Каверна. Часть вторая. Глава 2

2

В первой половине дня в палату зашла женщина, которой заведующий отделением Тамерлан Владимирович поручил меня. Это была женщина средних лет с простым добрым лицом. Если бы вы потерялись в городе, то непременно подошли бы к ней, настолько её образ располагал и внушал доверие. Она слегка картавила, но это даже ей шло.

Поздоровавшись со всеми, она подставила стул к моей кровати, присела и сказала:
- Меня зовут Елена Вадимовна. Я твой лечащий врач. Буду тебя вести…
- Очень приятно.
- Я буду задавать вопросы, чтобы выяснить картину болезни. Ты подробно расскажешь что да как. Договорились?
- Договорились, - кивнул я.

Хотя дядя предупреждал никому не говорить про моё прошлое, я все-таки решил, что тут скрывать не стоит и может быть даже вредно.

- Когда был выявлен туберкулез легких? - задала Елена Вадимовна первый вопрос.
- В конце 1998 года.
- Более десяти лет, понятно… Заболел где? В местах лишения свободы?
- Да, на Бутырке.

«Я вспомнил, что с сентября девяносто восьмого, когда сидел всего полтора года, почувствовал себя нездоровым, но не мог добиться от корпусного врача перевода в санчасть. «Рентген не работает. А без рентгена я не могу тебя освидетельствовать», - отговаривалась лепила (фельдшер). И меня возвращали в камеру. Только через три месяца, когда я дописался до прокурора по надзору, рентген починился, и меня вывели на флюорографию».

- Как заболел? Заразился или?.. Не смотри на меня так. Это важно, чтобы понять флору.
- Заразился от старого хроника, - ответил я.

«Это было в камере №164. Там сидел пожилой карманник, кумык по имени Магомед. Мы были хлебниками – общие миски, ложки, кружки, общее хозяйство, одним словом. Так вот, когда громыхнул дефолт, в тюрьме это тоже отразилось. Деньги обесценились, люди на свободе были в панике, никто о сидельцах не вспоминал, пропали передачи, посылки, которые хоть как-то поддерживали. И без того пустая баланда, совсем обнищала, хлеб – спецвыпечку не давали по несколько дней, начался голод.
Стали вспыхивать рецидивы у старых хроников, которых полно сидело среди здоровой массы. Начал покашливать и наш Магомед. Он рассказывал, что болел раньше туберкулезом, но по освобождению залечивал. Привирал, как все хитрые карманники, что на свободе периодически питался молодыми щенками, которых выменивал у степных корейцев на баранов, которых в свою очередь выменивал у чабанов на потасканных в городе проституток.

- Я весил под девяносто, - с серьезным удивлением говорил Магомед, ощупывая и осматривая свои тощие бока.

Позже я стал чувствовать нарастающее недомогание. Часто вспоминал потом, как, передавая кружку чифира, Магомед кашлял в кулак. Но тогда я был в таком неведении, с такой пеленой на глазах, что не придавал этому значения. Молодой человек не боится того, чего не знает, с чем не сталкивался. Сколько раз потом я жалел об этой беспечности и хотел вернуть тот миг, чтобы пойти по другому пути».

- Чем лечился?
- Препаратами первого ряда.
- В таблетках или в уколах?
- В уколах.
- И все? – удивилась Елена Вадимовна.
- Нет. Сначала еще давали пиразинамид в таблетках, но пошла сильная аллергия, и мне их отменили.
- Аллергия какого свойства?
- Обсыпало по всему телу красноватой сыпью, особенно по бокам и на бедрах. Эти места сильно чесались, пахли таблетками. 
- Понятно, - пометила Елена Вадимовна себе в бумагах. – У тебя был сильно ослабленный организм, препараты не воспринял. Надо было уменьшить дозу, а не отменять совсем.

«Когда меня этапировали на Матроску, в тубанар, взяли кровь из пальца и заводили в камеру, на пороге я потерял сознание и ввалился внутрь, ударился лбом об металлическую трубу. И что характерно, не почувствовал боли, только звук пустотелой трубы. Я попал в пограничное состояние, ничего не чувствовал. Картинка пропала, но экран светился, как при закончившемся диафильме. Кто терял сознание, поймет. Меня подхватили сокамерники и, посадив на шконку, попытались привести в чувства. Я пришел в себя, появилась картинка - увидел свои руки и потер лоб, на котором наливалась шишка. Но боли все равно не ощущал, только уходящий, далекий, засевший где-то между сознанием и подсознанием глухой стон пустотелого металла. Слух не покинул меня, а осязание, как самое грубое чувство, пропало первым. Поэтому плоть не чувствует удар ножа в состоянии аффекта.

