Подарки и сюрпризы Венеры

    
     Александр Разумихин

     ПОДАРКИ И СЮРПРИЗЫ ВЕНЕРЫ

     Историческое эссе


Для кого-то прозвучит странным: прежде чем открыть томик стихов Пушкина о любви или затеять знакомство с его биографией, в которой любовь и любовные отношения — серьёзные страницы его жизни, советую хотя бы немного познакомиться с тем историческим периодом, в котором он жил.

Для плотской любви (слова «секс» тогда ещё не существовало) очень важно, когда она происходит — по крайней мере, в какую историческую эпоху. Казалось бы, про любовь все всё знают. Но в современном мире большинство из нас ведёт образ жизни, всё же отличающийся от того, что был присущ началу XIX столетия. Тогда как Александр Сергеевич занимался любовью именно в ту пору. И отношение к женщине, к плотской любви у него (не у него одного) совсем иное.

При этом можно увидеть, влюблялся не только он. Влюблялись и в него. И ещё как влюблялись — в небогатого, маленького ростом, не блещущего красотой, не отличающегося постоянством, с плохой репутацией и вообще не такого, как все.

К встречам Пушкина с разными женщинами, людьми разной культуры чувств и сердечных переживаний, можно относиться по-разному. В одних случаях он мог волочиться за женщиной, потому что сознавал её доступность. Можно заметить, обуреваемый «бешенством желаний» и «любовным пылом» (выражения самого поэта), полный самых противоречивых страстей, он считал возможным не проходить мимо тех, кто «не отличался семейными добродетелями».

В других случаях его вела страсть. Бывало, он влюблялся нежно и даже безнадёжно. Его увлечения нередко были, можно сказать, легковесными, а диапазон внимания довольно широк.
Его чувство к Екатерине Бакуниной не походило на чувство к Е.А. Карамзиной, влюблённость в Евдокию Голицыну разнилась со страстью, например, к Амалии Ризнич, самоотверженная страсть Е.М. Хитрово воспринималась им иначе, чем сердечные чувства к нему Анны Вульф или П.А. Осиповой, а отношения, что складывалось у него с Каролиной Собаньской, не имели и капли похожести с тем, что было с Аглаей Антоновной Давыдовой.

Последнее время у «почитателей» Пушкина, у читателей и прежде всего читательниц, среди женщин, даривших ему любовь, жена кузена Дениса Давыдова пользуется особым вниманием. Дочь французского эмигранта, которая по оценке окружающих, «искала в шуме развлечений средство не умереть со скуки в варварской России», была на 14 лет моложе мужа, с которым познакомилась семнадцатилетней девушкой. Весьма хорошенькая, ветреная и кокетливая особа, про которую ещё прижизненно было сказано, что она была магнитом, притягивающим к себе от главнокомандующих до корнетов, пребывающих и ликовавших в селе Каменке, но, главное — умиравших у ног прекрасной Аглаи, которой в ту пору уже 34 года.

Впрочем, нас должны интересовать прежде всего стихи, которые пушкинисты связывают с Аглаей Давыдовой. Всего этих стихотворений пять («Кокетке», «Оставя честь судьбе на произвол…», «А son amant Egle sans resistansce…», «J’ai possede maitresse honnete…», «Иной имел мою Аглаю…»).

Стихотворения эти, уникальный случай в творчестве Пушкина, пронизаны нескрываемым чувством неприязни к той, кому они обращены. Можно встретить суждения, что они являют собой пример откровенной грубости, а второе («Оставя честь судьбе на произвол…») — ещё и непристойности. Такому поруганию, надо признать, не подвергалась ни одна женщина из тех, кто так или иначе был близок с Пушкиным. Обычно в его стихах звучала благодарность к женщинам, дарившим ему любовь. Княгиня Вера Фёдоровна Вяземская, которую поэт частенько посвящал в подробности своей интимной жизни, вспоминала:

«Пушкин говаривал, что, как скоро ему понравится женщина, то уходя, или уезжая от неё, он долго продолжает быть мысленно с нею и в воображении увозит с собою, сажает её в экипаж, предупреждает, что в таком-то месте будут толчки, одевает ей плечи, целует ей руки и т.д.».

Здесь же в адрес Аглаи Давыдовой беспощадная злость и горечь. Получается: отплатил чёрной неблагодарностью за интимные ласки. Конечно же, версий по этому поводу множество. Самая распространённая — мол, это напоминает акт мщения за какую-то очень чувствительную обиду. Многим современным читательницам хочется думать, что 22-летний поэт не устоял перед соблазном покорить эту легкодоступную женщину, а она, похоже, не приняла ухаживаний поэта и дала ему отставку — иначе с чего он стал бы осыпать её такими колкими эпиграммами?

