Свободное падение

Рани явилась за мной в полдень, когда все, что можно было вымыть, было мной перемыто.
- Поехали с нами кататься на тракторе! – с порога выпалила она.

Сантош арендовал трактор, а к Рани заехали  на Радха-кунд ее московские друзья.
- …и  я подумала, что надо и тебя взять с собой до кучи…

Ей-богу, ей больше бы подошел танк, но в наличии был красный трактор, и через пять минут я уже сидела в его кабине,  седалищем возвышаясь метра на два над дорогой.

Трактор выехал на центральную дорогу и, пыхтя, дергаясь, огромными черными колесами покатился по ней. Друзья Рани, молодая хипповатая пара в цветастых шароварах,  подпрыгивали на сиденьях и хохотали. И мы с Рани тоже заливались хохотом, пока  Сантош за рулем маневрировал по проезжей части то влево, то вправо,  то ехал задом, то кружился вокруг собственной оси и, стремительно выпрыгивая, мчался вперед,   шокируя коров и рикш.
- Э-ге-гей!! – задорно выкрикивали друзья Рани, а  трактор,  попердывая на ходу, несся по пыльной сельской дороге, распугивая  бабаджи с бидонами и толстых лениво переминающихся индусок в цветных нейлоновых сари. Было так весело, легко и свободно угорать от этой тракторной гонки!

 Мы заехали на чужой двор, и к нам навстречу вышел астеничный европейский мужчина.

- Он продает тут дом, - сообщила Рани, - Этот дом он построил сам, а теперь продает его. Никто из вас случайно не хочет прикупить себе на Говардхане домик?
Рани хихикнула, подмигивая парочке своих русских друзей.
- Почему вы продаете дом? – cпросила я по-английски.
- Я строил его много лет. Но когда достроил, я понял, что мне не нужно жить здесь, это совсем не то, чего я  в действительности хочу.

Его ответ меня глубоко поразил. Неужели так может быть?

Сколько раз, обходя Гири Говардхан, я складывала у его подножия маленькие домики из говардхана-шил. Так делают все, кто желает обрести прибежище у Говардхана. Это часть нашей постоянной молитвы: «О сияющий Говардхан! Молю тебя, позволь мне поселиться у твоего склона, позволь мне видеть влюбленных Радху и Кришну, играющих в твоих сокровенных пещерах. Твоя близкая подруга Радха-Кунда так дорога Кришне! Игриво обнимая ее, ты  в тайне наблюдаешь, как в упоении цветущей юности Шри Шри Радха Кришна  играют на ее берегу!»
«Я склоняюсь перед тобой, лучший из Хари-дасов…» Лицо моего Гурудева  серьезно, он закрывает глаза и молится Говардхану.

И я тоже складывала два камушка вместе и, накрывая их третьим плоским, словно крышей, умиротворенно представляла: «Вот, когда-нибудь я перееду сюда насовсем».

Но европеец выглядел грустным и равнодушным.
Рани же и ее компания, напротив, казались  веселыми, возбужденными и очень живыми.
Одинокий и пустой  белый дом молча смотрел на нас черными потухшими окнами.


***


Январские ночи, пронизанные  ледяным холодом,  долго не давали уснуть. По утрам же трава на газонах серебрилась инеем. Холод ночи медленно отступал перед первыми лучами рассвета,  и иней таял. Полуденное солнце озаряло Говардхан, и в его золотом свете камни Гирираджа были похожи на золотые слитки. Становилось  по-летнему тепло и казалось, будто ласковое солнце обнимает тебя, среди индийской зимы даря безмятежность. Но короткий зимний день угасал уже после обеда. Солнце, исчезая и тая,  падало в мутную сизую мглу, и внезапно наступала тревожная тишина. Безмолвные сумерки тянулись несколько часов, пока колокольный звон не прорезал густую, пахнущую костром и дымом тьму.
Рани стала появляться в Матхе каждый день. Она приходила, клацая костяными   браслетами на руках. Выкрашенные в черный волосы ее были собраны в неряшливую гульку на затылке. В проборе волос неизменно  алел сундур.

