СКАЗ ПРО САД

 


      В одной забытой богом деревушке, словно призрак былой жизни, ютился Сад. Некогда юный и пышущий жизнью, он щедро одаривал своих хозяев румяными яблоками, сочными грушами, медовыми сливами, терпким крыжовником, душистой малиной и смородиной, лопающейся от сладости. Теперь же, с забором, кое-как перетянутым ржавой проволокой и утопающим в колючих зарослях бурьяна, с калиткой, повисшей на одной истерзанной временем петле, он являл собой картину горького запустения - увядшая красота, осиротевшая без ласковых рук садовника.
Не лучшая участь постигла и дом. Скривлённый под бременем лет, с зияющими провалами разбитых окон, он стоял, одинокий и забытый, словно старый сторож воспоминаний. Из прорех, где когда-то искрилось стекло, робко выглядывали уголки выцветших, наглухо задёрнутых занавесок, словно пряча от мира тайну ушедших дней. Кружевные наличники и ставни, которые когда-то были гордостью этого дома, теперь бесславно валялись в пыли у его подножия - жертвы вандалов или павшие под натиском ветров и ливней. Власть над этим местом безраздельно захватил колючий бурьян, словно оплакивая ушедшее великолепие. Сад, некогда райский уголок, теперь безотрадно взирал на это запустение, и горечь сочилась из самой его земли.

Лето изнывало в обжигающей жаре. Июльское солнце, словно безжалостный тиран, выжигало землю до хруста. Дожди забыли дорогу сюда, не пролившись ни единой слезой уже больше месяца. Кусты смородины и крыжовника, что некогда ломились от сочной зелени, превратились в безжизненные скелеты, усыпанные сухим пеплом листвы. Лишь обломки прутьев, словно кости, торчали из пожухлой травы, напоминая о былой роскоши. Деревья, иссушенные жаждой, казалось, готовились к последнему вздоху. Меж ещё живых ветвей яблонь зловеще проглядывали сухие плети, а их сморщенные листья издавали при каждом порыве ветра жалобный, погребальный шёпот.
Сад помнил весеннее великолепие яблонь, их выбеленные стволы, словно наряженные в белоснежные чулочки, и бережно взрыхлённую землю вокруг. В его памяти живы и пышные кусты смородины и колючего крыжовника, за которыми хозяин любовно ухаживал каждой весной, окапывая корни, подвязывая ветви, чтобы те не клонились до земли под тяжестью созревающих ягод.
Трава, покорно склонившись под косой хозяина, лежала ровным бархатом до самого забора. Старик, по неизменной просьбе жены, миловал лишь стойкий чистотел да неприхотливый подорожник, бережно сохраняя их целительную силу. Сад дышал чистотой и опрятностью, словно вымытый небесным дождём. Долгожданную влагу, когда небеса скупились, дарил саду старый шланг, позволяя плодовым деревьям удерживать сочные плоды. Теперь же, исстрадавшиеся под бременем щедрого урожая и палящими лучами солнца, они понуро склонились к земле, будто в дрёме.

Сад тоскливо взирал на бездонную лазурь, вглядываясь в неё с мольбой, ища спасение в безоблачном небе.
- Где же ты, дождь? - беззвучно шептали иссохшие листья. - Ты - наша живительная надежда!
Но раскалённое солнце, словно безжалостный палач, продолжало обжигать землю своими жгучими ударами. От нестерпимой жажды земля огрубела, покрывшись тонкой, хрупкой коркой. Она тщетно пыталась удержать хоть каплю ускользающей влаги, дарящей жизнь. Местами, не выдержав мучений, она растрескалась глубокими морщинами, словно разом постарела на сотню лет.

В другом уголке сада, напротив, вольготно раскинулось царство сорняков. Здесь каждый росток сам избирал себе место под солнцем. Осот, словно важный вельможа, вальяжно раскинул свои широкие листья, ощетинившись по краям длинными иглами-колючками. Среди пёстрого ковра трав вились нежно-розовые цветы полевого вьюнка, дерзко обвивающего стебли высоких соседей. А там и тут белели пушистые головки одуванчиков, увядающих под знойным солнцем. Летний жар безжалостно превратил их в седовласых старцев-мудрецов. Казалось, при малейшем дуновении ветерка они величаво кивают своими пушистыми головами, приветствуя друг друга и своего хозяина.
Неожиданно неистовый, обжигающий ветер ворвался в сад, словно дикий зверь. Он метался меж растений, заставляя их стебли трепетно звенеть в унисон с шёпотом сухих листьев. Сад, исполненный тихой печали, наблюдал за этой яростной игрой.
     Порыв ветра взъерошил макушки яблонь, стремясь пробудить их от полуденной дрёмы, но в ответ услышал лишь сердитое ворчание листвы. Разгневавшись, он обрушился на деревья шквалом, яростно трепля их отяжелевшие ветви. И вот, словно щедрая лавина, крупные, спелые яблоки посыпались на землю, густо устилая её румяным ковром.
- Корм червям да мошкаре, - с горечью проворчал Сад. - Все труды яблонь прахом пошли. Пропадут ни за что, а сколько варенья, повидла да компотов можно было бы наготовить!
Сад снова горестно вздохнул, и тишина наполнилась скорбью.
Освобождённые от бремени ветви яблонь облегчённо вздохнули, распрямляясь. Но ветру было мало этого. Взметнув траву, он промчался над землёй, безжалостно срывая серебристые головки одуванчиков-мудрецов. Те, словно устыдившись, поникли, пытаясь спрятаться среди зелени. Сад видел, как их невесомые парашюты взмыли ввысь, подхваченные порывом ветра. Освободившись, они закружились в кокетливом танце, а затем, уносимые потоком, начали таять вдали, покидая родные просторы.
"Что ж, всему своё время - одни уходят, а на смену им придут другие", - мудро заключил Сад и продолжил свой неспешный осмотр.
      В тени раскидистых плодовых деревьев, словно цепляясь за ускользающую влагу, стойко держался подорожник. Крепкий, ещё не тронутый увяданием, он сочным изумрудом выделялся на фоне пожухлой травы. Его широкие, словно щиты, листья прикрывали иссохшую землю, даря спасительную тень робким насекомым, приютившимся в прохладной сырости.
     Выжженная зноем трава утратила былую свежесть, поникла, будто моля о дожде, но не вся сдавалась без боя. У сухих кустов смородины упрямо колосился ползучий пырей, а рядом вольготно раскинулся ежовник или куриное просо. "А ведь прежде его почти не было, куры-то сюда наведывались часто, клевали", – с грустью отметил Сад.

