Расщелина Глава 26

ПО СЛЕДУ

Утром, с новой энергией приходит и сила. Перед взором предстает явь грядущего дня. Нравится или тревожит, а принимай с миром то, что сам же давним, забытым прошлым замышлял, творил и выстроил. И далее, без промедления, в путь; к неведомому и манящему, к непознанному и тайному. Своей ли тропою, чужой ли, но по судьбе, которую порой изменить не можешь. Она сама покажет тебе путь и назначит время. Таких дней будет много…

Случается, что сон воскресить невозможно; уйдет, следа не оставив. А иной, уколет иглой острою, бегло напомнив о чем-то скрытом и важном, до чего сознанию не дотянуться. Растает, подобно снежинке на теплой ладони; удивит, словно и не было никогда красоты и аромата восприятия неземного, неведомого и необъяснимого. Сны уходят, сменяя себя явью, а с пробуждением возвращается осознание момента в котором ты есть…

Внезапно очнувшись, Анна привела себя в порядок и осмотрелась на свету. Поспособствовала Павлу скорее проснуться и, сообразно ситуации, начать думать и действовать дальше. Костер угас, ушло тепло, а от вчерашнего привлекательного и уютного плато, повеяло сыростью, и грустью, натянуло тревогу, разостлавшуюся белой пеленой густого тумана, укрывшего собою ручей. Его легкое журчание тревожным холодком проникало в настороженную душу Анны.

Мысли Павла спутались; комом узлов и бесконечных нитей, повлекли его невесть куда. Ему потребовалось еще некоторое время, чтобы окончательно осознать состояние странного, необычного пробуждения. Анна спустилась к ручью, чтобы набрать свежей воды и приготовить чай; вскоре предстояло уходить, а со слов Павла, дорогу к замысловатому Утесу необходимо еще найти. Путь не ближний, понадобятся силы. Томил голод, а есть нечего… Говорить о возможной перспективе, подстрелить, в течении дня, какую-либо живность было преждевременно, поэтому Павел предпочел обсудить за чаем пути поиска выхода из мрака и холода неуютного ручья.

После недолгих сборов, двинулись в обратном направлении; так велела мать Павла. Вскоре ручей остался по правую руку и, покинув его основное русло, ребята пошли тихим и мелким притоком. В его русле было совсем мало воды и вымученные холодом ноги, от ходьбы стали понемногу согреваться. Над лесом взошло солнце и сияющие в его лучах вершины елей, приветствовали путников легким покачиванием больших и длинных шишек. Чувство холода было окончательно забыто и, согретые теплом великого светила, ребята радовались объятиям нового, непознанного дня, который непременно сулил удачу. С каждым ласковым дуновением ветерка, они доверялись его порывам и, незримо чувствуя присутствие добрых сил, шли дальше…

Забелели корневища, накрепко переплетая крутой склон обрыва. Далее, ручей ширился и уходил в небольшую долину, заросшую мелким, невысоким камышом, с непролазным, плотным кустарником по краям. Голые скелеты иссохших корявых ветвей, смыкаясь смертными стволами, манили в обитель бездонной топи, где гуляла смерть…

— Дальше идти нельзя — это здесь. Теперь только наверх, — решил Павел, осматриваясь. Еще раз убедившись в правдивости своих выводов и помня наказ матери, он обернулся к Анне. Она смотрела на него голубыми, доверчивыми глазами, словно впереди ее ждал не трудный, затяжной подъем, а радость общения с любимым и только. Павел тоже улыбнулся.

— Не устала? — Спросил он.

— Немножко, но это пустяк.

— Тогда отдохнем — это необходимо перед подъемом.

Анна взглянула наверх.

— Ой, матушка, какая крутизна. А мы справимся? — миг сомнения возник и некоторое время жил в ее широко раскрытых глазах.

Павел заметил тревогу и замешательство, но тут же попытался отвлечь Анну заботой о предстоящем подъеме.

— Вот, смотри, тропинка вполне просматривается; ею и пойдем наверх, ты только крепко цепляйся за корни, они выдержат.

— Хорошо, я попробую, — согласилась с участью скалолаза Анна.