А дошел я до такого состояния в Бутырке, где меня заразили и запустили туберкулез. Находился я уже в осужденке. На положительный исход дела по кассации не рассчитывал и ждал вступление в силу приговора, по которому мне присудили одиннадцать лет общего режима с конфискацией имущества.

Сокамерники с брезгливой жалостью смотрели на меня, в таком состоянии я был. Не мог трех слов сказать, чтоб не закашляться. Позабыл, как дышать свободно. Носил с собой пластмассовый пузырек - плевательницу, так как мокрота – зеленоватый гной, летела постоянно. За ночь я нахаркивал пузырек полностью и поутру, выливая мокроту, искал в ней кровь. Пока кровь не появлялась, я успокаивал себя, что не догнил еще до необратимого процесса.

Во сне я сильно потел. Просыпался мокрый от холодного, могильного пота, который делал чужой, неуютной постель. Менял футболку на сухую и засыпал. Просыпался через час от озноба, потому что опять успевал пропотеть насквозь. Переодевал футболку с мокрым пятном на груди и забывался сном. К утру у меня не оставалось сухих футболок, маек. Сырые, не успевая высыхать, висели вокруг на веревочках.

Я покрылся какими-то шишками, две самые большие были на ягодицах, и не давали без боли сидеть. Вскакивали большие волдыри, не зрели и не исчезали. Я понимал, что со мной происходит что-то ужасное. Потерял аппетит, пропал интерес к жизни.

Помню, как в то время, по выходным, около полуночи, показывали эротическую передачу «Плейбой». Вся камера смотрела с замиранием на голых девок.

Как-то прохожу я по камере и бросаю взгляд на экран телевизора. Там молоденькую модель фокусируют в самых пикантных позах. Ловлю себя на мысли, что меня это не волнует, хотя, как и прочая молодежь, я должен был сидеть в первом ряду. Пробираюсь к шконке и без сил падаю.

- Тенгиз, - обращается ко мне полосатик, сидящий на перевернутом ведре посреди хаты. – Смотри, хорька показывают, ух…

Вокруг начинают скалиться беззубыми, фиксатыми улыбками.

- Глянь, какая киска! – продолжает. – Такой еще долго не увидишь и не погладишь, эх…

Начинают гоготать.

Думаю: «Уснуть бы и не проснуться. Не боюсь смерти, мне уже все равно. Только мать жаль, отца, братишку».

Этой ночью ко всем мучениям добавилась сердечная боль. Поворачиваясь на левый бок, меня пронзила, как металлической спицей, боль в сердце. Я в страхе замер, не мог спокойно вздохнуть и перевернуться. Начал дышать полувдохами. Как позже разъяснила врач-фтизиатр, это из-за того, что поражены легкие, сокращается поступление кислорода в кровь, сердце не выдерживает и дает сбой.

На следующий день меня перевели на Кошкин Дом - тубкорпус в Бутырке. Кошкин Дом называется потому, что до открытия женского изолятора в Печатниках, кроме тубиков и дураков, там содержался женский контингент. А оттуда этапировали на тубанар СИЗО №1 на улице Матросская тишина. Где врач, предварительно меня осмотрев, послала на рентген.

В кабинете висело большое зеркало, и впервые за два года я увидел себя. Сначала не узнал узника Бухенвальда, который двигался синхронно со мной. В скелетоне почудилось что-то знакомое. Только присмотревшись, понял - это я. Ужас! Истощение такое, что по мне можно было изучать анатомию скелета человека. Потеря веса была огромная, я был кожей, натянутой на кости.

Позже врач сказала, что у меня туберкулез в фазе распада обоих легких. Я попросил расшифровать.

- Легкие у тебя, как сито, все в очагах. Еще жидкость есть. Если сама не рассосется, будем откачивать. Запущенный туберкулез, - потрясла она снимком. – С Бутырки нам часто таких привозят. Не знаю, что у них там?.. - Потом добавила. – С таким диагнозом и таким сроком обычно до освобождения не доживают. 

Сделала назначение и больше я её не видел».

- Как протекало лечение? – поинтересовалась Елена Вадимовна.
- За полгода я набрал вес, поправился более-менее, и меня перевели в ЛИУ (тубзону).
- То есть на одних препаратах первого ряда? – уточнила она. - Никаких витаминов, добавок, вспомогательных препаратов не давали.
- Ничего не давали, - ухмыльнулся я. – Тюрьма.