- Я такая голодная!  У вас ничего нет поесть?

Бледные голубые ее глаза были похожи на битое стекло. Она  смотрела на меня  этими глазами жалобно и с вызовом одновременно. Был в ней какой-то надлом. Каждую минуту она словно испытывала меня, ожидая от меня то ли грубой выходки, то ли подлого поступка.
А если она молчала, глаза ее немо кричали от боли, и мне казалось, что  вот-вот она вцепится  в лицо первому же проходящему мимо индусу. Дайте только ей индуса.

Я отводила ее на кухню, гремела  крышкой кастрюли, соскребая со дна остатки индийской бобовой каши… Подогревала суп, разыскивала уже простывшие утренние лепешки.
Мы расстилали циновку на полу кухни, я расставляла снедь на металлических подносах, и Рани в теплом синем свитере поверх розового сари, усевшись в уютную позу лотоса, основательно принималась за еду.

Мне нравилось кормить ее. В этом опустевшем женском ашраме Рани стала единственными живым человеком, который общался со мной.

 - Мы с Сантошем живем на Радха-Кунд. У меня и служение там есть, я плету из цветов гирлянды для Божеств. Это Баба дал мне такое служение.

Рани навернула еще каши.

- Но мне очень не хватает общения с преданными…
Я долго смотрела, как она ест, не скрывая удовольствия. Некоторые русские женщины так любят кормить голодных кошек, собак и мужчин. Может, их настигает окситоциновый кайф, и по этой причине они заводят  детей, мужчин и  животных.
 
- Расскажи, Рани, а как ты оказалась здесь, в Индии? - спросила я ее, наконец.
- Я сирота, ни папы, ни мамы. Мне было лет 17, когда в России я познакомилась с кришнаитами ИСККОН. Калинди, я так полюбила их, я никого так не любила! Они стали моей семьей… В общем,  я переписала на них свою квартиру.
-Что?! – такого поворота я точно не ожидала.

Рани прекратила есть и, посмотрев на меня серьезно, сказала:
- Я просто очень любила Сознание Кришны и мечтала, чтобы у преданных Кришны был свой дом. У преданных должен быть свой дом! У меня не было моей семьи, а у них не было дома. Они были моей единственной семьей, - она пустыми глазами уставилась внутрь себя и замолчала.  Пустота застыла как звон хрустальных бокалов, который звучит  в воздухе после произнесенного тоста. Рани сидела в профиль, лицом напоминая фарфоровую статую, хрупкую и прекрасную. Голубая радужка ее глаза холодно блестела, а черный зрачок расширялся, словно бездонный колодец с зияющей тьмой.

- 17 лет, - вдруг глухо, словно не своим голосом  продолжила Рани, - глупая девчонка, взрослых не было рядом, мой старший брат жил в другом городе. И я… переписала на них квартиру.
- А они? – воскликнула я возмущенно.
- А они спектакль  для меня еще пару месяцев разыгрывали, благодарили, прославляли,  а потом выдворили меня из моей же квартиры.
- Преданные ИСККОН? – у меня все потемнело перед глазами. Смысл слова «преданная» заиграл  новыми красками, и стало  невыносимо тошно.
Преданные…Веселый шумный табор с хоругвями и песнями уходит в небо …

- Да какие они, к черту, преданные, - вдруг крикнула Рани и превратилась в базарную стервь, - они как пришли в ИСККОН, так и ушли из него, никто не знает, где они сейчас. И кто они вообще такие были.
-  И ты ничего не смогла сделать? – спросила я,  и мне показалось, словно я оправдываюсь.