— Я следом; если что, помогу. Главное, не бойся и не смотри вниз; только наверх и вперед, не стой на месте. Все будет хорошо, ты справишься, — успокаивая, настраивал подругу Павел.

Нет, подъем вовсе не оказался затяжным и суровым, способным лишить сил. Когда смотришь трудностям в глаза, они подобны таящему в ладонях снегу. Это лишь страх усугубляет их и тогда, парализуя волю и надежду, они способны разрушить стремление к преодолению и борьбе. Сумеешь не видеть страх; он отступит, потому что по природе своей труслив и жалок. Он есть порождение низменного влечения человека к легкому или корыстному присвоению ценностей, какие по праву ему не принадлежат. Обладать, повелевать и властвовать — это те из канонов на которых зиждется страх и его низменная, коварная суть.

И вот, стоя наверху плато, широко раскинувшейся поляной подпиравшего плотный лесной массив, ребята улыбались, радуясь покорению коварного подъема.

— А ты не думал, Павел, — обратилась с вопросом Анна, — что нам еще и возвращаться предстоит. Или ты намерен навсегда остаться жить в этой дремучей тайге?

— Я стараюсь запомнить тропы, однако кто знает; обратный путь может стать совсем иным. Лучше не думать об этом, вместе мы справимся с любыми трудностями, а природа-мать всегда защитит нас, — старался утешить спутницу Павел.

— И потом, нам нужно подумать о еде, уже полдень.

— Сейчас мы пойдем вдоль леса, углубляться в чащу не будем, а в траве может быть птица… Я надеюсь поднять куропаток или потревожить зайца. И вот тогда мы с тобой будем довольны и счастливы, а предстоящий ночлег лучше провести на открытом месте.

— Я согласна, — улыбаясь встрепенулась Анна, — тогда давай поскорее начнем нашу охоту.

— Меня одно беспокоит; — Павел озабоченно посмотрел на радостную спутницу, — за нами могут идти. Мы совсем забыли о моем отце, а он сейчас очень обозлен и быстро может выйти на наш след.

— Тогда нам надо сбить его с толку, запутать или дождавшись на тропе, в засаде, пропустить мимо. Пусть идет и блудит, а мы пройдем другим путем, — Анна пыталась помочь Павлу сделать правильный выбор.

Понимая всю озабоченность и тревогу, ему не хотелось вселять в ее душу хоть малую долю сомнения. Им нужна сейчас лишь вера в добрый и безопасный исход их попытки добраться до утеса. Для начала необходимо было правильно определиться на местности и понять; куда следует идти дальше. Смутные сомнения хоть и одолевали Павла, но он гнал их прочь, твердо полагаясь на убеждения и удачу. Зарядив ружье дробью, Павел направился к лесу. Анна следовала за ним в отдалении, чтобы случайно не помешать охоте.

Крадучись, по холодному ручью, буквально вынюхивая след, шагал Василий. Вчера судьба оставила ему выбор и он предпочел его сделать сам. Он избрал тропу ведущую к золоту, а значит и путь один; следом за Павлом. Об опасностях конфликта с Фомой или случайной встречи с Шершнем и думать не хотелось; нож есть, а ради искомой цели, он готов был даже с колом на медведя переть, если у того хватит смелости встать на его пути. Вот только ручей, неотступно донимавший леденящим холодом, вынуждал то и дело устраивать привалы; иначе, рискуя застудиться, можно было потерять все… Не мог предвидеть Василий, что кроме как по ручью, иного пути не будет. Сунулся малость левее, по осоке высокой, да болото чуть было не затянуло, еле выбрался. Справа кусты веером вдоль берега, не подступиться. Вот и шагал Василий, стиснув зубы, до очередной возможности привала, ругаясь и собирая всех чертей по округе.

Шершень, обшарив Томильскую балку вплоть до Черепашьего валуна, так и не встретил следов приятеля, по странным обстоятельствам покинувшего хутор. Из головы не шел вопрос: «Зачем Василий отправился в лес? Что вынудило его покинуть уютное жилье? Единственное, что он успел узнать от Фомы — это то, что тот виделся с Василием на ручьях, за той самой горой, где они отняли у Павла золотые самородки. Выходило, что приятеля следовало искать именно там. Но какова причина их ссоры? Не Павел ли наследил на хуторе и не его ли преследует Василий?»

