше и больше понимаю, что я совершенно не готов к этой войне: я не могу без боли смотреть, как гибнут женщины, старики, дети, как они голодают и мерзнут  на зимнем холоде в брезентовых палатках. Меня сжигает стыд, когда в поиске боевиков, приходится врываться в дома моих соотечественников, и видеть там, наполненные страхом глаза матерей, за своих не ко времени подросших  детей. Я не могу участвовать в войне, где мораль и гуманность заменены аморальностью и жестокостью. Душа протестует, когда видишь, как погибают самые здоровые члены общества в этой нелепой войне, в которой воюющие стороны глубоко увязли и не видят иного выхода из этого тупика, как продолжать уничтожать друг друга. Да, я солдат, я обязан подчиняться воинской дисциплине, подчиняться приказу. Завтра с рассветом я ухожу в последнюю для себя разведку. А после возвращения пишу рапорт о расторжении контракта. Возможно, меня назовут трусом, но иначе я поступить не могу – так решила моя совесть, моя душа. И я не в силах противостоять им. Возможно, что из разведки я не вернусь – что-то  слишком грустно на душе. Возможно, она предчувствует беду. Скорее всего, так. Но сегодня  я еще солдат и обязан подчиниться приказу.
    Мы ушли с базы, когда начало светать. Пройдя контролируемый нашими подразделениями участок, мы поднялись по склону метров на двести вверх, и вышли на давно нехоженую тропу. Начиналась опасная зона, где нужно было продвигаться со всеми мерами предосторожности – боевики – ребята старательные и мин на нас не жалеют, и ставят их с умением и хитростью. Идем гуськом, след в след и очень медленно, проверяя каждый сантиметр тропы миноискателем и щупом. Скорость не более двух километров в час – это уже выверено.
   Прошло два с половиной часа, как мы в пути. Тропа поднялась еще метров на пятьдесят вверх. Теперь уже со свободных от леса участков хорошо просматривалась долина ущелья. С них мы старались рассмотреть поднимающийся дым над вершинами деревьев, что нам давало повод подозревать о наличии лагеря боевиков. В таких случаях мы сообщали по рации координаты, а командование в ответ поднимало вертолеты, и те наносили удары по указанным целям.  Но
На этот раз в наше поле зрения  не попало ни одного дымка.
    Перед огромной скалой, выступающей из склона хребта, словно нос корабля, мы остановились на короткий отдых. Перекурив, двинулись дальше. Обогнув скалу, мы вышли на открытую площадку, метров тридцать длиною. Когда группа полностью оказалась на открытом пространстве, по нам откуда-то сверху ударили автоматы.  Оказывается, нас уже ждали. Разведка боевиков узнала о нашем выходе, сообщила своим, и те устроили нам засаду. Мы разом упали на землю, кто живым, кто раненым, кто мертвым. Живые веером раскатились по сторонам, отвечая на огонь боевиков короткими очередями. Я и еще двое ребят взяли вправо от тропы в направлении  ближайшей группы деревьев. Когда до цели оставалось метров пять, мы вскочили. И тут по нам с близкого расстояния ударили автоматы. Меня что-то сильно ударило в ногу, но вгорячах я не  почувствовал боли и продолжал бежать. Вдруг мощный толчок в плечо, я до сих пор не могу понять,   от чего это произошло, бросил меня на ветки кустарника, густо разросшегося над землей. Ветки под тяжестью моего тела прогнулись, и я полетел вниз. Под ветками оказалась глубиною около трех метров яма. Похоже, что ее кто-то готовил, как тайник для склада оружия и продуктов, а может для сокрытия  похищенных людей. Проваливаясь в яму, я успел ухватиться за тонкую ветку,  которая тут же обломилась, но, тем не менее, сориентировало мое падение ногами вперед. От резкой боли в левой ноге я только сейчас понял, что ранен. Левая штанина набухла от крови. Голову кружило .Я прикинул, что в таком состоянии мне из этой ямы не выбраться . Надо было срочно сделать перевязку, чтобы остановить дальнейшую потерю крови. Я достал санпакет и стал перевязывать ногу поверх брюк. Судя по обнаруженным мною двум отверстиям в штанине, ранение оказалось сквозным и не затронуло кости.
   В это время над головою послышалась речь. Говорили двое на русском с характерным для горцев акцентом. Из их разговора я понял, что речь шла обо мне:
-Он цэ, в землу провалылся?  Не мог он далэко уйты.
   Раздалась автоматная очередь, прошившая кусты, закрывавшие яму. Сбитая пулями листва, посыпалась на меня. Немного погодя, голоса стали затихать, и я понял, что мои преследователи уходят. Так моя ловушка стала и моей спасительницей.
   Послышался шум вертолетов, усилилась стрельба – это подходило подкрепление. Я понимал, что мне надо, выбраться из ямы, чтобы  меня не потеряли  свои. Превозмогая боль, я поднялся   и ножом стал лихорадочно рыть в стенках ямы углубления для ног. Когда их было вырыто достаточно,  чтобы выбраться наверх, я полез. Опираться на раненую ногу было ужасно больно, но приходилось терпеть, иначе яма могла стать моей могилой. Когда моя рука смогла дотянуться до нависшей над головою ветки, я ухватился за нее, пытаясь подтянуться, но ветка обломилась, и я полетел вниз.  Соприкосновение с землей пришлось на раненую ногу. Страшная боль пронзила мозг, и я потерял сознание.
   Сколько я пролежал так, не знаю. Но когда я очнулся, солнце уже было высоко. Во рту пересохло и сильно хотелось пить. Я отстегнул фляжку, но та оказалась пустой – одна из пуль прошила ее и вода вытекла до единой капли. Нога ныла. Начинало знобить.
   -Плохи твои дела, кавказский пленник, сказал я сам себе. Если не выберешься из этой проклятой ямы, тут ты и сгниешь. Давай поднимайся, пока есть силы. Хоть на зубах, но лезь. Там наверху твоя жизнь, здесь – смерть.
   Опираясь на стенку, я поднялся. От того, как дрожали мои   руки и ноги, я понял, что сил во мне осталось не так уж много, и если я сейчас не выберусь, то можно на своей жизни ставить крест. Я снял с себя все снаряжение и полез. От поднявшейся температуры, голова почти ничего не соображала, а всеми моими действиями руководил лишь инстинкт самосохранения. Я лез, земля осыпалась под ногами, и я срывался вниз. Лез снова и снова срывался, стараясь лишь не падать на раненую ногу.
  Осознавая, что конец мой близок, что сам себе я уже помочь не могу, я, не крещеный и не знавший ни одной молитвы, взмолился: «Господи, помоги мне!»
  Я попытался еще раз подняться, и это отняло у меня последние силы. И я рухнул на кучу, обвалившейся со стен земли.   
                Продолжение следует.