- Мне было 17 лет, Калинди! – выкрикнула Рани, жестикулируя в воздухе чапати, - Я была девчонка совсем, я потом уехала в Индию в ашрам своего Гуру. Полгода я там жила, вот как ты, полы намывала, начищала кастрюли. Я очень старалась! Я была очень хорошей!
Я работала не покладая рук! А потом как-то резко мои силы кончились. Я выдохлась, работая без отдыха, без выходных. Пойми, Калинди, им нужно выжать из тебя все, все твои силы, всю энергию. А когда ты сдохнешь, они твоим сари вымоют пол… Никому не важно, что будет с тобой! Я работала месяцами, а меня выгнали из храма лишь за то,  что я отправилась на эту парикраму твоего Гуру. Твоего, Калинди! На парикраму садху!  Представь, меня выгнали из храма, и мне совсем некуда идти в чужой стране! И тут Сантош. Он был женат на индуске, у него 2 детей, он бросил ее и позвал меня замуж! Так я вышла за него замуж. Вот и все. 

Рани сидела передо мной  бледная, высокая, красивая со слезами в немигающих глазах.   Мысли в моей голове метались и разбивались в дребезги.
-  Я всегда мечтала рисовать, Калинди. Можно, я с тобой порисую «Холи –лилу»?
Мне стало так жалко Рани.
- Да! Скоро вернется  Айс,  я спрошу ее, и я уверена, она  точно разрешит!

Но через день мы вместе сидели на лесах перед «Холи-лилой», я выводила узоры на сари гопи, а  Рани старательно выписывала на барельефе салатового попугая.

Принимая со мной еду, рассказывая про свои злоключения, вырисовывая Холи-лилу со мной, Рани начала делить со мной  и мою жизнь. 
А через несколько дней и я с ней разделила ее жизнь.

Сантош уехал в командировку по бизнесу, и в Гиридхари Матх Рани пришла не одна. Рядом с ней возвышался высоченный с крупными чертами лица и черными кудрями  белый мужик.

- Баладев Иванович, - представился он.
- Иванович? – удивилась я.
- Да, это мое имя по паспорту, - невозмутимо парировал мужик.
- Баладев поменял имя в паспорте на кришнаитское и стал Баладев Иванович, - пояснила Рани.

Баладев оказался украинским скульптором. Двухметровый и статный, он поистине казался огромным в белом дхоти. Я отвела их на кухню и уже по привычке накормила далом.
Они сидели на циновке, хихикая и загребая дал чапатями.
В кухню вошла Анита и с высоты своего роста окинула холодным взглядом сидящих едоков.

- Калиниди, иди сюда.
Она отозвала меня в сторону и сказала:
- Зачем ты  кормишь нашим прасадом эту русскую с грязными волосами? Она с Радха-Кунд к тому же.

В вопросе Аниты звучала такая брезгливость, что я поневоле отпрянула. Анита вернулась в ашрам лишь пару дней назад из поездки с американским другом, при этом она сочла необходимым и нужным меня отчитать.
- Но это же индийская традиция, приглашать в дом  гостей и кормить всех, так вайшнавы поступают же, - попыталась оправдаться я.
- А ты не подумала, что прасада не хватит нашим девочкам? – непреклонно продолжала Анита.   

«Что это такое? Нет, это не жадность»- метнулось у меня в голове.

- Ну как же не хватит, - удивилась я, - ведь обед был давно, они все уже давно пообедали…
- А если они захотят пообедать снова?-  не унималась Анита.
Мы снова выглянули в кухню, где Рани с Баладевом доедали прасад.
 - А мы же пришли не с пустыми руками! - вдруг, словно услышав наш диалог, воскликнула Рани, - Вот! Мы малпуры принесли вам! Угощайтесь!
И Рани развернула на циновке сверток со сладкими индийскими оладьями в сиропе.

Но Анита лишь фыркнула и вышла из кухни. И тотчас же вошла Кешава-Канта.
- Почему вы сидите на этом стуле? - обратилась она к Баладеву, успевшему пересесть на стул,  и в голосе ее прозвучал металл, -  на этот стул мы обычно ставим Туласи.
- Но на стуле сейчас нет Туласи, - парировал Баладев.
- Но это особый стул для священного дерева Туласи, а вы на него сели!- возмущенно напирала КейКей.
- А я очень любою Туласи, - ответил  Баладев Иванович.
- А тебе, Калинди, - надо бы прибраться, там тебя ждет сева, - вдруг каким-то приказным тоном обратилась ко мне Кешава-Канта и раздраженно выскочила прочь.
- Она  так нагло с тобой разговаривает! – возмутилась Рани, - Почему ты слушаешь ее? Почему ты не дашь ей отпор? ..