Всюду ощущалось дыхание запустения. А когда-то этот уголок сада звенел детским смехом, был полон внуков, гостивших у стариков целое лето. Шумные, озорные, они словно вихрь врывались в его тишину. Воспоминания закружились водоворотом, возвращая Сад в те счастливые времена. И вот всплыл один забавный случай…
Смеркалось. Багровый диск солнца уже почти коснулся горизонта, и последние, прощальные лучи окрашивали полоску неба в густой пурпур. Возле покосившегося забора, в дальнем конце сада, послышалась тихая возня и приглушённый шёпот. Кто-то осторожно отодвинул кол в сторону, и один за другим в сад просочились трое щуплых мальчишек. Крадучись, прячась за пышными кустами смородины, они добрались до яблони и стали жадно срывать спелые плоды, набивая ими свои рубахи до отказа. Собака, учуяв чужаков, залилась яростным лаем. Послышались торопливые шаги старика. Он ворвался в сад и грозно заорал:
- Ах, вы, шельмы окаянные! Опять за яблоки взялись? Ну, погодите, я вам сейчас уши-то надеру!
Перепуганные мальчишки бросились врассыпную к забору, толкаясь и спотыкаясь. Узкий лаз не пропускал их, мешали набитые до отказа яблоки, топорщившиеся на груди, словно щиты.
Дед был уже совсем близко, словно воплощение неотвратимости, а в руках его полыхал зелёным огнём пучок старой жгучей крапивы. Последний из мальчишек юркнул в дыру, но злой рок сыграл с ним шутку: широкие штаны предательски зацепились за ржавый гвоздь, торчащий из изгороди. Отчаянные попытки освободиться лишь усугубили положение - штаны, словно сброшенная змеиная кожа, поползли вниз, выставляя напоказ беззащитный зад. И в этот самый миг обрушился на него праведный гнев деда.
- Вот тебе, ирод, за воровство! Получай! - приговаривал старик, охаживая крапивой покрасневшие ягодицы. - В следующий раз подумаешь, воровать, как тать в ночи, или прийти и попросить по-хорошему, по-человечески…
Мальчишка взвыл, словно раненый зверь, и забился в судорогах, пока последние остатки штанов не были сорваны с него. Превратившись в пугливую лань, он стрелой пустился наутёк огородами к своему дому, стараясь не наткнуться ни на чей сочувствующий или насмешливый взгляд. Старик хохотал во всё горло, его смех раскатывался по окрестностям, и кричал вслед убегающему:
- Портки-то! Портки-то забери, дурашка! Куда ж ты без портков-то помчался?..
Сад словно вновь уловил призрачные отголоски его смеха, эхом затерянные в лабиринтах памяти. Он тронул губы безрадостной улыбкой, печальной, как осенний лист.

Тишина поглотила все звуки. Не слышно ни детских голосов, звенящих в садах, ни озорного лая собак, разносившегося по ночам. Замолкли рассветные крики петухов. Жизнь в забытой деревне замерла, оставив лишь скорбные остовы покосившихся изб, словно безмолвные надгробья ускользнувшей эпохи. Но в сердце растительного мира билась неугасающая жизнь, полная шорохов, шелеста и трепетного пения птиц. Гудели шмели и пчёлы, усердно собирая золотой нектар с благоухающих цветов. Порхали, словно живые драгоценности, бабочки, а над ними грациозно скользили лазурные стрекозы. Царство тишины, не нарушаемой ни единым человеческим звуком, обнимало всё вокруг.

И всё же в глубине Сада жила надежда, неугасимая вера в то, что однажды придёт пора, когда люди одумаются и вернутся к своим истокам, в родовые гнёзда. Ведь человеку предначертан особый путь на Земле, путь познания себя и вселенной. А где ещё познать его, как не в объятиях природы? И только живя в деревне, можно по-настоящему сблизиться с ней, научиться слышать её голос и понимать её мудрость.