Владислав Ходасевич в одной из статей справедливо утверждал, что «в ту пору, о которой идёт речь, Пушкин был мальчишески обидчив и нередко придавал значение вещам совершенно незначительным». А тут Аглая могла произвести на своего молодого любовника впечатление «стыдливой», но «стыдливость», изображённая ею, как он понял впоследствии, была «притворной». Тем самым прекрасный воздушный замок, возникший в воображении поэта, рухнул, и это явилось причиной мести. С этих пор даже слово «кокетка» употреблялось Пушкиным в чисто уничижительном смысле.
И всё же, за что двадцатилетний повеса Пушкин на века своим божественным глаголом прославил жену генерал-майора в отставке Александра Львовича Давыдова, сводного брата генерала Н.Н. Раевского и кузена Дениса Давыдова, известными стихами про «мою Аглаю»? За что так зло высмеял он в знаменитых стихах свою любовницу и её рогоносца-мужа, который славился гастрономическими талантами и чудовищным аппетитом?

Кстати, посылая брату эти ставшие знаменитыми восемь строк, поэт предупредил его: «Если хочешь, вот тебе ещё эпиграмма, которую, ради Христа, не распускай, в ней каждый стих — правда».
Лёвушка правильно понял брата, «просьбу выполнил», и мы правду узнали.

Иной имел мою Аглаю
За свой мундир и чёрный ус,
Другой за деньги – понимаю,
Другой за то, что был француз…

Судя по тому, что иначе как распутницей и великосветской шлюхой её обычно не называют, никто не отрицает образ жизни Аглаи Антоновны. Но разве это повод клеймить позором? Мало что ли было других таких в окружении Пушкина?

У психоаналитика Александра Лукьянова, автора книг «Александр Пушкин в любви. Интимная психобиография поэта» и «Был ли Пушкин Дон Жуаном?» (электронная книга), есть фраза, которая, как мне видится, даёт повод допустить, что для нелестной оценки Аглаи были самые что ни на есть бытовые основания. Обратившись к личной, интимной стороне жизни поэта, Александр Лукьянов пишет:

«Начиная с первых биографов поэта, П.В. Анненкова и П.И. Бартенева, армия пушкиноведов изучает каждый шаг Пушкина, каждое его слово, каждое движение пера, каждый порыв его многообразной и удивительно богатой чувствами души».

Среди таких порывов богатой чувствами души Пушкина он останавливается и на «встрече и любовной связи с распутной Аглаей Антоновной, умершей от сифилиса…» Очень похоже, что связь с Аглаей обернулась для Пушкина этой самой, довольно распространённой в те времена болезнью, передающейся, как известно не воздушно-капельным путём.

Пушкин в свои двадцать два года уже был с ней знаком. В упоминавшемся чуть ранее письме Тургенева Вяземскому про Сверчка, который «прыгает по бульвару и по ****ям...», есть последующие строки:

«Если ещё два или три триппера, то и дело в шляпе. Первая венерическая болезнь была и первою кормилицей его поэмы».

Юмор всегда имеет свои особенности, связанные и с кругом лиц, и с временем происхождения. Несколько позже остроумный Андрей Тургенев «докладывал» всё тому князю Вяземскому, которому порой доводилось вместе с Пушкиным навещать «бабочек»:

«Пушкин слёг: старое пристало к новому, и пришлось ему опять за поэму приниматься».

Через десять дней уточняет:

«Венера пригвоздила Пушкина к постели и к поэме».

А другой не менее остроумный человек, уже наш современник, спустя годы с улыбкой заметит:

«Венера щедра на любовные подарки, но иногда преподносит неприятные сюрпризы в виде специфических болезней. Правда, нередко это идёт на пользу. В результате русский читатель получил бессмертный шедевр — «Руслана и Людмилу»!

Летом 1819 года Тургенев пишет Вяземскому продолжение хроники событий, связанных с Пушкиным:

«Пушкин очень болен. Он простудился, дожидаясь у дверей одной ****и, которая не пускала его в дождь к себе, для того, чтобы не заразить его своею болезнью. Какая борьба благородства, любви и разврата!»

А через восемь месяцев вновь извещает Вяземского:

«Пушкин по утрам рассказывает Жуковскому, где он всю ночь не спал, делает визиты ****ям, мне и княгине Голицыной, а ввечеру иногда играет в банк».

Как видим, даже продажные женщины, опыт общения с которыми у Пушкина имелся немалый, порой способны были не пускать его в дождь к себе, для того, чтобы не заразить его своею болезнью. Но вернёмся к Аглае Давыдовой. Принцесса (урожд. графиня де Грамон; таким образом в жилах её текла кровь знаменитого французского волокиты и самого блестящего кавалера эпохи Людовика XVI, графа де Грамона, возведённого в 1718 году в маркизы), как она себя представляла, генеральша, пусть распутная, но ведь не девка из борделя. Действительно, не девка — оказалась хуже бордельной девки. За что и поплатилась худой славой.