Хоть и походила на правду его догадка, но вопросы заводили в тупик. Оставалось лишь одно; найти этого самодура, лишь он способен был пролить свет на события последних дней. Спустившись с валуна к подножью, Шершень замер в нерешительности; куда дальше идти? Кричи, не кричи — тайга вокруг, а за сотню метров даже от эха только шепот останется. Но шуметь отчего-то не хотелось. По правую руку чаща, слева пугающая топь; выходило, что по ручью Василий ушел. Про него и Фома говорил. Шагнув в холодный ручей, он довольно ухмыльнулся; не зря перед походом у Сидора добрые сапоги взял, знал что тайга — это надолго… Наган в кобуре, а ружье в руках. С ним по лесу спокойнее идти. Следуя далее по каменистому дну ручья, Шершень всё более ускорял шаг; ноги стыли несмотря на быстрое движение. И то было хорошо, что в сапогах сухо; однако вся эта слякоть начинала раздражать и злить: «Не будет поблизости Василия, придется возвращаться, — решил Шершень, осматриваясь, — чего тайгу зря боронить». Ясности никакой, а ночлег и вовсе не входил в его планы.

Упершись в огромную каменную глыбу, Василий задумался. Ни справа, ни слева обойти ее не представлялось возможным. Вероятность потерять след с каждой минутой становилась всё очевидней. Однако, осмотрев внимательно небольшое плато, он успокоился и принялся разводить костер. После столь трудного, нервозного дня, хотелось отдохнуть и принять немного горячительного, спасавшего его от холода. Вечерело, поэтому спешка преследования казалась ему излишней, а над фактом загадочного исчезновения тропы, по которой ушли беглецы, предстояло еще подумать. Поджарив на костре остатки ужина, Василий, уютно расположившись у огня, расслабился и предался грезам. Не ждал он, в столь поздний час, неожиданной встречи с Шершнем. Его дерзкое появление, повергло сознание Василия в парализующий шок, грозящий ему многими непредсказуемыми последствиями, тревогами и даже бедой. Глупая растерянность, выдававшая напарника, не осталась не замеченной гостем припозднившимся к шалашу.

— Вот ты где! Без меня вечеряешь под жаркое. Устроился удобно; еле отыскал среди леса. Чего же это ты, Вася, не сказав, друзей кинул — свалил? Поясни, куда так спешишь, а то я за такое и наказать могу.

Немного придя в себя, Василий понял, что предстоит серьезная отмашка от назойливого и опасного подельника. Спешно и без паники привел мысли в порядок.

— Ты чего здесь? Как нашел? Я то по следу рванул, как только Пашка объявился. Не сидеть же сиднем; уйдут в тайгу — не сыщешь. Тогда всем планам конец. И тебя дожидаться не пристало — наше дело важнее. Так что садись к огню, выпей и не шуми. Согрейся лучше, ручей любого в дрожь вгонит, — отчасти оправдываясь, но ловко смягчив ситуацию, предложил Василий.

Шершень, зло сверкнув глазами, присел к костру.

— Чего с Фомой то не поделили, какая кошка промеж вас пробежала?

— А ты не знаешь? Не сказал Фома?

— Не довелось ему…

— А я тебя, Шершень, предупреждал, что Павел может на хуторе объявиться. Ты же не смог его в городе взять. Вот они и рванули сюда, а с кем он, я не знаю. Должно быть опять с Игнатом, а то и с Анькой, он ее одну не оставит.

— Игнат прячется в городе; он из под стражи бежал. Сюда идти ему нет резона, да и не один он, а всю компанию на хутор тянуть не станет.

Василий удивленно, не совсем понимая сказанное, взглянул на Шершня, однако спрашивать не стал.

— Выходит с Анькой — это уже проще… Павла то я тогда сразу взял. На ночь в сарай запер, но Фома помог ему вместе с девкой в лес бежать. Я конечно же утром, с собакой, за ними пошел, но больно шустро они след замели. Вот и гадаю, где искать. По всему видно, ночь здесь коротали.