Эта отвратительная сцена  камнем опустилась на дно моего сердца. Мне стало тошно. Друг Аниты был европейцем, он принимал прасад вместе со всеми нами в отсутствие Айс, и никого это не возмутило в женском ашраме. А эти двое русских шумно смеялись, они держались раскованно, и в этом было что-то вызывающее для    постисконовского мирка, созданного тут в гестхаузе командой американских девчонок. Русские были чужими и не вписывались в ашрамный уклад. Русские, когда их собиралось больше двух, разговаривали на непонятном языке и смеялись своим шуткам, все это несло в себе   угрозу. Ведь все должно быть параллельно и перпендикулярно, стул для Туласи, значит, на нем никогда нельзя сидеть. А вот тут подписано «посуда для преданных» и «посуда для Богов». Тут такой порядок. А вы не уважаете его. Вы со своим уставом, разнузданные русские, приперлись в американский индийский типа женский монастырь. Тьфу на вас.

- Это все какая-то искконовская кондовость, - размыщлял вслух Баладев, выходя их матха, - Это все следует из представления, что Бог это Ишвара, Господин, и  трогать его вещи это апарадха, страшный грех. В некоторых храмах исккон бхогу для Божеств готовят в марлевых повязках, закрывающих рот, чтобы дыхание преданного не осквернило пищу Божества. Это дистанция,  она наполнена  страхом и благоговением перед Богом, которого мы считаем своим близкими другом, возлюбленным.

- Да, баба, ты прав, это все кондовый фанатизм, - отозвалась Рани, - с одной стороны они в ужасе от того, что они нанесут оскорбление своему Богу они боятся его, они боятся даже его любить, с другой стороны, это они отравили своего Гуру. Ведь Свами Прабхупаду отравил его собственный ученик, завербованный ЦРУ. Ведь ты знаешь это? Ведь знаешь же…
Баба шел рядом задумчивый. А у меня сердце уходило в пятки. Я думала, Свами Прабхупада умер от старости. Может, все это не правда, что она говорит…

Мы подошли к лотку, с которого торговцы продавали молоко.
- Попьем молочка, Калинди?- предложила Рани, - мы заплатим.

Я пила молоко в каком-то ступоре, походившем на свободное падение. Липкий стыд стеснял меня. Мне было стыдно за себя, ведь я доставила столько проблем и неприятностей своим американским девицам. Но больше мне все же было стыдно за этих   американских девиц. И за  Баладева с Рани мне смутно было стыдно тоже.

Но эта фраза про «русскую с грязными волосами» не давала мне покоя.
«И что, если она замужем и живет на Радха-кунд, на ней какое-то клеймо? И в конце-концов, так ли это важно? Что некто сел на стул, на котором стояла Туласи, ведь, наверняка, до того, как она там стояла, там тоже уже кто-то сидел…А что касается прасада, так это нонсенс, это противоречит самой сути вайшнавизма. Гурудев ежегодно устраивает парикрамы, и каждый день на этих парикрамах кормят случайных нефильтрованных людей. Включая жуликов и бандитов. Потому что прасад это сам Кришна, и прасад очищает всех. Вайшнавы раздают прасад Кришны, чтобы пролить милость на каждого из них.
Вот однажды в Навадвипе прямо в храме у меня вытащили кошелек, в котором был старый немецкий проездной. Но вора, видимо, уже успели откормить прасадом, вечером следущего дня я нашла проездной в храме. Индийский вор подумал, что, может, это такой европейский паспорт или типа того, проникся сочувствуем, оу.. у нее будут проблемы… и подкинул проездной обратно в храм. Даже у воров от прасада смягчаются сердца и сердце наполняется благостью…Боже, что за пургу я думаю»

Тем временем Баладев, окружив себя индусами, размахивал руками, распевая махамантру. Вокруг него уже собралась толпа индийских зевак и двухметровый  приплясывающий Баладев напоминал льва Бонифация,  развлекающего на каникулах папуасов.

