Избавление

Маленький сопливый малыш встретил Улю оглушающим криком. Чувствуя, как завибрировали в ушах барабанные перепонки, Уля вынула из корзинки пирожок и протянула мальчику. Крик мгновенно прекратился, а из носа свесился жёлтый сопливый пузырь. Малыш уставился на пирожок огромными круглыми голубыми глазами.

— Хорошенький, — улыбнулась Уля и протянула корзинку сестре. — Вот, маманя передала. Вы чего на свадьбу не пришли?

— Да куда с этим крикуном. Орёт цельными днями, не знаю, чиво ему нужно.

— Может болит чего?

— Может. Он разве ж скажет. Три года ужо, а он всё ни бэ, ни мэ, ни кукареку. — Маня высыпала содержимое корзины в таз. — Почаёвничаем?

— Давай. — Уля развязала платок и укутала им плечи. — Холодновато у вас.

— Так дом, вишь, какой. Развалюха. От Вовкиной бабки достался. Крыша дырявая. После дождя воду с пола тряпкой собираю. А ежели ветер с севера задует, так занавески ходуном на окнах. Гниём тут заживо. — Маня насыпала в большую железную кружку сухой травы и залила кипятком. Аромат душицы разлился по комнате. — Тебе хорошо, ты теперь одна в комнате осталась.

— Что ж хорошего? Пусто… и скучно. Не с кем словом перемолвиться.

— Ну это тоже не надолго. Замуж выйдешь… Что с тобой? Ты зелёная?

Зажав рот рукой, Уля вылетела за дверь. Аромат душицы преследовал, сдерживать тошноту больше не было сил. Она слетела с крыльца и, схватившись за ствол почерневшей шелковицы, сдалась рвотным позывам. Уже сутки она ничего не ела. Вязкая слюна растянулась до земли, в голове шумело.

— Вот это да! Улька! Собственной персоной!

Она повернула голову. Сквозь застилавшие глаза слёзы три расплывшиеся фигуры были плохо различимы, но Дуню она узнала сразу. Тошнота прекратилась. Уля вытерла рот рукой и посмотрела на сопровождавших сестру мужчин. Одного она знала. Это был Володька, Манин муж. Другого долговязого и вихрастого Уля видела впервые.

— Что это ты? — Дуня подошла ближе. — Раздетая! Плохо тебе?

— Дуня! — Уля прижалась к сестре и всхлипнула.

— Да ты дрожишь вся. Ну-ка… — Дуня развязала узел красивой цветастой шали, в которую были укутаны голова и плечи, скинула и накрыла ею Улю. Короткие прядки волос разметались по плечам.

— Ой, Дуня! — Уля отпрянула. — Ты чего косу обрезала? Вот маменька узнает…

— И что? Что мне маменька сделает? Она меня знать не хочет. — Дуня откинула назад голову и громко, но как представилось Уле, показно рассмеялась. — Мне теперь никто не указ.

— Как это никто? — прикрикнул позади долговязый.

— А так! — отмахнулась Дуня и плотнее прижала к себе Улю. — Пойдём-ка в дом. А то заболеешь.

Заваренную душицу вылили, но комнату проветривать не стали, и без того холодно, да ещё ребёнка застудить можно.

— Сколько ужо? — Маня понимающее кивнула на живот.

— Два месяца.

— И что кавалер твой?

— Молокане они, только на своих женятся. Нельзя им на иноверках, так мать евойна сказала.

— Эт кто ж такие? — долговязый отодвинул кружку с чаем. — Где живут?

— У моста?

— Там у моста всего-то пять дворов? Какой ихний?

— Тот, что на берегу реки.

— Тихон значит, — ухмыльнулся долговязый и посмотрел на Володьку. — А ну пойдём на крыльцо, покурим, уважим «непраздную».

Когда дверь за мужчинами закрылась, Дуня передвинулась к Уле. Раскрасневшееся от чая лицо в обрамлении обкорначенных волос неожиданно похорошело, Уле пришлось признать, что сестре идёт эта хулиганская шевелюра.

— Что делать думаешь? — Дуня взяла Улину руку в свою. Никогда прежде не проявляла она такой нежности и участия.

— Мамане скажи, она пойдёт, попросит… — Маня переложила с руки уснувшего малыша.

— Нет. — Уля замотала головой. — Не хочу я так. Стыдно это.

— Стыдно. Ну и чаво? А с животом не стыдно?

— Стыдно… — Уля опустила голову. — Не могу я мамане сказать, она и так за сердце чуть что хватается. Не могу.

— Избавляться надо. — Дуня сжала руку сестры. — Не нужен тебе это молоканин, и семя его молоканское тем более.

— Избавляться? — Маня задышала тяжело и часто. — Пробовала я избавиться. И шкаф на себе таскала, и в кипятке чуть не изварилась, и хину, что ты от Авдотьи притащила, пила, а что толку, вон выродила лягушонка. Головешка, что груша была, знахарка сказывала, вода вместо мозгов у него. Не знаю, чего дальше ждать.

— Ты не пример. У тебя срок ужо большой был. Надо было раньше пить начинать. Я вот пила и мне помогло. Выкинула, и как новенькая.

— Да тебя, Дунька, ничего не берёт, ты как дубина стоеросовая…

— Потому и не берёт, что я вольна делать, что хочу. А от беременности от сбежавшего мужчины надо избавляться, чтоб не страдать потом всю жизнь самой и невинному дитю.

— Мань, а у тебя хина осталась? — Уля затравлено посмотрела на сестру.

Маня осуждающе покачала головой и плотнее прижала к себе малыша.

Дверь с улицы отворилась, внося сквозняком ручеёк сизого табачного дыма. Уля поморщилась, а Дуня тряхнула мальчишеской причёской.

— У меня есть. Дам. А шаль себе оставь. Подарок это… тебе от меня.

Вы прочли отрывок из книги Елены Касаткиной "Змея подколодная". Полностью книгу читайте на Ридеро, Литрес и Амазон.