— Фомы больше нет, кончил я его утром. Забыл дед, какое его место…

Замер Василий от неожиданной вести, но не показывая вида, остался доволен, что обошлось. Благо, до мелочей Шершню пока дела не было, а по глазам, иной раз, не все читается.

— Ты, Василий за нос то меня не води, не советую. Говоришь по следу пустился; что ж, верный выбор. Вот только с золотом как быть, или ты на обратном пути нам с Сидором по паре самородков подкинуть решил? А не задумал ли ты, приятель, и вовсе, стороной хутор обойти?

— Что ты несешь? — возмутился Василий, поняв, что всей сути конфликта Шершень не знает и о самородке, отнятом у Павла, можно пока промолчать. — Я и в мыслях такого не держал. Дело у нас пока одно — Павла взять; а ты уж золото делить принялся… Не узнаю твою хватку: нам вместе держаться надо, тогда и польза будет. Кто же знал, что Фома скурвится и дело испортит.

— Ты ответь мне, где самородки, что мы оба в руках держали? При обыске у Крутоярова их не нашли; выходит они с Павлом по тайге гуляют или он где-то скинул золото?

— При нем золота не было, а вот к Аньке под подол заглянуть не довелось. Может оно и с ними, откуда мне знать. И хватит уже на вранье меня ловить, давай лучше делом займемся. Сейчас спешить надо; уйдут, след потеряем.

— И куда же он идет, твой Павел, если золото уже у него? Зачем ему тайга, ведь он мог просто бежать из города?

— Он не так прост, Шершень, как тебе кажется. Есть соображения, что Павел нас на большое золото вывести может; от того и иду за ним.

Шершень ненадолго задумался, словно решал для себя; верить Василию на слово или тайно вести свою игру; исподтишка, доверительно, выведывать намерения приятеля. Но излишние подозрения могли насторожить обоих, поэтому он решил смягчить свой натиск.

— А где «Гром»? — неожиданно спросил Шершень. — Фома на хутор без собаки воротился.

— Да со скалы он слетел, лапу сломал; за валуном закопал, чего мне с ним возиться, — умело соврал Василий, — это хотя он меня на след вывел. Добрый был пес…

— Да, сейчас бы он пригодился. Ну тогда завтра начнем след искать, ночью то они затихнут, отдыхать будут. Оно и нам пора, с утра силы понадобятся…

На плато светлее, нежели в низине, у сырого и мрачного камня, что путь преграждал. Однако вечер близился скоро. Последние лучи отгоревшего заката обнажили прозрачную чистоту вершин зеленого, притаившегося леса. Гомон птиц слегка стих и отдалился. У довольного и ленивого, подернутого болотной ряской озерка, шумливо шурша, разместился прошлогодний камыш. Его подножие едва колышет слабая рябь синей воды. Под самым лесом ее конопатили кувшинки; сбившись кучками, они словно держали друг дружку за руки лоз, тонущих в глубине. Берег хороводил цветами и зеленью болотной травы, в достатке напившейся живительной влаги. Качал белыми соцветиями болотный Белозор, розовый Кипрей стелился у воды. По далее от берега, поляной, высились стебли сиреневого Дербенника. Округа благоухала от свежести и аромата. По детски, кружась на лужайке у самого озерка, радовалась цветам Анна.

Улыбался и Павел, любуясь манящей грацией девушки; хотелось подхватить ее на руки и кружиться вместе, радуясь летнему вечеру, меркнущему в лучах заходящего солнца.

Идти предпочтительнее было чередовавшимися одна за другой, полянами; так виднее лес и легче держать направление. Скоро, не торенная никем местность, плавно пошла на подъем и повела за собой, идущих к неведомой цели, путников. За дневной переход, Павел смог подстрелить лишь двух куропаток. А преодолевая одну из крутых, то и дело возникавших на пути, лощин, почти из-под самых ног, в сторону сиганул заяц. Пугливый, худой подросток; его и без того всегда страх разбирает, а тут, будучи выгнанным из-под спасительного куста, он несся в гору, вихляя телом, с быстротой пули: «Этот и пулю обгонит!..» — подумалось Павлу. А ружье не стал вскидывать, провожая беглеца веселым взглядом.