- Эй! Баба! – Баладев Иванович окликнул прохоненького индуса, проходящего мимо, - Харе Кришна!
- Харе Рам! – кивнул индус.
- Харе Кришна, Харе Рам, Кришна рашен Бхагаван! – пропел Баба.
- Наи, - парировал индус, - Кришна хинду бхагаван.
- Хинду Бхагаван, - усмехнулся Баладев, - а ты махамантру регулярно повторяешь?
Баба потряс внушительного размера гомонком, котоновым мешочком с  деревянными четками.
- Наи, - индус в сторону отвел глаза.
- А в храм ты регулярно ходишь? – наступал Баладев, - мандир агае?
- Индус внутренне вжался в себя.
- А я вот хожу и повторяю! Так какой же Кришна хинду Бхагаван, Кришна рашен Бхагаван!
В глазах индуса  скользнул ужас.
- Хинду Бхагаван, Хинду Бхагаван!- вдруг исступленно прокричал индус, и Баладев заржал. И от громогласного смеха затрясся  мешочек на его его шее.

- Это шила моя, - Баладев достал их мешка круглый черный камень, гладкий и блестящий, по размеру с мандарин, - я свою шилу всегда ношу с собой. Боженька мой любимый…Купаю его вот…песни ему пою… И еще я стихи сочиняю! Вот:

Не привязан, не привязан, не привязан нифига
Не привязан, не привязан, потому что я бабА
Не привязаны деревья, не привязаны кусты
Не привязанные птицы, но привязан к Кришне ты!

Правда круто?

Мы  с Рани засмеялись  и захлопали в ладоши.

- Калинди, пошли прямо се йчас к БабЕ. К Ананта дасу Бабаджи.
- Пошли, - не раздумывая, ответила я. Мне было мучительно стыдно и тесно. И мне захотелось свободы от стыда и тошноты, вырваться и глотнуть свежего воздуха.    Веселые трюки Баладева меня смешили. С этими русскими ребятами было так весело и свободно, что мне захотелось сигануть с ними в приключения, не отпрашиваясь, не предупреждая, просто почувствовать себя такой же веселой и свободной, какими они сами мне казались. А мой монастырь в один миг стал в моих глазах женской казармой с жесткими порядками, паханессами  и местом у параши.


***


У входа в обитель бабы мы приблизились к Туласи, молясь и воспевая махамантру.
Я обходила трепещущий кустик в каменной вазе с большим волнением. Гурудев запретил своим ученикам ходить к бабе. Я шла и думала «Я люблю только своего Гуру, Туласи деви, хоть мне и очень любопытно. И я хочу любить только своего Гуру». И мигающие огоньки, оставленные паломниками под деревцем Туласи,  покорно вздрагивали,  обволакивая меня теплым запахом топленого масла.

Ананта дас Бабаджи оказался грузным дедушкой в очках и с гладкой блестящей лысиной. У него было лицо преподавателя вуза. Он сидел на софе, и слуга смазывал маслом его ревматичные ноги. Баба выглядел импозантным и начитанным. Он равнодушно принял от нас преподнесенные фрукты и спросил:

- Какие у вас вопросы?
И я спросила первое, что пришло мне на ум:
- Вот эти спхурти и видения Богов, которые иногда посещают преданных, что это? Это все реально существует или же это игра воображения, галлюцинации?
Я не могла поверить, что Божества Радхи и Кришны, явившиеся мне во время критана у Прабхуджи во Вриндаване, могли быть настоящими. Неужели мне действительно явились Боги? И то, что рассказала Рани про Божество Гопала – неужели это все было настоящим?
Все это плод нашего религиозного воспаленного воображения, это галлюцинация, психоз… Ведь если это не так, происходит что-то совершенно удивительное, и мы часть этого волшебства…но кто мы такие, чтобы стать частью этого волшебства?..
- Она преданная вообще? – недоуменно спросил баба своего слугу.
Cлуга кивнул.
- А гуру-то у тебя есть? – cпросил баба.
Я кивнула.
- Такие вопросы на-до за-да-вать сво-е-му Гу-ру, - размеренно  сказал баба.
Мне стало чудовищно стыдно.
- Неееет, это не галлюцинация, - продолжил баба, - это РЕАЛЬНОСТЬ.
 Я сидела ошарашенная своей тупостью и чувством вины за дурацкий вопрос и за то, что я задала его совершенно чужому бабе. Но вина и стыд, слившись воедино, вдруг зазвучали острой болью во мне, звуком ломающихся костей, словно ломали мой позвоночник, ноющей, мучительной, острой боли: мой Гурудев, у меня даже не было шанса говорить с тобой. А ведь ты МОЙ! Почему я свои тупые вопросы задаю чужому бабе? Почему ты не со мной, почему тебя никогда нет рядом? Ведь ты же мой?..