«Я вспомнил, что при первых же уколах проснулся с приятным удивлением. Спал, как убитый и не вспотел. Предупредил сокамерников, чтобы обязательно будили меня на уколы. Стал возвращаться аппетит, я просыпался рано утром от страшного чувства голода, вставал и метал все, что попадало под руку: рыбный суп, каша, сухпай. Я осознал, что смогу выкарабкаться, и бросил курить, чифирить, стал постоянно ходить на прогулку.

С момента моего появления в камере Матросской санчасти, в начале февраля, я не подходил к кабуре (замаскированная дыра в стене к соседям), не лазил на дорогу (решка – оконная решетка в камере была высоко и требовалась сноровка, чтобы туда добраться). Лишь в конце апреля я поправился и начал проявлять интерес к камерной жизни. И в середине июля меня сочли транспортабельным и вывезли в тубзону».

- Сколько тебе прокололи? Какой курс ты прошел?
- Девяносто уколов стрептомицина, шестьдесят изониазида, или наоборот, не помню.
- И как долго ты принимал эти препараты?
- Ну… до конца 2003 года. С начала 2004 года меня перевели во второй тубучет и заменили стрептомицин канамицином.
- Так, понятно, - опять Елена Вадимовна что-то пометила себе, чёркая ручкой. – С какой интенсивностью тебя лечили?
- До перевода во второй тубучет каждый год весной прокалывали курсом.
- Профилактически, значит.
- А с 2004 года прокололи канамицин, и до 2007 года, когда случился рецидив, больше не лечили.
- Как и почему случился рецидив?
- В конце 2006 года меня перевели на третий – здоровый тубучет и перевезли из туб в здоровую зону. Там совершено другие условия содержания. Через восемь месяцев у меня получился рецидив.
- Чем гасили?
- Тем же… только теперь изониазид в таблетках.
- Тут сказано, - показала она бумаги, в которых чёркала. – Ты в туберкулезной больнице около года лечился. Какие там результаты?
- Никаких. Там, как в тюрьме, те же препараты.
- Ладно, - выдохнула Елена Вадимовна. – В целом картина ясна. На днях сдашь мокроту на устойчивость, все анализы… сделаешь компьютерную томограмму (КТ). Тогда с Тамерланом Владимировичем будем решать, что с тобой делать. Какие вопросы будут, подходим ко мне. Все. Вопросы есть?
- Пока нет, - почесал я затылок.
- Тогда все, отдыхай, - поднялась она со стула и, попрощавшись, вышла из палаты.

Паша и Залимхан сидели каждый на своей кровати и внимательно слушали мою исповедь. Паша смотрел глубокомысленно и как будто хотел поговорить, но не знал с чего начать.    

Я отметил то внимание, с которым Елена Вадимовна обо всем расспросила. Правильно, чтобы побороть болезнь, нужно понять её протекание. Если действительно хотеть помочь побороть болезнь. Не как у нас в больнице, где такого внимания нет и в помине.

Пока что, не считая дискомфорта от новой, непривычной обстановки, мне все нравилось здесь.

Я позвонил маме. Она обрадовалась моему звонку.

- Привет, Тенгиз! Ну как там?
- Все нормально.
- Кормят как?
- Лучше, чем у нас.
- Лучше, да? Хорошо. Вы в столовую ходите или как?
- Нам сюда привозят, здесь нас кормят. Это же хирургия, - объяснил я. – Молоко дают, кефир, йогурт. Фрукт какой-нибудь обязательно, яблоко или апельсин, бывает, бананы дают. Вообще, почище готовят, поприятней.
- Ну, хорошо. А врачи что говорят? Когда операция будет?
- Пока рано об этом говорить. Сегодня только поговорил с лечащим врачом…    
- С Агкацевым Там?..
- Нет, Тамерлан хирург, он оперировать будет. А к операции меня надо подготовить. Пока анализы сдать. Потом видно будет. Она все скажет.
- Женщина врач?
- Женщина.
- Ну ладно, звони… Да, Тенгиз, тут тетка заболела. Что-то закашляла, бронхи или не знаю что… короче, положили её в городскую больницу. Вызывали фтизиатра из Дубков. Приезжал ваш заведующий Заур, как там его?..
- Хапузов Заур?
- Да, да, Хапузов этот. Он узнал, что тетка Замохова и спрашивает: «Кто вам Тенгиз?» Она отвечает: «Племянник». Он говорит: «Я его в Москву послал, в институт!»
- Ой-ой-ой, - рассмеялся я. – Наши люди любят поначалу палки в колеса вставлять, а потом примазываться.
- Ладно, еще Ибрагим звонил. Будет тебя навещать. Ты ему говори, что надо. Береги себя. Пока.