Однажды, на поляне, он заметил как мышкует лисица, делая необыкновенные по красоте и ловкости, прыжки. Анна впервые наблюдала за ее забавами. Потом она долго смеялась, глядя как сойки с криком наскакивали друг на друга; ссорились, сердито щелкая клювами.

Павел понимал, что стрельба в лесу слышна далеко, а по их незамысловатому следу наверняка шагает Василий. Он знает, как идти на выстрел. Не хотелось оставлять за собой лишний шум, поэтому считал, что двух куропаток на ужин хватит.

Теплым вечером, удобно устроившись у костра и, обсуждая насущные, предстоящие заботы, ребята разговорились.

— Понимаешь, Аня, нам нужно быть очень осторожными, чтобы вновь не оказаться во власти Василия. Он заодно с Шершнем, а тот зверь куда опасней. Мне трудно судить о том чего я не знаю; возможно нам предстоят трудные испытания, но я готов к их преодолению. И чтобы не ждало нас впереди, мы должны оставаться вместе, только так мы сможем пройти путь которым прошла Мария. Иной дороги нет и если мы по какой-то причине задержимся, то нас могут догнать, поэтому завтра нас ждёт напряжённый переход. Думаю, к вечеру мы будем на утесе.

— Выходит у нас нет иного выбора? — серьезно глядя на Павла, спросила Анна.

— Выбора нет, но выход есть всегда и мы его обязательно отыщем. Поверь мне, все будет хорошо, — успокаивал спутницу Павел.

— Если Расщелина чем-то опасна или непредсказуема, зачем мы идем туда? Не лучше ли было попытаться попасть в Екатеринбург, там бы мы наверняка нашли надежное укрытие.

— В городе или в дороге нас еще быстрее поймают и тогда разлучат надолго. Загребайло только и ждет нашего появления. После предстоящего обыска в усадьбе Крутоярова, все могло резко измениться, поэтому дорога в город закрыта. А сейчас за нами идут и путь лежит только через Расщелину…

Хоть и противно было ранним утром, вновь, лезть в ледяную воду, но деваться некуда — пришлось.

— Походит на то, что они вернулись и следы нужно искать по притокам, — предположил Василий, никак не решаясь войти в ручей.

— Если здесь явный тупик, то где-то есть развилка, до которой нам вчера дела не было, а вот сейчас ее надо искать, — видя нерешительность напарника, Шершень пошел первым.

— Надо поскорее выбраться; не по нутру мне эта хлябь, как бы не простудиться.

— Выведешь на сухое, вместе согреемся, а пока вперед и смотри внимательней, не то опять к валуну выйдем, — наставлял Шершень.

Первая слабая протока, отходящая направо, ничего не дала.

— Пустышка, дальше надо идти, — воротившись заверил Василий.

Вскоре вышли на вторую. Впереди забелел корнями довольно крутой обрыв, уводящий любопытные взгляды наверх. Подошли ближе.

— Это здесь; видно, как совсем недавно наверх лезли — осыпь камней, глина свежая, только-только содрана.

— Обойти ее было бы лучше, — встревожился Шершень, задрав голову, — тут и шею свернуть недолго. Как тебе гора, одолеем?

— Нет, ее не обойти, там впереди болото, надо лезть.

Выйдя на сухое, перевели дух и собрались с силами.

— Нальешь, я первый полезу. Уж так продрог, что невмоготу — терпежа нет, — вызвался Василий.

Конечно же предстоял подъем, который не обойти; с этим фактом нельзя было не согласиться. Именно туда, наверх и ушла молодежь; им проще. Но тайком, еще с вечера, Шершень лелеял только свою, особую мысль; закралось в его душу сомнение в правдивости Василия, притаилось скромной, тихой мышью и ждало. Торопить здесь нельзя, наседать с лишними вопросами, тоже. Он довольно улыбнулся, наливая дрожавшему приятелю горячительного. Хотелось разговорить напарника, глядишь и всплывет на поверхность, недосказанная или неосторожно брошенная мысль, таящая недоверие и грязь в их отношениях. Не осталась незамеченной Шершнем, хитро замаскированная попытка Василия, используя ситуацию, ускользнуть из-под его контроля. Походило на обман и если бы дело не касалось золотых самородков, то возможно Шершень поверил бы Василию, но в данном раскладе необходима была проверка. Того и доверие требовало…

