Записывать и помнить

Для чего нужен человек, толком не умеющий ничего, кроме видеть и записывать увиденное? Да для этого и нужен. Чтобы через сто, двести лет читающий рассмотрел звуки, услышал краски, почувствовал воздух, ткань листа, тепло деревянного пола. Чтобы понял: дом и впрямь похож на гордую остроклювую птицу, накрывшую красными черепичными крыльями несколько поколений живущих в нём людей. Чтобы оказался в мраке и вихре метели, когда ветер выл с такой свирепой выразительностью, что казался одушевленным. Чтобы окунулся в колыбельность вечера, где шелестят негромкие голоса, сплетаются и уплывают, и льются в грядущие годы, шуршит бумага, в полутьме мелькают бледные руки и в них – вязальные спицы. Такие описания и есть настоящая машина времени, точнее, никакого времени и вовсе нет – люди, голоса, ветры и шуршания повторяются. Надо только прочитать, чтобы унестись. Но как описать то, что передается разве лишь наскальной живописью? Прочертить по сухой глине палка-палка огуречик, вот и вышел человечек. Он лежит, уже не встанет. И еще десяток, и сотни, тысячи лежащих человечков посреди развороченных камней. Нет; человек, не умеющий толком ничего, кроме описывать, не опишет этого. Только то, что сам ощутил: тёплую тяжесть собаки, которую на руках надо выносить и заносить обратно. Осторожное вопросительное мяуканье кошек из переноски. Огонь камина и подаренную одежду, и принесенную еду. Всего этого не опишешь – забудется, но запомнятся руки, которые брали беженцев и передавали дальше. Пусть будет, кому это всё запомнить и кому прочитать через сто, двести лет.