Мы вышли на улицу, и я вдохнула запах холодной индийской ночи Как глубока и бездонна индийская ночь! Она ада чернее! Она черна как воды ночной Радха-кунды, обрамленной мраморными белыми ступенями. И может, однажды, когда никто меня не увидит, я подведу черным  каджалом глаза, я алую альту нанесу на ступни,  я медленно спущусь по этим ступеням, я с головой под воду уйду – на глади ее зеркальной дрожат звезды, вода сомкнется над моей головой, и в черной ее глубине я найду дворец из горного хрусталя…

Но на углу на жаровне жарили арахис в кожуре. Торговец помешивал  горячие золотистые орехи шумовкой,  осторожно перекладывал их в кулек из индийской газеты и посыпал сверху черной солью. И то, как они шелестели в жаровне, как гремели орехи в кожуре и сам жирный, густой запах жареной скорлупы,  тянущийся сквозь леденящую ночь, он напоминал об  уюте, о   простом удовольствии грызть орехи с пустыми и сосредоточенным глазами и быть вне всяких абстрактных материй и душераздирающих драм..

Баладев самоиспарился. Рани привела меня в сьемную квартиру. Впрочем, квартира это довольно условное понятие для каменного мешка без удобств, дыркой в полу вместо унитаза и ледяным душем на уровне пупа. Рани указала мне на кровать  с серыми пододеяльниками, сегодня мне суждено здесь спать.
 
- Хочешь, посмотрим “Властелин Колец”, тут у нас есть на видео?

Неожиданно для себя я содрогнулась от этого вопроса и почувствовала, как мое сердце сжалось,  словно тяжелый камушек,  выпало из груди и покатилось куда-то вниз, в черную погибель.

- Ну,  не хочешь «Властелин колец», тогда тогда ложись спать, - Рани одернула серый  несвежий пододеяльник.  В этой постели спала она и, возможно, до этого спал ее индийский муж. Но ночь была холодной, сбежать среди ночи мне было некуда, другой кровати не было в доме и, поборов брезгливость, я легла в эту постель.

«Какой кошмар, - подумала я, - это кришнаитский кошмар…жить на Радхакунде и смотреть «Властелин колец»… Это место – сердце парикрамы, самое святое для вайшнавских паломников, эти люди приезжают сюда молиться о том, чтобы мысли о Радхе и Кришне заполнили их разум…Властелин колец…Боже мой, да вы прокляты и не понимаете этого…»

Лицо Рани на подушке рядом выглядело мраморным и сама Рани, вперившая взгляд в потолок, казалась печальным изваянием.  Осталась лишь боль во взгляде, застывшая льдом и черный колодец под толщей растрескивавшегося льда,  своей тьмой расширающийся во все четыре стороны света.

А ты знаешь, что в центре Радха-Кунды такой же бездонный  и черный колодец? А ты знаешь, как соблазнительна  чернота, скрывающаяся в глубине ее обсидиановых вод? Ночь улыбается губами цвета бимба, ночь носит серьги в форме дельфинов, она танцует, звеня ножными браслетами, и целует звезды…

Теперь, когда ты лишилась опоры в жизни, земля Враджа стала пустынной и безлюдной, холм Говардхан стал подобен огромному питону, а Радха-кунда – зияющей пасти свирепой тигрицы…