Ранним утром, забросав место ночлега опавшими ветвями старых и сухих деревьев, Павел то и дело торопил Анну с выходом. Ночью плохо спалось и незримое присутствие неких неведомых ему сил, мешало сосредоточиться и отдохнуть. Он не знал, чем объяснить себе такое странное состояние, поэтому спешил поскорее покинуть место стоянки. А когда местность, узким проходом меж холмов, теснившихся справа от густой, сплошной стены мрачного, плотного леса, пошла резко в гору, Павел вздохнул с облегчением. Все правильно, таким и представлялся ему утес; мрачный, всегда укрытый утренним туманом, он таил в себе скрытую тревогу, хранимую духами горы и Расщелины, до которой было еще далеко. Следуя с большей уверенностью дальше, Павел, все же, не мог избавиться от присутствия странного ощущения тревоги и опасности, что заставило его ускорить шаг и поторопить за собой Анну.

— Поскорее бы пройти это мрачное место, — беспокойно бросил он, — позже передохнем.

— Ты чего-то боишься? — взволнованно спросила Анна.

— Нет, но у меня такое странное чувство, что мы здесь не одни и будто за нами следят.

— Как это? — еще больше встревожилась Анна. — И кто же это может быть?

— Все хорошо, не пугайся — это лишь начало подъема на утес. Поищем место поуютнее и отдохнем. Думаю, к вечеру мы будем у цели, осталось уже совсем немного. Посмотри сюда, — и Павел указал на тропу, которая вела в сторону редколесья, — эти проходы к утесу могут проложить лишь его «хранители».

— Кто это? — заинтересованно спросила Анна.

— Я тебе потом расскажу, а сейчас нам надо торопиться.

— А нас не догонят эти самые «хранители» или твой отец?

— Ему не известна дорога к утесу и он наверняка будет блудить, поэтому ночлег предпочтет провести у костра. Василий был когда-то хорошим таежником, поэтому знает, что ночью не человек охотник, а зверь. Ночью огонь и спасение и надежда. Потом, он ищет наш след, а значит идет медленнее, чем мы и раньше, чем завтрашним днем он сюда не явится. А мы спокойно заночуем на утесе.

После небольшого привала, путь к цели продолжили в молчании. Павел попросил Анну не шуметь и не разговаривать; так велела мать. Потревоженный дух горы может не пустить их к вершине, а увести в сторону, либо вынудить плутать и беспокоиться. Анна, волнуясь, то и дело меняла выражение лица; то боясь тишины, то радуясь, что рядом Павел. Вечерело быстро, поэтому следовало поторопиться; не за горами ночь, а на вершине она особая — подготовки требует.

А всепроникающий дух утеса уже тянул в себя чужеродный запах пришлых людей. Тайно и незримо вел их тропою, бесшумно следуя за спиной. Из любопытства заглядывал в лица, глаза и души, щемя их предчувствием своего присутствия. То, вдруг, бежал стремительно прочь, желая наблюдать со стороны. А то, выражая неприязнь и неприятие, кричал птицей, шумно срывая ее с ветви, и унося прочь…

— Аха!.. Аха!.. Аха!..- кричала птица умолкая, и глухим, болотным эхом, шептала следом, — Не… ту… да!.. не… ту… да!.. Да… да… да!..

— Кто это так кричит? — испуганно спрашивала Анна.

— Тише!.. Иди тихо! — это птица топей, она далеко, не здесь…

Дух невидимо скользил следом. Он у себя, здесь все его. И души пришедших теперь уже его, и помыслы их ему ведомы, и слабая воля во власти духа. Все здесь подчинено воле утеса и представшей взорам людей, сосне — хозяйке и целительнице. Сахарная сосна, словно исполин высилась над горой, неся в себе величие и силу жизни. Взметнувшись над утесом, размахом могучих, зеленых ветвей, она словно повелевала тайгой, раскинувшейся у ее подножья. Возвышаясь над миром живого леса, она подобно часовому, несла вахту мудрости, разума и знания, являясь истоком вселенского могущества. И лишь вера в ее исцеляющие силы, даровала царству земной жизни свет нисходящей благодати…

И пошел гулять по лесным, нехоженым тропам редкий и неведомый запах присутствия человека. Одной поляной проскользнул, прилег на другой. Не глянулось место; гонимый ветром, унесся дальше. За коряжником лог, за ним мшистый стланик, а там бурелом и стойкий душок лежки.

Потянул медведь носом… Задрал выше. Опять потянул… Ветер шел от утеса, от сосны…

Манила, сахарная, медом лакомым. Пора пришла пройтись косолапому, аромат смолы зовет. Или не «хранитель» он ее, а так, медведь без удела. Нет, его это место, его пространство и матушка сосна тоже его и территория им мечена. Лежка временна, стало быть нужда пришла к утесу идти; вон она как духом нос щекочет.

Поднялся медведь, мотнул котлом головы, уставив черные бусины глаз в лощину, что сразу за сланцем; откуда дух пришел. Потянув шею, на запах подался; больно странная, редкая сладость в нем. Перемежаясь с лакомым духом смолы, она звала и манила ленивое тело зверя. Ударил передними лапами о лежавший на пути ствол, сорвал гниль коры. Нет, не наел он еще бока — слаб. Ну да лето впереди, с ягодой да грибами. Обошел поваленную осину со стороны пугалом выставившегося корневища и, вяло меняя лапы, ступил на подернутый мхами сланец. К лакомой сосне направился. Путь дальний, но дух утеса тревогу шлет. А медведь знает его и идет на зов. Нельзя не идти, там дерево жизни…

В летнюю пору не голодно; волк редко воет. Зимой другое дело; самое время лесную долю клясть, да тоску на округу нагонять. Однако, случается, подведет животину от неудач так, что нет- нет да потянет лесного бродягу на подвиги.

Пара молодых переярков, труся по полянам без особой цели, ухватила странный запах шедший от недавно примятой травы. Пошла следом. За ними и тоска потрусила; куда без нее. Закатала уж ночь веки, а огонь издали хорошо виден и гарь от костра по тайге тревогу несет. Неспокойно волкам; вкруг обходят опасное место. Запах слюну гонит, а цель огнем горит. Покрутили волки носами, приблизились, обегая кострище стороной. Выставились из тьмы на свет, сверкая зеленью немигающих глаз и, постояв малость, отошли в глубь леса. Обозначив легким, пугающим воем свое присутствие — ушли… Неведомо волкам, что в странном мире двуногих существ, голодным гостям совсем не рады; там больше сытость в почете…

— Что это, какие летом волки? — Шершень вслушался, подбрасывая сушняк в огонь.

— А, так, ерунда. Эти скоро стихнут. Не то время, да и кострище вон какой; тут и медведь не сунется. Василий подтянул ближе ствол дерева и сел рядом.

— Давай-ка перекусим, прихватил я малость из запасов Фомы, а завтра дичь свежую подстрелим.

— Эй, говорил друг: «Не спи — замерзнешь!» — подбодрил Василий приятеля и перегородив толстым сушняком костер, устроился поудобней. Она готова была ночь напролет лучить теплом и окутывать уютом заладившуюся беседу.

— Тогда пусть волки воют, а я налью; нам с ними пайку не делить. Все одно у костра ночь коротать. Навес лень рубить, да и темень одолела.

Вторя словам Шершня, вновь послышался отдаленный вой.

— Ух ты! Гляди-ка, не унимаются, — тут же заметил он.

— Может дробью пальнуть, тоску гонят.

— Оставь их, давай о деле поговорим. Как думаешь, возьмем завтра эту парочку, больно мне все эти догонялки не по душе. Не могли они далеко оторваться, рядом где-то.

— Повяжем обоих, деваться им некуда. Наследили они крепко, так что мимо не пройдем. Павла на колени поставим; всю правду, как есть, выложит. И потом баба с ним, а это, Шершень, нам на руку…

— И то верно; тебе с сыном рядить, а мне пора пришла Анной заняться. Таёжное дело темное, да и девка в самом соку.

— Ты что с Семеном решил, — неожиданно спросил Василий, — мне казалось он был нам нужен? Ты ведь и дело мое через него закрыть намеревался.

— Кинул я его, в городе оставил, уж больно он в тайгу рвался. А нам это надо?

— Жаль, чекист мог нам еще ладную службу сослужить. Ну если что — это дело поправимое; сунем чуток, снова наш будет. Я к тому, что через него и золото легко узаконить можно.

— Гляжу, Василий, ты больше о нашем деле думать стал. Одобряю, ну а с Загребайло я вопрос пока не решил. Будет нужда, найду его, а пока пусть в обиженных походит.

Кучерявилась стволом рыжая сосна; смоль так и жмет наружу. Золотом, отливали гроздья, свисающего отовсюду, горящего янтарем воска. А в лучах заходящего солнца, они походили на россыпь больших и малых самоцветов, на крошечных детенышей облепивших со всех сторон свою кормилицу мать и пьющих с наслаждением молоко земных недр. Только Родовой сосне под силу накормить всех нуждающихся досыта, напоить каждого, кто без корысти и зависти припадет к ее груди.

Павел с восторгом смотрел на сияющий ствол сахарной сосны, не в силах оторвать от него взгляд. Восхищало величие таежного исполина, охватившего вековым объятием кряжистых корней, самую вершину могучего утеса. Накрепко сжав свои объятия, она уютно устроилась, оградив себя с наветренной стороны, плоским скальным выступом. Он вовсе не мешал ей, а напротив, хранил от «Южака». В зимнюю стужу, этот сильный Северный ветер сходил с западных предгорий Урала, холодом остужая и без того стылые просторы тайги.

Анна, подойдя к самому краю утеса, зачарованно смотрела на расстилавшийся перед ней, зеленый ковер лесов и долин. Там, внизу, у подножия горы, шумно резвилась река, деля себя на два рукава. Один из них, огибая утес, уносил бурлящий поток вод, вправо, плотно прижимаясь к скале. Рассмотреть его весь, не представлялось возможным; высота и крутизна горы не позволяли этого сделать. Глянув вниз, Анна отшатнулась и отошла.

— Ой, Паша, у меня голова кругом. Там внизу река. Откуда она, такая шумная и куда течет?

— Сюда люди не заходят. Мы в глубокой тайге и нет ей конца, как видишь. Лишь гордая птица способна взмыть над этим утёсом и в полной мере подивиться неописуемой красоте природы.

— И мы с тобой тоже!

— Ты права; и мы тоже… — Павел ненадолго задумался, глядя на красоты, окаймлявшие утес снизу. — Бабушка рассказывала матери, что здесь красиво, но я не думал, что так…

Анна первая проявила беспокойство.

— Солнце на закате, скоро стемнеет и вся эта красота померкнет, а нам нужно о ночлеге позаботиться.

— Я все приготовлю, а ты займись ужином. Сегодня полная луна. Будет очень красивая ночь…

Сбросив с себя пелену забытья, чарующего красотой вечера, Павел принялся тщательно осматривать прилегавшую к вершине местность, заодно собирая и дрова для костра.

Анна, как умелая хозяйка, занялась ощипыванием тетерки, которую по счастливой случайности удалось подстрелить Павлу еще в первой половине дня.

Тьма подкралась незаметно. Полыхающий костер согревал, разливая тепло и даря уют сытного и убаюкивающего уединения. Луны не оказалось; она неожиданно появилась позже, за полночь; серебряным диском вывалив из-за скалы. А до этого, лишь звездное небо, радуя взор, уносило чувства ребят в таинственный простор мечты, к бесконечности таившей в себе неведомую связь миров с человеком. Таким малым и хрупким творением живущим на планете, где можно радоваться и любить, только земной любовью, которой нет ни в одном из дальних, недосягаемых уголков Вселенной. Хотелось чувствовать и ощущать всем сердцем, что ты нужен ей, а она тебе. Почти так же, как нужны были в эти дивные мгновения друг другу, Анна и Павел.